Перед этим, удивившись просьбе странного посетителя, Веня долго ходил около витрин с чучелами.
– Так такой зверь здесь не живет, – ответил он, вернувшись.
– Должен жить, – ответил странный посетитель.
Теперь Веня шарил по полкам. Был найден двухтомник «Птицы и звери СССР», «Охотник» Д. Олдриджа, подшивка «Российского натуралиста» за 1879 год, «Кролиководство» Б. Бермана.
Растерянный человечек долго перебирал эти книги. Неуверенным жестом отложил «Кролиководство», «Птицы и звери».
– Берите, только принесите, – сказал Веня.
– Вы не знаете, как лечат пушных зверей?
– По специальности я историк, – с достоинством ответил Веня.
Забрав книги, человек ушел. Веня снисходительно смотрел ему вслед: «провинциальная достопримечательность».
И, в который уж раз сладко вздохнув, Веня стал думать о том времени, когда он напишет сногсшибательную северную повесть. Редакцию будут заваливать письмами: где эти места и как туда проехать? И невдомек им будет, что все написанное не более как продукт его, Вениамина Ступникова, психотворчества.
Для тренировки Веня стал думать о только что ушедшем от него человеке. Он искал в неприметном событии яркую фабулу жизни. Получалась какая-то ерунда: замаскированный под видом безобидного чудака японский шпион прибыл, чтобы узнать тайну производства норковых шкурок, а также ряд других немаловажных секретов.
11
В деревянном домике конторы было тихо. На газетном листе лежал мертвый зверек. Восьмой по счету. Положив норку на стол, Соня отошла к стене и остановилась там, сердито поджав губы. Румянец на щеках стал от этого еще темнее.
– Ну как, Сонечка, – по привычке спросил Семен Семенович, – сколько сердец разбито за вчерашний вечер?!
Соня презрительно фыркнула, потом застучала каблуками к двери. Семен Семенович молча смотрел на зверька. Осторожно потрогал коричневый бок. Пальцы наткнулись на выступы ребер. Оскаленные зубы норки молили о помощи.
– Старый хвастливый болтун, – сказал Семен Семенович. – Несостоявшийся пушной Наполеон. Спасать зверей – вот что надо.
12
В каждом приморском городе есть свой «Шанхай». «Шанхаем» называется древняя окраина города, где беспорядочное скопище разнокалиберных домишек, во-первых, свидетельствует о пренебрежении наших предков к архитектурной планировке, во-вторых, внушает уважение к долговечности дерева, как строительного материала. «Шанхай» всегда располагается на морской окраине. Эта позиция свидетельствует о его обреченности. Новое строительство наступает из центра. «Шанхаю» отступать некуда.
В маленьком городе на берегу Охотского моря между крайними домиками и водой оставалось еще порядочное пространство.
Часть его, огороженная бочками из-под горючего, служила посадочной полосой. В обычное время на полосе и рядом с ней паслись немногочисленные коровы и козы. Сегодня на полосу сел самолет.
Топорков передал Бедолагину очередной кусок нанизанной на бечеву сети и сказал на всякий случай:
– Сел.
– Сел, – согласился Бедолагин.
– А ведь у меня где-то племяш в летунах служит,– сказал Янкин.
– Кокнулся, поди, твой племяш, – съехидничал Бедолагин.
– Полетай ты каждый день на такой фитюльке, небось тоже кокнешься.
– И никаких денег не надо, – миролюбиво заключил Топорков.
– Деньги всегда надо.
– Много у тебя их было?
– Бывало!
– Порастерял, значит, сберкнижки?
– До сберкнижки не доходило. Сам знаешь.
…Из самолета выкинули мешки с почтой. Потом он вырулил к началу полосы, потарахтел немного мотором и легко, почти без разбега оторвался.
– Улетел, – сказал Топорков. – Всего-то из-за одного пассажира приходил.
– У меня племяш самостоятельный, – сказал Янкин. – Не кокнется.
