Ты уже трижды заслужил лейтенантское звание, кто бы спорил! Но скажи, есть разница между тем, что ты покинешь Академию со звездой, и тем, что уйдёшь без неё? Если да, то беги обратно, получай звание прямо сейчас. Церемония ещё продолжается. Извини, конечно, что из-за меня ты не получил его первым из выпускников.
– Никуда я не побегу. Если вернусь в этот кабинет со звездой, вас уже здесь не будет, – убеждённо сказал Алексей. – Вы поймёте, что ошиблись во мне.
Парень смотрел на командующего снизу вверх, но это вовсе не значило, что он чувствовал себя приниженным. На то и ПРИНЦ.
– Зачтено. Соображаешь, Алексей Алексеевич, – кивнул маршал. – А я не могу в тебе ошибаться. Это очень дорого нам всем обойдётся. Что ж, идём. Главный экзамен твоей жизни тебе только предстоит сдать… Принимать его буду я. Виталий Иванович Сидоркин, землянин, рождён в середине двадцатого века. Город Ленинград, страна – Союз Советских Социалистических Республик. Как сюда попал, тебе в общих чертах известно, истории лучших земных воинов, выхваченных локосианами, по сути своей примерно одинаковы.
И они покинули гостеприимный кабинет генерала Стульника.
– Виталий Иванович, подозреваю, что для выполнения задания необходимы мои… особые способности, унаследованные от родителей, – произнес Алексей-младший, когда они стояли перед аркой портала перехода, расположенного в совершенно пустом сейчас зале, непосредственно за кабинетом начальника Академии; портал настраивался на них, и было время перемолвиться несколькими словами.
– Подозрения обоснованны. Не скрою.
– Значит, и вы тоже…
– Да, я тоже. Не только ты и твоя мама. Нас немного больше, чем ты полагал… А ты молодец, за все девять лет ни разу не воспользовался, чтобы сходить в самоволку.
– Ну, так уж прямо и ни разу… – Бывший выпускник Академии скромно потупился.
– Ого! Мои источники информации чего-то о тебе не знают?! – Маршал искоса лукаво взглянул на молодого спутника.
– У каждого курсанта есть свои маленькие секреты…
– То-очно… Эх, молодость! На досуге тебе как-нибудь расскажу, что я в Рязанском училище выделывал в своё время… Позавидуешь! А уж что я однажды вытворил в спецшколе ГРУ…
В том госпитале Амрина Ула Шуфс находилась не в качестве раненой. Попала она в него случайно, сопроводив конвой с продовольствием и боеприпасами. Маленькую девчушку с глазами взрослого человека на ангельском личике первая воительница Локоса увидела в забитом стонущими солдатами коридоре и не пробежала мимо – притормозила… История восьмилетней Тич, неприкаянно скитающейся со времён Первой войны, чем-то зацепила Амрину. Она прихватила малышку, затерявшуюся в хаосе военного лихолетья, с собой. Это она дала ей новое имя, а позднее устроила в интернат для офицерских детей, отпрысков нарождающейся военной элиты Локоса. Подросшую Тич отправила пройти полный курс в специализированном центре подготовки, а после взяла к себе, в Верховный штаб…
Если бы не Амрина, быть может, Тич никогда и не смогла бы применить на благо родины свой ДАР, так и осталась бы в госпитале, где её имя было: «Эй, малышка». Повзрослев же, наверняка стала бы госпитальной «девочкой», одной из тех, что дарят за сладости и одежду свои ласки раненным солдатам.
Тич выросла нетипичной девушкой. Она тоже постоянно и скрупулёзно пополняла свой архив мнемозаписей и по этой причине очень хорошо помнила детали. ВСЁ помнила. В подробностях. Даже то, что целители из её памяти, казалось бы, милосердно вырезали…
– Сегодня я видела своего сына, – наконец продолжила Верховная. Её молодая помощница, отряхнувшись от невесёлых воспоминаний, напряжённо вслушивалась в слова женщины, впрямую либо косвенно повелевавшей жизнями сотен миллионов человек.
– Мы с тобой в последнее время мало общались, – говорила Амрина Инч Дымова задумчиво, словно продолжая вести мнемодиалог с собственной памятью. – Мало виделись и мало общались… – повторила она и опять умолкла, будто заслышав нечто чрезвычайно важное там, в глубине себя.
