Мальчишка с индейкой воззрился на его кружку.
- Вот это да! А, нет - дешевка!
- Все равно как швырнуть индейку в окно. На такое замечание мальчишка ухмыльнулся и сунул в рот бечевку капюшона от своей куртки.
- Почему ты это сделал?
- Потому что отец мой подонок и тот еще фрукт.
- То, что это не приз в рождественском конкурсе на звание лучшего отца года, я догадался. Но как это тебе в голову пришла индейка?
Мальчишка передернул плечами.
- Мама велела вытащить ее из морозильника, - сказал он как бы в объяснение.
- Но каким образом она очутилась на полу папиной гостиной после того, как ты вытащил ее из морозильника?
- Почти весь путь проехала у меня на руках, а в конце сама полетела, по воздуху.
- Когда должен был состояться рождественский обед?
- В три часа.
- Я имел в виду, на какой день он был намечен. Чтобы разморозить пять фунтов индюшатины, требуется минимум сутки. В вашей индейке пятнадцать фунтов. Если вы собирались есть индейку сегодня, надо было вытащить ее три дня назад.
- Да плевать, какая разница? - Мальчишка глядел на Рэфи как на полоумного. - Что, если б ее бананами начинить, лучше было бы, что ли?
- Я это к тому, что, если б ты вытащил индейку из морозильника вовремя, она успела бы оттаять, не была бы такой твердой и не пробила бы стекло. А значит, присяжные могут усмотреть в твоих действиях умысел. Что же касается бананов, то сочетание их с индейкой - рецепт не слишком удачный.
- Нет, никакого умысла у меня не было! - воскликнул мальчишка, и это прозвучало совсем по-детски.
Рэфи допил свой кофе и взглянул на подростка.
Мальчишка поглядел на поставленную перед ним чашку и поморщился.
- Кофе я не пью.
- Ладно. - Взяв со стола пластмассовую чашку, Рэфи опрокинул ее в свою кружку. - Еще не остыл. Спасибо. Так расскажи мне, как все это было утром. Что на тебя нашло, сынок?
- Вы же не та жирная сволочь, в чье окно я пульнул этой птицей, так нечего меня и сынком называть! И вообще, что это - допрос или сеанс у психотерапевта? Вы обвинение мне собираетесь шить или как?
- Посмотрим, не собирается ли предъявить обвинение тебе твой отец.
- Не собирается. - Глаза мальчишки забегали. - Не сможет! Мне еще шестнадцати нет. Так что если вы не отпустите меня сейчас, то лишь время потеряете.
- Я и так потерял его достаточно из-за тебя.
- Сегодня Рождество. Небось, других дел у вас сейчас и нет. - Он покосился на животик Рэфи. - Кроме как булочки жрать.
- Да вот - удивительное дело...
- Ну-ка, ну-ка, удивите!
- Утром один юный кретин швырнул в окно индейку.
Глаза у мальчишки опять забегали и остановились на настенных часах.
- Куда же это мои родители запропастились?
- Счищают жир с пола.
- Это не родители. - Он сплюнул. - Она, по крайней мере, никакая мне не мать. И если он приедет забирать меня вместе с нею, я с места не сдвинусь!
- О, я сильно сомневаюсь, чтобы они приехали забрать тебя к себе в дом. - Сунув руку в карман, Рэфи вытащил оттуда шоколадную конфету. Развернул ее, громко шурша оберткой в тишине комнаты. - Ты обращал внимание, что последними в коробке всегда остаются клубничные? - Он с улыбкой кинул конфету в рот.
- Ну, вы-то небось и клубничные сожрете!
- Твой отец и его подруга...
- Проститутка паршивая, - прервал его мальчишка и, наклонившись к магнитофону, добавил: - Можете и это записать!
- Вот для того, чтобы передать дело в суд, они приехать могут.
- Папа не посмеет, - хрипло сказал мальчишка и досадливо вскинул глаза на Рэфи.
- Но он подумывает об этом.
- Нет, неправда, - захныкал мальчишка. - А если так, значит, это она его науськивает. Сука!
- Скорее это из-за того, что в гостиной у него теперь идет снег.
- Ей-богу? Идет снег? - И снова это прозвучало очень по-детски. Глаза подростка расширились от радостной надежды.
Рэфи пососал конфету.
- Многие предпочитают шоколад кусать, грызть. По мне, так сосать вкуснее.
- Пососи-ка лучше знаешь что? - мальчишка тронул свою ширинку.
- Такие слова ты своим дружкам говори!
