Эммануэль положила голову на его мокрое плечо, чувствуя сильное и тяжелое биение сердца.
– Ее отец был начальником форта. Он хотел, чтобы она вернулась к матери на Восток, нашла там какого-нибудь респектабельного человека и вышла за него замуж. Но у Рэчел были другие планы.
– Она любила тебя, – поняла Эммануэль. Она вдруг почувствовала дикую ревность и тут же устыдилась.
– И именно из-за этого умерла. – Зак говорил на удивление ровно. Поставив бокал с вином, он погладил ее по влажным волосам, но его взгляд был направлен куда-то в пустоту. – Те люди, которых убил лейтенант, – они все были мне близки или, по крайней мере, что-то для меня значили. Молодой капрал из нашего подразделения… пожилая мексиканка, которая стирала мое белье… маленькая девочка, которую я учил играть в шахматы. – Он помолчал. – Последней была Рэчел.
Эммануэль провела рукой по его щеке, чтобы как-то его успокоить.
Он перехватил ее руку и с силой сжал.
– Этот лейтенант просто играл со мной. Как-то вечером я обыграл его в шахматы, и он решил доказать, что умнее меня, тем, что причинил боль мне и окружающим меня людям. Он думал, что я его не поймаю и даже не пойму, что это сделал он.
– Но ты его вычислил.
– В конечном счете – да. Он оставлял записки, издевался надо мной, спрашивал, нужен ли мне еще один труп, чтобы все понять. – Зак помолчал. – Он должен был отплыть в Калифорнию. Если бы я вовремя не сообразил, кто убийца, он успел бы уехать.
– Что ты с ним сделал? – чуть слышно спросила Эммануэль испуганным голосом. – Ты убил его?
– Нет. Я хотел и мог это сделать. Был момент, когда я почти совершил это.
– Не думаю, что ты сомневался в своем решении.
Зак взял ее за подбородок.
– Ты вспомнила об этом случае сегодня днем – и о том, что произошло на улице Конти? – Он отрицательно покачал головой. – Я солдат, Эммануэль. Меня давно приучили, что убивать надо лишь тогда, когда опасность угрожает тебе самому. Многих, кто не соблюдал этого правила, самих постигла смерть.
– Это относится и к лейтенанту в форту Маккена?
– Нет, это выглядело бы как холодное, расчетливое убийство. Я не палач.
Эммануэль считала этого человека не знающим жалости солдатом, несшим боль, смерть и разрушение. А теперь она узнала, что он сражается только для защиты себя или других и с большим уважением относится к человеческой жизни. Как она сама не могла это увидеть?
– Эти люди, которые сегодня пытались тебя убить, – негромко произнесла она. – Их послал тот же человек, который нанял бродягу?
– Хэмиш именно так и думает. Он полагает, что я близок к разгадке.
– Но ты так не думаешь?
Зак удивил ее тем, что негромко рассмеялся:
– В этом городе наберется немало людей, которые хотели бы видеть мой холодный труп на столе для вскрытия.
– Не говори так, – вырвалось у Эммануэль.
Взяв ее за руки, он приподнял ее так, что Эммануэль выпрямилась, представ перед ним обнаженной.
– Вот как, мадам де Бове! – произнес Зак с лукавой улыбкой. – Вы действительно уверены, что не любите меня?
– Нет. Это просто желание, – ответила она, но наклонилась к нему ближе, словно опасаясь, что может потерять его. А когда он приник к ее губам для долгого поцелуя, она почувствовала слезы на глазах.
Он начал ласкать ее – медленно и нежно, доставляя ей удовольствие и получая его сам. И хриплым шепотом он сказал эти три заветных слова, которые она так ждала: «Я тебя люблю». И она чуть не ответила ему. Но Бог ее уберег – этого «почти» не произошло.
В бледном свете раннего утра большой дом на Эспланад-авеню выглядел очень красиво. Белые дорические колонны поднимались к небу, а высокая лестница с кружевными литыми перилами расширялась книзу, словно приглашая всех подняться по ней. Но Эммануэль прошла мимо дома по узкой, выложенной кирпичом дорожке аллеи из розмаринов к маленькому садику, спрятавшемуся чуть в стороне, у конюшен.
Она знала, что в это время дня Жан-Ламбер бывает именно в саду. К девяти утра солнце становится золотисто-желтым и начинает нещадно палить, и старику бывает слишком жарко, чтобы работать на земле. Жан-Ламбер каждое утро поднимался очень рано ради того, чтобы оказаться здесь, в этом райском уголке, с его аккуратными живыми изгородями из темно-зеленых карликовых кустов серебристой кошачьей мяты и вьющихся роз.
