Но так – никаких шансов у них не было».
– А почему они не устроили засаду? – спросил Джонни.
– Да как тебе сказать – скорее всего они тоже получили приказ. Ну, а теперь скажи, хочешь быть солдатом?
– Жизнь эта хорошая, вся на свежем воздухе, но мне надо еще подумать, – сказал Джонни. Он уже знал, что капитан его – храбрый человек, и знал, что индейцы дрались храбро, – не найти было двух противников храбрее. И все же, когда он это обдумывал, он будто слышал в небе шаги. И он прослужил до конца похода, а потом уволился из армии, хотя капитан и твердил ему, что он делает ошибку.
Теперь он, конечно, уже не был маленьким мальчиком, он превратился в молодого мужчину и мысли и чувства у него были как у молодого мужчины. И он все реже вспоминал Смерть Дуракам и то всего лишь как сон, который ему приснился в детстве. Иногда он даже посмеивался и думал, какой же он был дурак, что верил в его существование.
И все-таки желание его не было утолено, и что-то гнало его вперед. Теперь он назвал бы это честолюбием, но по существу это было то же самое. И какое бы он ни пробовал новое ремесло, рано или поздно ему снился сон про крупного мужчину в клетчатой рубахе и плисовых штанах, что бродит по свету, держа в одной руке ореховую дубинку. Теперь этот сон сердил его, но имел над ним какую-то странную власть. Так что когда ему было лет двадцать, он вдруг стал бояться. «Есть там Смерть Дуракам или нет, – подумал он, – я должен это дело распутать. В жизни должно быть что-то одно, чего человек должен держаться и быть уверен, что он не дурак. Я уже пробовал сноровку, и деньги, и еще с десяток других вещей, но ответа в них не нашел. Попробуем теперь книжную премудрость, поглядим, что из этого выйдет».
И он стал читать все книги, какие мог найти, и как только слышал шаги Смерти Дуракам, когда тот добирался до авторов – а случалось это часто, – старался заткнуть себе уши. Но одни книги советовали одно, а другие другое, и он не знал, что выбрать.
«Да, – подумал он, когда прочел столько, что голова его оказалась набита книжной премудростью, как сосиска мясом, – это очень интересно, но по большей части уже устарело. Поеду-ка я в Вашингтон и посоветуюсь там с умными людьми. Сколько же нужно мудрости, чтобы править такой страной, как Соединенные Штаты. И если где-нибудь могут ответить на мои вопросы, так только там».
И он уложил чемодан и отправился-таки в Вашингтон. Для своих лет он был еще стеснительный и не ставил себе задачи сразу повидать президента. Он решил, что ему в самую пору придется конгрессмен. И он повидал конгрессмена, а тот сказал ему, что самое лучшее – стать примерным молодым американцем и голосовать за кандидата-республиканца, что Джонни понравилось, хотя и не вполне отвечало его надеждам.
Тогда он пошел к одному сенатору, и тот посоветовал ему быть примерным молодым американцем и голосовать за демократов, что ему тоже понравилось, но тоже не отвечало его надеждам. И хотя оба они держались внушительно и доброжелательно, одновременно с их речами ему слышались шаги… ну, какие шаги – вы знаете.
Но человеку, чем бы он еще ни занимался, нужно есть, и Джонни понял, что не мешает ему затянуть потуже пояс и поискать работу. И получил он работу у того первого конгрессмена, к которому явился, потому что тот был избран от Мартинсвилла, поэтому Джонни к нему первому и обратился. И вскоре он забыл про свои поиски, да и про Смерть Дуракам, потому что к конгрессмену приехала погостить его племянница и оказалась той самой Сюзи Марш, с которой Джонни Пай сидел когда-то рядом в школе. Тогда она была хорошенькая, а теперь еще похорошела, и как только Джонни ее увидел, сердце его екнуло и заколотилось.
– И не думай, пожалуйста, Джонни Пай, что мы тебя забыли, – сказала она, когда дядюшка объяснил ей, кто его новый секретарь. – Напишу домой, там весь город переполошится. Мы все про тебя знаем, и как ты убивал индейцев, и изобретал вечное движение, и ездил по стране со знаменитым лекарем, и нажил состояние на галантерее и… ох, удивительная это история!
– Знаешь ли, – сказал Джонни и закашлялся, – кое-что здесь чуть-чуть преувеличено. Но ты умница, что заинтересовалась. Значит, в Мартинсвилле меня уже не считают дураком?
– Я тебя никогда дураком не считала, – сказала Сюзи с улыбкой, и Джонни почувствовал, как сердце у него снова екнуло.
