Единственным спасением казалось бороться, отгонять сон, считать, читать про себя стихи – как угодно, лишь бы не заснуть, не утонуть в липком, невыносимом кошмаре. Юс пробовал выдернуть иглу из руки, но не смог. Яд, струящийся по прозрачной трубке в его вену, уже растекся по телу, оцепенил нервы и мышцы и исподволь, не торопясь, поедал мозг. Юс кричал, но никто не пришел. Сон, как темнота, подполз с изножья, окутал ноги, тело и наконец лег на глаза. Юс завизжал от ужаса – и сон захлестнул его целиком.
Во сне была по-прежнему та же комната, и те же пыльные лампы на потолке, но Юс знал наверняка – там, куда не дотягивается взгляд: по углам, позади, под кроватью – клубится вязкая ледяная темнота. В комнате сна, далеко за гранью яви, жили Голоса. Они говорили теперь спокойно и уверенно – о нем.
– Согласитесь, он просто сволочь. Бездарная самодовольная, эгоистичная сволочь, – сказал женский Голос, холодный и неприятный.
– Почему? – возразил мужской нерешительно. – Он художник, и вроде, неплохой. Неплохо окончил Академию.
– То есть его обучили размеренно двигать руками? Обучили технике, манере, видению? И что? Оценки ему ставили не за талант, а за прилежание.
– Но он же выставлялся.
– На студенческих выставках. А теперь – что он продает? Халтуру? Немногим большее, чем уличные пятиминутные портреты. Эскизики кавказской экзотики. Драки в стиле комиксов. Кому он нужен теперь, бездарный маляр?
– Его ведь рекомендовали в Союз художников.
– Да, за его графику. За умение копировать чужую манеру.
– Нет, что вы! – не вытерпев, выкрикнул возмущенно Юс. – Это моя манера! Мне в Питере за нее дали премию!
– Послушай, он что-то сказал, – заметил мужской голос.
– Я слышала. Так пусть, если он сам способен честно рассказать о себе, скажет, что ему говорили на той выставке. И на кого он едва не бросился с кулаками.
– Я не на кого не бросался. У меня и в мыслях не было, – возразил Юс. – А он сволочь и скотина, он украл мой рисунок из «Монолога»!
– В самом деле? – удивился мужской Голос. – «Монолог». Такой известный журнал. Такая редкая тема.
– Да… то есть нет, – смешался Юс. – Не очень известный, но художники его знают. Многие это рисуют, но ведь сюжет не важен, важно как, и просто внешнее сходство ничего не значит.
– Внешнее сходство, – сказал женский Голос презрительно. – И главное, с чем.
– А может, с кем? – спросил мужской Голос задумчиво. – Был там такой, как бишь его… Джо Колеман, кажется?
– Но мы все, в той или иной степени, зависим от манеры тех, у кого учились, – снова возразил Юс.
– Учились? Так это теперь называется? Просто вы оба бездарно копировали одно и то же. А чуть не подрались потому, что стало невыносимо стыдно, когда об этом узнали все. Кстати, за что именно ему дали премию? И из скольких претендентов его выбрали?
– Кхм, – сказал мужской Голос. Юс мучительно покраснел.
– Любопытно, насколько он был уверен в том, что ее получит? Он же ехал, рассчитывая на нее. И писал специально к этой выставке, разве нет?
– Это неправда, – сказал Юс. – Я старые работы привез. Ну, и пару новых.
– Пару новых? – спросил женский Голос удивленно. – А сколько всего работ выставлялось от участника?
– Я привез хорошие работы и получил премию, потому что мои работы хорошие! – выкрикнул Юс.
– Прекрасно, – сказал женский Голос. – В конце концов, это субъективно: хороший рисунок или плохой. Пусть хороший, и все было прекрасно, и ни за что не было стыдно. Верю. Почему не верить хорошему человеку. Но забавно, как он распорядился премией.
– Как хотел, так и распорядился, – заметил мужской Голос. – Его право.
– А мать ему по-прежнему посылала деньги со своей пенсии.
– Это не ваше дело, – процедил Юс сквозь зубы.
– Но он же помогает матери. Приезжает, – возразил мужской Голос.
– Раз в полгода? Когда он последний раз хоть что-то помог ей сделать?
– Это не ваше собачье дело! – крикнул Юс.
– В самом деле, это совсем не наше дело, – сказал другой Голос, старческий, чуть скрипучий, усталый. – Наше дело – преступление, совершенное этим человеком. Он убийца. Он трех человек расстрелял. Хладнокровно.
– Это неправда!
– Его взяли с поличным на том самом месте, откуда он стрелял. С автоматом, из которого стрелял.
