Единственным решением могла стать прибыльная картина. Возможно, после трех неудач в кино его полоса невезения закончилась. Он вернулся в Лос-Анджелес и снова уединился в отеле «Беверли Хиллз», погрузившись в чтение сценариев. К удивлению Майка, он почти сразу нашел то, что искал. Вещь была написана автором, произведения которого не имели успеха в последние десять лет. Но в пятидесятых годах по его старым книгам был снят ряд нашумевших фильмов. Тогда он получил несколько «Оскаров». И этот сценарий принесет ему премию. В нем было все: большая любовь, действие, отчаянная погоня. Майк встретился с автором и заплатил ему тысячу долларов за месячный опцион.
Уэйн отправился к руководителям известных студий
Его удивило то, что никто не брался финансировать съемки и не проявлял интереса к сценарию. Везде он слышал одно и то же. Киноиндустрия переживает кризис. Сценарий — это ерунда. Вот если бы у него был бестселлер… тогда, возможно… Киностудии завалены сценариями. Все пребывали в состоянии тихой паники. Везде происходили перемены. Менялись боссы кинокомпаний. В некоторых студиях он даже не знал новых руководителей. Ведущие независимые продюсеры также отказывались поддержать его. Они считали, что автор потерял конъюнктурное чутье, находили риск неоправданно большим. По истечении месяца Майку пришлось отказаться от прав на сценарий, который через три дня был куплен двумя совсем еще молодыми людьми, год назад сделавшими посредственный фильм. Они немедленно получили необходимые средства от одной крупной студии.
Майк вернулся в Нью-Йорк, отчаянно пытаясь найти для себя какое-то дело. Он вложил сотню тысяч долларов в спектакль, создаваемый одним из ведущих продюсеров. Неприятности начались на второй неделе репетиций, когда исполнитель главной роли покинул труппу. Обкатка пьесы за пределами Нью-Йорка обернулась кошмаром — после восьми недель истерик, споров, замен Майк принял решение снять спектакль до бродвейской премьеры.
Он потратил две недели, вкладывая деньги в разработку идеи телесериала. Сам оплатил съемки пилота — пробной постановки, израсходовав триста тысяч долларов. Шефы телекомпаний смотрели пилот, но не брались финансировать сериал. Майк мог вернуть часть средств, сняв короткий телефильм, предназначенный для эфирного «окна» в летнем межсезонье.
Спустя несколько недель он отправился на закрытый просмотр картины, снятой по упущенному им сценарию. Зал был заполнен длинноволосыми бородатыми молодыми людьми в футболках. Девушки были в коротких майках, без лифчиков, с прическами в стиле «афро» или с длинными нерасчесанными волосами. Глядя на экран, Майк испытывал тошноту. Они загубили великолепный сценарий. Поменяли местами начало и конец, дали массу ретроспекций и нерезких кадров. Превратили любовную сцену в психоделический бред, снятый в стиле «синема верите» удерживаемой в руках камерой. Конечно, им пришлось пойти на это, располагая теми уродливыми бездарностями, которые сегодня назывались актерами и актрисами. Куда-то исчезли люди с такими лицами, как у Гарбо и Кроуфорда, актеры вроде Гейбла и Кэри… Мир захватили уроды. Майк не понимал, что происходит вокруг него.
Неделей позже он отправился на другой предварительный показ, состоявшийся на Восемьдесят шестой улице. Увидел тех же зрителей, а также студентов из колледжей и молодых семейных служащих. Аудитория принимала фильм на «ура».
Премьера состоялась через три недели. Фильм ставил рекорды кассовых сборов по всей стране. Майк испытал серьезное потрясение. Значит, он не понимает, что требуется сегодняшнему кинорынку. Три года назад его суждения были безошибочными. Студии верили ему… а главное, он сам верил в себя.
Пришло время отойти от стола. Майк Уэйн оказался вне игры. Как быстро изменились правила! Он выглядел неизменно, думал по-прежнему. Возможно, в этом все дело. Он не пошел на поводу у моды, не принял наготу, спектакли и фильмы без сюжета, новомодную бесполость. Что ж, ему уже пятьдесят два. Он знал неплохие времена. Мог идти по Бродвею, не опасаясь грабителей. Помнил Нью-Йорк ночных клубов и красивых девушек, вместо которых появились порнофильмы и массажные салоны. Но сильнее всего Майка печалило то, что Дженюари возвращалась в этот мир.
Он сидел в зале для особо важных лиц и смотрел на серое небо. Она летит домой сквозь эту свинцовую мерзость. Он всегда обещал ей яркий сверкающий мир. Черт возьми, он сдержит свои обещания.
