– У них там пара негров, этих я знаю. Потом твоего папки жена – и ее знаю: моя ей шьет иногда; раньше шила. Он затянулся и выбросил окурок в окно. – И брат двоюродный… да, точно, двоюродный!
– Да? – небрежно сказал Джоул, но взгляд его умолял шофера продолжать, ибо в письмах персона эта ни разу не упоминалась.
Редклиф лишь улыбнулся затаенно, словно вспомнил шутку, которой не хотел делиться с посторонним.
Больше об этом речи не было.
– Теперь гляди в оба, – сказал немного погодя Редклиф. – Въезжаем в город.
Дом. Серая гроздь негритянских халуп. Некрашеная дощатая церковь со шпилем-громоотводом и тремя витражами рубинового стекла. Вывеска: «Господь Иисус грядет! Готов ли ты?» Черный мальчишка прижал к груди котелок с ежевикой. Все облито жгучей солнечной глазурью. Потом короткая немощеная безымянная улочка, уставленная похожими одноэтажными домами – где понарядней, а где невзрачными; каждый с верандой и двориком, кое-где на двориках встрепанные розовые кусты, индийская сирень и мелия, а на ней непременно качели из веревки и старой шины. Деревца камелий с темно-зелеными лакированными листьями. Толстая розовая девочка прыгает со скакалкой; пожилая дама умостилась на покосившейся веранде и обмахивается пальмовым веером. Потом кирпичная конюшня: лошади, телеги, брички, мулы, люди. Крутой поворот: Нун-сити.
Редклиф затормозил. Перегнулся через колени Джоула и открыл ему дверь.
– Жалко, не могу подкинуть тебя до Лендинга, малыш, – торопливо сказал он. – В компании подымут хай. Но теперь доберешься: суббота, с той стороны много народу приезжает в город по субботам.
Джоул остался один; пропотевшая синяя рубашка липла к спине. С чемоданом, покрытым наклейками, он осторожно отправился на первую прогулку по городку.
В Нун-сити мало примечательного. Всего одна улица, и на ней расположены универсальный магазин, ремонтная мастерская, маленькое здание с двумя кабинетами: врача и юриста; парикмахерская, совмещенная с косметическим салоном, где хозяйничают однорукий и его жена, и некое непонятное заведение «Королевский кров Р. В. Лейси», под портиком которого стоит бензоколонка компании «Тексако». Эти здания составлены так тесно, что похожи на какой-то ветхий дворец, сляпанный за ночь полоумным плотником. А через дорогу, особняком, стоят еще два строения: тюрьма и высокий пьяненький дом рыжего цвета. За четыре года тюрьма не приютила ни одного белого преступника – да и другие там редко когда бывают, потому что шериф, бездельник и лодырь, любит отдыхать с бутылкой, и ворам, хулиганам, даже самым отъявленным головорезам при нем раздолье. Что же до чудного дома, то пустует он бог весть уже сколько лет, а жили в нем будто бы три благородные сестры, изнасилованные и зверски убитые злодеем-янки, который ездил на серебристо-сером коне и носил бархатный плащ, багровый от крови южанок; в устах престарелых дам, водивших, если им верить, знакомство с красавицами покойницами, повесть эта исполнена готического великолепия. Окна дома, треснутые и выпавшие, слепы, как пустые глазницы, гнилой балкон угрожающе сунулся вперед, в укромных углах свили гнезда желтые птички, а рваные, полинялые плакаты на шелушащихся стенах трепещут при любом ветерке. У городских ребят почитается за большую доблесть забраться ночью в эти черные комнаты и подать сигнал зажженной спичкой из окна на верхнем этаже. Веранда, однако, в приличном состоянии, и здесь располагаются фермерские семьи, приехавшие на субботу в город.
Новые люди теперь редко оседают в Нун-сити и его окрестностях – работать-то почти негде. С другой стороны, нечасто услышишь и об отбывающих – разве что в последний путь на косогор за баптистской церковью, где забытые надгробия белеют, точно каменные цветы, среди бурьяна.
