— Я пока не могу выходить на улицу и предпочел бы главный корпус. Но ведь ещё раньше Отакэ-сан говорил, что в главном корпусе ему мешает шум водопада. Спросите лучше Отакэ-сан. Будем играть там, где он захочет. Таков был ответ Мэйдзина. 8 Волосок Мэйдзина, о котором я написал в репортаже, был седым и рос в левой брови. Однако на снимке покойного все волоски правой брови получились длинными. Не могли же они вдруг вырасти после смерти. И потом, брови у Мэйдзина были не такими уж длинными. На снимке волоски были явно длиннеё, чем в натуре, но ведь фотография не может врать.Вряд ли дело было в обработке пленки. Я фотографировал аппаратом “Контакс” с объективом “Зонар 1.5”, и пусть я плохо разбираюсь в технике съёмки, но всё же вижу, что объектив сработал так, как надо. Для него все одинаковы: живые ли, мёртвые ли, всё равно, люди это или предметы. Незнакомы ему ни восхищение, ни чувствительность. Если я не напутал при съёмке, то “Зонар 1.5” снял всё точно. Благодаря объективу снимок покойного получился по тональности богатым и мягким.До глубины души поразило меня то настроение, которым веяло от снимков. Несомненно, это настроение создавалось мёртвым лицом Мэйдзина. Ведь лицо человека всегда что-то выражает, хотя у покойного, конечно, за этим выражением не скрывается никаких чувств. Мне даже стало казаться, что фотографии изображают человека не живого, но и не мёртвого. Ведь он получился как живой, только спящий. Нет! И это не так. Смотришь на снимок и знаешь, что это покойный, но все равно чувствуешь в нем что-то, одинаково говорящеё и о жизни, и о смерти. Может быть, это объясняется тем, что на снимках у покойного такое же лицо, какое бывает у живых? Может быть, это лицо напоминает о многом, что случалось, когда Мэйдзин был жив? Или может быть, дело в том, что передо мной не само мертвое лицо, а лишь его фотография? Удивительно и то, что лицо мертвого гораздо отчетливеё и подробнеё видно на фотографии, чем воочию. И ещё мне подумалось, что эта фотография стала для меня символом чего-то тайного, на что непозволительно смотреть.Потом я пожалел, что сделал фотографии покойного. Всё-таки, это был бездушный поступок. Нельзя сохранять мёртвое лицо на фотоснимках Хотя правда и то, что эти снимки напоминают мне о необычной жизни Мэйдзина.Мэйдзина никак нельзя было назвать красивым, а лицо его — утончённым. Скореё оно было худощавым и грубоватым. Красотой не отличалась ни одна из черт его лица. Например, уши — мочки казались расплющенными. Рот был большим, а глаза, наоборот маленькие. Благодаря умению, выкованному долголетней практикой, фигура Мэйдзина за доской выглядела непоколебимо спокойной, и что-то от этого спокойствия оставалось даже на фотографии мертвого Мэйдзина. Складки сомкнутых век выражали глубокую скорбь, как, впрочем, бывает и у спящих.Стоило перевести взгляд с лица мертвого Мэйдзина на его грудь, как начинало казаться, что перед вами марионетка, у которой есть только голова, задрапированная кимоно с панцирным узором. Это кимоно надели на Мэйдзина впервые после смерти — оно не было подогнано по фигуре и топорщилось в тех местах, где начинаются рукава. В целом создавалось впечатление, что тело Мэйдзина от груди постепенно книзу сходило на нет. Это о ногах Мэйдзина врач в Хаконэ сказал, что удивляется, как тому хватает сил передвигаться. И когда тело выносили из гостиницы Урокоя и грузили на машину, по-прежнему казалось, что в гробу ничего нет кроме головы и груди. Я впервые увидел Мэйдзина, когда приехал писать о ходе Прощальной партии, — уже тогда мне бросились в глаза его крошечные колени, когда он сидел по-японски. И на фотографии покойного господствовало лицо. Что-то жуткое было в этой отдельно лежащей голове. Это жуткое присутствовало и на моих снимках. Возможно, так казалось именно потому, что на них было лицо, запечатлённое в последний миг драмы, лицо человека, настолько захваченного своим искусством, что оно утратило многие свои реальные черты. Быть может, я запечатлел на этих снимках лик самой судьбы человека, отдавшего жизнь служению высшим идеалам. Искусство Мэйдзина исчерпало себя в Прощальной партии, — ею же закончилась и его жизнь. 9