Улыбающаяся дежурная вернулась. Она объявила о прибытии самолета. Майк организовал торжественную встречу для дочери. Официальный представитель аэропорта проведет ее через таможню. Что может включить в декларацию ребенок, который три года провел в больнице? Майк вышел из зала ожидания, не заметив, как дежурная вскочила со своего стула, чтобы попрощаться с ним. Прежде он обязательно очаровал бы ее своей улыбкой, потому что женщина была симпатичной. Впервые в жизни Майк Уэйн испытывал страх.
Он заметил дочь в тот момент, когда она входила в здание аэропорта. Да, он не мог пропустить ее. Загорелое лицо, развевающиеся волосы — он обратил бы на нее внимание, даже если бы она не была его дочерью. Дженюари, казалось, не замечала, что мужчины оборачиваются, глядя на нее. Маленький человек едва поспевал за мчавшейся вперед девушкой. Она всматривалась в толпу встречающих. Наконец она увидела Майка. Объятия, поцелуи, смех, слезы на глазах.
— О, папочка, ты великолепно выглядишь! Мы не виделись с июня! Как замечательно снова оказаться дома… рядом с тобой.
— Ты тоже выглядишь отлично, детка.
— Это мистер Хиггинс.
Она повернулась, представляя маленького человека.
— Он очень любезен. Мне даже пришлось открыть сумку…
Майк пожал руку таможеннику, который нес сумку девушки.
— Я вам очень признателен, мистер Хиггинс. Он взял сумку.
— Теперь, если вы скажете мне, где находится остальной багаж моей дочери, я договорюсь, чтобы его доставили к машине.
— Это все, мистер Уэйн. Рад был помочь вам. И познакомиться с мисс Уэйн.
Он пожал им обоим руки и исчез в толпе. Майк поднял сумку.
— Это все?
— Да! Я надела свой лучший костюм… он тебе нравится?
Она отступила на шаг назад и повернулась на триста шестьдесят градусов.
— Я купила его в Цюрихе. Услышала, что тут все носят брючные костюмы. Он обошелся мне в триста долларов.
— Он превосходен. Но…
Майк посмотрел на небольшую сумку, которую держал в руке.
— Других нарядов нет? Она засмеялась.
— О, там полно одежды. Три пары джинсов, пара блузок, свитера, кроссовки… потрясающая ночная рубашка, которую я приобрела в Цюрихе. У меня кончились деньги, не то я бы еще купила платье. А вообще я полностью экипирована для любых мероприятий.
— Завтра мы займемся твоим гардеробом.
Она взяла Майка под руку, и они направились к выходу.
— В самолете я увидела на женщинах юбки различной длины. Майк, что теперь носят?
— Майк?
Он удивленно посмотрел на дочь.
— А почему не «папа»?
— О, ты слишком великолепен, чтобы называть тебя папой. Тебе известно, что ты — красавец. Мне нравятся твои баки… с проседью.
— Они уже белые, а я — солидный стареющий джентльмен.
— До этого еще далеко. Смотри, на той девушке индейский наряд. Она участвует в каком-то шоу? Лента на голове, косички…
— Знаешь, сейчас все сошли с ума, — сказал он.
— Откуда я могла об этом узнать? Все мои подруги ходили в халатах.
Он внезапно остановился и посмотрел на дочь.
— Господи, верно. У вас же не было ТВ?
— Нет.
Он подвел ее к машине.
— Сегодня все одеваются, точно они идут на маскарад. Ну, я имею в виду молодежь.
Но Дженюари не слушала его. Она уставилась на автомобиль. Тихо свистнула.
— Вот это да!
— Ты уже ездила на лимузинах.
— Я провела в них всю жизнь. Но это не просто лимузин — это нечто.
Она восторженно улыбнулась.
— Серебристый «роллс-ройс» — только в таком автомобиле и подобает ездить девушке, — сказал Майк. Дженюари села в машину и кивнула.
— Красота… форма водителя под цвет салона… телефон… бар… все для удобства пассажира, если он — Майк Уэйн.
Она обняла отца.
— Папочка… я так за тебя рада.
Девушка откинулась на спинку сиденья, — автомобиль устремился вперед. Она вздохнула.
— Как здорово вернуться домой. Если бы ты только знал, как часто я мечтала об этом моменте. Даже когда он казался мне несбыточным. Хотела снова оказаться в твоих объятиях, вернуться к тебе в Нью-Йорк. Мои мечты осуществились. Тут все по-прежнему.
— Ты ошибаешься. Многое изменилось. Особенно — Нью-Йорк.
Она указала на поток машин. Автомобиль выехал на скоростную полосу.