– А я всегда знал, что ты хорошенькая, но до чего ты красива, узнал только сейчас, – сказал Джонни и снова закашлялся. – Ну, а раз вспомнили прежнее время, расскажи, как там мельник и его жена. Я тогда сбежал от них неожиданно, виноваты были обе стороны, им со мной тоже было не сладко.
– Они оба скончались, – сказала Сюзи Марш. – Теперь там новый мельник. Но его, сказать по правде, не очень любят, и мельницу он запустил.
– Жаль, – сказал Джонни, – справная была мельница. – И продолжал расспрашивать, а она тоже много чего вспоминала. Ну, знаете, как бывает, когда двое молодых так разговорятся.
Джонни Пай никогда не работал так старательно, как в ту зиму. И думал он не о Смерти Дуракам, а о Сюзи Марш. То ему казалось, что она его любит, а то был уверен, что нет, а потом колебался, мешался и путался. Но в конце концов все обернулось отлично, она дала слово, и Джонни понял, что он – счастливейший человек на свете. И в ту ночь он проснулся и услышал, что его догоняет Смерть Дуракам – топ, топ, топ.
После этого он почти не спал и к завтраку спустился весь осунувшийся. Но будущий дядюшка не заметил этого, он потирал руки и улыбался.
– Надень самый лучший галстук, – сказал он превесело, – у меня нынче назначен разговор с президентом, и я, чтобы показать, что одобряю выбор моей племянницы, решил взять тебя с собой.
– К президенту? – выдохнул ошарашенный Джонни.
– Да, – ответил конгрессмен Марш. – Там, понимаешь, есть один законопроект… впрочем, это пока оставим. Но ты принарядись, Джонни, сегодня Мартинсвилл будет нами гордиться.
И тут у Джонни как гора с плеч свалилась. Он стиснул руку мистера Марша.
– Благодарю вас, дядя Эбен! Не знаю, как вас и благодарить.
Наконец-то он увидит человека, которому Смерть Дуракам не страшен, и ему уже казалось, что если это хоть раз случится, все его неприятности и метания будут позади.
Ну-с, какой это был президент – не важно, поверьте мне на слово, что он был президент и выглядел соответственно. И он совсем недавно был избран, поэтому старался вовсю, и следы щелчков, которые ему предстояло получить от конгресса, еще даже не были видны. В общем, он сидел в своем кресле, и Джонни им любовался. Ибо если и был во всей стране человек, к которому Смерть Дуракам не мог подступиться, то именно так он должен был выглядеть.
Президент и конгрессмен побеседовали немножко о политике, а потом наступила очередь Джонни.
– Ну, молодой человек, – сказал президент любезно, – чем могу быть вам полезен? На вас посмотреть – вы мне кажетесь прекрасным, прямо-таки примерным молодым американцем.
Конгрессмен поспешил вмешаться, не дав Джонни и рта раскрыть.
– Дайте ему просто совет, господин президент, – сказал он. – Просто своевременный совет. Понимаете, мой юный друг вел до сих пор жизнь, полную приключений, а теперь он решил жениться на моей племяннице и остепениться. И больше всего ему сейчас нужно услышать от вас слово зрелой мудрости.
– Что ж, – сказал президент и вгляделся в Джонни повнимательнее, – если это все, что ему нужно, небольшую лошадку почистить недолго. Хорошо бы всем, кто ко мне приходит, требовалось так мало.
И все же он заставил Джонни заговорить, такие люди это умеют, и Джонни сам не заметил, как стал рассказывать ему свою биографию.
– Да, – сказал президент, когда он кончил, – лежачим камнем вас не назовешь. Но в этом ничего плохого нет. И для человека с таким разнообразным опытом, как у вас, мне ясно представляется одна-единственная карьера. Политика! – произнес он и стукнул правым кулаком по левой руке.
– Что ж, – сказал Джонни и почесал в затылке, – я, с тех пор как приехал в Вашингтон, думал об этом. Да вот не знаю, гожусь ли я на это дело.
– Речь написать ты можешь, – сказал конгрессмен Марш задумчиво. – Ты мне с моими речами сколько раз помогал. И вообще малый ты симпатичный. И родился в бедности, и сам из бедности поднялся, и даже воинские заслуги у тебя имеются. Да что там, черт возьми, – вы уж меня извините, господин президент, – он и сейчас стоит пятьсот голосов.
– Я… вы, джентльмены, мне льстите, – сказал Джонни, сконфуженный и польщенный, – но вот займусь я политикой, чем же я кончу?
У президента выражение сделалось скромное.