Суббота, конечно, день особенный. Едва рассветет, и уже потянулась в город вереница телег, влекомых мулами, бричек, калек-автомобилей, а к середине утра собирается изрядная толпа. Мужчины оделись в лучшие рубашки и брюки из магазина, женщины пахнут ванилью или десятицентовыми духами – излюбленный запах тут называется «Любовь небесная»; у девушек в стриженых волосах фигуристые заколки, щеки пылают от румян, а в руках – пятицентовые бумажные веера с красивыми картинками. Дети, хоть и босые, и полуголые порой, все как один отмыты и получили по нескольку центов, чтобы купить, например, коробку воздушной кукурузы в патоке с выигрышным талоном внутри. Обследовав магазины, женщины собираются на веранде старого дома, между тем как мужья направляют стопы к платной конюшне. Торопливо и возбужденно, без конца повторяя одно и то же, весь долгий день жужжат и переплетаются в воздухе их голоса. Хвори, свадьбы, помолвки, похороны, Бог – вечные темы на веранде. А в конюшне мужчины балагурят и пьют виски, толкуют об урожае и играют в ножички; случаются страшные драки, потому что многие из этих людей вспыльчивы и камень за пазухой подолгу не держат.
Когда сумерки обнимут небо, словно тихий колокол бьет отбой, и хмурый покой нисходит на землю, голоса смолкают, как птицы на закате. Семьи в своих экипажах выезжают из города печальным похоронным караваном, и единственное, что остается от них, – лютая тишина. Хозяева разных заведений в Нун-сити еще час выжидают, прежде чем запереть двери и отправиться на боковую; а после восьми ни одной порядочной души не встретишь в городе – разве что пьяницу горемыку да молодого ухажера, прогуливающего свою ненаглядную.
– Эй! Ты, с чемоданом!
Джоул обернулся и увидел в дверях парикмахерской сердитого человека, маленького, кривоногого и однорукого; откуда только взялся в этом замухрышке такой суровый густой голос.
– Поди ко мне, мальчик, – велел он, ткнув большим пальцем в грудь своего фартука.
Джоул подошел, и человек протянул ему ладонь, на которой блестели пять центов.
– Это видишь? – Джоул кивнул, ничего не понимая. – Так. Теперь посмотри туда, на дорогу. Девчонку рыжую видишь?
Джоул прекрасно ее видел. Это была девочка с огненными короткими волосами. С него ростом, в коричневых шортах и желтой тенниске. Она скакала перед чудным высоким старым домом, показывала парикмахеру нос и строила противные рожи.
– Слушай, – сказал парикмахер, – поймаешь мне оторву, и пять центов – твои. Ох! Ты смотри, опять идет…
Гикая, как индеец, рыжая мчалась по дороге, а за ней катилась с воплями ватага малолетних поклонников. Поравнявшись с Джоулом, она метнула в дом целую горсть камней. Камни оглушительно застучали по железной крыше, и апоплексически багровый парикмахер закричал:
– Ну, погоди, Айдабела! Доберусь я до тебя, ох, доберусь!
Позади него, за сетчатой дверью, засмеялась женщина, и пронзительный, с ядом, голос произнес:
– Родной мой, хватит выставлять себя дураком – и уйди с жары. – Затем, по-видимому, обращаясь к третьему лицу: – Честное слово, он сам не лучше Айдабелы: Господь обоих умом обидел. Я тут сказала миссис Поттер (голову мыть пришла на прошлой неделе – и где она столько грязи умудряется собрать своими патлами, интересно?), так вот я ей говорю:
«Миссис Поттер, Айдабела учится у вас в школе, и как же это получается: отъявленная хулиганка, а сестра – то есть Флорабела – такая хорошая девочка; просто загадка для меня: близнецы, а ничего общего». А миссис Поттер отвечает: «Ох, миссис Колфилд, прямо горе мне с этой Айдабелой, я считаю, место ей – в исправительном учреждении». Ее собственные слова. Ну, для меня-то это не было откровением, я всегда знала, что она урод, – подумайте, ни разу в жизни не видела Айдабелу Томпкинс в платье. Родной мой, иди сюда, не стой на жаре…
Мужчина сложил пальцы хомутиком и жирно плюнул сквозь него. Потом с неприязнью посмотрел на Джоула и проворчал:
– Стоишь и хочешь получить с меня деньги за то, что ничего не делаешь?
– Родной, ты слышал меня?
– Замолчи, женщина! – И сетчатая дверь, взвизгнув, захлопнулась.
Джоул покачал головой и пошел дальше. Рыжая с горластой шайкой скрылась из виду, и белый день оседал, сходя к тому тихому летнему часу, когда небо проливает мягкие краски на выгоревшую землю. С холодной надменностью Джоул усмехался в ответ на любопытные взгляды прохожих, а подойдя к «Королевскому крову Р. В. Лейси», остановился прочесть, что написано мелом на маленькой и поцарапанной черной доске, выставленной перед входом. «Мисс Роберта В. Лейси приглашает Вас отведать нашего аппетитного жареного сома и курицу. Вкусное мороженое „Дикси“. Отличное мясо на рашпере. Сладкие напитки и холодное пиво».