Вряд ли когда-нибудь церемония открытия матча обставлялась с такой пышностью, как в Прощальном матче. Черные и белые сделали только по одному ходу, и после этого начался банкет.Ещё стоял сезон дождей, но в этот день, 26 июня 1938 года, вдруг выглянуло солнце, и облака были по-летнему легкими. Веранда во дворе павильона Коёкан в парке Сиба была омыта дождем. На редких листьях базуки поблескивало солнце.В парадном углу зала на первом этаже сидели Мэйдзин Хонинбо и претендент, Отакэ Седьмой дан. Слева от Мэйдзина Сюсая сидели Сэкинэ XIII и Кимура. Оба в разное время имели титул Мэйдзина по сёги. За ними сидел Такаги, Мэйдзин по рэндзю. Всего в зале присутствовало четыре Мэйдзина. — Все они были приглашены газетой на церемонию открытия Прощальной партии Мэйдзина по Го. Я, как наблюдатель от газеты, сидел рядом с Мэйдзином Такаги. Справа от Отакэ Седьмого дана сидели издатель и главный редактор нашей газеты, секретарь и директор Японской Ассоциации профессиональных игроков в Го, трое престарелых профессионала седьмого дана, судья в Прощальной партии — Онода, мастер седьмого дана, и несколько учеников Мэйдзина Сюсая.Все собравшиеся были в парадном японском платье с гербами. Церемония открыл главный редактор, сказав несколько приветственных слов, подходящих к случаю. После его выступления воцарилась тишина — готовили к игре стоявшую в середине зала тяжелую доску. Вот Мэйдзин Сюсая уже опустил слегка правое плечо — его обычная поза за доской. Какие крошечные у него коленки! Рядом с ним даже веер кажется огромным. Отакэ Седьмой дан закрыл глаза и тихонько покачивает головой то вперед-назад, то из стороны в сторону.Мэйдзин встал и направился к доске. Благодаря вееру его вид напоминал самурая с коротким мечом со старинной гравюры. Вот он сел за доску. Левую руку он сунул за пояс, а правую слегка сжав кулак, — поместил под подбородок. Занял свое место и Отакэ Седьмой дан. Он поклонился Мэйдзину, взял стоявшую на доске чашу с черными камнями и поставил справа от себя. Поклонившись ещё раз. Седьмой дан закрыл глаза и застыл в этой позе.— Начнём? — поторопил его Мэйдзин. Голос его прозвучал тихо, но, строго. Это означало “Почему вы медлите?”. То ли Мэйдзина раздражала театральность позы Седьмого дана, то ли в этих словах проявились агрессивность и боевой дух Мэйдзина… Седьмой дан спокойно открыл и снова закрыл глаза.Позднеё, уже в городе Ито я узнал, что Седьмой дан в игровые дни по утрам читает Сутру Лотоса, вот и сейчас закрыв глаза, он, должно быть, пытается сосредоточиться. Вдруг раздался резкий стук камня о доску. Первый ход был сделан в 1 час 40 минут.Что за фусэки изберёт Седьмой дан, новое или старое? Куда пойдет в хоси или в комоку? Весь мир ждал, какой ход сделает Седьмой дан. Первый ход чёрных был в пункт 3-4 (комоку) в правом верхнем углу. Это означало, что избрано старое традиционное начало. Итак, первая загадка в этой партии была разрешена.Мэйдзин смотрел на доску, сложив руки на коленях. Сохранилось много фотографий и кадров кинохроники, запечатлевших этот момент.