— Это не изменилось. Я люблю нью-йоркское движение, шум, толпу, даже смог. Здесь так здорово после стерильного швейцарского снега. Я не могу дождаться того момента, когда мы пойдем в театр. Хочу погулять по переулку Шуберта… увидеть грузовики, выезжающие из Таймс-билдинг… хочу набрать грязного городского воздуха в мои чистые легкие.
— Это сделать ты успеешь. Нам предстоит многое наверстать.
Она прильнула к нему.
— Конечно. Я хочу посидеть за нашим столом в «Сарди»… мне не терпится увидеть «Волосы»… пройтись по Пятой авеню… посмотреть новые наряды. Но сегодня я хочу остаться дома и исполнить наш ритуал с шампанским и икрой. Я знаю, сегодня — не день рождения. Но, согласись, повод для торжества немалый. А больше всего не свете я хочу услышать о твоей потрясающей картине.
— О моей потрясающей картине? Откуда у тебя такая информация?
— Ниоткуда. Но я тебя знаю. Когда я получила прошлым летом из Испании твои открытки с таинственными намеками на большой новый замысел… я поняла, что речь идет о фильме и что ты боишься сглазить проект рассказом о нем. Но сейчас… когда я увидела все это.
Она махнула рукой.
— Расскажи мне о нем.
Он посмотрел на дочь. На сей раз без улыбки.
— Лучше ты расскажи мне что-нибудь. Надеюсь, ты осталась самой стойкой и жизнерадостной девушкой на свете. Тебе предстоит увидеть, что здесь многое изменилось, и…
— Мы вместе, — сказала она. — Все прочее не имеет значения. Скажи мне — это фильм или спектакль? Я смогу работать с тобой? Я согласна играть роль без слов, печатать, выполнять мелкие поручения…
— Дженюари, тебе не приходило в голову, что в жизни есть вещи поважнее театра и общения с отцом?
— Назови.
— Ну, ты можешь встретить приличного молодого человека… выйти замуж… сделать меня счастливым дедушкой…
Она рассмеялась.
— Это произойдет нескоро. Слушай, возле тебя сидит девушка, которая целых три года заново училась ходить и говорить.
Она подняла руку и нежно коснулась его лица.
— О, Майк…
Дженюари счастливо вздохнула.
— Я хочу вместе с тобой заниматься тем, о чем мы всегда мечтали.
— Иногда наши мечты меняются. Или мы меняем их.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Тебе известно, что я был в Испании, — медленно произнес он. — Но моя поездка не связана с кино.
— Телесериал, — сказала она. — Я угадала? Он посмотрел в окно, взвешивая слова.
— Я совершил несколько правильных шагов в моей жизни. Мой последний поступок — самый верный из всех. У меня есть для тебя сюрприз. Сегодня вечером ты…
Она перебила отца.
— О, Майк, пожалуйста, обойдемся сегодня без сюрпризов. Мы двое и шампанское. Если бы ты знал, сколько месяцев я мечтала оказаться в нашем «люксе» в «Плазе» с видом на парк, где находится моя горка желаний…
— Тебя устроит «Пьер»?
— Что случилось с «Плазой»?
— Мэр Линдси отдал ее бездомным. Она улыбнулась, но он заметил разочарование в глазах Дженюари.
— Вид почти тот же, — быстро добавил Майк. — Но боюсь, тебе придется забыть о горке желаний. Ее захватили пьяницы и наркоманы. Вместе с собаками, устроившими там туалет. Теперь у всех тут большие псы. Их держат для безопасности.
Он почувствовал, что разболтался. Умолкнув, посмотрел на темнеющий горизонт, на городской пейзаж, затянутый смогом и привлекательный своей хаотичностью. В маленьких прямоугольных окнах появлялся свет… нью-йоркский вечер.
Вскоре линия горизонта скрылась. На Шестидесятой улице Майк обратился к водителю:
— Остановитесь у табачного магазина напротив «Блумингдейл».
«Роллс-ройс» затормозил; прежде чем шофер успел выйти из машины, Майк уже выскочил на улицу.
— У меня кончились сигареты, — пояснил он и повернулся к водителю. — Здесь нельзя стоять во втором ряду. Прокатите мисс Уэйн вокруг квартала. Я к тому времени выйду.
Когда лимузин обогнул квартал, Майк уже стоял на углу. Сев в машину, он закурил. Внезапно протянул пачку дочери.
— Куришь?
— Нет. Ты успел?
— Что?
— Позвонить.
— Куда?
Она засмеялась.
— О, Майк… тут в баре целый блок. Его лицо окаменело.