- Я не педик! - обиделся мальчишка. И тут же подался вперед, снедаемый детским любопытством: - Нет, серьезно, там у него в гостиной снег идет? Вот бы посмотреть! Опустите, а? Я бы только в окно глянул!
Рэфи проглотил конфету и, опершись локтями о стол, строго сказал:
- Осколки оконного стекла попали на десятимесячного ребенка.
- Да? - недобро усмехнулся мальчишка. Он откинулся теперь на спинку стула, но вид у него стал настороженный. Он тронул заусенец на пальце.
- Младенец находился возле елки, когда туда шлепнулась индейка. К счастью, обошлось без ранений. Я имею в виду ребенка. Индейка как раз пострадала. Думаю, для праздника она теперь не годится.
Мальчишка, похоже, ощутил некоторое облегчение и вместе с тем замешательство.
- Когда мама приедет забрать меня?
- Она уже выехала.
- Девушка с большими буферами, - согнув пальцы чашечками, он прижал их к груди, - уже два часа, как сообщила мне это. Да, кстати, что это у нее с лицом приключилось? Вы что, поцапались? Милые бранятся?
Рэфи не понравилось то, как мальчишка говорит о Джессике. Он нахмурился, но постарался сдержаться. Не стоит этот паренек его нервов! А рассказывать-то ему стоит?
- Наверное, твоя мать едет потихоньку. На дорогах скользко.
Мальчишка взвесил его слова и как будто забеспокоился. Он все теребил заусенец.
- Слишком уж большая была эта индейка, - проговорил он после долгого молчания. Сжал в кулаки руки на столе и опять разжал их. - Она купила такую же, как всегда покупала, когда он еще с нами жил. Думала, может, он вернется.
- Мама твоя на это надеялась, - проговорил Рэфи скорее как утверждение, чем вопросительно.
Маль шшка кивнул.
- Когда я вытащил ее из морозильника, у меня прямо в голове помутилось. Уж слишком она была громадная.
И опять молчание.
- Я не думал, что она разобьет стекло, - сказал мальчишка уже тише и глядя в сторону. - Разве можно себе представить, что индейкой высадишь окно?
Он вскинул глаза на Рэфи, и в них было такое отчаяние, что Рэфи, несмотря на серьезность ситуации, не смог скрыть улыбки - с такой искренней досадой это было сказано.
- Я хотел только напугать их. Знал, что они там собрались, разыгрывают семейную идиллию.
- Ну, теперь-то игра в идиллию кончена. Мальчишка промолчал, но словно расстроился, и Рэфи сказал:
- Но пятнадцатифунтовая индейка для троих - это немного чересчур, правда же?
- Знаете, этот подонок-папочка жрет дай бог как!
Рэфи решил, что зря теряет время. С него довольно. Он встал, чтобы уйти.
- Папина родня тоже каждый год приходила, - добавил мальчишка в попытке удержать Рэфи. - Но на этот раз они решили не являться. А нам вдвоем куда такую громадину! - вновь повторил он и покачал головой. Он отбросил притворную браваду и говорил теперь совсем иначе. - Когда же мама наконец приедет?
Рэфи пожал плечами.
- Не знаю. Наверное, когда ты выучишь свой урок.
- Но сегодня же Рождество!
- В Рождество тоже можно кое-что выучить.
- Уроки - это для малышей. Рэфи улыбнулся такому замечанию.
- Разве не так? - Мальчишка сплюнул, как бы обороняясь.
- Вот я сегодня получил кое-какой урок и выучил его.
- А-а, об отсталых и переростках я не подумал!
Рэфи направился к двери.
- Так какой же это был урок? - торопливо спросил мальчишка, и по тону его Рэфи понял, что он не хочет оставаться в одиночестве.
Помедлив, Рэфи обернулся, понурый, грустный.
- Неприятный урок, должно быть.
- Скоро убедишься: уроки другими не бывают.
Мальчишка сидел нахохлившись, расстегнутая куртка с капюшоном сползла с плеча, сквозь грязные длинные патлы проглядывали розовые ушки, на щеках - россыпь розовых прыщей, а глаза - синие, ясные. Всего лишь ребенок.
Рэфи вздохнул. Как бы до времени не отправили в отставку за этот рассказ. Он придвинул к себе стул, сел.
- Для записи, - сказал Рэфи, - рассказать это просил меня ты.