– Быть президентом Соединенных Штатов, – сказал он, – это законная мечта любого американского гражданина. Если, конечно, его изберут.
– Да-а, – протянул Джонни, и у него даже в глазах потемнело. – Об этом я и не думал. Да, это великое дело. Но и ответственность, наверно, немалая.
– Правильно, – сказал президент и стал очень похож на свои предвыборные снимки.
– Да, ответственность, должно быть, ужасающая – даже не знаю, как простой смертный может ее выдержать. Скажите, господин президент, можно задать вам вопрос?
– Разумеется, – ответил президент, и он выглядел более гордым и более ответственным и с каждой минутой делался все более похож на свои предвыборные портреты.
– Так вот, – сказал Джонни, – вопрос как будто дурацкий, но дело вот в чем. Страна у нас большущая, господин президент, и живет в ней пропасть самых разных людей. Как может президент угодить всем этим людям одновременно? Вы, например, можете, господин президент?
На минуту президент как будто опешил. Но потом устремил на Джонни взгляд государственного мужа.
– С помощью божией, – произнес он торжественно, – и согласно с принципами нашей великой партии я намерен… – Но конца этой фразы Джонни даже недослышал. Президент еще говорил, а Джонни услыхал за дверью, в коридоре, шаги, и почему-то он знал, что шаги это не секретаря и не сторожа. Он порадовался, что президент сказал «С помощью божией», от этого шаги как будто стали легче. И когда президент умолк, Джонни поклонился.
– Благодарю вас, господин президент, вот это мне и хотелось узнать. А теперь поеду-ка я лучше домой в Мартинсвилл.
– Домой в Мартинсвилл? – удивился президент.
– Да, сэр, – сказал Джонни. – Думаю, что для политики я не гожусь.
– И больше тебе нечего сказать президенту Соединенных Штатов? – вскипел будущий дядюшка.
Но президент тем временем задумался, а человек он был покрупнее, чем конгрессмен Марш.
– Минутку, конгрессмен, – сказал он. – Этот молодой человек хотя бы честный и с виду мне нравится. К тому же из всех, кто приходил ко мне за последние полгода, он единственный ничего не просил, он да еще кошка в Белом доме, но ей, мне кажется, тоже что-то было нужно, потому что она мяукала. Вы не хотите быть президентом, молодой человек, и, сказать вам по секрету, я вас не осуждаю. Но не хотите ли вы стать почтмейстером в Мартинсвилле?
– Почтмейстером в Мартинсвилле? – сказал Джонни. – Но…
– Да, почта там захудалая, – сказал президент, – но это я раз в жизни сделаю что-то потому, что хочу. И пусть там конгресс кричит и плачет. Ну как, да или нет?
Джонни подумал о всех местах, где побывал, о всех ремеслах, какие перепробовал. Как ни странно, вспомнился ему старый пьяный скрипач, что умер в канаве, но им он не мог бы стать, это он знал. А больше всего он думал о Мартинсвилле и о Сюзи Марш. И хотя только что слышал шаги Смерти Дуракам, он вызвал его на бой.
– Да, – сказал он, – конечно. Тогда я смогу жениться на Сюзи.
– Лучшей причины вам и не сыскать, – сказал президент. – Одну минуту, сейчас напишу записку.
И он сдержал слово, и Джонни женился на своей Сюзи, и они уехали жить в Мартинсвилл. И Джонни, как только постиг премудрость почтмейстерства, убедился, что ремесло это не хуже других. Почты в Мартинсвилл приходило немного, а в свободное время он заправлял мельницей, и это тоже было хорошее ремесло. И все время, чем бы он ни был занят, он знал, что еще не до конца расквитался со Смертью Дуракам. Но это его не очень волновало, потому что и он и Сюзи были счастливы. А через какое-то время у них родился ребенок, и такого чуда еще не случалось ни у одной молодой пары, хотя врач утверждал, что младенец совершенно нормальный.
Однажды вечером, когда его сынишке было год или около того, Джонни пошел домой вдоль реки. Дорога эта была чуть дальше, чем верхом, но там чувствовалась вечерняя прохлада, и бывают минуты, когда человеку хочется побыть одному, как бы он ни любил свою жену и ребенка.
Он думал о том, как все для него обернулось, и это казалось ему удивительным и странным, как бывает с людьми, когда они вспоминают свое прошлое. И думал он так старательно, что чуть не споткнулся о старого точильщика, который пристроил свой станок и инструменты возле самой дороги. У точильщика и тележка была рядом, но лошадь он выпряг и пустил пощипать травку, и очень это была тощая и старая белая лошадь, все ребра наружу. И он был очень занят, оттачивал косу.