Тич с горечью подумала, что госпожа, мягко выражаясь, преуменьшает. Они не просто мало виделись. Последние несколько циклов «вживую» они не виделись вообще, а до этого – в среднем где-то раз в полцикла. Не считая случаев, когда Амрина в дни праздника, посвященного очередной годовщине воцарения, показывалась подданным на балконе своего дворца, а Тич наблюдала это явление, стоя в толпе на площади Единовластия, бывшей Планиде Семиархов. Только в эти дни Тич позволяла смертоносной тяжести открытого неба нависать над своей головой. В остальные дни и ночи цикла она в упор его видеть не желала.
– Мой мальчик уже совсем взрослый. – Лицо Амрины по-прежнему пряталось в сумраке, но по изменившемуся голосу Тич поняла, что та улыбнулась. – И очень похож на своего отца. Такой же красивый и такой же умный, храбрый… – Голос Амрины меньше всего сейчас напоминал тот решительный и напористый голос, который звучал на митингах и в многочисленных трансляциях. Это был мягкий, нежный, заботливый голос матери, любящей и гордящейся своим ребенком. – Его отец был великим воином… и потрясающим человеком. Он погиб. Сын – всё, что у меня осталось после него.
Тич продолжала удивляться странной перемене госпожи, из памяти проступили полустёртые воспоминания. В своё время именно так разговаривала Амрина Ула с нею, давным-давно, когда Тич была ещё маленькой. Госпожа сейчас вновь стала просто женщиной, и больше всего на свете в этот миг её волновала не страна и не вероятная, а точнее неизбежная, очередная война.
Пуще всего МАТЬ волновала опасность, грозящая её ребенку.
Тич почувствовала, что речь идёт именно об этом – о грозящей опасности. Смертельной. Секунду спустя предчувствие получило зримое подтверждение. Да ещё какое!
– Смотри, – коротко сказала госпожа.
И Тич ощутила, как Амрина ОТКРЫЛА перед нею глубины своей памяти.
Бесчисленные мнемо, накопленные в течение жизни, распростёрлись перед девушкой, напоминая необозримое поле цветов… И Тич могла «сорвать» любой из них.
Впервые за все эти годы верной помощнице был разрешён доступ в сокровенный архив самой охраняемой в государстве персоны… ПЕРВОЙ.
Естественно, Тич, с её-то способностями, могла бы и раньше высмотреть и узнать всё что угодно.
Но.
Единственный человек на свете, в мысли которого она могла бы влезать ежедневно, однако ни разу НЕ ПРИТРАГИВАЛАСЬ к ним, сидел сейчас перед нею.
Открытый. Позволяющий БРАТЬ – прореживая многоцветные заросли памяти и унося охапками…
И всё же – не любой цветок.
Глубина памяти оказалась не бездонной. «Дно» обозначилось чётко и безапелляционно. До определённого предела Тич смотреть разрешалось. Дальше – ЗАКРЫТО.
Уж кто-кто, а Верховная главнокомандующая умеет хранить секреты, которые не стоит знать даже самым близким из приближённых.
А если предел знания указан недвусмысленно, следовательно, всё, что НАДО знать, находится в открытой части «поля».
И приглашение заходить – не отменяется…
Тич, моментально собравшись с силами (быть может, именно ради этого мгновения она долгие годы тренировалась управлять своим разумом?!), «вчувствовалась».
Единым порывом проникла она в мысли госпожи, «надела на себя» её эмоции, ощущения. Освоила Амрину изнутри. Стала ею…
Главное – приняла в себя её воспоминания.
Не стоит соваться во тьму чужой души, когда тебя не приглашают, но если уж это случилось, будь готова ко всему.
…поначалу это был просто клубок.
Огромный, шевелящийся, сплетённый из множества разноцветных нитей. Много оборванных – по разным причинам «недописанные» мнемо. Некоторые ниточки светятся, другие, тонюсенькие, почти истаявшие, еле-еле просматриваются на общем фоне.
Синяя нить, оборванная, словно госпожа желает никогда более не возвращаться к этому воспоминанию: молоденькая девушка держит в руке пистолет… три выстрела и три трупа… Нитка не удалена, не стёрта. Помнить не хочется, и забыть – нельзя.
