Осенней ночью подмораживает, а потому им дали с собой одеяло, чтобы не продрогли в пути.
Они сидят, прижавшись друг к другу, дремлют.
Неделю-другую спустя заключается перемирие. Осень, дни стоят темные, холодные, почти все время льет дождь, порой налетает с моря снежный шквал. Трупы увезли и похоронили. Население мало-помалу возвращается из своих убежищ в глубине страны. Тут и там начинают запоздало осеннюю пахоту.
Ян с Эвой сажают картошку. Участок большой, работа тяжелая и идет в хмуром молчании.
Ян. А-а, пропади все пропадом! Бессмысленное занятие, ей-богу. Если хочешь, продолжай, а с меня хватит.
Эва, закусив губу, продолжает работу. Ян наблюдает за ней. Он просто кипит от злости.
Ян. Мученицу из себя корчишь. Ишь, надрывается, ханжа несчастная. А сама, черт подери, все это ненавидит!
Эва не отвечает, только спина у нее напрягается.
Ян. Странное дело. Пока шла война, у нас были вполне сносные отношения. А теперь, когда худшее позади, даже не глядим друг на друга. Уму непостижимо! Десять часов, пойду послушаю новости.
Эва. Вот и сиди со своим приемником. Оно и лучше, глаза мне мозолить не будешь.
Ян. Якоби дал нам приемник, чтобы мы слушали новости. Сказал, это очень важно.
Эва. Раз важно, так нечего торчать здесь и молоть языком.
Ян. Третьего дня, когда Якоби был тут, ты сама говорила, что с ним выгодно поддерживать дружеские отношения.
Эва. Ничего подобного я не говорила.
Ян. Еще как говорила. Только наклюкалась до чертиков, вот память и отшибло, не помнишь, что болтала.
Все так же кипя от злости, Ян принимается помогать Эве. Оба молчат, насквозь промокшие под мелким ледяным дождем.
Эва. Скажу Якоби, пусть больше к нам не ходит. Я видела Филипа, он говорит, случись что, нам несдобровать.
Ян. Не хватало только, чтобы Филип указывал, кого нам принимать у себя в доме!
Эва. Якоби ходит сюда, приносит подарки. Каждый вечер сидит у нас допоздна и пьет горькую.
Ян. Он всегда относился к нам по-хорошему. И незачем слушать все эти сплетни. Мы знать ничего не знаем.
Эва. Но как бы там ни было, зря ты перед ним так заискиваешь.
Ян. А сама-то?
Эва. Я не заискиваю.
Ян. Еще как заискиваешь. Бегаешь перед ним на задних лапках, подлизываешься.
Эва. Попробуй только повтори, что я подлизываюсь, я тебе так врежу!
Ян. Подлизываешься, подлизываешься!
Вне себя от ярости Эва смотрит на мужа. Потом на ее лице появляется гримаса отвращения. Щека у нее в земле, тяжелые мокрые волосы липнут ко лбу.
Эва. Лишь бы наступил мир, тогда мы сразу же разойдемся. Чертовски будет здорово отделаться от тебя и твоей дурацкой ребячливости. Жизнь-то не у тебя одного изломана. Есть, между прочим, и другие люди. Нечего стоять тут и хихикать. Тоже мне, уникум выискался!
Со всей силы ударив его кулаком, она падает на землю. Плачет. Ян усаживается на тачку с картофельными мешками. В лесу вечереет. Чайки, словно маленькие неуклюжие привидения, бродят по участку.
Ян. Я так больше не могу. Это же полнейшая бессмыслица, и мы оба это знаем. Прости меня.
Эва (со злостью). Очень ты скор просить прощения. Это всерьез или так, для красного словца?
Ян. Мы уже сказали друг другу все, что можно, и даже сверх того. Давай помиримся.
Эва. Ладно.
Она встает, рукой смахивает с одежды землю. Ян неловко ей помогает. Она берет лицо мужа в свои грязные ладони, наклоняется к нему.