Начало истории
4 Наблюдатель за обувью
Лу Сафферну вечно надо было находиться в двух местах одновременно. В постели он видел сны. В промежутках между ними он перебирал в памяти события прошедшего дня, в то же время планируя день следующий, поэтому, когда в шесть часов утра раздавался звон будильника, он не чувствовал себя отдохнувшим. Принимая душ, он репетировал речи на презентациях, а иногда, просунув руку из-за банной занавески, отвечал на электронные письма на своем "Блэкбери". Завтракая, он читал газету, а слушая болтовню своей пятилетней дочки, одновременно внимал утренним новостям. Когда его сын, которому был год и месяц, демонстрировал, чему новому он научился, Лу всячески изображал интерес, а сам в это время напряженно размышлял о том, почему не испытывает к этому ни малейшего интереса. Целуя на прощание жену, он думал о другой.
Каждое его действие или свершение, каждый поступок, каждая беседа или мысль имели подкладкой нечто другое. Дорога на работу являлась одновременно совещанием по телефону. Завтраки мешались с обедами, обеды - с коктейлями перед ужином, а ужины - с выпивками после них, те же, в свою очередь... ну, это уж как повезет. А в случаях везенья, где бы он ни находился в этот вечер, в чьей бы квартире, в каком бы отеле или доме, с кем бы ни делил это счастливое времяпрепровождение, он, разумеется, спешил убедить тех, кто не разделял этого счастья, - а именно жену, - что находится в другом месте. Для них он задерживался на собрании, застревал в аэропорте, доканчивал составление какого-нибудь важного документа или стоял в очередной рождественской пробке - будь они неладны. Волшебным образом в двух местах одновременно.
И все мешалось, наезжало друг на друга, перехлестывало через край. Он постоянно находился в движении, постоянно стремился куда-то в другое место, постоянно желал быть где-то не там, где он есть, или мечтал о некоем спасительном и сверхъестественном вмешательстве в его жизнь, которое позволило бы ему рассредоточиться, находясь сразу там-то и там-то. Людям он уделял как можно меньше времени, давая каждому почувствовать, что с него и этого хватит. Привычки опаздывать у него не было, он был четок и все делал вовремя. На работе он все успевал, но в частной жизни он был как сломанные карманные часы. Он был пер-фекционистом и тратил уйму энергии, добиваясь успеха. Однако и для него, так страстно желавшего удовлетворять свои растущие аппетиты, существовали пределы, которые мешали карабкаться к новым и новым головокружительным высотам и не позволяли свободно воспарить над повседневными нуждами. В его графике находилось место тем, кто помог бы ему вырасти иначе, но только в карьерном плане, - а на это годилась любая удачная деловая операция.
В одно особенно холодное утро вторника в беспрестанно строящемся и расширяющемся районе дублинских доков черные кожаные, безукоризненно начищенные штиблеты Лу вторглись в поле зрения некоего индивида. Индивид этот следил за поступательным ходом этих штиблет, как делал накануне и как намеревался делать и на следующий день. Обе ноги владельца штиблет не уступали одна другой в прыткости и сноровке. Все шаги были одинаковыми, движения от пятки к носку - четкими: штиблеты устремлялись вперед, сперва упираясь в землю каблуком, а затем отталкиваясь от нее носком где-то в районе большого пальца и сгибая ногу в щиколотке. Каждый раз с безупречной четкостью. Звук шагов по тротуару - тоже ритмически четок. Ничего похожего на тяжелый топот, какой издают порой другие безголовые фигуры, спешащие в этот час мимо - голова каждого из таких прохожих все еще покоилась на подушке, хотя тело уже и разрезало утренний холод. Нет, эти штиблеты лишь негромко постукивали - звук монотонный, назойливый, как капли дождя, падающие на крышу теплицы, низ брючин слегка колышется подобно развевающемуся от легкого ветерка флажку у последней, победной, лунки.
Наблюдателя даже ничуть бы не удивило, если б плиты тротуара вдруг осветились огнями рампы, а владелец штиблет пустился бы отбивать чечетку, возвещая начало славного и приятного денька. Потому что этот день для наблюдателя и вправду обещал быть приятным.
Обычно начищенные до блеска штиблеты под безукоризненными черными брючинами, шикарно проплыв мимо наблюдателя, устремлялись во вращающиеся двери, а оттуда в роскошный мраморный вестибюль современного здания из стекла, втиснутого в расщелину домов на набережной и клином врезанного в дублинское небо. Но в это утро штиблеты встали непосредственно напротив наблюдателя и крутанулись на тротуаре, неприятно скрипнув по мерзлому асфальту.
Наблюдателю ничего не оставалось, как вскинуть взгляд, оторвав его от штиблет.