– Ох, простите, – сказал Джонни Пай, – я и не знал, что кто-то здесь стал лагерем. Но вы, может быть, завтра зайдете ко мне домой, у моей жены несколько ножей затупились.
И прикусил язык, потому что старик поглядел на него очень пристально.
– Да это ты, Джонни Пай, – сказал старик. – Ну, как поживаешь, Джонни Пай? Долго же ты не приходил. Я несколько раз думал, что придется за тобой сходить. Но вот ты наконец и явился.
Джонни Пай был теперь взрослый, но тут он задрожал.
– Но это не вы! – воскликнул он. – Я хочу сказать – вы не он. Я всю жизнь знал, какой он с виду! Он крупный мужчина в клетчатой рубахе и в руке ореховая дубинка со свинцовым наконечником.
– О нет, – сказал точильщик безмятежно. – Ты, может быть, такого меня выдумал, но я не такой. – И Джонни Пай услышал, как коса – вжик, вжик – вжикает по точилу. Старик смочил ее водой и вгляделся в лезвие. Потом покачал головой, как будто еще не вполне довольный, а потом спросил: – Ну как, Джонни, ты готов?
– Готов? – спросил Джонни хрипло. – Конечно, нет.
– Это они все так говорят, – сказал старик, кивая головой, и коса опять заходила по точилу – вжик, вжик.
Джонни вытер лоб и стал рассуждать.
– Понимаете, если бы вы нашли меня раньше, – сказал он. – Или позже. Я не хочу поступать неразумно, но у меня жена и ребенок.
– У всех есть жены, а у многих и дети, – сказал точильщик сердито и нажал на педаль так, что коса завжикала по точилу. И взметнулись вверх искры, очень яркие и чистые, потому что уже начало темнеть.
– Да прекратите вы этот чертов шум, дайте человеку подумать, – разозлился Джонни. – Говорю вам, я не могу идти. И не пойду. Еще не время. Сейчас…
Старик остановил станок и указал косой на Джонни Пая.
– Дай мне хоть одну разумную причину, – сказал он. – Есть люди, о которых можно пожалеть. Но разве ты из их числа? Об умном человеке можно пожалеть, но разве ты умный человек?
– Нет, – сказал Джонни и вспомнил лекаря-травника. – Мне было где ума набраться, но я не захотел.
– Раз, – сказал старик и загнул один палец. – Ну, некоторые люди могут пожалеть о богатом. Но ты, как я понимаю, не богат.
– Нет, – подтвердил Джонни и вспомнил купца. – И не захотел разбогатеть.
– Два, – сказал старик. – Ум, богатство – это побоку. Но есть еще солдатская храбрость, геройство. Будь они у тебя, тогда еще было бы о чем рассуждать.
Джонни Пай вспомнил, как выглядело поле боя на Западе, когда все индейцы были мертвы и сражение кончилось.
– Нет, – сказал он. – Я воевал, но я не герой.
– Ну так есть еще религия, – произнес старик вроде как терпеливо. – И наука и… но что толку? Мы знаем, как ты разделался с ними. Я мог бы, пожалуй, почувствовать сожаление, если бы речь шла о президенте Соединенных Штатов. Но…
– Ох, вы же знаете, что я не президент, – простонал Джонни. – Можно бы, кажется, с этим покончить.
– Неважно ты строишь свои доводы, – сказал старик, покачивая головой. – Удивляешь ты меня, Джонни. Все детство и юность удирал, лишь бы не стать дураком. А чуть вырос во взрослого мужчину, с чего начал? Женился, поселился в родном городе и растишь детей, понятия не имея, что из них выйдет. Тогда-то мог бы сообразить, что я тебя догоню, – просто сам мне в руки дался.
– Может, я и дурак, – сказал измученный Джонни Пай, – но если так считать, мы все, наверно, дураки. Но Сюзи – моя жена, и мой сын – мой сын. А что до работы – кому-то надо быть и почтмейстером, а то люди не получали бы почты.
– А если б не получали, это было бы очень важно? – спросил старик, оттачивая кончик косы.
– Да нет, едва ли, если судить по тому, что пишут в открытках, – сказал Джонни Пай. – Но пока сортировать почту – мое дело, и я буду сортировать ее как можно лучше.
Старик так полоснул свою косу, что искры дождем полились на траву. – Вот-вот, – сказал он. – У меня тоже есть работа, и я ее делаю точно так же. Но сейчас я поступлю по-другому.
1 2 3