– Это не я! – крикнул Юс, чуть не плача.
– А кто же?
– Наверное, кто-то, улетевший по воздуху, – сказал женский Голос. – Кто-то, кого можно было не заметить рядом с собой на Площади.
– Я не стрелял! Не стрелял! Не стрелял! Не стрелял! – кричал Юс, извиваясь, колотясь головой о подушку. Потом, обессилев, затих.
Голоса некоторое время молчали, пережидая, когда Юс успокоится, потом заговорили снова. Они вытаскивали на свет всю его жизнь, перебирали, показывали ему же – и он видел, что там только грязь, никчемная, жалкая грязь. Они говорили – и Юс корчился, и грозил им, и умолял прекратить, и бился в истерике. А они говорили, пока каждое слово не стало будто толстая тупая палка, тычущая в воспаленный мозг. Пришел рассвет, и в окна под потолком вползло солнце. Но Голоса не исчезли. Сон не ушел никуда, вторгся, подменил собой явь, окружил несчастного Юса.
Когда солнечный луч добрался до Юсовой кровати, в комнату вошел Психолог. Был он среднего роста, средней упитанности и средних лет, с дрябловатым, ничем не примечательным лицом и бесцветными, ничего не выражающими глазами. С его приходом Голоса умолкли, и Юс подумал, что наконец проснулся.
– Здравствуйте, Юзеф Казимирович, – сказал Психолог дружелюбно. – Я – ваш психолог. Как вы себя чувствуете?
– Плохо, – ответил Юс. – Мне очень плохо. Меня мучают кошмары. Я не могу здесь. Пожалуйста, выпустите меня отсюда. Мне плохо, плохо!
– Успокойтесь, пожалуйста. Ведь я – ваш психолог, – сказал Психолог. – Я пришел, чтобы помочь вам.
– Мне плохо здесь! – крикнул Юс.
– Успокойтесь, прошу вас. Увидите, все будет хорошо. Я помогу вам. Вы здесь для того, чтобы вам стало лучше.
Юсу показалось, что Голоса тихонько засмеялись.
– Я понимаю, вам ваше положение кажется сложным, почти безвыходным, – сказал Психолог, пристально глядя на Юса мертвыми и гладкими, как объективы, глазами. – Но если вы проявите добрую волю, мы сможем помочь вам.
– Выпустите меня, а? – тоскливо попросил Юс.
– Разве вы не понимаете серьезности вашего положения? Вас обвиняют в убийстве трех человек, – сказал бесцветным голосом Психолог.
Юс закричал.
Затих он только тогда, когда прибежавший парень уколол его в шею шприцем с темно-коричневой жидкостью.
Через две недели Психолог, бывший, помимо этого, майором семнадцатого дробь «В» отдела охранки, сказал собравшимся на совещание коллегам:
– Это брак. Больше работать с ним я не считаю возможным.
– Я прочел ваш рапорт, – сказал начальник отдела. – И кто, по-вашему, виновен в случившемся?
– Те, кто на тестировании не понял, что имеет дело не просто с шизоидом, а с самой настоящей шизофренией. Кто не сравнил показатели с клиническими данными.
– Это прежде всего ваша вина, – сказал заместитель начальника, отвечавший за тестирование. – Материал был перспективнейший. Но работать следовало осторожнее, а вы пустились с места в карьер и все испортили. И не в первый уже раз, между прочим.
– Он же психопат. Он держался только потому, что привык себя дисциплинировать. Работать каждый день. А под стрессом все пошло вразнос. Разве вы не видели?
– Что я видел? Я видел его отклик, я видел тонус на пике, я видел реакцию – это же уникум. Если бы его довели, он не уступил бы Седьмому!
– Седьмой – кэмээс по биатлону. А этот просто психопат. Маломерок. Это не тот отклик. Возможно, на пике он бы и не уступил Седьмому. Но сколько бы он держался там, и контроль над ним – вот в чем дело. Я считаю, что нельзя.
– Теперь нельзя, – вставил заместитель.
– Всегда было нельзя, – сказал Психолог. – И всегда было бы, как сейчас, – пароксизмы истерики с полной ремиссией между. К тому же он патологически боится боли. Он трус. И в истерику его срывают не заложенные ключи, а страх. А боится он всего.
– И в первую очередь вас. Этого у него уж точно раньше не было, – заметил заместитель, усмехнувшись.
– Во всяком случае, вашей обработки он боится тоже. Как только его отвязали, он попытался проткнуть себе барабанные перепонки. И кто же в этом, по-вашему, виноват? – спросил Психолог, глядя на заместителя.