Все они изображают залитого ярким светом Мэйдзина — его губы так плотно сжаты, что кажутся выпяченными; сидящие вокруг доски люди исчезли в тени. Это была третья игра Мэйдзина, которую мне довелось видеть, и я уже знал, что за доской Мэйдзин всегда словно излучает поток спокойствия, который таинственным образом как бы охлаждает и очищает воздух вокруг него.Прошло пять минут, и Мэйдзин, видимо забыв об откладывании, рассеянно взял камень в руку, явно собираясь сделать ход.— Ход готов! — вместо Мэйдзина провозгласил Отакэ Седьмой дан обратился к Мэйдзину:— Сэнсэй, мне тоже иногда кажется, что я не играл вообще, если не поставлю камень на доску.Мэйдзин поднялся и в сопровождении секретаря Ассоциации удалился в соседнюю комнату. Закрыв дверь, он записал на бланке свой ход и вложил бланк в конверт. Записанный ход считается недействительным, если его видел кто-нибудь кроме самого игрока.Затем Мэйдзин сел за доску вновь. “Воды нет” — проговорил и, послюнив два пальца, заклеил конверт. На месте склейки Мэйдзин расписался. Седьмой дан свою подпись поставил на месте склейки нижнего клапана конверта. Этот конверт вложили в другой, большего размера, и внешний конверт члены Оргкомитета опечатали своими печатями. После этого конверт поместили в сейф павильона Коёкан.На этом церемония открытия закончилась. Обоих участников попросили ещё раз сесть за доску, чтобы Кимура Ихэй мог спокойно сфотографировать их для заграничных агентств. Когда и это было сделано, все облегченно вздохнули. Престарелые седьмые даны окружили доску, обмениваясь замечаниями о камнях, о самой доске.Кто говорил, что толщина камней одиннадцать миллиметров, кто — одиннадцать с половиной, кто — двенадцать, а Кимура, Мэйдзин по сёги, сказал:— Да, камни высшего класса… дайте потрогать, — и взял в горсть несколько камней. Кое-кто из профессионалов предоставил для этой игры свои лучшие, прославленные доски. Потому что хотя бы один ход этой партии, сделанный на знаменитой, имеющей историю доске, ещё больше увеличивал её славу.После недолгого перерыва начался банкет.Кимуре, Мэйдзину по сёги, в ту пору было тридцать четыре года, Мэйдзину Сэкинэ ХIII — семьдесят один год, Такаги, Мэйдзину по рэндзю, — пятьдесят один год по японскому счеёту. 10 Мэйдзин Хонинбо родился в 1874 году и несколько дней назад скромно, как и подобает во время войны, отпраздновал своё шестидесятипятилетние в узком кругу. Перед началом второго игрового дня он заметил: “Интересно, кому больше лет? Павильону Коёкан или мне?”.Он рассказал, что в этом самом зале играли такие знаменитости прошлого века, как Мурасэ Сюхо, мастер восьмого дана, и Мэйдзин Хонинбо Сюсай.Игра второго дня велась на втором этаже в зеле, выдержанном в стиле конца прошлого века: от раздвижной перегородки до подъемного окна — все было украшено изображениями осенних листьев в соответствии с названием: Коёкан — Дворец осенней листвы. Один угол был отгорожен золоченой ширмой, тоже расписанной осенними листьями в духе школы Огаты Корина. В нише стояли живые цветы аралии и маргаритки. Из зала площадью в тридцать метров была видна другая комната, поменьше, там тоже стоял огромный букет. Было видно, что маргаритки в том букете немного привяли. Иногда в комнату заходила девушка, подстриженная под пажа, она приносила очередную порцию чая. Больше туда никто не входил.Отражение белого веера Мэйдзина беззвучно двигалось по чёрному лакированному подносу с охлажденной водой. Из корреспондентов присутствовал только я один.Отакэ Седьмой дан был одет в кимоно с гербами из двухслойного шелка хабутаэ, поверх которого была накидка хаори из полупрозрачного шелка. Мэйдзин сегодня одет не так парадно. На нём хаори с вышитыми гербами, и доска сегодня уже другая.