– «Сладкие напитки», – прочел он вполголоса, и будто ледяная кока-кола омыла пересохшее горло. – «Холодное пиво». – Да, холодное пиво. Он потрогал округлую тушку кошелька в кармане, толкнул сетчатую дверь и вошел.
В комнате, похожей на внутренность ящика, стояло человек десять – по большей части загорелые с костлявыми лицами парни в комбинезонах и несколько девушек. При появлении Джоула гомон стих, и он, стесняясь, сел за деревянную стойку, занимавшую всю длину комнаты.
– О-о, здравствуй, маленький мой, – пробасила мускулистая женщина и облокотилась перед ним на стойку. У нее были длинные обезьяньи руки с черным пухом, а на подбородке – бородавка, оснащенная одиноким волосом, похожим на ус насекомого. Шелковую персикового цвета блузку оттягивала огромная грудь; глаза с красными веками смотрели на него, шутовски поблескивая. – Милости просим к мисс Роберте. – Два пальца с грязными ногтями приблизились к его щеке и больно ущипнули. – Чем может порадовать мисс Роберта такого миленького мальчика?
Джоул не знал куда деваться.
– Холодного пива, – выпалил он, стараясь не слышать громких смешков и хихиканья позади.
– Несовершеннолетним пиво продавать нельзя, моя детка, – даже таким миленьким. А нужно тебе виноградное ситро «Нэхи». – Она тяжело удалилась.
Хихиканье переросло в откровенный смех, и уши у Джоула стали пунцовыми от унижения. Он заподозрил, что женщина сумасшедшая. И озирал пропахшую кислятиной комнату, как сумасшедший дом. На стенах висели вырезанные из календарей зубастые красотки в купальниках и грамота в рамке: «Сим удостоверяется, что Роберта Вельма Лейси выиграла Главный приз за вранье на ежегодных Июльских шалостях в Дабл-Бранчез». С низкого потолка свисали стратегически расположенные вымпелы мухоморной бумаги и пара лампочек в лентах из красной и зеленой гофрированной бумаги. На стойке – графин с высокими ветками розового кизила.
– Угощайся, – сказала женщина, со стуком поставив перед ним совершенно мокрую бутылку пурпурного ситро. – Вижу, маленький мой, ты совсем запылился и пересох. – Она весело потрепала его по голове. – Так это тебя привез Сэм Редклиф?
Джоул утвердительно кивнул. Он глотнул из бутылки – вода оказалась противно теплой.
– Мне надо… вы не знаете, далеко отсюда до Скаллиз-Лендинга? – спросил он, ощущая, что каждое ухо в комнате ловит его слова.
– Хм. – Женщина покрутила бородавку и завела глаза так, что стала похожа на слепую. – Эй, Ромео, сколько, по-твоему, до Скалок? – спросила она с сумасшедшей улыбкой. – Я их зову Скалками, потому что… – но не закончила – ее перебил негритянский мальчик, к которому был обращен вопрос:
– Четыре километра, а то и все пять.
– Четыре километра, – повторила она, как попугай. – Но на твоем месте, маленький мой, я бы туда не топала.
– Я тоже, – пропищала девушка с соломенными волосами.
– А может меня кто-нибудь подвезти?
Кто-то сказал:
– А не приезжал ли Джизус Фивер?
– Ага, я видел Джизуса. Джизус у конюшни остановился.
– Джизус Фивер? Черт, я думал, он давно на кладбище.
– Что ты. Ему за сто – а шустрей тебя. Да-да, я видел Джизуса.
– Здесь он, Джизус.
Женщина схватила мухобойку и оглушительно хлопнула.
– Хватит галдеть. Совсем из-за вас мальчика не слышу.
Оказавшись причиной такого возбуждения, Джоул ощутил легкий прилив гордости, хотя и немного оробел. Женщина уставила клоунский взгляд куда-то над его головой и спросила:
– Какое же дело у тебя к Скалкам, мой маленький?
Ну вот, опять! Он кратко изложил дело, опуская все подробности, кроме простейших, – и даже не упомянул письма. Он ищет отца – вот и вся история. Как ему быть?
Ну, она не знает. Она умолкла и стояла, крутя бородавку и глядя в пустоту.
– Слушай, Ромео, – сказала она наконец, – ты говоришь, Джизус Фивер в городе?
– Да. – Мальчик, которого звали Ромео, был цветной и носил на голове пышный, захватанный поварской колпак. Он складывал тарелки в раковину за стойкой.
– Поди сюда, Ромео. – Она поманила его рукой. – Надо кое-что обсудить.