– Стоп, – начальник хлопнул ладонью по столу. – Тут все ясно. Ваши рапорта пойдут наверх. Кому что причитается, решат там. А сейчас нужно решить, что делать с объектом.
– Он не пойдет в доработку. Он ни под какую схему не пойдет. И публичного спектакля с ним не устроишь, – сказал Психолог. – Параноидальная шизофрения. Клиника. Кокон. Его не научить ничему. Он бесполезен.
– Ваши предложения?
– Выпустить и забыть.
– А если он, по вашей же логике, вернувшись в привычный круг, восстановится? Начнет по-прежнему рисовать, искать заработка, тусоваться в привычном богемном кружке – и никто не заметит в нем никаких перемен? – спросил заместитель.
– Заметят, в этом уж будьте уверены. Он не восстановится. А вернется он в эти стены, только двумя этажами выше, куда пускают на практику студентов мединститута. А там ему поставят диагноз «шизофрения» и запрут на всю оставшуюся жизнь.
– Но он туда не попадет. И тогда не только мне, а всем станет очевидно, что вы попросту не сумели его разработать. Художник – не охранник банка. А вы – всех под одну гребенку.
– Так что вы предлагаете? – спросил начальник.
– Поставить на наружную, сперва без вербального, потом, если все будет нормально, снова пустить на вербальное и попробовать вести.
– Нашу наружную?
– И нашу, и обычную. Пусть на него заведут дело в первом отделе.
– Сейчас мы не можем вести больше трех вербальных одновременно. И тратить на это такие силы – нелепо, – сказал Психолог.
– Это самый перспективный материал, который когда-либо попадал в мои руки, – сказал заместитель. – Самый. Он восстановится, поверьте. И тогда мы займемся им снова. Но уже без вас. Я прошу, – он обратился к начальнику, – позволить. Под мою личную ответственность.
– Хорошо, – сказал начальник, – под вашу личную ответственность. Только ни копейки больше вашей нормы я вам не дам. Хотите крутиться – крутитесь. Своими силами. И без нарушения плана. Срок – месяц. Согласны?
– Но без двух резервных оперативников нам никак, – возразил заместитель.
– Я пошел вам навстречу. И предлагаю все, что могу предложить. Вы не хуже меня осведомлены о нашем положении. И о проценте успешного выхода за последние месяцы. Так что: да или нет?
– Да, – ответил заместитель.
Когда Юс, щурясь от яркого солнца, шагнул на бетонное крыльцо больницы, вокруг все утопало в зелени. Лето пришло внезапное как выстрел. Слякотная сырость весны вдруг сменилась жарой, и через день весь город засверкал свежей роскошно-глянцевой зеленью. Город вокруг Юса лежал яркий, прогретый солнцем, живой, суматошный – и чужой.
Юс осторожно ступил на выщербленные ступеньки. Немного кружилась голова, поташнивало. Он огляделся, пытаясь понять, где находится. Побрел к светофору. На той стороне была остановка. Юс перешел улицу, опасливо озираясь по сторонам, сел на скамейку. Две упитанные тетеньки с пакетами в руках испуганно на него покосились и на всякий случай отошли подальше. Юсу вернули его старую зимнюю куртку. Вернее, то, что от нее осталось после двенадцатичасового битья, двухнедельного гниения в полиэтиленовом мешке и кипячения с хлоркой и содой. Клочья подкладки свисали до колен.
Стену прогрело солнце. Тепло проходило сквозь драный брезент куртки, сквозь ошметки свитера. Живое, сильное тепло – не склизкая от пота духота постели. Юс прижался затылком к стене, закрыл глаза. Мимо прошелестела машина, кто-то рядом презрительно хмыкнул, – Юс не обратил внимания, понемногу соскальзывая в дремоту.
– Парень, эй, парень! Ты что, напился с утра?
Юс открыл глаза. Рядом с ним стояли два патрульных омоновца в пятнистых комбинезонах, с бронежилетами и автоматами.
– Документы есть? Ты чего в лохмотьях? Пугало обокрал, что ли? Откуда ты такой вылез, перекореженный?
– Не трогайте меня, – прошептал Юс.
– Ты чего, не слышишь? Документы! – рявкнул омоновец.
– Не трогайте меня! – крикнул Юс, скорчившись, прикрывая руками голову.
Его схватили за шиворот, встряхнули, как кутенка.
– Обыщи его!
Юса развернули, ткнули лбом в стену. И тут он услышал, как рядом остановилась машина и мягкий равнодушный голос произнес:
– Отпустите его.
– А ты кто такой? – осведомился омоновец. – А, извините. Так точно.