Накануне чёрные и белые сделали лишь по одному ходу — ведь это была лишь церемония открытия, а настоящая игра начинается, можно сказать, только сегодня. Отакэ Седьмой дан сейчас думает над третьим ходом, он то щелкает веером, то сцепляет руки за спиной, то водружает веер на колено, ставит на него руку и подпирает ладонью щеку. Вдруг я замечаю, что дыхание Мэйдзина становится шумным. Он разводит плечи пошире и делает глубокие мощнеё вдохи. При этом никаких признаков недомогания. Слышатся глубокие, равномерные волны дыхания. Мне показалось, что он внутренне напрягся и сосредоточился, словно в него вселилось нечто. Сам Мэйдзин, похоже, не замечал, что с ним происходило, и у меня вновь стеснило грудь.Все это, однако, длилось недолго. Дыхание Мэйдзина постепенно становилось тише и незаметно стало таким же спокойным, как и прежде. Мне пришло в голову, что может быть, таким путем проявил себя боевой дух Мэйдзина, учуявший сражение. А может быть, мне довелось увидеть, как на Мэйдзина сошло вдохновение, или ещё больше — увидеть его гения. Наконец, может быть, это был миг внутреннего сосредоточения, и я наблюдал вхождение в состояние самадхи, когда человек отрешается от собственного Я. Но как знать, может быть в этом как раз и состоял секрет непобедимости Мэйдзина.Отакэ Седьмой дан перед тем, как сесть за доску, церемонно поприветствовал Мэйдзина, а затем сказал:— Сэнсэй, извините, боюсь, что мне придется часто отлучаться во время игры…Мэйдзин в ответ проворчал: “Мне тоже. Я и ночью встаю раза три…”.Это было забавно, потому что характеры Седьмого дана и Мэйдзина были совсем несхожи.Когда я, да и не только я, работаю за столом, то часто пью чай и бесконечно бегаю в туалет, а иногда случается со мной и “медвежья болезнь”. У Отакэ все это было доведено до крайности. И весной, и осенью на квалификационных турнирах Ассоциации Отакэ ставил возле себя огромный чайник и большими глотками все время пил дешёвый чай. Ву Циньюань, мастер Шестого дана, излюбленный партнер Отакэ, тоже во время игры часто отлучался в туалет. Я как-то подсчитал: за те несколько часов, пока длилась партия, он вставал больше десяти раз. Хотя Ву Циньюань и не пил чай в таких количествах, как Отакэ, но все равно каждый раз из комнаты доносились характерные звуки.Иногда можно было видеть, как Отакэ ещё в коридоре начинает развязывать пояс.Подумав шесть минут, чёрные делают третий ход и тут же:— Извините, пожалуйста!Отакэ быстро встал. После пятого хода он снова встал: — Извините, пожалуйста!Мэйдзин достал из рукава кимоно сигарету и медленно раскурил её, думая над пятым ходом. Отакэ, то прятал руки в карманы, то скрещивал их перед собой, иногда складывал их на коленях, то снимал с доски невидимые пылинки, и даже перевернул поставленный противником белый камень лицевой стороной вверх. Если в белых камнях лицевая и оборотная стороны различаются, то лицевой считается та сторона раковины хамагури, на которой нет узора, однако, на это мало кто обращает внимание. Но только не Отакэ. Седьмой дан время от времени, когда Мэйдзин ставил белый камень обратной стороной вверх, аккуратно брал его и переворачивал.Об игре с Мэйдзином Отакэ как-то раз полушутя отозвался так:— Сэнсэй молчит, и я, хочешь — не хочешь, втягиваюсь в эту молчанку. Какое уж тут настроение. И ещё:— Для меня чем больше шума — тем лучше. От тишины я устаю.У Седьмого дана была привычка во время игры все время шутить: часто не слишком удачно, но иногда выходило остроумно, однако Мэйдзин делал вид, что не слышит, и ничего не отвечал. От такого “боя с тенью” у Седьмого дана пропадал задор и он, играя с Мэйдзином, держался тише обычного.