Услышав шаги на тропинке, он оглянулся. Несмотря на возраст, он имел превосходный слух. В руке, на которой висела трость, он сжимал корзину с маленькими светло-красными розами.
– Папа, – произнесла Эммануэль, становясь на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку. Старик был очень высок – почти так же, как Филипп. – Мне нужно поговорить с тобой.
Живые синие глаза Жан-Ламбера сузились, когда он посмотрел ей в лицо.
– Что случилось, малышка?
– Я хочу, чтобы ты взял Доминика в Бо-Ла.
– И ты поднялась так рано, чтобы сообщить мне это? – Он повернулся, чтобы срезать лилию и осторожно положить ее в корзину. – Два месяца назад я предлагал тебе это, но ты сказала, что это слишком опасно.
– Я и сейчас так считаю.
Жан-Ламбер бросил взгляд на Эммануэль.
– И почему ты передумала?
Эммануэль тяжело вздохнула:
– Я боюсь, что кто-нибудь попытается его убить.
Глава 28
– Да? – переспросил Жан-Ламбер. В его глазах мелькнул страх, которого раньше Эммануэль у него не наблюдала. Большинство людей видели в нем дальновидного бизнесмена, успешного плантатора, но на самом деле больше всего на свете Жан-Ламбера волновал его маленький внук. – Кто угрожает Доминику? И почему?
– Не знаю. – Какое-то мгновение Эммануэль раздумывала: не делает ли она ошибку, рассказывая о своих подозрениях, поскольку Жан-Ламбер в последнее время чувствовал себя неважно? Однако если она хотела доверить Доминика его дедушке, то должна поведать ему обо всем. – Но думаю, что Доминику угрожает опасность. – Она провела рукой по бархатным листьям кошачьей мяты. Зубцы чуть покалывали пальцы. – Трудно понять, что происходит.
Неловко пошатнувшись, старик оперся на трость, а затем срезал побег с цинии. – Почему ты не рассказала мне, что тебя хотели убить? – спросил он, глядя на цветок. – Недалеко от Ирландского канала.
– Как ты об этом узнал? – удивилась Эммануэль. Старик повернул голову, в его ясных синих глазах мелькнули удивление и беспокойство.
– В конце концов, Новый Орлеан – не очень большой город.
Эммануэль несколько секунд раздумывала. Знает ли он о происшествии на Конго-сквер и о том, что один майор-янки частенько заглядывает в полутемный дом на улице Дюмен.
Жан-Ламбер срезал еще одну цинию.
– Почему у тебя возникли такие опасения?
Эммануэль поежилась от внезапного и необъяснимого озноба.
– Погибло слишком много близких мне людей, – объяснила она.
– А что думает начальник военной полиции? Кто за всем этим стоит?
– Он не знает.
– Он тоже считает, что Доминику угрожает опасность?
– Он этого не говорил. Но мне будет спокойнее, если он уедет с тобой.
Жан-Ламбер положил секатор в корзину и медленно повернулся к ней:
– А ты, моя девочка, поедешь с нами в Бо-Ла?
– Нет, я же работаю. Кроме того, для наблюдения за мной выделили солдата.
Подняв голову, старик прищурился, глядя на нижнюю галерею, где чернокожая служанка Целеста устанавливала стол для завтрака.
– Все же будет лучше, если ты отправишься с нами.
– Обещаю, что буду осторожна.
Старик бросил на нее задумчивый взгляд.
– Подойди, – махнул он рукой. – Мне пора перекусить. Помоги мне подняться по ступенькам. – Он внезапно остановился и в замешательстве огляделся. – Не могу найти секатор.
– Он в твоей корзине, папа.
На морщинистых щеках Жана-Ламбера появился слабый румянец.
– Так и есть. Трудно быть стариком.
Эммануэль обняла его и с чувством прижала к себе.
– Это лучше, чем быть мертвецом.
Жан-Ламбер коротко рассмеялся:
– Верно. – Он шагнул вперед, с силой опираясь на ее плечо. – Останься, моя девочка, на кофе с молоком и расскажи мне все об этом ирландце, которого ты колотила медицинским саквояжем и зонтом.
Эммануэль проверяла на складе больницы постельные принадлежности, когда Чарлз Ярдли распахнул дверь с такой силой, что та стукнулась о стену.
– Что, дьявол, ты сделала с моей пациенткой? – требовательным голосом спросил он, стоя на пороге. Солнце светило ему в спину, поэтому был виден лишь его силуэт.
Эммануэль обернулась так быстро, что чуть не выронила из рук поднос с марлей.
– Ты испугал меня.
Ярдли сделал пару шагов.