Темно, жужжит керосиновая лампа. (Керосин вновь появился в продаже.) Играет транзистор, супруги Русенберг готовятся ко сну. Неожиданно старая такса тявкает. И тотчас слышится шум автомобиля, а затем стук в дверь. Эва идет вниз, открывает.
В темноте у крыльца стоит Якоби. Он без шапки, в штатском костюме и блестящем черном дождевике. Башмаки перемазаны глиной, будто он долго гулял по раскисшим проселкам.
Под мышкой у него газетный сверток.
Чуть поодаль на дороге большой черный лимузин. За рулем человек в военной форме.
Якоби. Извините за столь позднее вторжение. Ездил за город проветриться и вообще-то собирался прямо домой. Но заметил у вас свет и подумал: дай-ка загляну на огонек. Если не помешаю, конечно. Может, вы уже спать ложились?
Эва. Просто сидели, слушали симфонию Малера.
Якоби. В грязных башмаках я в дом не пойду. У Яна наверняка найдутся лишние тапки. А башмаки поставь, если не трудно, к огню. Промокли насквозь.
Следом за Эвой он идет на кухню. Она зажигает керосиновую лампу, берет его башмаки, ставит к огню. Якоби садится возле кухонного стола, наклонясь вперед и положив на клеенку свои большие руки.
Эва. Если не возражаете, посидим здесь, на кухне. В других комнатах очено холодно.
Якоби (кричит). Ян Русенберг! Ты где запропал, черт побери? Гости пришли.
Ян спускается вниз, сердечно здоровается, спрашивает, как дела.
Якоби. Паршиво. Только что получил письмо от жены. Она в Швейцарии.
Ян. Надеюсь, все в порядке?
Якоби. А как же?! Само собой. Просто великолепно. На полгода у нас мир. Повсеместно прекращение огня, и обе стороны... Да вы и сами знаете, у вас же есть радио.
Эва. Ян имел в виду твою жену. У нее все в порядке?
Якоби. Я тут выпивку захватил. Бутылочку Ренонуар. Ну как? Рюмки найдутся? Эва, лапочка, ты день ото дня хорошеешь. Бросай своего трусливого зайца и переходи ко мне! Я намного лучше, правда-правда. Во всех отношениях. А ведь я определенно захмелел. Да так и должно быть. Перед отъездом дернул полбутылки виски. Знаешь, Эва, вначале мне это было раз плюнуть. А теперь нет. Знаешь, по-моему, все дело в запахе. Люди от страха сильно потеют и бывают просто мокрые, когда наши парни их раздевают. Вонища.
Эва. Вы применяете пытки?
Молчание. Ян не отрывает взгляда от жены. Якоби, подняв голову, смотрит на рюмку, которую крутит в пальцах.
Якоби. Ян, у меня есть для тебя подарок. Чертовски роскошный, но он твой. Сам я получил его по наследству от дяди. Это - первое издание Ми-бемоль-мажорного трио Дворжака. Когда-нибудь мы его сыграем, втроем. И для Эвы у меня тоже подарок. Вот, прошу. Надеюсь, размер подойдет. Старинная фамильная драгоценность.
Он передает Эве кольцо с бриллиантами в прихотливой оправе из алмазных розеток.
Эва. Стоит ли делать нам такие подарки.
Якоби. А разве вы не принимали меня как друзья?.. Ну вот, хотел что-то сказать и забыл.
Он погружается в угрюмое молчание. Эва показывает Яну кольцо, он ей - ноты. Затем оба с опаской смотрят на Якоби, словно бы впавшего в прострацию. В дверь стучат. Ян открывает. На крыльце стоит Филип. В дом Ян его не пускает, но с порога вновь пришедшему видна спина Якоби. Не найдется ли у них в долг несколько литров керосина? - спрашивает Филип и, получив керосин, скоро исчезает в дождливой тьме.
