Узнав, что с ней
разговаривает по телефону друг Джима, она взволнованно воскликнула, что
немедленно приедет и просит подождать.
Я стоял под навесом, смотрел на тенистую улочку, по которой запросто
разгуливали индюки, и думал - вот почему Джим Клаймер был тихим и
спокойным. Точно таким же, как это место.
Подъехал двухместный автомобиль, и мисс Грэхем приглашающе открыла
дверцу. Она оказалась миловидной шатенкой, выглядевшей так, словно
перенесла длительную болезнь.
Видимо, я тоже был не в форме, поскольку она сочувственно взглянула на
меня и сказала:
- Наверное, вы очень устали с дороги, мистер Хаддон. Я чувствую угрызения
совести, что не предложила остановиться у меня на день-два.
- Я в полном порядке, мисс Грэхем, - заверил я. - И очень тороплюсь
домой, в Огайо, а мне надо перед этим еще побывать в паре мест...
Когда мы неспешно ехали по улицам города, я спросил, нет ли у Джима здесь
других родственников.
- Увы, нет, - ответила мисс Грэхем. - Его родители погибли в
автомобильной катастрофе несколько лет назад. Джим некоторое время жил с
дядей на ферме в окрестностях Грандвейта, но они не поладили. Тогда Джим
переехал к нам и стал работать на местной электростанции.
Свернув на соседнюю улочку, она добавила:
- Моя мама сдавала Джиму квартиру. Об этом все знают.
- Понимаю, - сказал я.
Грэхемы жили в большом квадратном доме с просторной верандой. Во дворе
росли старые липы. Мы вошли в дом, и девушка предложила мне сесть в
плетеное кресло около окна. Чуть позже она привела свою мать - маленькую,
сгорбленную старушку. Мы немного поговорили, и старая миссис Грэхем
поведала мне, что Джим был для нее словно родной сын. Она настолько
разволновалась, увидев меня, что дочь вскоре увела ее обратно в соседнюю
комнату.
Вернувшись, она уселась в кресле рядом со мной и показала небольшую
связку голубых конвертов.
- Это письма, которые я получила от Джима, - сказала она грустно. - Их
немного, и они такие короткие...
- Нам разрешали посылать только тридцать слов каждые две недели, -
объяснил я. - На Марсе нас было около двух тысяч, и передатчик не мог
работать на нас все время.
- Удивительно, как много вкладывал Джим в эти несколько слов, - сказала
она и протянула мне несколько писем.
Я прочитал парочку. Одно гласило: "Порой я пытаюсь ущипнуть себя, не
веря, что я один из первых землян, ступивших на чужую планету. По ночам я
часто выхожу наружу, смотрю на зеленую звезду Земли и говорю себе - а ведь
я помог осуществить вековую мечту человечества!"
В другом послании Джим писал: "Этот мир угрюмый, пустынный и
таинственный. Мы мало знаем о нем. До сих пор никто не видел здесь ничего
живого, за исключением лишайников, открытых Первой экспедицией, но на Марсе
наверняка есть и другие формы жизни". Мисс Грэхем спросила:
- Вы нашли что-нибудь, кроме лишайников, мистер Хаддон?
- Да, два или три вида растений, напоминающих земные кактусы, - сказал я.
- И еще много, очень много песка и скал. Это все.
Когда я читал эти маленькие письма, я стал лучше понимать Джима. В них
открылось кое-что, о чем я раньше не подозревал. Оказалось, в душе он был
романтиком - этот тихий, медлительный парень, сторонившийся шумных
компаний. Он относился к Марсу и к нашей экспедиции далеко не так
прагматично, как многие другие.
Марс обманул нас. После того, как мы насытились планетой по горло, иначе,
как Дыра, ее никто и не называл. А вот Джима наше поспешное разочарование
огорчило, и он замкнулся в себе, словно улитка, дабы не дай Бог не
проговориться, что он до сих пор без ума от марсианских закатов.
- А вот последнее письмо, которое я получила от Джима, - мисс Грэхем
натянуто улыбнулась и протянула еще один конверт.
Текст гласил: "Я отправляюсь завтра в пустыню с картографической
экспедицией. Мы будем путешествовать по местам, где не ступала нога
человека".
- Я тоже был там, - сказал я. - Мы с ним ехали в одном краулере.
- Джим, наверное, был счастлив до глубины души?
Я задумался. Этот поход оказался сущим адом. Нам предстояло сделать не
так много - провести предварительную топографическую разведку, а также
сделать замеры радиоактивности с целью определения возможных залежей урана.