Ромео немедленно уединился с ней в заднем углу. Она возбужденно зашептала ему, то и дело оглядываясь через плечо на Джоула. Он не слышал, о чем они говорят. В комнате было тихо, и все глядели на него. Он достал украденный патрон и нервно катал его между ладоней.
Внезапно дверь распахнулась. Дерзкой походкой вошла та тощая, рыжая, с обкромсанными волосами и встала подбоченясь. Лицо у нее было плоское и довольно нахальное, нос обсыпан некрасивыми крупными веснушками. Прищуренные зеленые глаза перебегали с лица на лицо, но как бы никого не узнавали; равнодушно задержавшись на Джоуле, взгляд ее тут же скользнул дальше.
– Здорово, Айдабела!
– Как дела, Айдабела?
– Сестру ищу, – сказала она. – Никто не видел? – Голос у нее был сипловатый, как у мальчишки, и шел будто сквозь дерюгу, – Джоул невольно откашлялся.
– Я видел недавно, сидела на веранде, – отозвался молодой человек без подбородка.
Рыжая прислонилась к стене, скрестив тонкие, как щепки, ноги с острыми коленями. Левая была обмотана размахрившимся бинтом в красных протеках меркурохрома. Девчонка вытащила тяжелую голубую катушку на бечевке и отпустила: раскручиваясь, катушка медленно дошла до полу и стала подниматься, наматывая бечевку на себя.
– А это кто? – спросила она и показала головой на Джоула. Не получив ответа, она еще раз катнула игрушку, пожала плечами и сказала: – Подумаешь, кому интересно? – Но продолжала искоса следить за ним. – Эй, Роберта, не нальешь в кредит? – крикнула она.
– Мисс Роберта, – откликнулась та, прервав совещание с Ромео. – Сколько раз предупреждать тебя, Айдабела Томпкинс, чтобы ты не распускала язык? До тех пор, пока ты не выучишься хоть немного хорошим манерам, сделай милость, забудь дорогу сюда, слышишь? И с каких это пор у тебя тут такой большой кредит? А? Марш отсюда и не возвращайся, пока не наденешь приличную женщине одежду.
– Знаешь куда иди? – огрызнулась девчонка, с силой распахнув дверь. – Твой притон не скоро меня дождется, будь спокойна. – За сеткой ее силуэт застыл на мгновение – когда она обернулась, чтобы еще раз взглянуть на Джоула.
А на улице смеркалось. Словно странное вино, настаивалась и густела в небе зелень, и по этой зелени ветерок лениво тащил погасшие облака. Скоро все отправятся по домам, и тогда тишина в Нун-сити станет почти что звуком: будто кто-то бродить пошел среди замшелых могильных плит на темном косогоре. Мисс Роберта дала ему в провожатые Ромео. Мальчики шли в ногу; черный нес чемодан Джоула; молча, они свернули за угол перед тюрьмой и очутились у конюшни – кирпичного здания, мимо которого Джоул уже проходил сегодня. У коновязи собралась компания, похожая на шайку бандитов из кинофильма о Диком Западе; бутылка виски ходила там по кругу; другая компания, менее шумная, играла в ножички под раскидистым дубом. Над осклизлым водопойным корытом роились стрекозы; паршивая собака бродила вокруг и нюхала у привязанных мулов под брюхом. Один из пьющей компании, старик с седыми космами и длинной седой бородой, был, по-видимому, в хорошем настроении: он хлопал в ладоши и приплясывал под музыку, наверно, звучавшую у него в голове.
Ромео завел Джоула за конюшню, на задний двор, где лошади в упряжках и верховые стояли так тесно, что хвостом не могли взмахнуть, за что-нибудь не задев.
– Вон он, Джизус Фивер, – сказал Ромео.
Джоул и сам уже увидел пигмея, скрючившегося на сиденье серой повозки в конце двора: на зеленом разливе неба четко вырисовывалось доисторическое лицо малюсенького негра.
– Не будем пугаться, – сказал Ромео, нерешительно прокладывая путь через лабиринт повозок и животных. – Держи меня крепче за руку, белый мальчик: Джизус Фивер – старый ворон, ты такого сроду не видел.
– А я и не пугался, – ответил Джоул, и это было правдой.
– Тсс!
Когда мальчики подошли поближе, пигмей настороженно накренил голову, затем медленно, стаккатным движением заводной куклы, повернулся, и глаза его, слабые желтые глаза, обсыпанные молочными мушками, уставились на них с сонной отрешенностью. Нелепый котелок у него на голове был залихватски сдвинут набекрень, а из-за яркой полосатой ленты на тулье торчало пестрое индюшачье перо.