Якоби. Кто это был?
Э в а. Да так. Приятель один. Нет-нет да и забежит. Керосину просил в долг. А ты ведь нам целую бочку привез.
Якоби. Пора кончать с курением. Эти люди верят в значимость того, что делают. Чудовищный идеализм - вот что ими движет.
Эва. А тобой нет?
Якоби. Что-то я сегодня у Эвы не в чести. Поцелуй попросить и то страшно, наверняка скажет - нельзя, Ян, мол, не разрешает. Но ты-то, поди, не против, чтобы Эва меня поцеловала?
Ян (смеется). Спроси у нее самой.
Якоби встает, обходит вокруг стола, наклоняется к Эве и с отчаянием смотрит на нее.
Якоби. Ну так что? Поцелуешь меня?
Эва притягивает к себе его голову и целует в губы. Он опускается на колени, кладет руку ей на грудь. Она не противится.
Эва. Ты человек добрый, и мы тебя любим, но твои постоянные визиты ставят нас в затруднительное положение.
Якобя со смехом встает, опирается руками на спинку стула.
Якоби. Артисты, артисты... А так ли уж здорово быть артистом? Это что, избавляет от всех обязанностей? Нет, ошибаетесь. Хватит ссылаться на свою немыслимо тонкую душевную организацию. Говорите что угодно, делайте что угодно - воля ваша. Но и отвечайте за себя. Вам нежелательно мое общество. Я понимаю. Это приказ.
Эва. Не глупи. Ты перебрал, вот и несешь чепуху.
Якоби. Испугалась, я вижу. Понюхать у тебя под мышками наверняка страхом разит. Жаль, нравитесь вы мне, стали в этом захолустье моими друзьями. А не то бы я вас упрятал в рабочие лагеря. Боишься, Ян Русенберг? Ты кто - артист или тряпка?
Ян. Тряпка я, тряпка. Садись лучше и давай потолкуем о другом. Или, к примеру, музыку послушаем.
Якоби. Святая свобода искусства, священная слабость его. Так и быть, оставлю странную реплику Эвы без внимания. Давайте послушаем. (Поет.) Я выйду пока.
Эва и Ян изо всех сил пытаются стряхнуть дурман, но безуспешно. Они как бы заперты во сне и пробуют разорвать его путы, проснуться. Становится нечем дышать, и только. Сон заперт наглухо.
Эва. Господи, если б я могла отрезветь. В жизни так не напивалась.
Ян. Надо бы его выпроводить. И с Филипом нескладно получилось.
Проходит довольно много времени, наконец возвращается Якоби. Теперь он с виду уравновешен, трезв, спокоен и полон достоинства.
Якоби. Ян, дорогой, прости! Я вышел в твоих тапках на улицу и перемазал их.
Он разувается. Тщательно набивает трубку, а закурив, просит стакан воды и залпом осушает его. Берет на колени таксу, гладит по голове. Долгое молчание.
Якоби. Ну и народу в лесу! Все ждут благоприятного момента, выслеживают, караулят. Я вот иной раз думаю: а что они со мной сделают? И, честно говоря, эта мысль меня пугает. Собственно, у них нет причин пытать меня, я никаких секретов не знаю. Но при всем при том пыток мне, наверно, не миновать.
Снова молчание. Ян опускается на дровяной ларь. Эва подпирает голову рукой, глядит во тьму.
Якоби. Испугались? (Смеется.) Прошу прощения, шутка. Не такой я дурак, чтоб пойти сюда, ничего заранее не проверив. У нас по всему этому сектору патрули. Да и чистки были весьма результативны. (Зевает.) В общем, опасности никакой, ни для вас, ни для меня.
Он наливает себе коньяку, смакует - медленно, с наслаждением. Опять молчание.
Якоби. То, чем я по необходимости занимался весь последний год, легло, как я понимаю, на мои плечи грузом вины. И от наказания мне не уйти, я знаю. (К Эве.) А ты веришь, что существует преступление и наказание?