Бледно-розовая нить, тоже оборванная: много красивых девушек… скачущие лошади… ветер в лицо, дождь… горячие, страстные поцелуи… женские губы сливаются с женскими…
Красная нить – самая толстая, пульсирующая, гладкая, длинная – вьётся, и нет, нет ей окончания! Красивый парень в военной форме Восточного Союза, разработанной и введённой ещё пятнадцать лет назад, в первый месяц существования страны, бежит по какой-то длинной спиральной галерее, на сосредоточенном лице явственно читается одухотворённое предвкушение: он уверен, что грядущее готовит ему великие дела! Чем дальше соскальзываешь по нити – тем моложе становится парнишка, исчезает форма, подросток превращается в мальчишку, затем в крепкого карапуза, радостно смеющегося на руках у мамы… Редчайшее, совершенно секретное мнемо – дочь семиарха ТОЖЕ смеётся. Ничто человеческое не чуждо ПЕРВЫМ?!
Серая ниточка, тоненькая, полуистлевшая: молоденькая девушка, глаза к небу и бесконечная вера, что где-то там есть ОН, единственный во Вселенной…
Ещё одна тонкая нить грязно-серого цвета: боль и острый нож, руки, залитые кровью, рядом хрипит и дёргается некто в одной из военных униформ землян…
Белёсая, мутная нить, рваная, словно это воспоминание тщательно пытались стереть, но разве можно что-то забыть, если не хочешь этого по-настоящему! Чужие руки шарят по телу, мерзкое липкое прикосновение… тяжёлое тело придавило к скамье… кровь, брызжущая прямо в лицо…
Серебристо-белая, сверкающая нить: космический корабль разведчиков, звёзды и одиночество, одиночество, леденящее и беспредельное. Как Вселенная.
Чёрная нить, чёрная молния! Пронзает насквозь клубок, прикосновение к ней заставляет его стремительно развернуться, распасться на отдельные нити, и они шевелятся, подрагивают и исчезают…
Душещипательный мой демон,
Соль в шоколаде.
Не разложить тебя на схемы.
И не отладить…
Нить – чёрная, бесконечная… прикоснувшись к ней, невозможно оторваться, и ты продолжаешь падать в космическую бездну…
Одежду с кожею сдираю,
Чтоб быть поближе.
И от желанья умираю,
Не в силах выжить…
Шёпот на ушко:
Играет пьесу милый демон
Почти без грима.
В застенках твоего Эдема
Жизнь – пантомима…
Коктейли смеха без веселья,
Слёзы без плача…
Я это зелье на похмелье
Чуток заначу…
Удержаться невозможно, обрываешься и падаешь… и у этой бездны огненной всё-таки есть дно отчаяния, и рушишься на его безжалостную твердь, и вспышкой – бесконечно родной голос любимого:
Я жаждал ЕЮ жить.
Жить С НЕЮ.
Здесь и сейчас.
И будь что будет…
…боль, ломающая, выворачивающая, испепеляющая!!!
…боль – он погиб, его больше НЕТ.
Нет, нет, нет, нет, нет!!!
В этом мире его уже не будет никогда.
ЕДИНСТВЕННЫЙ.
…Тич выскочила рывком, будто спасаясь от погони. Девушка задыхалась и стонала сквозь сцепленные зубы, её скрюченные пальцы скребли края сиденья. Она спасла разум от нестерпимого ужаса, вернулась «в себя», очнулась, но продолжала жестоко страдать от боли, едкой кислотой наполняющей женщину, что сидела перед нею в красном кресле.
Да-а-а, ОЧЕНЬ большой силой духа необходимо обладать человеку, чтобы жить с ТАКОЙ болью и не сходить с ума! И при этом – не заползти, скуля, в нору отчаяния, не стать отшельником, испивающим до дна чашу своего горя в келье одиночества, а управлять государством, заботиться о других, думать о будущем… продолжать жить и не покидать мир, в котором ЕГО нет! Нет его, нет, нет, и никогда больше в этой жизни не будет… не будет… не…
В этом и состоял дар Тич. Сохраняя контроль над собой, параллельно она могла становиться ДРУГОЙ. Для её желания перевоплотиться не существовало никаких ограничений. Девочка, безоблачное детство которой в одночасье закрыли грозовые тучи нагрянувшей СВЫШЕ войны, буквально, а не в переносном смысле, ПРОНИКАЛАСЬ состоянием души и разума других людей. Она ТАК ХОТЕЛА спрятаться от самой себя, низвергнутой с небес и выжившей ценой смерти ПАПЫ, что ей это удалось…
Более чем.
Потом уже ей станет известно, что она не одна такая на свете. Многие пытались забыть ужас, пережитый на войне, кто-то топил архивы памяти в химическом, наркотическом забытьи; кто-то намеренно и целенаправленно коверкал привычные с детства методики мнемозаписи, добиваясь чудовищных искажений, так что в итоге отличить реальные воспоминания от плодов воображения было невозможно; находились и такие, кто отваживался полностью стирать СЕБЯ… ведь человеческий индивидуум есть не что иное, как индивидуальная, уникальная, в единственном экземпляре – ПАМЯТЬ.