Ромео замер в нерешительности, словно ожидая, что руководство возьмет на себя Джоул, но белый мальчик молчал, и тогда он заговорил сам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
– Да? – небрежно сказал Джоул, но взгляд его умолял шофера продолжать, ибо в письмах персона эта ни разу не упоминалась.
Редклиф лишь улыбнулся затаенно, словно вспомнил шутку, которой не хотел делиться с посторонним.
Больше об этом речи не было.
– Теперь гляди в оба, – сказал немного погодя Редклиф. – Въезжаем в город.
Дом. Серая гроздь негритянских халуп. Некрашеная дощатая церковь со шпилем-громоотводом и тремя витражами рубинового стекла. Вывеска: «Господь Иисус грядет! Готов ли ты?» Черный мальчишка прижал к груди котелок с ежевикой. Все облито жгучей солнечной глазурью. Потом короткая немощеная безымянная улочка, уставленная похожими одноэтажными домами – где понарядней, а где невзрачными; каждый с верандой и двориком, кое-где на двориках встрепанные розовые кусты, индийская сирень и мелия, а на ней непременно качели из веревки и старой шины. Деревца камелий с темно-зелеными лакированными листьями. Толстая розовая девочка прыгает со скакалкой; пожилая дама умостилась на покосившейся веранде и обмахивается пальмовым веером. Потом кирпичная конюшня: лошади, телеги, брички, мулы, люди. Крутой поворот: Нун-сити.
Редклиф затормозил. Перегнулся через колени Джоула и открыл ему дверь.
– Жалко, не могу подкинуть тебя до Лендинга, малыш, – торопливо сказал он. – В компании подымут хай. Но теперь доберешься: суббота, с той стороны много народу приезжает в город по субботам.
Джоул остался один; пропотевшая синяя рубашка липла к спине. С чемоданом, покрытым наклейками, он осторожно отправился на первую прогулку по городку.
В Нун-сити мало примечательного. Всего одна улица, и на ней расположены универсальный магазин, ремонтная мастерская, маленькое здание с двумя кабинетами: врача и юриста; парикмахерская, совмещенная с косметическим салоном, где хозяйничают однорукий и его жена, и некое непонятное заведение «Королевский кров Р. В. Лейси», под портиком которого стоит бензоколонка компании «Тексако». Эти здания составлены так тесно, что похожи на какой-то ветхий дворец, сляпанный за ночь полоумным плотником. А через дорогу, особняком, стоят еще два строения: тюрьма и высокий пьяненький дом рыжего цвета. За четыре года тюрьма не приютила ни одного белого преступника – да и другие там редко когда бывают, потому что шериф, бездельник и лодырь, любит отдыхать с бутылкой, и ворам, хулиганам, даже самым отъявленным головорезам при нем раздолье. Что же до чудного дома, то пустует он бог весть уже сколько лет, а жили в нем будто бы три благородные сестры, изнасилованные и зверски убитые злодеем-янки, который ездил на серебристо-сером коне и носил бархатный плащ, багровый от крови южанок; в устах престарелых дам, водивших, если им верить, знакомство с красавицами покойницами, повесть эта исполнена готического великолепия. Окна дома, треснутые и выпавшие, слепы, как пустые глазницы, гнилой балкон угрожающе сунулся вперед, в укромных углах свили гнезда желтые птички, а рваные, полинялые плакаты на шелушащихся стенах трепещут при любом ветерке. У городских ребят почитается за большую доблесть забраться ночью в эти черные комнаты и подать сигнал зажженной спичкой из окна на верхнем этаже. Веранда, однако, в приличном состоянии, и здесь располагаются фермерские семьи, приехавшие на субботу в город.
Новые люди теперь редко оседают в Нун-сити и его окрестностях – работать-то почти негде. С другой стороны, нечасто услышишь и об отбывающих – разве что в последний путь на косогор за баптистской церковью, где забытые надгробия белеют, точно каменные цветы, среди бурьяна.
Суббота, конечно, день особенный. Едва рассветет, и уже потянулась в город вереница телег, влекомых мулами, бричек, калек-автомобилей, а к середине утра собирается изрядная толпа. Мужчины оделись в лучшие рубашки и брюки из магазина, женщины пахнут ванилью или десятицентовыми духами – излюбленный запах тут называется «Любовь небесная»; у девушек в стриженых волосах фигуристые заколки, щеки пылают от румян, а в руках – пятицентовые бумажные веера с красивыми картинками. Дети, хоть и босые, и полуголые порой, все как один отмыты и получили по нескольку центов, чтобы купить, например, коробку воздушной кукурузы в патоке с выигрышным талоном внутри. Обследовав магазины, женщины собираются на веранде старого дома, между тем как мужья направляют стопы к платной конюшне. Торопливо и возбужденно, без конца повторяя одно и то же, весь долгий день жужжат и переплетаются в воздухе их голоса. Хвори, свадьбы, помолвки, похороны, Бог – вечные темы на веранде. А в конюшне мужчины балагурят и пьют виски, толкуют об урожае и играют в ножички; случаются страшные драки, потому что многие из этих людей вспыльчивы и камень за пазухой подолгу не держат.