Может быть достоинство, которым дышит фигура профессионала за доской, приходит с возрастом, или, может быть, сейчас молодые игроки меньше обращают внимания на свои манеры? Как бы там ни было, но Отакэ за доской производил странное впечатление: он все время подергивался, делал какие-то непонятные жесты. Однако сильнеё всех меня поразил как-то один молодой игрок четвёртого дана, участник квалификационного турнира Ассоциации. Пока его противник обдумывал свой ход, этот четвертый дан разложил у себя на коленях литературный журнал и, как ни в чем не бывало, читал какой-то роман. Когда противник делал ход, он ненадолго отрывался от книги и делал ответный ход. Когда же противник вновь начинал думать, он снова углублялся в свое чтение. Говорили, что противник был до предела возмущен такой бесцеремонностью. Впоследствии я слышал, что этот Четвёртый дан вскоре сошел с ума. Может, и в той злополучной игре уже давало себя знать его душевное заболевание, и он просто не мог спокойно ждать, когда противник сделает ход?Отакэ Седьмой дан и его друг Ву Циньюань однажды обратились к гадателю с вопросом, что нужно для победы в Го? Говорят, он им ответил так: “Выключайте сознание, пока противник думает”.Онода шестой дан, арбитр в прощальной партии Мэйдзина Хонинбо, несколько лет спустя, незадолго до своей смерти, вдруг разгромил всех противников на большом квалификационном турнире Отэай, устраиваемом Ассоциацией Го. Его игра была блестящей, а я бы даже сказал — пугающе великолепной. И за доской он держался не так, как обычно: при ходе противника тихо сидел с закрытыми глазами. Потом он объяснял, что в это время старался побороть в себе жажду победы. После турнира он почти сразу лег в больницу, где вскоре скончался от рака желудка, о котором и сам не подозревал. Точно так же Кубомацу Шестой дан, у которого одно время учился Отакэ. Незадолго до смерти он показал выдающиеся результаты в турнире Отэай.Мэйдзин и Отакэ были несхожи между собой во всем: по-разному они вели себя в напряженные моменты, разными были у них и неподвижность, и жесты, и нервные реакции, непохожими были и выражения лиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Вряд ли когда-нибудь церемония открытия матча обставлялась с такой пышностью, как в Прощальном матче. Черные и белые сделали только по одному ходу, и после этого начался банкет.Ещё стоял сезон дождей, но в этот день, 26 июня 1938 года, вдруг выглянуло солнце, и облака были по-летнему легкими. Веранда во дворе павильона Коёкан в парке Сиба была омыта дождем. На редких листьях базуки поблескивало солнце.В парадном углу зала на первом этаже сидели Мэйдзин Хонинбо и претендент, Отакэ Седьмой дан. Слева от Мэйдзина Сюсая сидели Сэкинэ XIII и Кимура. Оба в разное время имели титул Мэйдзина по сёги. За ними сидел Такаги, Мэйдзин по рэндзю. Всего в зале присутствовало четыре Мэйдзина. — Все они были приглашены газетой на церемонию открытия Прощальной партии Мэйдзина по Го. Я, как наблюдатель от газеты, сидел рядом с Мэйдзином Такаги. Справа от Отакэ Седьмого дана сидели издатель и главный редактор нашей газеты, секретарь и директор Японской Ассоциации профессиональных игроков в Го, трое престарелых профессионала седьмого дана, судья в Прощальной партии — Онода, мастер седьмого дана, и несколько учеников Мэйдзина Сюсая.Все собравшиеся были в парадном японском платье с гербами. Церемония открыл главный редактор, сказав несколько приветственных слов, подходящих к случаю. После его выступления воцарилась тишина — готовили к игре стоявшую в середине зала тяжелую доску. Вот Мэйдзин Сюсая уже опустил слегка правое плечо — его обычная поза за доской. Какие крошечные у него коленки! Рядом с ним даже веер кажется огромным. Отакэ Седьмой дан закрыл глаза и тихонько покачивает головой то вперед-назад, то из стороны в сторону.