– Я говорю о женщине с пораженными раком ногами.
Теперь, когда Эммануэль могла разглядеть его лучше, она обомлела. Чарлз Ярдли всегда был несколько небрежен в одежде, но в разумных пределах. Никогда раньше она не видела его в измятом костюме с покрытым желтыми пятнами пота воротником.
– Бог мой, Чарлз. Ты выглядишь ужасно. Когда ты спал последний раз?
Ярдли рассеянно провел рукой по бледному, изможденному лицу и взъерошенным волосам.
– Думаю, пару дней назад. Не помню точно. – Он снова направил на нее тяжелый воинственный взгляд. – Но женщина с…
– Ты отпустил ее, – мягко произнесла Эммануэль. – В субботу вечером. Ты пришел очень поздно и осмотрел пациентку. Она сказала, что хочет домой, и ты не возражал. У тебя что-то с памятью?
Ярдли прислонился к стене и закрыл глаза.
– О Боже, – хрипло выдохнул он. – Как я мог забыть?
Она хотела дотронуться до его руки, но Ярдли внезапно отдернул ее.
– Чарлз! Что с тобой?
Доктор бросил на нее дикий, испуганный взгляд.
– Я похож на человека с разыгравшейся фантазией? С чрезмерным воображением?
– Нет. Ты, на мой взгляд, самый трезвый и даже циничный из всех, кого я когда-либо видела. – Она лукаво улыбнулась. – А что случилось?
– С недавних пор… – Он оттолкнулся от стены и встряхнулся, словно пробуждаясь ото сна. – Нет. Не обращай внимания.
– Скажи мне. Что-то явно тревожит тебя.
Ярдли какое-то время испытующе смотрел на нее.
– Подозреваю, что за мной наблюдают. Здесь. Можешь надо мной смеяться.
Сердце Эммануэль похолодело.
– Ты кого-нибудь видел?
– Нет. Иначе я не чувствовал бы себя полным идиотом. – Он быстро повернулся кругом. – Это… только ощущение, от которого я никак не избавлюсь. От этого… у меня на затылке поднимаются волосы. – Он внезапно невесело рассмеялся. – Я бы не поверил, если бы мне такое сказали, но это происходит со мной. – Он бросил на Эммануэль настороженный взгляд. – Недавно я понял, что постоянно оглядываюсь, когда иду по темной улице. А дома всю ночь проверяю запоры на дверях и окнах. Я ощущаю присутствие того, кто следит за мной. – Он подошел к двери, чтобы выглянуть наружу; с его лица не сходило настороженное выражение.
– Ты что-нибудь пробовал делать?
– Что я могу предпринять, кроме как не смыкать глаз и стараться поменьше быть дома?
– Ты мог бы поговорить с начальником военной полиции.
– Ха! – Он глухо, презрительно рассмеялся. – Чтобы он решил, что я рехнулся? Нет уж!
– Слушай, Чарлз. – Эммануэль сделала шаг, затем остановилась и сложила руки на груди. – Генри и Клер уже мертвы, а день назад пытались убить и меня. Если за тобой и в самом деле кто-то наблюдает, ты можешь притвориться, что этого не замечаешь.
В солнечном свете его лицо казалось белым и измученным.
– Что ты говоришь? – прошептал он. – Что кто-то выбирает жертву? Хочет убить нас всех? Но кто?
– Не знаю.
Он положил дрожащие руки на ее плечи.
– Ты должна знать этого человека.
Эммануэль несколько мгновений молчала.
– Зак Купер подозревает Филиппа.
Чуть пошатнувшись, Ярдли сделал шаг назад, его лицо перекосилось от страха.
– Но… он же мертв.
– Чарлз, прошу тебя… Сходи к Куперу. Поговори с ним.
Ярдли откинул волосы со лба, по его телу пробежала дрожь.
– Хорошо, – произнес он, подняв голову и глядя ей в глаза. – Я сделаю это сегодня днем. – На его губах появилось какое-то подобие улыбки. – А теперь скажи мне: какие у меня еще есть пациенты?
Эммануэль сделала шаг и быстро пожала ему руку.
– Повидайся с Купером. А потом отправляйся домой и немного поспи.
– Я сделал список, – сказал генерал Бенджамин Батлер, бросая Заку лист бумаги через стол, – и хочу, чтобы в следующее воскресенье кто-то из ваших людей побывал в церквах. Если эти священники, – генерал ткнул пальцем в документ, от чего тот заскользил по полированному красному дереву, – не подчинятся моим приказам и не включат в свою еженедельную молитву благословение президенту Соединенных Штатов, их следует арестовать, а церкви закрыть.