Когда сумерки обнимут небо, словно тихий колокол бьет отбой, и хмурый покой нисходит на землю, голоса смолкают, как птицы на закате. Семьи в своих экипажах выезжают из города печальным похоронным караваном, и единственное, что остается от них, – лютая тишина. Хозяева разных заведений в Нун-сити еще час выжидают, прежде чем запереть двери и отправиться на боковую; а после восьми ни одной порядочной души не встретишь в городе – разве что пьяницу горемыку да молодого ухажера, прогуливающего свою ненаглядную.
– Эй! Ты, с чемоданом!
Джоул обернулся и увидел в дверях парикмахерской сердитого человека, маленького, кривоногого и однорукого; откуда только взялся в этом замухрышке такой суровый густой голос.
– Поди ко мне, мальчик, – велел он, ткнув большим пальцем в грудь своего фартука.
Джоул подошел, и человек протянул ему ладонь, на которой блестели пять центов.
– Это видишь? – Джоул кивнул, ничего не понимая. – Так. Теперь посмотри туда, на дорогу. Девчонку рыжую видишь?
Джоул прекрасно ее видел. Это была девочка с огненными короткими волосами. С него ростом, в коричневых шортах и желтой тенниске. Она скакала перед чудным высоким старым домом, показывала парикмахеру нос и строила противные рожи.
– Слушай, – сказал парикмахер, – поймаешь мне оторву, и пять центов – твои. Ох! Ты смотри, опять идет…
Гикая, как индеец, рыжая мчалась по дороге, а за ней катилась с воплями ватага малолетних поклонников. Поравнявшись с Джоулом, она метнула в дом целую горсть камней. Камни оглушительно застучали по железной крыше, и апоплексически багровый парикмахер закричал:
– Ну, погоди, Айдабела! Доберусь я до тебя, ох, доберусь!
Позади него, за сетчатой дверью, засмеялась женщина, и пронзительный, с ядом, голос произнес:
– Родной мой, хватит выставлять себя дураком – и уйди с жары. – Затем, по-видимому, обращаясь к третьему лицу: – Честное слово, он сам не лучше Айдабелы: Господь обоих умом обидел. Я тут сказала миссис Поттер (голову мыть пришла на прошлой неделе – и где она столько грязи умудряется собрать своими патлами, интересно?), так вот я ей говорю:
«Миссис Поттер, Айдабела учится у вас в школе, и как же это получается: отъявленная хулиганка, а сестра – то есть Флорабела – такая хорошая девочка; просто загадка для меня: близнецы, а ничего общего». А миссис Поттер отвечает: «Ох, миссис Колфилд, прямо горе мне с этой Айдабелой, я считаю, место ей – в исправительном учреждении». Ее собственные слова. Ну, для меня-то это не было откровением, я всегда знала, что она урод, – подумайте, ни разу в жизни не видела Айдабелу Томпкинс в платье. Родной мой, иди сюда, не стой на жаре…
Мужчина сложил пальцы хомутиком и жирно плюнул сквозь него. Потом с неприязнью посмотрел на Джоула и проворчал:
– Стоишь и хочешь получить с меня деньги за то, что ничего не делаешь?
– Родной, ты слышал меня?
– Замолчи, женщина! – И сетчатая дверь, взвизгнув, захлопнулась.
Джоул покачал головой и пошел дальше. Рыжая с горластой шайкой скрылась из виду, и белый день оседал, сходя к тому тихому летнему часу, когда небо проливает мягкие краски на выгоревшую землю. С холодной надменностью Джоул усмехался в ответ на любопытные взгляды прохожих, а подойдя к «Королевскому крову Р. В. Лейси», остановился прочесть, что написано мелом на маленькой и поцарапанной черной доске, выставленной перед входом. «Мисс Роберта В. Лейси приглашает Вас отведать нашего аппетитного жареного сома и курицу. Вкусное мороженое „Дикси“. Отличное мясо на рашпере. Сладкие напитки и холодное пиво».
– «Сладкие напитки», – прочел он вполголоса, и будто ледяная кока-кола омыла пересохшее горло. – «Холодное пиво». – Да, холодное пиво. Он потрогал округлую тушку кошелька в кармане, толкнул сетчатую дверь и вошел.