Среди тех, кто пытался совладать с монстрами, порождёнными возвращением войны, было и небольшое количество «заместителей» – они пытались спрятаться в личностях других людей. Спрятаться на время, а не безвозвратно, подобно тому, как уходят из реальности шизофреники… Некоторым удавалось овладеть «профессиональной» шизофренией. Кое-кто даже достиг вершин мастерства и сумел почти раствориться… Вот именно – почти. Не до такой степени, как умеет она, безродная сиротка, благодаря покровительству Верховной получившая высочайшее имя из трёх слов.
Упорно и неустанно развивая открывшиеся способности, она добилась умения, позднее банально названного (как-то ведь надо было) всепроницанием. Для неё, универсального всепроницателя, не существовало ни преград, ни расстояний, чтобы прочувствовать и пробраться в нутро другого человека. Хотя выяснилось (точнее, подтвердилось), что самое тяжёлое в процессе – не выйти из себя, а вернуться обратно. Новизна и свежесть ощущений, обволакивающая в потёмках и сиянии чужих душ, оказалась до такой степени ХОРОША, что обратный выход казался чуть ли не кощунством…
Но для сохранения индивидуальности возвращаться – было жизненно необходимо. Раз за разом приходить в себя, вспоминать состояние своей души, продолжать жить собственной жизнью, а не чужой, присвоенной, сплагиатированной… Именно это свойство дара Тич – восстанавливаться практически мгновенно – делало её незаменимой. Она выдержала, она СЛУЖИЛА уже многие годы, тогда как другие ломались очень быстро. Либо сходили с ума, либо погружались в чужие разумы настолько, что забывали самоё себя. И неизвестно, что было лучшим исходом, – классическая шизофрения или полная потеря разума… по крайней мере, второе – милосерднее. Всё равно что скоропостижно скончаться.
Человека человеком делает ПАМЯТЬ.
– Я вижу, ты меня понимаешь, – удовлетворенно произнесла Амрина. Ох и горький же привкус был у её довольства!
Госпожа наклонилась вперёд, и её лицо оказалось в круге света, отбрасываемого лампой. То ли освещение было причиной, то ли на экранах Амрина появлялась загримированной, но сейчас она выглядела бледной, уставшей, если не измождённой. Тонкие бескровные губы, запавшие глаза с тёмными тенями под ними, заострившийся нос. Кожа натянута так, что выступают кости черепа. Очень красивого черепа. В волосах, собранных на затылке в тугой узел, блестят ниточки седины. Лицо смертельно уставшего от жизни человека.
– Я… понимаю вас… – прошептала Тич, не в силах оторвать от неё глаз, и добавила совершеннейшую глупость: – Чем я могу вам помочь?!
Ей ли предлагать помощь Верховной, всемогущей госпоже!
– Помочь… – повторила Амрина, словно пробуя слово на вкус. – Давненько никто не помогал мне… все только просят.
Она умолкла, грустно улыбнулась и снова откинулась на спинку кресла.
– Да, моя Тич, мне нужна твоя помощь, и звёзды расположились так, что, кроме тебя, этого никто не способен сделать… – Амрина опять замолчала, подбирая слова. – Мой мальчик отправляется на ответственное задание, – продолжила она; речь её теперь звучала чётко и выверено, ПРИВЫЧНО. – Предельно важное. Я не могу остановить его. Ни как мать, ни как главнокомандующая. Да и не собираюсь этого делать. Он мужчина, даже более мужчина, чем многие другие, – он курсант Высшей военной академии. Скоро станет офицером. Затем – полководцем. Дело его жизни – воевать. Для этого он рождён.
Тич, естественно, промолчала, хотя искренне (и не менее естественно) полагала, что война – вообще не дело, и уж тем более не жизни. Война – сущая Смерть.
– Для того, чтобы заслужить право зваться офицером, – чеканила Амрина, – ему осталось сдать последний экзамен. Чтобы стать лучшим из лучших. Мой сын не может быть другим… – В голосе матери слышалась законная гордость. – Именно поэтому испытание предстоит реальное. Самое тяжёлое из всех, какие только могут быть. Сын ещё не знает, что его ждёт. Это не просто тест в обстановке, максимально приближённой к боевой. Даже не командировка на поля сражений локальной войны. Подобное он уже испытывал не раз. Нет, это будет куда страшнее… – Глаза госпожи смотрели на Тич испытующе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
– Никуда я не побегу. Если вернусь в этот кабинет со звездой, вас уже здесь не будет, – убеждённо сказал Алексей. – Вы поймёте, что ошиблись во мне.