– Они заявляют, что у них свобода совести, сэр, – произнес Зак. – Вместо требуемой молитвы их прихожане во время минуты молчания молятся мысленно.
– В том числе и за победу Конфедерации, – выдохнул Батлер.
– Ну, им не разрешено делать это вслух.
– Ха! Как только их арестуют, – продолжал Батлер, попыхивая сигарой и принимаясь за разбор бумаг, – то отправят в военную тюрьму в Нью-Йорк. Это избавит их от неприятностей до конца войны.
И научит не противиться воле «хозяина» Нового Орлеана, подумал Зак, просматривая список.
– Я не вижу здесь отца Маллена, – с удивлением произнес он. Семидесятилетний священник церкви Святого Патрика доставил генералу неприятностей больше, чем кто-либо.
Батлер бросил быстрый взгляд на майора, передвинул сигару в угол рта и улыбнулся:
– Я люблю ирландцев. А теперь… – Он взялся за другой лист, и его улыбка исчезла. – Редакторы этих газет…
…Было почти пять часов, когда Зак покинул кабинет начальника. Когда он спускался по широким каменным ступенькам штаба, к нему подбежал какой-то солдат.
– Майор Купер. – Зак обернулся. – Здесь был человек, который хотел поговорить с вами, сэр. Он сказал, что пришел по очень важному делу, но вы знаете, что генерал не любит, когда его прерывают… – Солдат отвел глаза в сторону.
Зак спрятал улыбку.
– Кто он?
– Судя по акценту, это англичанин. Посетитель сказал, что он доктор, но по внешнему виду…
– Доктор Чарлз Ярдли? – резко спросил Зак.
– Да, сэр. Именно эту фамилию он и назвал.
– Когда он приходил?
– Два или три часа назад. Он просил передать вам, что направляется домой. Пробормотал, что ему надо поспать.
В то утро небо было ясным и синим, но, когда Зак уходил из штаба, начали появляться грозовые облака, горячий ветер рассыпал сухие листья магнолий по мостовым и заставлял шуметь листья банановых деревьев.
Доктор Чарлз Ярдли снимал небольшой коттедж в креольском стиле на Фобер-Треме. Это был квадратный дом, который выходил прямо на набережную и возвышался над землей только на высоту двух ступенек. В старой части города было много подобных строений. Это были незатейливые дома с покрытыми штукатуркой стенами, высокими фронтонами и четырьмя квадратными симметричными комнатами, расположенными так, что из одной в другую можно было попасть, минуя коридор. Входная дверь была раздвижной, стеклянной и закрывалась вертикальными ставнями из деревянных досок. Ставни с засовами были и на всех окнах.
Постучав в дверь, Зак с удивлением заметил, что створка от этого приоткрылась на три-четыре дюйма.
– Доктор Ярдли? – позвал он. За дверью было темно.
С улицы доносился тонкий голосок какого-то мальчишки, распевавшего: «Пять часов, шесть часов, семь часов, хо». По изрытой колеями дороге стучали копыта какой-то лошади, тащившей за собой дребезжащий фургон. Где-то далеко играли на скрипке. Но внутри домика не было заметно никаких признаков жизни. Только какой-то листок бумаги, сорванный ветерком из двери, взметнулся со стола и упал на пол.
Глава 29
Сразу за входной дверью начиналась небольшая квадратная комната, стены которой занимали книжные полки. На столе в стиле эпохи Регентства лежали беспорядочно разбросанные бумаги. Зак наклонился, чтобы поднять упавший лист, и с удивлением увидел на нем сегодняшнюю дату. Письмо начиналось словами: «Дорогие мама и Агнес». Зак засунул его под пустую бутылку из-под бренди, которая стояла рядом со стаканом. Зак мысленно представил картину того, что здесь происходило: Чарлз Ярдли в сумерках сидел за столом и сочинял письмо семье, которую он оставил в Англии.
– Доктор Ярдли! – окликнул Зак и обернулся. Если бы не полоски света, просачивающегося в комнату из открытой двери, дом находился в полной темноте. На пороге гостиной Зак остановился, чтобы его глаза привыкли к мраку. Окна закрывали тяжелые бархатные занавеси. На темной атласной обивке софы и стульев не было защищающих от солнца хлопчатобумажных покрытий.
И вдруг майор разглядел спящего человека, который растянулся на красном диване с синими полосами, стоящем рядом с погасшим камином. Спящий лежал совершенно неподвижно, одна его рука покоилась на бархатной подушке и, сгибаясь, почти касалась турецкого ковра на полу, голова же под неестественным углом уткнулась в другую подушку, из расшитого шелка.