Мэйдзин встал и направился к доске. Благодаря вееру его вид напоминал самурая с коротким мечом со старинной гравюры. Вот он сел за доску. Левую руку он сунул за пояс, а правую слегка сжав кулак, — поместил под подбородок. Занял свое место и Отакэ Седьмой дан. Он поклонился Мэйдзину, взял стоявшую на доске чашу с черными камнями и поставил справа от себя. Поклонившись ещё раз. Седьмой дан закрыл глаза и застыл в этой позе.— Начнём? — поторопил его Мэйдзин. Голос его прозвучал тихо, но, строго. Это означало “Почему вы медлите?”. То ли Мэйдзина раздражала театральность позы Седьмого дана, то ли в этих словах проявились агрессивность и боевой дух Мэйдзина… Седьмой дан спокойно открыл и снова закрыл глаза.Позднеё, уже в городе Ито я узнал, что Седьмой дан в игровые дни по утрам читает Сутру Лотоса, вот и сейчас закрыв глаза, он, должно быть, пытается сосредоточиться. Вдруг раздался резкий стук камня о доску. Первый ход был сделан в 1 час 40 минут.Что за фусэки изберёт Седьмой дан, новое или старое? Куда пойдет в хоси или в комоку? Весь мир ждал, какой ход сделает Седьмой дан. Первый ход чёрных был в пункт 3-4 (комоку) в правом верхнем углу. Это означало, что избрано старое традиционное начало. Итак, первая загадка в этой партии была разрешена.Мэйдзин смотрел на доску, сложив руки на коленях. Сохранилось много фотографий и кадров кинохроники, запечатлевших этот момент.Все они изображают залитого ярким светом Мэйдзина — его губы так плотно сжаты, что кажутся выпяченными; сидящие вокруг доски люди исчезли в тени. Это была третья игра Мэйдзина, которую мне довелось видеть, и я уже знал, что за доской Мэйдзин всегда словно излучает поток спокойствия, который таинственным образом как бы охлаждает и очищает воздух вокруг него.Прошло пять минут, и Мэйдзин, видимо забыв об откладывании, рассеянно взял камень в руку, явно собираясь сделать ход.— Ход готов! — вместо Мэйдзина провозгласил Отакэ Седьмой дан обратился к Мэйдзину:— Сэнсэй, мне тоже иногда кажется, что я не играл вообще, если не поставлю камень на доску.Мэйдзин поднялся и в сопровождении секретаря Ассоциации удалился в соседнюю комнату. Закрыв дверь, он записал на бланке свой ход и вложил бланк в конверт. Записанный ход считается недействительным, если его видел кто-нибудь кроме самого игрока.Затем Мэйдзин сел за доску вновь. “Воды нет” — проговорил и, послюнив два пальца, заклеил конверт. На месте склейки Мэйдзин расписался. Седьмой дан свою подпись поставил на месте склейки нижнего клапана конверта. Этот конверт вложили в другой, большего размера, и внешний конверт члены Оргкомитета опечатали своими печатями. После этого конверт поместили в сейф павильона Коёкан.На этом церемония открытия закончилась. Обоих участников попросили ещё раз сесть за доску, чтобы Кимура Ихэй мог спокойно сфотографировать их для заграничных агентств. Когда и это было сделано, все облегченно вздохнули. Престарелые седьмые даны окружили доску, обмениваясь замечаниями о камнях, о самой доске.Кто говорил, что толщина камней одиннадцать миллиметров, кто — одиннадцать с половиной, кто — двенадцать, а Кимура, Мэйдзин по сёги, сказал:— Да, камни высшего класса… дайте потрогать, — и взял в горсть несколько камней. Кое-кто из профессионалов предоставил для этой игры свои лучшие, прославленные доски. Потому что хотя бы один ход этой партии, сделанный на знаменитой, имеющей историю доске, ещё больше увеличивал её славу.После недолгого перерыва начался банкет.Кимуре, Мэйдзину по сёги, в ту пору было тридцать четыре года, Мэйдзину Сэкинэ ХIII — семьдесят один год, Такаги, Мэйдзину по рэндзю, — пятьдесят один год по японскому счеёту. 