Парень смотрел на командующего снизу вверх, но это вовсе не значило, что он чувствовал себя приниженным. На то и ПРИНЦ.
– Зачтено. Соображаешь, Алексей Алексеевич, – кивнул маршал. – А я не могу в тебе ошибаться. Это очень дорого нам всем обойдётся. Что ж, идём. Главный экзамен твоей жизни тебе только предстоит сдать… Принимать его буду я. Виталий Иванович Сидоркин, землянин, рождён в середине двадцатого века. Город Ленинград, страна – Союз Советских Социалистических Республик. Как сюда попал, тебе в общих чертах известно, истории лучших земных воинов, выхваченных локосианами, по сути своей примерно одинаковы.
И они покинули гостеприимный кабинет генерала Стульника.
– Виталий Иванович, подозреваю, что для выполнения задания необходимы мои… особые способности, унаследованные от родителей, – произнес Алексей-младший, когда они стояли перед аркой портала перехода, расположенного в совершенно пустом сейчас зале, непосредственно за кабинетом начальника Академии; портал настраивался на них, и было время перемолвиться несколькими словами.
– Подозрения обоснованны. Не скрою.
– Значит, и вы тоже…
– Да, я тоже. Не только ты и твоя мама. Нас немного больше, чем ты полагал… А ты молодец, за все девять лет ни разу не воспользовался, чтобы сходить в самоволку.
– Ну, так уж прямо и ни разу… – Бывший выпускник Академии скромно потупился.
– Ого! Мои источники информации чего-то о тебе не знают?! – Маршал искоса лукаво взглянул на молодого спутника.
– У каждого курсанта есть свои маленькие секреты…
– То-очно… Эх, молодость! На досуге тебе как-нибудь расскажу, что я в Рязанском училище выделывал в своё время… Позавидуешь! А уж что я однажды вытворил в спецшколе ГРУ…
В том госпитале Амрина Ула Шуфс находилась не в качестве раненой. Попала она в него случайно, сопроводив конвой с продовольствием и боеприпасами. Маленькую девчушку с глазами взрослого человека на ангельском личике первая воительница Локоса увидела в забитом стонущими солдатами коридоре и не пробежала мимо – притормозила… История восьмилетней Тич, неприкаянно скитающейся со времён Первой войны, чем-то зацепила Амрину. Она прихватила малышку, затерявшуюся в хаосе военного лихолетья, с собой. Это она дала ей новое имя, а позднее устроила в интернат для офицерских детей, отпрысков нарождающейся военной элиты Локоса. Подросшую Тич отправила пройти полный курс в специализированном центре подготовки, а после взяла к себе, в Верховный штаб…
Если бы не Амрина, быть может, Тич никогда и не смогла бы применить на благо родины свой ДАР, так и осталась бы в госпитале, где её имя было: «Эй, малышка». Повзрослев же, наверняка стала бы госпитальной «девочкой», одной из тех, что дарят за сладости и одежду свои ласки раненным солдатам.
Тич выросла нетипичной девушкой. Она тоже постоянно и скрупулёзно пополняла свой архив мнемозаписей и по этой причине очень хорошо помнила детали. ВСЁ помнила. В подробностях. Даже то, что целители из её памяти, казалось бы, милосердно вырезали…
– Сегодня я видела своего сына, – наконец продолжила Верховная. Её молодая помощница, отряхнувшись от невесёлых воспоминаний, напряжённо вслушивалась в слова женщины, впрямую либо косвенно повелевавшей жизнями сотен миллионов человек.
– Мы с тобой в последнее время мало общались, – говорила Амрина Инч Дымова задумчиво, словно продолжая вести мнемодиалог с собственной памятью. – Мало виделись и мало общались… – повторила она и опять умолкла, будто заслышав нечто чрезвычайно важное там, в глубине себя.
Тич с горечью подумала, что госпожа, мягко выражаясь, преуменьшает. Они не просто мало виделись. Последние несколько циклов «вживую» они не виделись вообще, а до этого – в среднем где-то раз в полцикла. Не считая случаев, когда Амрина в дни праздника, посвященного очередной годовщине воцарения, показывалась подданным на балконе своего дворца, а Тич наблюдала это явление, стоя в толпе на площади Единовластия, бывшей Планиде Семиархов. Только в эти дни Тич позволяла смертоносной тяжести открытого неба нависать над своей головой. В остальные дни и ночи цикла она в упор его видеть не желала.