Юса отпустили. Он обернулся и увидел, как кто-то, коренастый и коротко стриженный, одетый в серый костюм, садится в новенький «опель», а оба омоновца стоят вытянувшись. Дверца захлопнулась, «опель» набрал скорость и скрылся за поворотом. Омоновцы некоторое время смотрели ему вслед, а потом один из них, рябой мясистый детина с пуком торчащих под носом волос, сказал Юсу:
– Так ты че, из больницы? Че ты сразу не сказал?
– Леха, ты что, вообще? – сказал второй. – Тебе что здесь, маслом намазано? Нам на второй участок нужно, забыл?
– Да, надо идти, – сказал рябой. – Ты того… осторожнее. Ты нас извини, работа у нас такая.
– Пошли! – прошипел второй.
Подъехал троллейбус. Юс вошел в него и из-за стекла увидел, как второй, втолковывая что-то рябому, постучал согнутым пальцем по лбу.
Двое суток Юс не выходил из комнаты общежития. Лежал на кровати, глядя в потолок. Засыпал. Просыпался. Снова проваливался в дрему. Мочился в двухлитровую пластиковую бутылку. Всякий раз, нащупав ее подле кровати, подолгу не мог открутить ослабевшими пальцами крышку. В графине на столе была пахнущая тиной вода. Юс пил ее. День сменялся ночью. Юс перестал ощущать свое тело, руки, свои веки и подумал, что наконец-то умирает. Юс обрадовался. В сером предрассветном сумраке к Юсу пришел маленький печальный ангел, серебристый и босой, и сел у изголовья.
– Я умираю? – спросил у него Юс, но ангел не ответил. Только поглядел строго черными птичьими глазами-бусинами. Потом потускнел и исчез.
Сквозь разреженный сумрак проступили очертания стола и пустого графина на нем. Юс вдруг понял, что очень хочет есть. И жить.

Глава 3

Лето пришло хорошее. Сильное, жаркое. По ночам над городскими крышами ворчала и бухала гроза, проливаясь мутными реками на проспекты. С городских холмов не успевало стекать, и в низинах из канализационных решеток били буро-серые фонтаны. Машины, утонув по радиатор, глохли. На площади, у чугунных ботинок памятника классику, разливалось озеро с флотилиями пустых бутылок, медленно дрейфующих к Институту Здоровья. Поутру на клумбах среди полузадохшихся тюльпанов и роз прорастал камыш и орали полчища оголтелых лягв.
Лето пришло плодородное, яркое. Из разбухшей прогретой земли зелень лезла, как подошедшее тесто из кадки. Истошно вопили истосковавшиеся по теплу коты, воробьи дрались и любились напропалую прямо под ногами прохожих.
Все вокруг жадно множилось, совокуплялось, ело, росло. Этим летом хотелось жить.
Юса мучил голод. Непрерывно, нестерпимо. Голод унимался, лишь когда Юс наедался до тошноты, когда распертый желудок мешал сгибаться и ходить. Но через каких-то десять-пятнадцать минут голод возвращался. Он сидел внутри комком замерзшей слизи, мучил нутро, требовал больше и больше. Юс не мог спокойно пройти мимо витрины со съестным, – в набитом животе тут же все болезненно дергалось. Есть хотелось до дрожи в коленках. Юс завтракал, выбирался из комнаты, покупал булочки в киоске на остановке, пожирал их, не дойдя до проспекта, заходил в кафе у кинотеатра «Октябрь», покупал дорогущий здоровенный багет с ветчиной и помидорами, запихивал его в себя, заходил в столовую за Академией, ел там, долго сидел в тамошнем измызганном туалете, выбирался наружу и шел в пиццерию на проспекте. Юс покупал по три, четыре порции сразу – и все жадно пожирал, облизывал пальцы. А еще Юс боялся. Машин, скользких ступенек, воров, пробирающихся по ночам в комнаты общежития, шарящих в шкафах и способных походя пырнуть просыпающегося Юса ножом. Юс ходил по улицам очень осторожно. Подолгу стоял на перекрестках, ожидая, когда машин станет меньше. Не подходил к стенам – ведь с крыши могла упасть черепица или оборвавшийся кусок карниза. Кроме того, – Юс это знал точно и доподлинно, – за ним постоянно следили. Продавщицы фруктовых киосков многозначительно переглядывались, завидев его. Якобы случайные прохожие подолгу шли следом и шептались. Постовые милиционеры провожали его взглядами.
Но слежка ничуть не беспокоила Юса. Наоборот – успокаивала. Он знал – его могут схватить в любой момент. И рано или поздно обязательно схватят. Выпустили его с непонятной целью, и как только цель эта будет достигнута – за ним придут. Но это значило: пока его не схватили, его будут оберегать.
1 2 3 4 5 6