В доме было жарко. Зак чувствовал, что рубашка прилипла к спине, а по щекам течет пот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
– Ее отец был начальником форта. Он хотел, чтобы она вернулась к матери на Восток, нашла там какого-нибудь респектабельного человека и вышла за него замуж. Но у Рэчел были другие планы.
– Она любила тебя, – поняла Эммануэль. Она вдруг почувствовала дикую ревность и тут же устыдилась.
– И именно из-за этого умерла. – Зак говорил на удивление ровно. Поставив бокал с вином, он погладил ее по влажным волосам, но его взгляд был направлен куда-то в пустоту. – Те люди, которых убил лейтенант, – они все были мне близки или, по крайней мере, что-то для меня значили. Молодой капрал из нашего подразделения… пожилая мексиканка, которая стирала мое белье… маленькая девочка, которую я учил играть в шахматы. – Он помолчал. – Последней была Рэчел.
Эммануэль провела рукой по его щеке, чтобы как-то его успокоить.
Он перехватил ее руку и с силой сжал.
– Этот лейтенант просто играл со мной. Как-то вечером я обыграл его в шахматы, и он решил доказать, что умнее меня, тем, что причинил боль мне и окружающим меня людям. Он думал, что я его не поймаю и даже не пойму, что это сделал он.
– Но ты его вычислил.
– В конечном счете – да. Он оставлял записки, издевался надо мной, спрашивал, нужен ли мне еще один труп, чтобы все понять. – Зак помолчал. – Он должен был отплыть в Калифорнию. Если бы я вовремя не сообразил, кто убийца, он успел бы уехать.
– Что ты с ним сделал? – чуть слышно спросила Эммануэль испуганным голосом. – Ты убил его?
– Нет. Я хотел и мог это сделать. Был момент, когда я почти совершил это.
– Не думаю, что ты сомневался в своем решении.
Зак взял ее за подбородок.
– Ты вспомнила об этом случае сегодня днем – и о том, что произошло на улице Конти? – Он отрицательно покачал головой. – Я солдат, Эммануэль. Меня давно приучили, что убивать надо лишь тогда, когда опасность угрожает тебе самому. Многих, кто не соблюдал этого правила, самих постигла смерть.
– Это относится и к лейтенанту в форту Маккена?
– Нет, это выглядело бы как холодное, расчетливое убийство. Я не палач.
Эммануэль считала этого человека не знающим жалости солдатом, несшим боль, смерть и разрушение. А теперь она узнала, что он сражается только для защиты себя или других и с большим уважением относится к человеческой жизни. Как она сама не могла это увидеть?
– Эти люди, которые сегодня пытались тебя убить, – негромко произнесла она. – Их послал тот же человек, который нанял бродягу?
– Хэмиш именно так и думает. Он полагает, что я близок к разгадке.
– Но ты так не думаешь?
Зак удивил ее тем, что негромко рассмеялся:
– В этом городе наберется немало людей, которые хотели бы видеть мой холодный труп на столе для вскрытия.
– Не говори так, – вырвалось у Эммануэль.
Взяв ее за руки, он приподнял ее так, что Эммануэль выпрямилась, представ перед ним обнаженной.
– Вот как, мадам де Бове! – произнес Зак с лукавой улыбкой. – Вы действительно уверены, что не любите меня?
– Нет. Это просто желание, – ответила она, но наклонилась к нему ближе, словно опасаясь, что может потерять его. А когда он приник к ее губам для долгого поцелуя, она почувствовала слезы на глазах.
Он начал ласкать ее – медленно и нежно, доставляя ей удовольствие и получая его сам. И хриплым шепотом он сказал эти три заветных слова, которые она так ждала: «Я тебя люблю». И она чуть не ответила ему. Но Бог ее уберег – этого «почти» не произошло.
В бледном свете раннего утра большой дом на Эспланад-авеню выглядел очень красиво. Белые дорические колонны поднимались к небу, а высокая лестница с кружевными литыми перилами расширялась книзу, словно приглашая всех подняться по ней. Но Эммануэль прошла мимо дома по узкой, выложенной кирпичом дорожке аллеи из розмаринов к маленькому садику, спрятавшемуся чуть в стороне, у конюшен.
Она знала, что в это время дня Жан-Ламбер бывает именно в саду. К девяти утра солнце становится золотисто-желтым и начинает нещадно палить, и старику бывает слишком жарко, чтобы работать на земле. Жан-Ламбер каждое утро поднимался очень рано ради того, чтобы оказаться здесь, в этом райском уголке, с его аккуратными живыми изгородями из темно-зеленых карликовых кустов серебристой кошачьей мяты и вьющихся роз.