В комнате, похожей на внутренность ящика, стояло человек десять – по большей части загорелые с костлявыми лицами парни в комбинезонах и несколько девушек. При появлении Джоула гомон стих, и он, стесняясь, сел за деревянную стойку, занимавшую всю длину комнаты.
– О-о, здравствуй, маленький мой, – пробасила мускулистая женщина и облокотилась перед ним на стойку. У нее были длинные обезьяньи руки с черным пухом, а на подбородке – бородавка, оснащенная одиноким волосом, похожим на ус насекомого. Шелковую персикового цвета блузку оттягивала огромная грудь; глаза с красными веками смотрели на него, шутовски поблескивая. – Милости просим к мисс Роберте. – Два пальца с грязными ногтями приблизились к его щеке и больно ущипнули. – Чем может порадовать мисс Роберта такого миленького мальчика?
Джоул не знал куда деваться.
– Холодного пива, – выпалил он, стараясь не слышать громких смешков и хихиканья позади.
– Несовершеннолетним пиво продавать нельзя, моя детка, – даже таким миленьким. А нужно тебе виноградное ситро «Нэхи». – Она тяжело удалилась.
Хихиканье переросло в откровенный смех, и уши у Джоула стали пунцовыми от унижения. Он заподозрил, что женщина сумасшедшая. И озирал пропахшую кислятиной комнату, как сумасшедший дом. На стенах висели вырезанные из календарей зубастые красотки в купальниках и грамота в рамке: «Сим удостоверяется, что Роберта Вельма Лейси выиграла Главный приз за вранье на ежегодных Июльских шалостях в Дабл-Бранчез». С низкого потолка свисали стратегически расположенные вымпелы мухоморной бумаги и пара лампочек в лентах из красной и зеленой гофрированной бумаги. На стойке – графин с высокими ветками розового кизила.
– Угощайся, – сказала женщина, со стуком поставив перед ним совершенно мокрую бутылку пурпурного ситро. – Вижу, маленький мой, ты совсем запылился и пересох. – Она весело потрепала его по голове. – Так это тебя привез Сэм Редклиф?
Джоул утвердительно кивнул. Он глотнул из бутылки – вода оказалась противно теплой.
– Мне надо… вы не знаете, далеко отсюда до Скаллиз-Лендинга? – спросил он, ощущая, что каждое ухо в комнате ловит его слова.
– Хм. – Женщина покрутила бородавку и завела глаза так, что стала похожа на слепую. – Эй, Ромео, сколько, по-твоему, до Скалок? – спросила она с сумасшедшей улыбкой. – Я их зову Скалками, потому что… – но не закончила – ее перебил негритянский мальчик, к которому был обращен вопрос:
– Четыре километра, а то и все пять.
– Четыре километра, – повторила она, как попугай. – Но на твоем месте, маленький мой, я бы туда не топала.
– Я тоже, – пропищала девушка с соломенными волосами.
– А может меня кто-нибудь подвезти?
Кто-то сказал:
– А не приезжал ли Джизус Фивер?
– Ага, я видел Джизуса. Джизус у конюшни остановился.
– Джизус Фивер? Черт, я думал, он давно на кладбище.
– Что ты. Ему за сто – а шустрей тебя. Да-да, я видел Джизуса.
– Здесь он, Джизус.
Женщина схватила мухобойку и оглушительно хлопнула.
– Хватит галдеть. Совсем из-за вас мальчика не слышу.
Оказавшись причиной такого возбуждения, Джоул ощутил легкий прилив гордости, хотя и немного оробел. Женщина уставила клоунский взгляд куда-то над его головой и спросила:
– Какое же дело у тебя к Скалкам, мой маленький?
Ну вот, опять! Он кратко изложил дело, опуская все подробности, кроме простейших, – и даже не упомянул письма. Он ищет отца – вот и вся история. Как ему быть?
Ну, она не знает. Она умолкла и стояла, крутя бородавку и глядя в пустоту.
– Слушай, Ромео, – сказала она наконец, – ты говоришь, Джизус Фивер в городе?
– Да. – Мальчик, которого звали Ромео, был цветной и носил на голове пышный, захватанный поварской колпак. Он складывал тарелки в раковину за стойкой.
– Поди сюда, Ромео. – Она поманила его рукой. – Надо кое-что обсудить.
Ромео немедленно уединился с ней в заднем углу. Она возбужденно зашептала ему, то и дело оглядываясь через плечо на Джоула. Он не слышал, о чем они говорят. В комнате было тихо, и все глядели на него. Он достал украденный патрон и нервно катал его между ладоней.