– Мой мальчик уже совсем взрослый. – Лицо Амрины по-прежнему пряталось в сумраке, но по изменившемуся голосу Тич поняла, что та улыбнулась. – И очень похож на своего отца. Такой же красивый и такой же умный, храбрый… – Голос Амрины меньше всего сейчас напоминал тот решительный и напористый голос, который звучал на митингах и в многочисленных трансляциях. Это был мягкий, нежный, заботливый голос матери, любящей и гордящейся своим ребенком. – Его отец был великим воином… и потрясающим человеком. Он погиб. Сын – всё, что у меня осталось после него.
Тич продолжала удивляться странной перемене госпожи, из памяти проступили полустёртые воспоминания. В своё время именно так разговаривала Амрина Ула с нею, давным-давно, когда Тич была ещё маленькой. Госпожа сейчас вновь стала просто женщиной, и больше всего на свете в этот миг её волновала не страна и не вероятная, а точнее неизбежная, очередная война.
Пуще всего МАТЬ волновала опасность, грозящая её ребенку.
Тич почувствовала, что речь идёт именно об этом – о грозящей опасности. Смертельной. Секунду спустя предчувствие получило зримое подтверждение. Да ещё какое!
– Смотри, – коротко сказала госпожа.
И Тич ощутила, как Амрина ОТКРЫЛА перед нею глубины своей памяти.
Бесчисленные мнемо, накопленные в течение жизни, распростёрлись перед девушкой, напоминая необозримое поле цветов… И Тич могла «сорвать» любой из них.
Впервые за все эти годы верной помощнице был разрешён доступ в сокровенный архив самой охраняемой в государстве персоны… ПЕРВОЙ.
Естественно, Тич, с её-то способностями, могла бы и раньше высмотреть и узнать всё что угодно.
Но.
Единственный человек на свете, в мысли которого она могла бы влезать ежедневно, однако ни разу НЕ ПРИТРАГИВАЛАСЬ к ним, сидел сейчас перед нею.
Открытый. Позволяющий БРАТЬ – прореживая многоцветные заросли памяти и унося охапками…
И всё же – не любой цветок.
Глубина памяти оказалась не бездонной. «Дно» обозначилось чётко и безапелляционно. До определённого предела Тич смотреть разрешалось. Дальше – ЗАКРЫТО.
Уж кто-кто, а Верховная главнокомандующая умеет хранить секреты, которые не стоит знать даже самым близким из приближённых.
А если предел знания указан недвусмысленно, следовательно, всё, что НАДО знать, находится в открытой части «поля».
И приглашение заходить – не отменяется…
Тич, моментально собравшись с силами (быть может, именно ради этого мгновения она долгие годы тренировалась управлять своим разумом?!), «вчувствовалась».
Единым порывом проникла она в мысли госпожи, «надела на себя» её эмоции, ощущения. Освоила Амрину изнутри. Стала ею…
Главное – приняла в себя её воспоминания.
Не стоит соваться во тьму чужой души, когда тебя не приглашают, но если уж это случилось, будь готова ко всему.
…поначалу это был просто клубок.
Огромный, шевелящийся, сплетённый из множества разноцветных нитей. Много оборванных – по разным причинам «недописанные» мнемо. Некоторые ниточки светятся, другие, тонюсенькие, почти истаявшие, еле-еле просматриваются на общем фоне.
Синяя нить, оборванная, словно госпожа желает никогда более не возвращаться к этому воспоминанию: молоденькая девушка держит в руке пистолет… три выстрела и три трупа… Нитка не удалена, не стёрта. Помнить не хочется, и забыть – нельзя.
Бледно-розовая нить, тоже оборванная: много красивых девушек… скачущие лошади… ветер в лицо, дождь… горячие, страстные поцелуи… женские губы сливаются с женскими…
Красная нить – самая толстая, пульсирующая, гладкая, длинная – вьётся, и нет, нет ей окончания! Красивый парень в военной форме Восточного Союза, разработанной и введённой ещё пятнадцать лет назад, в первый месяц существования страны, бежит по какой-то длинной спиральной галерее, на сосредоточенном лице явственно читается одухотворённое предвкушение: он уверен, что грядущее готовит ему великие дела! Чем дальше соскальзываешь по нити – тем моложе становится парнишка, исчезает форма, подросток превращается в мальчишку, затем в крепкого карапуза, радостно смеющегося на руках у мамы… Редчайшее, совершенно секретное мнемо – дочь семиарха ТОЖЕ смеётся. Ничто человеческое не чуждо ПЕРВЫМ?!