Все это было чертовски трудно, но вполне терпимо. Но нам не повезло -
вскоре после нашего отъезда из лагеря началась песчаная буря.
Марсианский песок, чтоб ему было неладно, непохож на земной. За миллиарды
лет он превратился в тончайшую пыль, которую ветер гонял взад-вперед над
мертвой, сухой пустыней. Песок с легкостью проникал везде - под дыхательные
маски, защитные очки, в двигатели краулеров, в пищу, в воду и даже в
практически герметичные комбинезоны. В течение трех дней пути вокруг нас не
было ничего, кроме лютого холода, ветра и песка.
Был ли Джим счастлив при виде этой красной преисподней? Еще недавно я
только посмеялся бы над столь нелепым предположением, но сейчас уже не был
так уверен. Кто его знает. Джим был очень вынослив и терпелив, даже больше,
чем я. Может быть, он и на самом деле воспринимал этот кошмар как самое
восхитительное и увлекательное приключение.
- Да, конечно же, он был счастлив, - сказал я, честными глазами глядя на
мисс Грэхем. - Все мы были в восторге. Да и любой на нашем месте испытывал
бы те же самые чувства. Мисс Грэхем слегка улыбнулась и забрала письма
Джима.
- Вы тоже переболели марсианской лихорадкой, мистер Хаддон? - спросила
она.
Я сказал, что да, но в более легкой форме, чем Джим. И продолжил:
- Врачи так и не разобрались, вызывают ли ее какие-то вирусы, или это
просто реакция на непривычные условия. Сорок процентов наших ребят
переболело этой лихорадкой. Обычно она протекала не так уж и тяжело,
неприятны были только жар и дурнота.
- Надеюсь, за Джимом ухаживали как следует? - спросила девушка. Ее губы
немного дрожали.
- Конечно, за ним хорошо ухаживали, - заверил я. - Для него сделали все,
что только было в наших силах.
Все, что было в наших силах? Это звучало смешно. Первая помощь, может, и
была оказана. Никто не ожидал, что так много людей заболеет. Мест в нашем
госпитале не хватало, и большинство больных оставалось на своих койках. Все
наши врачи, кроме одного, тоже заболели, а двое даже скончались.
Эпидемия обрушилась на нас месяцев через шесть после прибытия. От тоски
мы начинали уже потихоньку сходить с ума. Все ракеты, кроме четырех, уже
вернулись на Землю. В нашем лагере, окруженном скалами и песчаным морем,
под осточертевшим медным тазом неба оставалось всего несколько сот
человек...
Первый энтузиазм давно исчез. Мы устали и тосковали по дому, по зеленой
траве, восходу Солнца - настоящего Солнца, а не того бледного пятна, от
которого просто тошнило. Мы жаждали вновь увидеть лица женщин, услышать
плеск волн - но все это было недоступно, пока нам на смену не прилетит
Третья экспедиция. Все насытились Марсом по горло. И тогда нагрянула
лихорадка.
- Уверяю вас, мисс Грэхем, мы сделали для Джима все возможное, - повторил
я.
Конечно, так оно и было. Я вспомнил, как мы с Уолтером топали через
ледяную ночь к госпиталю, чтобы позвать на помощь врача. Брейк остался
дежурить рядом с Джимом. Но мы не нашли никого.
Когда мы плелись обратно, Уолтер поднял голову к небу и погрозил кулаком
зеленой звезде Земли.
- Ты только подумай, Фрэнк, пока мы здесь помираем, там парни танцуют с
девчонками, пьют пиво с друзьями и ржут, как мустанги!
Почему мы должны здесь дохнуть, как мухи? Чтобы найти уран для их
драгоценных атомных станций?
- Брось, - устало возразил я. - Джим не умрет. И другие тоже. "Сделали
все возможное"? Да. Все, что мы могли, - это вымыть Джиму лицо, дать ему
успокоительные таблетки и беспомощно наблюдать, как он умирает.
- Никто не смог бы сделать больше на нашем месте, - уверил я мисс Грэхем,
на этот раз вполне искренне.
- Рада слышать это... - прошептала девушка. Ее губы дрожали. Казалось,
она вот-вот разрыдается.
Когда я собрался уходить, мисс Грэхем неожиданно спросила, не хочу ли я
взглянуть на комнату Джима. Она с матерью сохранили ее такой, как до его
отъезда в Центр подготовки. '
Я не хотел задерживаться, но как признаешься? Изобразив на лице горячий
интерес, поплелся за девушкой. Комната была тесной и скудно обставленной,
впрочем, иного я и не ожидал. Мисс Грэхем открыла шкаф, до половины
заставленный аккуратными рядами старых журналов.