Услышав шаги на тропинке, он оглянулся. Несмотря на возраст, он имел превосходный слух. В руке, на которой висела трость, он сжимал корзину с маленькими светло-красными розами.
– Папа, – произнесла Эммануэль, становясь на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку. Старик был очень высок – почти так же, как Филипп. – Мне нужно поговорить с тобой.
Живые синие глаза Жан-Ламбера сузились, когда он посмотрел ей в лицо.
– Что случилось, малышка?
– Я хочу, чтобы ты взял Доминика в Бо-Ла.
– И ты поднялась так рано, чтобы сообщить мне это? – Он повернулся, чтобы срезать лилию и осторожно положить ее в корзину. – Два месяца назад я предлагал тебе это, но ты сказала, что это слишком опасно.
– Я и сейчас так считаю.
Жан-Ламбер бросил взгляд на Эммануэль.
– И почему ты передумала?
Эммануэль тяжело вздохнула:
– Я боюсь, что кто-нибудь попытается его убить.
Глава 28
– Да? – переспросил Жан-Ламбер. В его глазах мелькнул страх, которого раньше Эммануэль у него не наблюдала. Большинство людей видели в нем дальновидного бизнесмена, успешного плантатора, но на самом деле больше всего на свете Жан-Ламбера волновал его маленький внук. – Кто угрожает Доминику? И почему?
– Не знаю. – Какое-то мгновение Эммануэль раздумывала: не делает ли она ошибку, рассказывая о своих подозрениях, поскольку Жан-Ламбер в последнее время чувствовал себя неважно? Однако если она хотела доверить Доминика его дедушке, то должна поведать ему обо всем. – Но думаю, что Доминику угрожает опасность. – Она провела рукой по бархатным листьям кошачьей мяты. Зубцы чуть покалывали пальцы. – Трудно понять, что происходит.
Неловко пошатнувшись, старик оперся на трость, а затем срезал побег с цинии. – Почему ты не рассказала мне, что тебя хотели убить? – спросил он, глядя на цветок. – Недалеко от Ирландского канала.
– Как ты об этом узнал? – удивилась Эммануэль. Старик повернул голову, в его ясных синих глазах мелькнули удивление и беспокойство.
– В конце концов, Новый Орлеан – не очень большой город.
Эммануэль несколько секунд раздумывала. Знает ли он о происшествии на Конго-сквер и о том, что один майор-янки частенько заглядывает в полутемный дом на улице Дюмен.
Жан-Ламбер срезал еще одну цинию.
– Почему у тебя возникли такие опасения?
Эммануэль поежилась от внезапного и необъяснимого озноба.
– Погибло слишком много близких мне людей, – объяснила она.
– А что думает начальник военной полиции? Кто за всем этим стоит?
– Он не знает.
– Он тоже считает, что Доминику угрожает опасность?
– Он этого не говорил. Но мне будет спокойнее, если он уедет с тобой.
Жан-Ламбер положил секатор в корзину и медленно повернулся к ней:
– А ты, моя девочка, поедешь с нами в Бо-Ла?
– Нет, я же работаю. Кроме того, для наблюдения за мной выделили солдата.
Подняв голову, старик прищурился, глядя на нижнюю галерею, где чернокожая служанка Целеста устанавливала стол для завтрака.
– Все же будет лучше, если ты отправишься с нами.
– Обещаю, что буду осторожна.
Старик бросил на нее задумчивый взгляд.
– Подойди, – махнул он рукой. – Мне пора перекусить. Помоги мне подняться по ступенькам. – Он внезапно остановился и в замешательстве огляделся. – Не могу найти секатор.
– Он в твоей корзине, папа.
На морщинистых щеках Жана-Ламбера появился слабый румянец.
– Так и есть. Трудно быть стариком.
Эммануэль обняла его и с чувством прижала к себе.
– Это лучше, чем быть мертвецом.
Жан-Ламбер коротко рассмеялся:
– Верно. – Он шагнул вперед, с силой опираясь на ее плечо. – Останься, моя девочка, на кофе с молоком и расскажи мне все об этом ирландце, которого ты колотила медицинским саквояжем и зонтом.
Эммануэль проверяла на складе больницы постельные принадлежности, когда Чарлз Ярдли распахнул дверь с такой силой, что та стукнулась о стену.
– Что, дьявол, ты сделала с моей пациенткой? – требовательным голосом спросил он, стоя на пороге. Солнце светило ему в спину, поэтому был виден лишь его силуэт.
Эммануэль обернулась так быстро, что чуть не выронила из рук поднос с марлей.
– Ты испугал меня.
Ярдли сделал пару шагов.
– Я говорю о женщине с пораженными раком ногами.
