Сам же с частью людей пошел на юго-запад, чтобы спасти уходящих и остающихся.
Первый палаточный лагерь был разбит на реке Пегтымель. И снова здесь осталась значительная часть ослабевших людей, с ними были копья, ружья и "большой медный куб". Остальные пошли дальше, оставляя вверх по реке могилы, обнаруженные позднее чукчами.
Эта партия ушла западнее Чауна, и там, в последнем палаточном лагере, найденном чукчами незадолго до капитана Биллингса, погибли остальные. По-видимому, среди них был и Шалауров, так как только он мог вести людей по "белому пятну" чукотской земли.
И возможно, кто-то добрался до Нижне-Колымска через Анюйские перевалы. Помощи так и не было, так как Шалауров не ладил с колымским начальством еще в прошлые экспедиции.
Поздней осенью, когда мертвенно-синие пятна снега начинают копиться в ложбинах и кустах ивняка, трудно придумать что-либо более унылое, чем долины чукотских рек. Уходят стада оленей, улетают птицы, и даже зайцы откочевывают в могучие кустарники Паляваама, Чауна и Пегтымеля. Дождь вперемешку со снегом, идущий неделями, выматывает силы, и нет от него спасения даже в очень хорошей палатке. Грязно-желтая, раскисшая тундра лежит в холодном тумане, и кричит где-либо на озере забытый больной журавль. В это время из тундры спешат в поселки зоотехники, геологи, разный бродячий люд, чтобы вернуться сюда, если надо, уже по нартовой зимней дороге. К концу октября выпадает снег и лежит мягким путалом, пока не станут морозы. Если Шалауров добрался до Ольвегыргываама, Лелювеема или Кремянки, то как раз к гиблому времени, промежуточному между летней и зимней дорогами.
Что же было в итоге? В итоге шалауровской жизни? Если откинуть рассуждения о пути из купца в исследователи, который вместо торговли занимался описанием берегов и морских течений, то останется карта побережья от Лены до мыса Шелагского, составленная "с геодезической верностью, делающей немалую честь сочинителю", как выразился Федор Врангель - один из образованнейших гидрографов своего времени.
Врангель мог его оценить, так как сам провел труднейшую экспедицию в тех же местах, и он был, собственно, первым после Шалаурова исследователем, ибо капитан Биллингс, апатичный человек, тут не в счет, и мало бы кто знал о Биллингсе, если бы не его подчиненный, мичман, а позднее адмирал русского флота Гаврила Сарычев. Но именем Биллингса назван один из крупнейших мысов Чукотки. Имя же Шалаурова, как я уже писал, можно найти только на очень подробных картах: островок, место на гладком Колымском побережье и небольшой мысок, где стоят истуканы наподобие истуканов острова Пасхи.
От мыса Шалаурова Изба мы одним махом доплыли до мыса Биллингса. Там были поселок, люди и конец маршрута, и мы стремились туда так, что не видели берегов кругом, а когда видели, то это были не берега, а окрестности точки наблюдения, которые полагалось зарисовывать в записную книжку.
Берег был галечный, невысокий, и сам мыс Биллингса вырисовывался впереди вытянутой на север полосой гальки. И на этой серой гальке торчали белые кубики домов, которых казалось много, как в настоящем городе.
Поселок Биллингс стоял на косе, открытой морским ветрам, и было известно, что у берега здесь даже в штилевую погоду бьет океанский накат.
...Из крайнего домика выглянул человек, вышел на крыльцо и начал внимательно разглядывать лодку, а разглядев, пошел по берегу вслед за ней. Мы плыли вдоль берега, вдоль домов, выбирая место для высадки, потому что накат действительно был, из домов выходили люди и шли следом. Так мы и двигались параллельно - толпа на берегу, которая нарастала как снежный ком, и наша обшарпанная лодка. Толпа остановилась, и мы поняли, что место высадки здесь.
Мы приглушили мотор, так что он работал еле-еле, и Женя кинул с носа веревку. Ее взяли люди, волна подняла лодку, и через мгновение мы стояли на сухом берегу, а следующий вал набежал, но еле достал до винта.