10 Мэйдзин Хонинбо родился в 1874 году и несколько дней назад скромно, как и подобает во время войны, отпраздновал своё шестидесятипятилетние в узком кругу. Перед началом второго игрового дня он заметил: “Интересно, кому больше лет? Павильону Коёкан или мне?”.Он рассказал, что в этом самом зале играли такие знаменитости прошлого века, как Мурасэ Сюхо, мастер восьмого дана, и Мэйдзин Хонинбо Сюсай.Игра второго дня велась на втором этаже в зеле, выдержанном в стиле конца прошлого века: от раздвижной перегородки до подъемного окна — все было украшено изображениями осенних листьев в соответствии с названием: Коёкан — Дворец осенней листвы. Один угол был отгорожен золоченой ширмой, тоже расписанной осенними листьями в духе школы Огаты Корина. В нише стояли живые цветы аралии и маргаритки. Из зала площадью в тридцать метров была видна другая комната, поменьше, там тоже стоял огромный букет. Было видно, что маргаритки в том букете немного привяли. Иногда в комнату заходила девушка, подстриженная под пажа, она приносила очередную порцию чая. Больше туда никто не входил.Отражение белого веера Мэйдзина беззвучно двигалось по чёрному лакированному подносу с охлажденной водой. Из корреспондентов присутствовал только я один.Отакэ Седьмой дан был одет в кимоно с гербами из двухслойного шелка хабутаэ, поверх которого была накидка хаори из полупрозрачного шелка. Мэйдзин сегодня одет не так парадно. На нём хаори с вышитыми гербами, и доска сегодня уже другая.Накануне чёрные и белые сделали лишь по одному ходу — ведь это была лишь церемония открытия, а настоящая игра начинается, можно сказать, только сегодня. Отакэ Седьмой дан сейчас думает над третьим ходом, он то щелкает веером, то сцепляет руки за спиной, то водружает веер на колено, ставит на него руку и подпирает ладонью щеку. Вдруг я замечаю, что дыхание Мэйдзина становится шумным. Он разводит плечи пошире и делает глубокие мощнеё вдохи. При этом никаких признаков недомогания. Слышатся глубокие, равномерные волны дыхания. Мне показалось, что он внутренне напрягся и сосредоточился, словно в него вселилось нечто. Сам Мэйдзин, похоже, не замечал, что с ним происходило, и у меня вновь стеснило грудь.Все это, однако, длилось недолго. Дыхание Мэйдзина постепенно становилось тише и незаметно стало таким же спокойным, как и прежде. Мне пришло в голову, что может быть, таким путем проявил себя боевой дух Мэйдзина, учуявший сражение. А может быть, мне довелось увидеть, как на Мэйдзина сошло вдохновение, или ещё больше — увидеть его гения. Наконец, может быть, это был миг внутреннего сосредоточения, и я наблюдал вхождение в состояние самадхи, когда человек отрешается от собственного Я. Но как знать, может быть в этом как раз и состоял секрет непобедимости Мэйдзина.Отакэ Седьмой дан перед тем, как сесть за доску, церемонно поприветствовал Мэйдзина, а затем сказал:— Сэнсэй, извините, боюсь, что мне придется часто отлучаться во время игры…Мэйдзин в ответ проворчал: “Мне тоже. Я и ночью встаю раза три…”.Это было забавно, потому что характеры Седьмого дана и Мэйдзина были совсем несхожи.Когда я, да и не только я, работаю за столом, то часто пью чай и бесконечно бегаю в туалет, а иногда случается со мной и “медвежья болезнь”. У Отакэ все это было доведено до крайности. И весной, и осенью на квалификационных турнирах Ассоциации Отакэ ставил возле себя огромный чайник и большими глотками все время пил дешёвый чай. Ву Циньюань, мастер Шестого дана, излюбленный партнер Отакэ, тоже во время игры часто отлучался в туалет. Я как-то подсчитал: за те несколько часов, пока длилась партия, он вставал больше десяти раз. Хотя Ву Циньюань и не пил чай в таких количествах, как Отакэ, но все равно каждый раз из комнаты доносились характерные звуки.