Теперь, когда Эммануэль могла разглядеть его лучше, она обомлела. Чарлз Ярдли всегда был несколько небрежен в одежде, но в разумных пределах. Никогда раньше она не видела его в измятом костюме с покрытым желтыми пятнами пота воротником.
– Бог мой, Чарлз. Ты выглядишь ужасно. Когда ты спал последний раз?
Ярдли рассеянно провел рукой по бледному, изможденному лицу и взъерошенным волосам.
– Думаю, пару дней назад. Не помню точно. – Он снова направил на нее тяжелый воинственный взгляд. – Но женщина с…
– Ты отпустил ее, – мягко произнесла Эммануэль. – В субботу вечером. Ты пришел очень поздно и осмотрел пациентку. Она сказала, что хочет домой, и ты не возражал. У тебя что-то с памятью?
Ярдли прислонился к стене и закрыл глаза.
– О Боже, – хрипло выдохнул он. – Как я мог забыть?
Она хотела дотронуться до его руки, но Ярдли внезапно отдернул ее.
– Чарлз! Что с тобой?
Доктор бросил на нее дикий, испуганный взгляд.
– Я похож на человека с разыгравшейся фантазией? С чрезмерным воображением?
– Нет. Ты, на мой взгляд, самый трезвый и даже циничный из всех, кого я когда-либо видела. – Она лукаво улыбнулась. – А что случилось?
– С недавних пор… – Он оттолкнулся от стены и встряхнулся, словно пробуждаясь ото сна. – Нет. Не обращай внимания.
– Скажи мне. Что-то явно тревожит тебя.
Ярдли какое-то время испытующе смотрел на нее.
– Подозреваю, что за мной наблюдают. Здесь. Можешь надо мной смеяться.
Сердце Эммануэль похолодело.
– Ты кого-нибудь видел?
– Нет. Иначе я не чувствовал бы себя полным идиотом. – Он быстро повернулся кругом. – Это… только ощущение, от которого я никак не избавлюсь. От этого… у меня на затылке поднимаются волосы. – Он внезапно невесело рассмеялся. – Я бы не поверил, если бы мне такое сказали, но это происходит со мной. – Он бросил на Эммануэль настороженный взгляд. – Недавно я понял, что постоянно оглядываюсь, когда иду по темной улице. А дома всю ночь проверяю запоры на дверях и окнах. Я ощущаю присутствие того, кто следит за мной. – Он подошел к двери, чтобы выглянуть наружу; с его лица не сходило настороженное выражение.
– Ты что-нибудь пробовал делать?
– Что я могу предпринять, кроме как не смыкать глаз и стараться поменьше быть дома?
– Ты мог бы поговорить с начальником военной полиции.
– Ха! – Он глухо, презрительно рассмеялся. – Чтобы он решил, что я рехнулся? Нет уж!
– Слушай, Чарлз. – Эммануэль сделала шаг, затем остановилась и сложила руки на груди. – Генри и Клер уже мертвы, а день назад пытались убить и меня. Если за тобой и в самом деле кто-то наблюдает, ты можешь притвориться, что этого не замечаешь.
В солнечном свете его лицо казалось белым и измученным.
– Что ты говоришь? – прошептал он. – Что кто-то выбирает жертву? Хочет убить нас всех? Но кто?
– Не знаю.
Он положил дрожащие руки на ее плечи.
– Ты должна знать этого человека.
Эммануэль несколько мгновений молчала.
– Зак Купер подозревает Филиппа.
Чуть пошатнувшись, Ярдли сделал шаг назад, его лицо перекосилось от страха.
– Но… он же мертв.
– Чарлз, прошу тебя… Сходи к Куперу. Поговори с ним.
Ярдли откинул волосы со лба, по его телу пробежала дрожь.
– Хорошо, – произнес он, подняв голову и глядя ей в глаза. – Я сделаю это сегодня днем. – На его губах появилось какое-то подобие улыбки. – А теперь скажи мне: какие у меня еще есть пациенты?
Эммануэль сделала шаг и быстро пожала ему руку.
– Повидайся с Купером. А потом отправляйся домой и немного поспи.
– Я сделал список, – сказал генерал Бенджамин Батлер, бросая Заку лист бумаги через стол, – и хочу, чтобы в следующее воскресенье кто-то из ваших людей побывал в церквах. Если эти священники, – генерал ткнул пальцем в документ, от чего тот заскользил по полированному красному дереву, – не подчинятся моим приказам и не включат в свою еженедельную молитву благословение президенту Соединенных Штатов, их следует арестовать, а церкви закрыть.