Люди окружили нас и разглядывали с молчаливым любопытством. Потом мы поняли причину этого любопытства: на памяти живущих с запада лодки сюда не ходили, а если и ходили, то это были байдары с мыса Шелагского, и сидели в них знакомые люди. Мы же были незнакомые, а лодка наша была не байдарой, не шлюпкой, не вельботом, а черт те чем, крайне подозрительным.
Краем глаза я заметил, что карабин наш и обе двустволки как-то незаметно очутились в стороне, около них стоял солидный человек в телогрейке, и тут я понял и полез за вырез кухлянки, извлек резиновый мешочек, а в нем завернутые в целлофан бумаги с печатями и грифом "АН СССР". И все встало на свои места. Оно еще более встало, когда прибежал татарского облика смуглый мужчина, Петр Тарасович Свидерский, начальник полярки, и чертыхнулся: "Радиограммами завалили из Певека, и с Валькаркая, и с Шалаурова".
Человек, охранявший оружие, оказался заведующим торгово-заготовительным пунктом, надо бывать в этих местах, чтобы понять все величие такой должности.
Еще через полчаса мы сидели на полярке у печки в одном белье, грелись и беседовали о морях и прибрежных плаваниях. И главным рассказчиком вскоре стал начальник полярки, потому что это был тот самый знаменитый Свидерский, который основывал полярку на острове Айон и поработал за тридцать лет службы если не на всех, то на "большей половине" советских полярок, живая история освоения Арктики за последние тридцать лет.
Как-то не верилось, что это тот самый знаменитый мыс Биллингса, где проходил злополучный капитан Биллингс, откуда Федор Врангель вглядывался на север, стараясь увидеть остров, предсказанный им. Остров открыл недолгое время спустя китобой Томас Лонг. Честный тот китобой назвал остров именем Врангеля, и история отплатила честному китобою тем, что пролив, отделяющий остров от материка, был назван проливом Лонга.
Ночью мне снился остров Врангеля. Снилось, что мы плывем туда на шлюпке к знакомому мысу Блоссом, к знакомой бухте Сомнительной? к знакомым по поездкам на собачьих нартах берегам. И я в который раз вспомнил слова Кнута Расмуссена: "Я счастлив, что родился в то время, когда санные экспедиции на собаках еще не отжили свой век".
Если мне не изменяет память. Кнут Расмуссен написал эти слова в 1927 году, когда совершил на собаках путешествие длиной в несколько лет и восемнадцать тысяч километров. Он начал его в Гренландии и закончил на мысе Дежнева, объехав, таким образом, все известные в мире центры эскимосской консолидации, ибо Расмуссен был этнограф и знаток эскимосской культуры. В 1963 году нам тоже повезло, ибо санные путешествия на собаках еще не отжили свой век, и мы объехали с каюрами Куно, Ульвелькотом и Кантухманом побережье острова в мартовские и апрельские дни, когда зима ушла, но весны еще нет и нет лучшего времени для санной дороги.
Но пришел тот день, когда весь наш маршрут от Певека к мысу Шелагскому, от Шелагского к губе Нольде и от губы Нольде к мысу Биллингса нам надо было проделать в обратном порядке. К этому имелись две причины. Во-первых, срок, указанный в техзадании на экспедицию, подходил к концу, а если нам не плыть на лодке, то выбраться мы могли уже только зимой, когда самолеты Ан-2 перейдут с колес на лыжи и будут изредка заглядывать на мыс Биллингса. Во-вторых, нам хотелось обратным контрольным ходом проверить свои измерения, а на тех точках, куда мы собирались залететь самолетом, выложить хорошие туры, чтобы потом не мотаться над тундрой, разыскивая их.
Стоял холодный сентябрь, но настоящие тяжелые сентябрьские штормы были еще впереди, и потому мы торопились.
Четвертого сентября все сошлось. Синоптики дали отличный прогноз на завтра, а вечер был почти морозным и очень ясным, что позволяло ждать на завтра хороший штиль.
Ночью мы спать не ложились, так как до чертиков отоспались в предыдущие дни, и всю ночь травили баланду с ребятами со здешней полярки, которые не спали по долгу службы. Мы вспоминали истории про медведей, про встречи с ними, про какие рассказы кто где слыхал, еще раз вспоминали найденных за эти дни общих знакомых, что торчат сейчас в разных точках Союза, и вообще рассуждали про коловращение миров.