Иногда можно было видеть, как Отакэ ещё в коридоре начинает развязывать пояс.Подумав шесть минут, чёрные делают третий ход и тут же:— Извините, пожалуйста!Отакэ быстро встал. После пятого хода он снова встал: — Извините, пожалуйста!Мэйдзин достал из рукава кимоно сигарету и медленно раскурил её, думая над пятым ходом. Отакэ, то прятал руки в карманы, то скрещивал их перед собой, иногда складывал их на коленях, то снимал с доски невидимые пылинки, и даже перевернул поставленный противником белый камень лицевой стороной вверх. Если в белых камнях лицевая и оборотная стороны различаются, то лицевой считается та сторона раковины хамагури, на которой нет узора, однако, на это мало кто обращает внимание. Но только не Отакэ. Седьмой дан время от времени, когда Мэйдзин ставил белый камень обратной стороной вверх, аккуратно брал его и переворачивал.Об игре с Мэйдзином Отакэ как-то раз полушутя отозвался так:— Сэнсэй молчит, и я, хочешь — не хочешь, втягиваюсь в эту молчанку. Какое уж тут настроение. И ещё:— Для меня чем больше шума — тем лучше. От тишины я устаю.У Седьмого дана была привычка во время игры все время шутить: часто не слишком удачно, но иногда выходило остроумно, однако Мэйдзин делал вид, что не слышит, и ничего не отвечал. От такого “боя с тенью” у Седьмого дана пропадал задор и он, играя с Мэйдзином, держался тише обычного.Может быть достоинство, которым дышит фигура профессионала за доской, приходит с возрастом, или, может быть, сейчас молодые игроки меньше обращают внимания на свои манеры? Как бы там ни было, но Отакэ за доской производил странное впечатление: он все время подергивался, делал какие-то непонятные жесты. Однако сильнеё всех меня поразил как-то один молодой игрок четвёртого дана, участник квалификационного турнира Ассоциации. Пока его противник обдумывал свой ход, этот четвертый дан разложил у себя на коленях литературный журнал и, как ни в чем не бывало, читал какой-то роман. Когда противник делал ход, он ненадолго отрывался от книги и делал ответный ход. Когда же противник вновь начинал думать, он снова углублялся в свое чтение. Говорили, что противник был до предела возмущен такой бесцеремонностью. Впоследствии я слышал, что этот Четвёртый дан вскоре сошел с ума. Может, и в той злополучной игре уже давало себя знать его душевное заболевание, и он просто не мог спокойно ждать, когда противник сделает ход?Отакэ Седьмой дан и его друг Ву Циньюань однажды обратились к гадателю с вопросом, что нужно для победы в Го? Говорят, он им ответил так: “Выключайте сознание, пока противник думает”.Онода шестой дан, арбитр в прощальной партии Мэйдзина Хонинбо, несколько лет спустя, незадолго до своей смерти, вдруг разгромил всех противников на большом квалификационном турнире Отэай, устраиваемом Ассоциацией Го. Его игра была блестящей, а я бы даже сказал — пугающе великолепной. И за доской он держался не так, как обычно: при ходе противника тихо сидел с закрытыми глазами. Потом он объяснял, что в это время старался побороть в себе жажду победы. После турнира он почти сразу лег в больницу, где вскоре скончался от рака желудка, о котором и сам не подозревал. Точно так же Кубомацу Шестой дан, у которого одно время учился Отакэ. Незадолго до смерти он показал выдающиеся результаты в турнире Отэай.Мэйдзин и Отакэ были несхожи между собой во всем: по-разному они вели себя в напряженные моменты, разными были у них и неподвижность, и жесты, и нервные реакции, непохожими были и выражения лиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14