13
Голова Я. Н. Беклемишева склонилась над «Экологией паразитирующих пресноводных». Вчера хитрющий, как сто цыганок, Баядера упек его в библиотеку выписывать из толстых томов все, что связано с именем Дж. Б. Гупера и еще пятнадцати таких же умных людей. Пока тетрадка лежала нетронутой, в голове Я. Н. Беклемишева бродили пустячные мысли, например: хотелось угадать, кто сидит напротив за уляпанным чернилами барьером. Из-за барьера высовывалась лишь зеленая макушка настольной лампы. Зеленые макушки торчали по всему залу, как квадратно-гнездовая посадка фантастических кактусов.
В дальнем конце зала светлело пустотой во всю стену зеркало. Зеленая россыпь кактусов уходила в нем в перспективу, в бесконечность.
Мысли перешли на «прану». Эта «прана» берется утром из форточного воздуха. Потом, не дай бог, перетеплить душ. Вытираться надо снизу вверх, в последнюю очередь массируя кончики волос. После кончиков волос надо подойти к зеркалу и несколько раз беззвучно крикнуть «ых». Пятилетняя дуреха Катька специально просыпается, чтобы посмотреть, как он это делает. Эта система, как уверяют, поможет ему стать настоящим научным работником. Не хуже Баядеры, официально выражаясь, доцента Мироненко.
А сзади, видимо, о том же шептались два студента: «…И вот, понял, если две недели подряд это делать, понял, то все экзамены будут как котлетку съесть, понял…»
«Пойду домой, – решил Славка. – Сейчас пойду домой, а завтра приду, сяду прямо к микроскопу. Пусть Баядера бесится, сколько влезет».
Он сдал «Экологию паразитирующих пресноводных» и с наслаждением сунул в карман пустую тетрадку. Девушка в регистратуре поставила ему в наказание штамп «12.00». В двенадцать дня из библиотеки уходят лишь патентованные бездельники.
14
По пустынным камням портала ветер гнал сухой листок. Троллейбусные провода качались в светлом небе. Мазнув по нему глазами, прошли две филологички. Славка понял, что они филологички потому, что услышал спор о «семантическом примитивизме Даля». На серой гранитной колонне карандашом были написаны стихи:
…
Миры вращаются в мирах…
Планетная система картотек и фолиантов
Лишь просто включена в огромный мир другой –
Из дальних океанов, островов
И неизвестных мне космических гигантов.
Дуреха Катя с соседским Аркашкой громко дразнили неизвестное лицо во втором подъезде. Когда Славка вошел, неизвестное лицо крикнуло сквозь дверную щель: «А мне папка гончий велосипед купил!» Увидев Славку, Катя притихла, но все-таки сказала достаточно громко: «И не бывает для детей гончих велосипедов». Вообще для пяти лет она была на редкость толковой девчонкой. Славка уже подымался по лестнице, когда она догнала его и крикнула:
– А к тебе дяденька приходил. Незнакомый.
Проходя мимо почтового ящика, Славка машинально выдернул задвижку. На пол упал ключ. Значит, мать уже ушла.
На тумбочке лежала написанная карандашом записка от матери. «Слава, к тебе приходил какой-то мужчина. Говорил, что тебе надо ехать к каким-то тайфунам. Еще рассказывал про лиственницы. Ничего не понимаю».
Славка покрутил записку. Лиственницы, тайфуны. Чепуха сплошная.
Он положил записку на тумбочку. Налил в чайник воды. Поставил чайник на плитку. Голова все-таки болела. Спираль начала тихо пощелкивать, нагреваясь.
«Верь в интуицию, если она настораживает», – неожиданно решил Славка. Он подошел к телефону. По голосу он узнал Миху Ступаря, ихтиолога из соседней лаборатории.
– Ты знаешь, что такое мир бризов и тайфунов?
– Так сейчас кругом миры. Мир фантастики, мир букинистов, мир искусства. Осталось узнать, где кончаются миры и начинается жизнь, – хладнокровнейшим голосом ответил Мила.
– А лиственницу знаешь?
– Хвойное дерево Лярикс. Подробнее в справочнике Мамушкина.
– Значит, ты ничего не знаешь, – вздохнул Славка. – Чернышев там?