Эва. Нет, не верю.
Якоби. Некоторых людей прямо-таки влечет к собственным палачам, я сам видел. Обнаружение, разоблачение и наказание обладают какой-то странной притягательной силой... Я вам надоел.
Ян. Ничуть. Продолжайте.
Якоби. Дело в том, что, пока говорю, я размышляю. А ведь большей частью я молчу, поскольку сижу в одиночестве. Стало быть, и мыслей никаких. Можно задать вам один вопрос? Вы друг другу сопереживаете? Ну что смотрите на меня с дурацким видом? Как сказал, так оно и есть. Кто вы - две абстракции, которые мельтешат одна возле другой, берут друг друга в оборот, разговаривают, или живые существа, постоянно чувствующие тепло друг друга?
Осушив рюмку, Якоби поднимается, ставит таксу перед собой на стол. Идет к Эве, просит ее ощупать его голову, лоб, глаза, нос, рот. Расстегивает рубашку, прикладывает ее руку к своей груди. Потом поворачивается к Яну, склонив голову, с минуту крепко сжимает его руки.
Якоби. Когда от них разило страхом, я мог это понять, войти в их положение. Но не настолько, чтобы это меня сковывало. Всего раз-другой я сопереживал, ощущал человеческую близость. И всегда в соединении с болью. У вас тоже так?
Эва. Нет, у нас не так.
Якоби серьезно кивает, словно его теория получила подтверждение, и, пошатываясь, выходит в тамбур. Стоит, смотрит в лестничное окошко. В густеющих сумерках его фигура вырисовывается неясным силуэтом.
Якоби. Об этом нельзя говорить вслух. Все кажется таким фальшивым. Почти непристойным. Да, говорить тут нечего. Спрятаться некуда. Ни тебе оправданий, ни отговорок. Только великая вина и великий ужас. А с ними запах.
Начинается снегопад. Беззвучная тишина. Керосиновая лампа погасла, крохотные помещения наполняются сумраком. Ян засыпает, усталый от волнений, одурманенный коньком. Голову он уронил на руки и спит, сидя за кухонным столом. Эва расхаживает по кухне, прибирает, наводит порядок.
Якоби. Снег пошел.
Эва что-то отвечает, продолжая спокойно расхаживать туда-сюда. Якоби провожает ее взглядом.
Эва. Думаю, тебе пора домой.
Якоби. Чувствовал я, что погода переменится, недаром ноги ломило. Эва, поди-ка сюда на минутку. Я тебе кое-что дам.
Но Эва не идет. Она в соседней комнате (это квадратная каморка со старинной мебелью и зеркалом в золоченой раме на стене).
Эва прилегла на раздвижной софе, подложив локоть под голову и перебирая пальцами пряди волос. Она дремлет, сосредоточенная, неподвижная. Якоби подходит к столу у окна, выкладывает из кармана пачку банкнотов.
Якоби. Здесь двадцать три тысячи. Мне хочется, чтоб ты их взяла.
Эва. Не возьму я твоих денег.
Якоби. Ну не будь дурочкой. Ты просто моя наследница.
Он уходит за коньяком и рюмкой. Она глядит ему вслед, потом отворачивается к стене. Через несколько секунд он возвращается. Садится в низкое плетеное кресло.
Якоби. Третьего дня я навещал сына, он сейчас в отпуске. У них младенец, год семь месяцев. Мальчонке пора было спать, и отец кормил его перед сном из большущей чашки молочным супом, а он сидел, прижавшись к широкой отцовской груди, - ну точь-в-точь обезьяний детеныш! Как наелся, так сразу и уснул.
Эва поворачивает голову, смотрит на него.