Внезапно дверь распахнулась. Дерзкой походкой вошла та тощая, рыжая, с обкромсанными волосами и встала подбоченясь. Лицо у нее было плоское и довольно нахальное, нос обсыпан некрасивыми крупными веснушками. Прищуренные зеленые глаза перебегали с лица на лицо, но как бы никого не узнавали; равнодушно задержавшись на Джоуле, взгляд ее тут же скользнул дальше.
– Здорово, Айдабела!
– Как дела, Айдабела?
– Сестру ищу, – сказала она. – Никто не видел? – Голос у нее был сипловатый, как у мальчишки, и шел будто сквозь дерюгу, – Джоул невольно откашлялся.
– Я видел недавно, сидела на веранде, – отозвался молодой человек без подбородка.
Рыжая прислонилась к стене, скрестив тонкие, как щепки, ноги с острыми коленями. Левая была обмотана размахрившимся бинтом в красных протеках меркурохрома. Девчонка вытащила тяжелую голубую катушку на бечевке и отпустила: раскручиваясь, катушка медленно дошла до полу и стала подниматься, наматывая бечевку на себя.
– А это кто? – спросила она и показала головой на Джоула. Не получив ответа, она еще раз катнула игрушку, пожала плечами и сказала: – Подумаешь, кому интересно? – Но продолжала искоса следить за ним. – Эй, Роберта, не нальешь в кредит? – крикнула она.
– Мисс Роберта, – откликнулась та, прервав совещание с Ромео. – Сколько раз предупреждать тебя, Айдабела Томпкинс, чтобы ты не распускала язык? До тех пор, пока ты не выучишься хоть немного хорошим манерам, сделай милость, забудь дорогу сюда, слышишь? И с каких это пор у тебя тут такой большой кредит? А? Марш отсюда и не возвращайся, пока не наденешь приличную женщине одежду.
– Знаешь куда иди? – огрызнулась девчонка, с силой распахнув дверь. – Твой притон не скоро меня дождется, будь спокойна. – За сеткой ее силуэт застыл на мгновение – когда она обернулась, чтобы еще раз взглянуть на Джоула.
А на улице смеркалось. Словно странное вино, настаивалась и густела в небе зелень, и по этой зелени ветерок лениво тащил погасшие облака. Скоро все отправятся по домам, и тогда тишина в Нун-сити станет почти что звуком: будто кто-то бродить пошел среди замшелых могильных плит на темном косогоре. Мисс Роберта дала ему в провожатые Ромео. Мальчики шли в ногу; черный нес чемодан Джоула; молча, они свернули за угол перед тюрьмой и очутились у конюшни – кирпичного здания, мимо которого Джоул уже проходил сегодня. У коновязи собралась компания, похожая на шайку бандитов из кинофильма о Диком Западе; бутылка виски ходила там по кругу; другая компания, менее шумная, играла в ножички под раскидистым дубом. Над осклизлым водопойным корытом роились стрекозы; паршивая собака бродила вокруг и нюхала у привязанных мулов под брюхом. Один из пьющей компании, старик с седыми космами и длинной седой бородой, был, по-видимому, в хорошем настроении: он хлопал в ладоши и приплясывал под музыку, наверно, звучавшую у него в голове.
Ромео завел Джоула за конюшню, на задний двор, где лошади в упряжках и верховые стояли так тесно, что хвостом не могли взмахнуть, за что-нибудь не задев.
– Вон он, Джизус Фивер, – сказал Ромео.
Джоул и сам уже увидел пигмея, скрючившегося на сиденье серой повозки в конце двора: на зеленом разливе неба четко вырисовывалось доисторическое лицо малюсенького негра.
– Не будем пугаться, – сказал Ромео, нерешительно прокладывая путь через лабиринт повозок и животных. – Держи меня крепче за руку, белый мальчик: Джизус Фивер – старый ворон, ты такого сроду не видел.
– А я и не пугался, – ответил Джоул, и это было правдой.
– Тсс!
Когда мальчики подошли поближе, пигмей настороженно накренил голову, затем медленно, стаккатным движением заводной куклы, повернулся, и глаза его, слабые желтые глаза, обсыпанные молочными мушками, уставились на них с сонной отрешенностью. Нелепый котелок у него на голове был залихватски сдвинут набекрень, а из-за яркой полосатой ленты на тулье торчало пестрое индюшачье перо.
Ромео замер в нерешительности, словно ожидая, что руководство возьмет на себя Джоул, но белый мальчик молчал, и тогда он заговорил сам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18