В пять утра стало немного светать. Накат у берега был очень сильным, и ветер дул, но, вернее всего, это был обычный утренний бриз, и мы перетаскивали груз к берегу, а в шесть утра с помощью вахтенных и кое-кого, кто просто уже встал, разбуженный нашей возней, столкнули лодку. Теперь у нас уже имелись весла, и мы немного отгреблись от берега и как-то сразу завели мотор. Мотор застучал, и белый пенный берег стал удаляться, и фигуры в куртках с поднятыми капюшонами - тоже.
День на самом деле установился холодный и очень ясный. А обратное плавание, начавшееся в этот холодный и ясный день, чем-то напоминало раздачу долгов. Мы подолгу застревали на точках, где по какой-либо причине спешили с измерениями раньше, и доделывали туры, которые не сделали по прямой дороге. Потом мы опять заплыли к гостеприимному старикану на мысе Шалаурова Изба и завезли ему обещанные спички, и сахар, и папиросы. От старика с нами поплыл попутчик. Пастух возвращался из поселка к стаду, которое находилось восточное губы Нольде, и ему удобнее было проплыть с нами, чем огибать тундровые реки пешком. И мы взяли его с собой как оплату долга перед теми пастухами, которые в прошлые годы нам тем или иным помогали, а такое бывало. Но получилось так, что мы сами оказались перед этим пастухом в неоплатном долгу. Мы уже привыкли к своей лодке и плыли на ней, когда на море держалась приличная волна, но на этом проклятом мелководье, которое начиналось за мысом (не на этом ли мелководье потерпел крушение шалауровский корабль?), волна опять была очень крутой, как всегда бывает на мелководье. Именно здесь у нас отказала бензиновая помпа.
На этот раз у нас имелись бачок и трубочки бензопровода, где бензин бы шел самотеком. Но бачок не был заправлен, и Женя, пока набирал его из бочки с помощью резинового шланга и литровой консервной банки, да еще пока качало на крутой мелководной волне, вдоволь ухитрился наглотаться этилированного бензина. По проспектам судя, дышать этим бензином и то нельзя, не то что глотать, потому что этилированный бензин - яд. Мотор работал, и лодка шла, а Женю тошнило все сильнее и сильнее, и временами он терял сознание.
Я начал было поворачивать лодку к мысу Биллингса, где есть врач, но Женя махал рукой на запад, и я понял, что он желает как можно быстрее добраться до острова Шалаурова, где есть рация и всегда можно вызвать сан-рейсом вертолет, а перед этим по радио получить консультацию у врача. Но пастух, темнокожий бог тундры в меховой одежде, сказал, что надо на берег. Мы ухитрились как-то пристать, и пастух мгновенно вскипятил чайник, немного всыпал заварки и заставил Женю глотать чай прямо из носика. Первый чайник он вытошнил, второй тоже, а от третьего отказался голосом достаточно ясным. Лицо у него все еще было интенсивно зеленого цвета, цвета майской травы - никогда я не видал такого зеленого человека ни до этого, ни после, - но он уже пришел в сознание и твердил, что ему совсем хорошо. Лишь потом, столкнувшись с медицинской наукой, я узнал, что пастух делал промывание желудка по самой стандартной методике.
Мы распрощались со спасителем-пастухом и взяли курс к острову Шалаурова. Добрались к нему мы глубокой ночью, на собственном опыте ощутив полезные качества маяков. Откуда-то из-за мыса Кибера вылетел ночной разбойничий ветер, и лодку швыряло на рваной волне, и каскады воды летели к нам через борт. Дно лодки залило, там плавали вещи, но маяк на острове горел призывным огнем. Мы шли прямо на этот огонь, остров вырастал крутой скалистой стеной, и ни черта тут было не разобрать, не сыскать спасительную ложбинку, где можно было бы пристать. Мы боялись приближаться к стене, где нас разобьет, и не хотели уходить от острова, ибо на нем были живые люди. С вершины взвилась и упала ракета, а через мгновение еще раз наклонно и еще, и мы поняли, что ребята услышали стук мотора и поняли, что мы .заблудились. Ракетой они указывали место спасительной ложбины. Мы пошли туда, а ракеты все падали и падали, каждый раз они вылетали с другого участка склона, - видно, парни мчались вниз по той узкой тропинке и бросали ракеты.