Якоби. У моей жены случился выкидыш. Много лет назад. Вечером на троицу я забрал ее из больницы, и мы поехали пароходом к себе на дачу. Стоял теплый, солнечный майский день. Рука об руку шагали мы знакомыми лесными тропками. Тишина, птички поют-заливаются. Мы почти не разговаривали, но были так близки друг другу, как никогда - ни до, ни после.
Эва молчит, неотрывно глядя на него.
Якоби. Несколько лет назад у меня умерла мать. Старая была, и сердце больное. Однажды воскресным утром мне сообщили по телефону, что она тяжело захворала. Я сразу поехал к ней. Вхожу в гостиную, а навстречу мне врач. "Можно мне к маме?" спрашиваю. А врач отвечает: "Ваша матушка только что скончалась". Потом я целый час сидел возле нее, сидел и смотрел. На указательном пальце у матери белел кусочек пластыря. Иногда мне чудилось, будто она дышит.
Эва молчит, по-прежнему глядя на него.
Якоби. Н-да, в сознание проникает не столь уж и многое. Крики - вот что слышно. Если б это убеждало. Знаешь, почему я взялся за эту работу? У меня был выбор. А я боялся фронтовой службы.
Эва неотрывно глядит на него.
Якоби. Ты жалеешь?
Эва. Нет.
Он с мольбой протягивает руку. Но она будто и не замечает, садится, приглаживает волосы.
Эва. Подумаю об этом, и до того иной раз страшно станет. Вот и стараюсь не думать. Прежде я никогда не обманывала Яна.
Он хочет поцеловать ее, но она, низко наклонив голову, тихо говорит: "Не здесь", берет его за руку и ведет на улицу, через двор, где в сумраке серо-белыми пятнами отсвечивает пороша.
Они входят в теплицу, устраиваются, на куче старых мешков.
Ян, пьяный, сонный, бродит по дому. Зовет Эву, негромко, несчастным голосом. У него болит зуб. Разыскав какие-то порошки от головной боли, он проглатывает один, запивает коньяком. Тревога все больше завладевает им. На столе в комнате он обнаруживает деньги. Минуту-другую стоит с пачкой банкнотов в руке, изнывая от беспокойства. Потом, запихнув деньги в карман, выходит на крыльцо и видит на снегу следы. Не зная, что предпринять, он возвращается в дом, садится на кухне за стол, допивает коньяк, временами поскуливая, точно побитый пес, потом идет наверх, ополаскивает лицо холодной водой, зябко ежится, натягивает еще одну фуфайку, бросает взгляд в окно. Ложится на кровать, стуча зубами от озноба, укрывается одеялом. Жалобно шепчет: "Эва, Эва, Эва..." Бормочет: "Сволочь Якоби... Я сам виноват".
Ему становится жарко, в лихорадке он скидывает одеяло, встает. Смотрит на часы: половина пятого.
Подперев голову руками, Ян садится на ступеньку лестницы. Надавливает пальцем на щеку: проклятый зуб - сил нет как больно!
Посветлело, снегопад сменился дождем. Эва еще с порога замечает Яна. Он поспешно оборачиватеся, испуганно глядит на нее. Остановив Якоби, она просит его задержаться в передней.
Ян. Как же теперь быть? Я с самого начала все знал. Но вы, черт бы вас побрал, совсем обнаглели... буквально под носом... Ну, раз уж так вышло, пускай Эва перебирается к тебе. Так, что ли?
Эва. Помолчи, а?
Ян. Вы любите друг друга?
Эва. Помолчи, пожалуйста. Ян, милый, помолчи.
Ян. Я сам виноват. С утра об этом думаю. Поделом мне, что Эва уходит.
Он стоит в дверях, заложив руки за спину, прислонясь к косяку. Эва снимает пальто. Полная тишина. Якоби у входной двери смотрит в лестничное окошко.
Якоби. Любопытно, куда девалась моя машина.
Якоби выходит на крыльцо, закуривает сигарету. Ян качает головой. Эва наливает в кастрюльку воды, ставит ее на огонь.
1 2 3 4 5 6