- Вот, пожалуйста, - сказал Лу, протягивая ему стаканчик. - Кофе "Американо", надеюсь, вы не будете возражать, у них там что-то с машиной, и кофе с молоком - недоступно.
- В таком случае возьмите это назад, - высокомерно бросил наблюдатель, отводя от себя руку с дымящимся кофе.
Реакцией на это было изумленное молчание.
- Просто шучу. - Он засмеялся недоумению незнакомца и на случай, если шутка его не будет должным образом оценена и благородный порыв окажется пресеченным, поспешил взять стаканчик и сжать его в онемевших от холода пальцах. - Разве я похож на человека, который без горячего молока жить не может? - ощерился он, и тут же лицо его выразило благоговейный восторг: - Мм-м... - Он приблизил нос к краю стаканчика, вдыхая аромат, и прикрыл веки, наслаждаясь и не желая отвлекаться зрительными впечатлениями от божественности этого наслаждения. Картонный стаканчик был таким горячим, а может, руки его так озябли, что его ожгло, словно огнем, и раскаленные жаркие иглы пронизали его тело дрожью. До этого он не сознавал, как ему холодно.
- От всей души благодарю.
- Не за что. Я слышал, радио сообщало, что сегодня ожидается самый холодный день в году.
Сверкающие блеском штиблеты притопнули на плитах тротуара, а кожаные перчатки, словно в подтверждение этих слов, потерлись одна о другую.
- Надо думать, они правы. Не говоря уже о медяках, которые, как лед. Мороз прямо-таки до яиц пробирает. Так что вот это мне в помощь будет.
Наблюдатель осторожно подул на кофе, готовясь сделать первый глоток.
- Он без сахара, - как бы оправдываясь, сказал Лу.
- А-а, ну тогда... - Наблюдатель сделал большие глаза и быстро отнял ото рта стаканчик, словно там была отрава. - Отсутствие молока я еще могу простить, но забыть добавить сахар, это уж чересчур! - И он протянул Лу стаканчик обратно.
На этот раз, распознав шутку, Лу засмеялся.
- Ладно, ладно, все ясно.
- Нищим выбирать не приходится, как говорится. Верно? А те, кто выбирает, могут и обнищать. Так, что ли?
Наблюдатель поднял бровь, улыбнулся и наконец-то отпил из стаканчика. Полностью поглощенный ощущением тепла и током кофеина по жилам озябшего тела, он не замечал, как из наблюдателя вдруг превратился в наблюдаемого.
- Да - я Гейб! - Он протянул руку. - Гэб-риел вообще-то, но все, кто меня знает, зовут меня Гейбом.
Лу пожал ему руку. Теплая перчатка притиснулась к холодной коже.
- Я Лу, но все, кто меня знает, зовут меня "фрукт". Гейб усмехнулся.
- Что ж, по крайней мере, честно. Вы не против, если я стану звать вас "Лу", пока не узнаю покороче?
Они обменялись улыбками и затихли во внезапном приступе неловкости. Двое мальчишек на школьном дворе, желающие подружиться. Ноги в сверкающих штиблетах начали переминаться, делая легкое "топ-а-топ" - не то в желании согреться, не то как выражение нерешительности - уйти или остаться? Штиблеты медленно повернулись носками к зданию рядом. Их владелец вскоре последует в том же направлении.
- Оживленное утро, да? - небрежно бросил Гейб, чем заставил штиблеты опять повернуться в его сторону.
- Рождество не за горами, тут уж всегда толчея и горячка начинаются, - согласился Лу.
- Толчея мне только на руку, - сказал Гейб, провожая взглядом брошенный ему в плошку два-дцатицентовик. - Спасибо, - крикнул он вслед даме, подавшей ему милостыню едва ли не на ходу. Исходя из ее жеста, можно было решить, что монетка очутилась в плошке случайно, просто провалившись в дырку подкладки. Гейб взглянул на Лу широко раскрытыми глазами с улыбкой, которая была еще шире.
- Видал? Завтра кофе я угощаю! - хохотнул он. Лу постарался как можно незаметнее заглянуть в его плошку. Двадцатицентовик там лежал на дне в полном одиночестве.
- О, не беспокойтесь! Я просто время от времени опорожняю ее, ссыпая монетки, чтоб люди не считали, что я очень уж благоденствую. Знаете, как это бывает.
Лу согласился с ним, в то же время не чувствуя полного согласия.
- Не могу же я допустить, чтобы узнали о моем пентхаусе, что за рекой, - добавил Гейб, указывая подбородком туда, где должен был находиться пентхаус.
1 2 3 4 5