...Была ночь, гудящая печка, огромная сковорода, был писк морзянки, ощущение всечеловеческой дружбы людей, впрочем, почему только людей? Ощущение единого братства живущих на земле заполняло нас, в этом братстве был пес Боцман, зайцы, что спали сейчас где-то неподалеку в камнях, те олени, которых мы съели, те черви, которые нас когда-то съедят. На червях под общий хохот я кончил свой пламенный тост, Гешка взялся за ключ, а Женя Максимов взялся за мой фотоаппарат марки "Контакс", который долгое время плавал на дне лодки, и в том фотоаппарате загублена была пленка с истуканами мыса Шалаурова Изба.
...Мы оставили остров, чтобы встретиться с парнями и Боцманом уже в Певеке, и взяли курс к избе Николая Якина, ибо обещали, что на обратной дороге заберем в интернат его сына, доставим его в Певек.
Все говорило о том, что мы вовремя уносим ноги из этих вод. Километровая полоса нагнанного ночным ветром льда стояла перед избушкой Якина. По глупости мы сунулись в разводья между льдинами.
Берег и обратный выход сразу исчезли. Осталось небо, источенные ветром и водами бока льдин, которые шевелились, смыкались, расходились и скребли фанерные борта лодки. Дуракам везет, и мы через три часа выбрались на берег.
Якин и сын давно уже ждали нас. Но просидели в избушке еще два дня, выжидая, когда отгонит лед. Его отогнало, и мы без всяких приключений доплыли уже втроем до полярной станции Валькаркай, где нас тоже ждали, посмеиваясь над любителями прибрежных вояжей. За триста метров до станции мотор взвыл и остановился. И так по сей год его не удалось завести. Фанерная лодка осталась на берегу, и на этом кончилось прибрежное плавание. По радио вызвали вездеход из Певека; он пришел в грохоте гусениц, в гари выхлопных газов и забрал нас, аппаратуру и сына охотника Якина, который опаздывал в школу.
Так закончилось это прибрежное плавание, одно из нескольких, которые нам пришлось провести у побережья Чукотки на самодельных шлюпках, или байдарах, или вельботах владивостокского производства. Эти китобойные вельботы кажутся мне аристократами среди разномастного шлюпочного флота.
Каждый такой маршрут дает кусочек Чукотки, из кусочков выходит мозаика, но, естественно, никогда не получится так, что ты знаешь о стране все.
Пятидесятые и начало шестидесятых годов на Чукотке были, вероятно, последними годами экзотической геологии, ибо и в этой науке все большее место занимают трезвый расчет и возросшая материально-техническая база.
Даже сейчас, спустя несколько лет всего, вряд ли разрешат проводить маршрут на байдаре или на собаках вокруг острова. Об этом уходящем времени, конечно, будут жалеть, как мы жалеем о времени парусных кораблей или как завидуем мы времени первопроходцев Чукотки. Чукотка по сравнению с многими северными областями - очень обжитой и известный край. Летом сюда идет наплыв журналистов. В каждом поселке их сидит по две или три штуки от столичных и прочих газет. Стандартное мнение требует, чтобы они разыскали ту самую последнюю ярангу или того старика, который закурит трубочку и скажет: "Ох-хо, тяжело мы жили в то время". Перед Чукоткой стоит много проблем. И, мне кажется, одна из главных - начинать беречь эту страну уже сейчас, пока не будет совсем поздно. Здесь есть еще моржовые лежбища, в воды ее заходят киты, чудесная птица - белый канадский гусь еще гнездится на острове Врангеля и в некоторых местах Чукотки. Еще много зайцев и куропаток, а темнолицые легконогие пастухи пасут тысячные стада оленей. Невозможно забыть Чукотку, если ты даже видел ее всего один раз. Она отнимает твое сердце. И навсегда.
Острова Серых Гусей, коса Двух Пилотов, лагуна Валькакиманка - эти названия будут манить всегда, где бы ни был, потому что за ними стоит тундровая тишина, йодистый запах моря, нартовый путь и апрельский слепящий свет.

1 2 3 4 5