Серая ниточка, тоненькая, полуистлевшая: молоденькая девушка, глаза к небу и бесконечная вера, что где-то там есть ОН, единственный во Вселенной…
Ещё одна тонкая нить грязно-серого цвета: боль и острый нож, руки, залитые кровью, рядом хрипит и дёргается некто в одной из военных униформ землян…
Белёсая, мутная нить, рваная, словно это воспоминание тщательно пытались стереть, но разве можно что-то забыть, если не хочешь этого по-настоящему! Чужие руки шарят по телу, мерзкое липкое прикосновение… тяжёлое тело придавило к скамье… кровь, брызжущая прямо в лицо…
Серебристо-белая, сверкающая нить: космический корабль разведчиков, звёзды и одиночество, одиночество, леденящее и беспредельное. Как Вселенная.
Чёрная нить, чёрная молния! Пронзает насквозь клубок, прикосновение к ней заставляет его стремительно развернуться, распасться на отдельные нити, и они шевелятся, подрагивают и исчезают…
Душещипательный мой демон,
Соль в шоколаде.
Не разложить тебя на схемы.
И не отладить…
Нить – чёрная, бесконечная… прикоснувшись к ней, невозможно оторваться, и ты продолжаешь падать в космическую бездну…
Одежду с кожею сдираю,
Чтоб быть поближе.
И от желанья умираю,
Не в силах выжить…
Шёпот на ушко:
Играет пьесу милый демон
Почти без грима.
В застенках твоего Эдема
Жизнь – пантомима…
Коктейли смеха без веселья,
Слёзы без плача…
Я это зелье на похмелье
Чуток заначу…
Удержаться невозможно, обрываешься и падаешь… и у этой бездны огненной всё-таки есть дно отчаяния, и рушишься на его безжалостную твердь, и вспышкой – бесконечно родной голос любимого:
Я жаждал ЕЮ жить.
Жить С НЕЮ.
Здесь и сейчас.
И будь что будет…
…боль, ломающая, выворачивающая, испепеляющая!!!
…боль – он погиб, его больше НЕТ.
Нет, нет, нет, нет, нет!!!
В этом мире его уже не будет никогда.
ЕДИНСТВЕННЫЙ.
…Тич выскочила рывком, будто спасаясь от погони. Девушка задыхалась и стонала сквозь сцепленные зубы, её скрюченные пальцы скребли края сиденья. Она спасла разум от нестерпимого ужаса, вернулась «в себя», очнулась, но продолжала жестоко страдать от боли, едкой кислотой наполняющей женщину, что сидела перед нею в красном кресле.
Да-а-а, ОЧЕНЬ большой силой духа необходимо обладать человеку, чтобы жить с ТАКОЙ болью и не сходить с ума! И при этом – не заползти, скуля, в нору отчаяния, не стать отшельником, испивающим до дна чашу своего горя в келье одиночества, а управлять государством, заботиться о других, думать о будущем… продолжать жить и не покидать мир, в котором ЕГО нет! Нет его, нет, нет, и никогда больше в этой жизни не будет… не будет… не…
В этом и состоял дар Тич. Сохраняя контроль над собой, параллельно она могла становиться ДРУГОЙ. Для её желания перевоплотиться не существовало никаких ограничений. Девочка, безоблачное детство которой в одночасье закрыли грозовые тучи нагрянувшей СВЫШЕ войны, буквально, а не в переносном смысле, ПРОНИКАЛАСЬ состоянием души и разума других людей. Она ТАК ХОТЕЛА спрятаться от самой себя, низвергнутой с небес и выжившей ценой смерти ПАПЫ, что ей это удалось…
Более чем.
Потом уже ей станет известно, что она не одна такая на свете. Многие пытались забыть ужас, пережитый на войне, кто-то топил архивы памяти в химическом, наркотическом забытьи; кто-то намеренно и целенаправленно коверкал привычные с детства методики мнемозаписи, добиваясь чудовищных искажений, так что в итоге отличить реальные воспоминания от плодов воображения было невозможно; находились и такие, кто отваживался полностью стирать СЕБЯ… ведь человеческий индивидуум есть не что иное, как индивидуальная, уникальная, в единственном экземпляре – ПАМЯТЬ.