- Здесь собраны все научно-фантастические журналы, которые Джим читал еще
мальчишкой, - с трогательной улыбкой сказала девушка. - Он хранил их,
словно сокровища.
Я взял один в руки. На яркой обложке был изображен космический корабль,
совершенно непохожий на наши угловатые сигары, а за ним - сияющие кольца
Сатурна. Рядом не хватало только зеленокожей, едва одетой красавицы с
бластером в руке. Но все равно это выглядело очень романтично.
Полистав пожелтевшие страницы, я поставил журнал на место. Мисс Грэхем
немедленно поправила его так, чтобы он не выбивался из общего ряда.
Казалось, она опасалась, что Джим может вот-вот прийти, и ему не понравится
такой вопиющий беспорядок.
Она настояла на том, чтобы подвезти меня до аэропорта. Казалось, она
очень огорчена моим отъездом. И все потому, что я последний видел ее Джима
живым.
Когда мы расстались, я вздохнул с облегчением. По пути к кассам я
размышлял, скоро ли пройдет ее горе. Видимо, да. Люди умеют забывать, и это
правильно, иначе жизнь превратилась бы в сущий ад. Со временем она выйдет
замуж за какого-нибудь симпатичного молодого человека и думать забудет о
Джиме.
И тогда скорее всего она просто выбросит старые журналы, которые так
много значили для паренька, заснувшего вечным сном на планете своей мечты.
Будь моя воля, я бы ни за что не полетел в Чикаго. Но отец Уолтера
Миллиса позвонил мне в госпиталь дважды, и в последний раз сообщил, что
пригласил родителей Брейка приехать из Висконсина, дабы они также имели
счастье лицезреть "героя космоса и друга их сыновей". Как я мог возразить?
Мистер Миллис встретил меня в аэропорту. Энергично пожав мне руку, он
сказал, что очень благодарен и весьма ценит мой порыв - ведь я, судя по
всему, тороплюсь домой, к родителям.
- Верно, - сказал я.-Но они навещали меня в госпитале, так что могу
немного и потерпеть.
Это был крупный, приятного вида мужчина, одетый в тщательно выглаженные
брюки и рубашку с короткими рукавами, аккуратно заправленную за пояс. От
него веяло солидностью преуспевающего бизнесмена. Он казался очень
дружелюбно настроенным, но порой я ловил его косые взгляды, в которых
светилось удивление, словно он не мог понять, почему это я вернулся на
Землю, а его Уолтер - нет. И я не мог обвинять его.
Нас ждал лимузин с водителем. Мы поехали через город, направляясь в
северные кварталы. По пути мистер Миллис с гордостью продемонстрировал
местные достопримечательности, в том числе атомную электростанцию.
- Это одна из многих тысяч подобных станций, рассеянных по всему миру, -
с видом знатока объяснил он. - Они дают огромную экономию природных
энергоносителей: нефти, газа и угля. Марсианский уран - великая вещь,
сержант.
- Да, - сказал я, - само собой разумеется.
Меня прошибал пот при мысли, что он вот-вот начнет расспрашивать о сыне.
Я понятия не имел, что ему рассказать. Слишком широко разевать пасть не
следовало, ибо кое-что из происшедшего было отнесено к строжайшим секретам.
Всех нас заставили дать подписку о неразглашении, а это не шутка.
Но мистер Миллис не давал мне собраться с мыслями. Он болтал без умолку.
Я узнал, что его жене нездоровится, что Уолтер был их единственным
ребенком, а сам он - крупной шишкой в строительном бизнесе и прочее, и
прочее.
Мне он не понравился. Уолтер был отличным парнем, но папаша выглядел
надутым индюком, только и знающим, что распространяться об акциях, биржевых
сделках, ценах на недвижимость и тому подобное.
Он желал знать, как скоро, по моему мнению, добыча марсианского урана
станет рентабельной. Я честно признался, что очень не скоро.
- Видите ли, Первая экспедиция провела лишь рекогносцировку, - объяснил
я. - Вторая занималась картографическими работами и подыскивала место для
будущей базы. Конечно, дело будет продолжено. Я слышал, что в Третьей
стартует добрая сотня ракет. Но Марс - это далеко не подарок.
Мистер Миллис, конечно же, не согласился. Земля испытывает энергетический
голод, и потому дела пойдут куда быстрее, чем я думаю.