— О'кей… и куда же я звонил? Она взяла его под руку.
— Ты заказал шампанское и икру. Я прочитала на твоем лице, что ты забыл это сделать заранее. Он вздохнул.
— Возможно, я многое забыл. Она закрыла пальцами его рот.
— Скажи мне только одно. Я правильно угадала насчет звонка?
— Да.
— Майк, ты ничего не забыл, — нежно произнесла она.
Открыв глаза, она решила, что находится в больнице. Но комната была непривычно темной, мебель выглядела иначе. Окончательно проснувшись, она поняла, что лежит в новой спальне, в отеле «Пьер». Девушка включила ночник, стоящий на тумбочке. Полночь. Значит, она спала только два часа. Потянувшись, Дженюари обвела взглядом комнату. Она была очень красивой. Вовсе не походила на гостиничную спальню. «Люкс» был огромным, роскошным. Более просторным, чем любой гостиничный номер Майка. Он объяснил, что отель состоял из квартир, сдаваемых в поднайм постоянными съемщиками. Похоже, эти апартаменты арендовались людьми, обладавшими вкусом. Гостиная сразу произвела впечатление на Дженюари. Свечи, икра, шампанское в ведерке со льдом, бархатная темнота парка далеко внизу. Они произносили тосты друг за друга, ели икру… После первого бокала Дженюари охватила сонливость. Майк тотчас это заметил.
— Слушай, детка, здесь только девять часов, но по швейцарскому времени уже два или три часа ночи. Ложись в постель. Я немного пройдусь… куплю газеты… посмотрю ТВ и тоже лягу.
— Но мы еще не поговорили о тебе… о твоих делах…
— Завтра, — решительно сказал он. — Встретимся в девять утра в гостиной и побеседуем за завтраком.
— Но, Майк…
— Завтра.
Снова его голос прозвучал как-то странно. С непривычной твердостью. Так Майк говорил с фотографом, снявшим их в вестибюле — симпатичным молодым человеком, проследовавшим за ними к лифту и сказавшему: «Мистер Уэйн, как ваша дочь чувствует себя в…»
Но он не закончил фразу. Майк Уэйн подтолкнул дочь в лифт и выпалил: «Довольно. У нас нет времени на интервью».
Сейчас она вспомнила этот инцидент. Это было так непохоже на отца. «Паблисити» всегда было неотъемлемой частью жизни Майка Уэйна. В возрасте девяти лет она попала с отцом на обложку известного журнала. Дженюари пожалела молодого репортера.
Когда она спросила отца, почему он так поступил, Майк пожал плечами.
— Возможно, на меня подействовал Рим. Не люблю этих парней. Фотографии могут появиться в любом дешевом журнале. Предпочитаю давать авторизованные интервью и позировать, зная, что снимок будет сопровождать текст. Терпеть не могу, когда щелкают камерой из-за угла.
— Но он ждал тебя в вестибюле. У него очень приличный вид.
— Забудь об этом. (Снова этот сухой решительный тон.)
Он открыл шампанское. Дженюари, подняв бокал, сказала:
— За нас…
Майк покачал головой:
— Нет… за тебя. Пришло твое время, и я прослежу за тем, чтобы ты получила все.
Она лежала в темной спальне. Впереди была целая ночь. Она постарается снова заснуть. Но сон улетучился. Ей хотелось пить. После икры ее всегда мучила жажда. Вода из крана была почти теплой. Она не стала пить ее и забралась в постель. Настроила приемник на волну музыкальной станции. Погружаясь в дремоту, услышала рекламное объявление. Восторженный голос взахлеб расхваливал новую диет-колу. Дженюари нестерпимо захотелось холодной воды.
Она встала. В «люксе» была большая кухня. Она найдет там лед… Дженюари шагнула к двери и остановилась. Она была в короткой прозрачной ночной рубашке. Осторожно открыв дверь спальни, Дженюари произнесла:
— Папа?
Гостиная была пуста. Девушка на цыпочках вышла из своей комнаты. Уставилась в темноту столовой… заглянула в просторный кабинет… пошла по длинному коридору в комнату для прислуги. Потом Дженюари приблизилась к спальне отца и постучала. Открыла дверь. Пусто. На мгновение она вспомнила Рим… Мельбу. Нет, он не поступил бы так в первую ночь после ее возвращения. Наверно, он отправился погулять и встретил друзей. Она прошла на кухню. Холодильник был забит кока-колой, «Семеркой», имбирным элем и диет-колой с содовой. Девушка налила в бокал кока-колу и вернулась в гостиную. Уставилась на парк. Маленькие мерцающие огоньки придавали ему рождественский вид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9