Среди тех, кто пытался совладать с монстрами, порождёнными возвращением войны, было и небольшое количество «заместителей» – они пытались спрятаться в личностях других людей. Спрятаться на время, а не безвозвратно, подобно тому, как уходят из реальности шизофреники… Некоторым удавалось овладеть «профессиональной» шизофренией. Кое-кто даже достиг вершин мастерства и сумел почти раствориться… Вот именно – почти. Не до такой степени, как умеет она, безродная сиротка, благодаря покровительству Верховной получившая высочайшее имя из трёх слов.
Упорно и неустанно развивая открывшиеся способности, она добилась умения, позднее банально названного (как-то ведь надо было) всепроницанием. Для неё, универсального всепроницателя, не существовало ни преград, ни расстояний, чтобы прочувствовать и пробраться в нутро другого человека. Хотя выяснилось (точнее, подтвердилось), что самое тяжёлое в процессе – не выйти из себя, а вернуться обратно. Новизна и свежесть ощущений, обволакивающая в потёмках и сиянии чужих душ, оказалась до такой степени ХОРОША, что обратный выход казался чуть ли не кощунством…
Но для сохранения индивидуальности возвращаться – было жизненно необходимо. Раз за разом приходить в себя, вспоминать состояние своей души, продолжать жить собственной жизнью, а не чужой, присвоенной, сплагиатированной… Именно это свойство дара Тич – восстанавливаться практически мгновенно – делало её незаменимой. Она выдержала, она СЛУЖИЛА уже многие годы, тогда как другие ломались очень быстро. Либо сходили с ума, либо погружались в чужие разумы настолько, что забывали самоё себя. И неизвестно, что было лучшим исходом, – классическая шизофрения или полная потеря разума… по крайней мере, второе – милосерднее. Всё равно что скоропостижно скончаться.
Человека человеком делает ПАМЯТЬ.
– Я вижу, ты меня понимаешь, – удовлетворенно произнесла Амрина. Ох и горький же привкус был у её довольства!
Госпожа наклонилась вперёд, и её лицо оказалось в круге света, отбрасываемого лампой. То ли освещение было причиной, то ли на экранах Амрина появлялась загримированной, но сейчас она выглядела бледной, уставшей, если не измождённой. Тонкие бескровные губы, запавшие глаза с тёмными тенями под ними, заострившийся нос. Кожа натянута так, что выступают кости черепа. Очень красивого черепа. В волосах, собранных на затылке в тугой узел, блестят ниточки седины. Лицо смертельно уставшего от жизни человека.
– Я… понимаю вас… – прошептала Тич, не в силах оторвать от неё глаз, и добавила совершеннейшую глупость: – Чем я могу вам помочь?!
Ей ли предлагать помощь Верховной, всемогущей госпоже!
– Помочь… – повторила Амрина, словно пробуя слово на вкус. – Давненько никто не помогал мне… все только просят.
Она умолкла, грустно улыбнулась и снова откинулась на спинку кресла.
– Да, моя Тич, мне нужна твоя помощь, и звёзды расположились так, что, кроме тебя, этого никто не способен сделать… – Амрина опять замолчала, подбирая слова. – Мой мальчик отправляется на ответственное задание, – продолжила она; речь её теперь звучала чётко и выверено, ПРИВЫЧНО. – Предельно важное. Я не могу остановить его. Ни как мать, ни как главнокомандующая. Да и не собираюсь этого делать. Он мужчина, даже более мужчина, чем многие другие, – он курсант Высшей военной академии. Скоро станет офицером. Затем – полководцем. Дело его жизни – воевать. Для этого он рождён.
Тич, естественно, промолчала, хотя искренне (и не менее естественно) полагала, что война – вообще не дело, и уж тем более не жизни. Война – сущая Смерть.
– Для того, чтобы заслужить право зваться офицером, – чеканила Амрина, – ему осталось сдать последний экзамен. Чтобы стать лучшим из лучших. Мой сын не может быть другим… – В голосе матери слышалась законная гордость. – Именно поэтому испытание предстоит реальное. Самое тяжёлое из всех, какие только могут быть. Сын ещё не знает, что его ждёт. Это не просто тест в обстановке, максимально приближённой к боевой. Даже не командировка на поля сражений локальной войны. Подобное он уже испытывал не раз. Нет, это будет куда страшнее… – Глаза госпожи смотрели на Тич испытующе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10