– Они заявляют, что у них свобода совести, сэр, – произнес Зак. – Вместо требуемой молитвы их прихожане во время минуты молчания молятся мысленно.
– В том числе и за победу Конфедерации, – выдохнул Батлер.
– Ну, им не разрешено делать это вслух.
– Ха! Как только их арестуют, – продолжал Батлер, попыхивая сигарой и принимаясь за разбор бумаг, – то отправят в военную тюрьму в Нью-Йорк. Это избавит их от неприятностей до конца войны.
И научит не противиться воле «хозяина» Нового Орлеана, подумал Зак, просматривая список.
– Я не вижу здесь отца Маллена, – с удивлением произнес он. Семидесятилетний священник церкви Святого Патрика доставил генералу неприятностей больше, чем кто-либо.
Батлер бросил быстрый взгляд на майора, передвинул сигару в угол рта и улыбнулся:
– Я люблю ирландцев. А теперь… – Он взялся за другой лист, и его улыбка исчезла. – Редакторы этих газет…
…Было почти пять часов, когда Зак покинул кабинет начальника. Когда он спускался по широким каменным ступенькам штаба, к нему подбежал какой-то солдат.
– Майор Купер. – Зак обернулся. – Здесь был человек, который хотел поговорить с вами, сэр. Он сказал, что пришел по очень важному делу, но вы знаете, что генерал не любит, когда его прерывают… – Солдат отвел глаза в сторону.
Зак спрятал улыбку.
– Кто он?
– Судя по акценту, это англичанин. Посетитель сказал, что он доктор, но по внешнему виду…
– Доктор Чарлз Ярдли? – резко спросил Зак.
– Да, сэр. Именно эту фамилию он и назвал.
– Когда он приходил?
– Два или три часа назад. Он просил передать вам, что направляется домой. Пробормотал, что ему надо поспать.
В то утро небо было ясным и синим, но, когда Зак уходил из штаба, начали появляться грозовые облака, горячий ветер рассыпал сухие листья магнолий по мостовым и заставлял шуметь листья банановых деревьев.
Доктор Чарлз Ярдли снимал небольшой коттедж в креольском стиле на Фобер-Треме. Это был квадратный дом, который выходил прямо на набережную и возвышался над землей только на высоту двух ступенек. В старой части города было много подобных строений. Это были незатейливые дома с покрытыми штукатуркой стенами, высокими фронтонами и четырьмя квадратными симметричными комнатами, расположенными так, что из одной в другую можно было попасть, минуя коридор. Входная дверь была раздвижной, стеклянной и закрывалась вертикальными ставнями из деревянных досок. Ставни с засовами были и на всех окнах.
Постучав в дверь, Зак с удивлением заметил, что створка от этого приоткрылась на три-четыре дюйма.
– Доктор Ярдли? – позвал он. За дверью было темно.
С улицы доносился тонкий голосок какого-то мальчишки, распевавшего: «Пять часов, шесть часов, семь часов, хо». По изрытой колеями дороге стучали копыта какой-то лошади, тащившей за собой дребезжащий фургон. Где-то далеко играли на скрипке. Но внутри домика не было заметно никаких признаков жизни. Только какой-то листок бумаги, сорванный ветерком из двери, взметнулся со стола и упал на пол.
Глава 29
Сразу за входной дверью начиналась небольшая квадратная комната, стены которой занимали книжные полки. На столе в стиле эпохи Регентства лежали беспорядочно разбросанные бумаги. Зак наклонился, чтобы поднять упавший лист, и с удивлением увидел на нем сегодняшнюю дату. Письмо начиналось словами: «Дорогие мама и Агнес». Зак засунул его под пустую бутылку из-под бренди, которая стояла рядом со стаканом. Зак мысленно представил картину того, что здесь происходило: Чарлз Ярдли в сумерках сидел за столом и сочинял письмо семье, которую он оставил в Англии.
– Доктор Ярдли! – окликнул Зак и обернулся. Если бы не полоски света, просачивающегося в комнату из открытой двери, дом находился в полной темноте. На пороге гостиной Зак остановился, чтобы его глаза привыкли к мраку. Окна закрывали тяжелые бархатные занавеси. На темной атласной обивке софы и стульев не было защищающих от солнца хлопчатобумажных покрытий.
И вдруг майор разглядел спящего человека, который растянулся на красном диване с синими полосами, стоящем рядом с погасшим камином. Спящий лежал совершенно неподвижно, одна его рука покоилась на бархатной подушке и, сгибаясь, почти касалась турецкого ковра на полу, голова же под неестественным углом уткнулась в другую подушку, из расшитого шелка.
В доме было жарко. Зак чувствовал, что рубашка прилипла к спине, а по щекам течет пот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30