Внезапно он спросил:
- Кто был лучшим другом Уолтера в вашей экспедиции, мистер Хаддон? Ведь у
него были там друзья?
Он спросил это извиняющимся, почти жалобным голосом, и хотя он и был
надутым индюком, моя неприязнь к нему мгновенно улетучилась.
- Брейк Джерден, - сказал я. - Брейк был сержантом в нашем отряде, и они
с Уолтером с самого начала держались вместе.
Мистер Миллис кивнул и больше не возвращался к этой теме. Он указал в
сторону далекого озера и сообщил, что мы почти приехали.
Это оказался не просто дом, а большой особняк. В гостиной нас ожидала
миссис Миллис. Она была бледной, молодящейся особой из числа тех, кто вечно
занят только собой. Она изобразила на лице вселенскую скорбь и простонала,
что очень рада видеть друга ее бедного Уолта. И хотя ее супруг был индюком,
мне показалось, что он переживает потерю сына куда больше, чем эта дамочка.
Он проводил меня в одну из спален и предложил немного передохнуть перед
обедом, тем более что родители Брейка еще не приехали.
Я сидел на диване, оглядывая комнату. Она была куда шикарнее всех, что
мне доводилось видеть. Теперь, когда я познакомился с обитателями этого
роскошного особняка, мне стало понятно, почему Уолтер свихнулся.
Он был хорошим парнем, но слишком темпераментным и, как я понимаю теперь,
немного избалованным. Дисциплина тренировочной базы оказалась для него
черсчур жесткой, и пережитый надлом должен был рано или поздно сказаться.
Так и произошло.
Я глядел из окна на бассейн и теннисный корт и задавался вопросом: кому
это нужно теперь, когда Уолтера нет. Даже странно - имея все это, он кончил
фактически самоубийством.
Я прилег на кровать, отогнув покрывало, чтобы не испачкать его ботинками
- снимать их было неохота. От мысли о предстоящем обеде "в тесном семейном
кругу" было тошно. Что хуже всего, я понятия не имел, какова официальная
версия случившегося.
"Командование Второй экспедиции с глубоким прискорбием сообщает, что Ваш
сын умер героем - его пристрелили как бешеную собаку..."
Чушь, конечно, они придумали что-то другое. Но что? Дьявол, рассердился
вдруг я, почему эти совершенно посторонние люди не хотят оставить меня в
покое? Почему я должен отдуваться один? Врач-психолог в госпитале
посоветовал мне поскорее забыть обо всем, а они заставляют меня вновь и
вновь переживать случившееся. Черт бы их всех побрал, почему бы не поехать
спокойно домой и послать всех подальше?.. Но я не мог.
Не исключено, что лучше всего рассказать правду. Ведь Уолтер был далеко
не единственным, кто свихнулся в марсианской пустыне. В последние два
особенно жутких месяца у многих поехала крыша. И было с чего!
"Третья экспедиция не прилетит!"
"Мы завязли в этом дерьме по уши, а эти сволочи не хотят послать нам
помощь!"
Только об этом и говорили в те дни на нашей базе. И тому были веские
причины. Четверо из нас загнулись от лихорадки, припасы кончались,
медикаменты тоже. Все чаще по вечерам мы поднимались на соседние холмы и
глядели в небо, ожидая ракет, которые все не прилетали.
На Земле произошла небольшая заминка. Чисто техническая - не уставал
объяснять нам полковник Николс (он стал нашим командующим после смерти
генерала Райена). Все проблемы уже решены, толковал он, и ракеты, вероятно,
в пути. Надо еще чуть-чуть продержаться...
Держаться? Этим мы только и занимались, поскольку работники из нас были
уже никакие. По ночам мы лежали на койках в одном из металлических бараков
и слушали, как заходится кашлем бедняга Лассен.Атам, за стенами, выл и
хохотал ветер, несясь через ледяную пусты ню.
Однажды вечером Уолтер сказал, с тоской глядя в окно:
- А если Третья не прилетит, а? Неужто мы будем здесь сидеть и гнить? У
нас есть четыре ракеты - места хватит для всех. Лицо Брейка помрачнело.
- Уолт, сколько можно болтать? Лучше поспи.
- А ты мне рот не затыкай! Мы тебе не герои из вшивого боевика. Если о
нас забыли на Земле, почему мы должны сидеть сложа руки?
- Мы должны ждать, - терпеливо ответил Брейк. - По нашим сведениям, три
ракеты вот-вот прибудут.
Мне кажется, всего этого кошмара не случилось бы, если б однажды ночью
один из парней не ворвался в барак с воплем:
1 2 3 4