– Ни, – сказал Миха. – У него доклад завтра. Думаешь, он?
– Что он?
– А ты о чем?
– Будь, – сказал Славка.
– Ага. Будь, – сказал Миха.
Они оба выжидательно молчали в трубку. У Михи были железные нервы. Славка отошел от телефона.
Голова все-таки болела. Славка поискал пирамидон, вздохнул, лег на диван и решил, что завтрашний разговор с Баядерой он начнет с недавно прочитанной статьи. Статья была о машинном реферировании. (То, чем меня заставляют заниматься второй год, сейчас великолепно делают машины.)
15
«…Высочайший эмоциональный взлет духовных сил, обусловленный глубоким чувством к любимой женщине, как объекту, олицетворяющему высшую гармонию мира, в том виде, как она представлялась художникам тех времен, дали нам множество поистине прекрасных произведений искусства… Данте и Лаура. Феерический взлет пожилого Гёте в результате любви к молодой девушке. Платоническая любовь Бальзака…»
Все было правильно. Страница 175-я книги В. Д. Авдехина «Процесс психотворчества в художественной литературе» положительно рекомендовала состояние влюбленности как стимул литературного творчества. Веня с облегчением закрыл книгу.
…Это произошло случайно. В тот самый раз, когда он старательно вживался в образ Семена Семеновича Крапотникова, Веня незаметно для себя пришел к выводу, что он просто-напросто прошляпил единственного достойного внимания человека.
Двухдневная гонка по следу привела Веню в норковый питомник. Приземистое сооружение вольеры и домик конторы стояли в узком распадке, закиданном предательски замаскированными камнями. Веня шел, спотыкаясь о камни, и чертыхался.
Дверь в контору была открыта. Веня поднялся на крыльцо, растерянно прикидывая, как объяснить свой визит, и нос к носу столкнулся на пороге с девушкой, которая в одной руке несла лоток с мусором, а в другой держала веник.
– Ой! – сказала она.
– Извини… – начал было Веня, но поперхнулся.
Ее звали по-русски Соня. Но у нее было второе местное имя – Каткаль, что в переводе значит «подснежная вода». Кроме того, закоренелый циник Крапотников назвал ее как-то в шутку Тамерланом, потому что, по его мнению, целые улицы, поселения и города мужских сердец должны были разбиваться вдребезги при одном ее появлении. И он был не так уж не прав.
Она унаследовала от матери хрупкую стройность таежных женщин, женщин древнего охотничьего племени. Отец ее был потомком бородатых мужиков, остановившихся покурить на берегу Тихого океана. Соня – Тамерлан – Каткаль.
Половины этого было достаточно, чтобы беспощадный меч Тамерлана опустился на забитую поисками экзотики Бенину голову.
16
Утром Славка шел в институт, чувствуя, что за ночь его голова как-то многозначительно опустела. На ученый совет он все-таки опоздал. В темном коридоре стоял реставрированный бюст питекантропа. Пахло пылью и сигаретами. Из-за стеклянной двери доносился голос его бывшего однокурсника Тольки Чернышева. Делового парнишки.
«…Концентрация данного вида вопреки экстенсивности распространения отдельных его разновидностей…» Речь шла об озерных блохах, которые Толька Чернышев решил двинуть на корм карпам.
Светловолосый круглолицый тихоня Толька до конца курса прошел непонятным человеком. Он все молчал и все ходил на разные кружки, когда остальные просто с ума сходили по баскетболу. Потом стал председателем СНО, потом нашел идею о водяных блошках. Попав в этот биологический институт, Толька быстро оперился. Стал носить хорошие костюмы и здорово научился рассказывать «научные анекдоты». «Мой реферат почти аннотация, моя аннотация почти диссертация, моя диссертация почти монография…» и так далее.
В лаборатории опять не убрали пыль. Пылесосом проползли лишь по ковровой дорожке. Славка стал прибирать свой стол. Выписки, списки, рефераты, папки с ярлычками и ярлычки с пометками разноцветной тушью. «Баядерская нумерация». Его руководителя доцента Мироненко прозвали Баядерой за умение хорошо, «соблазнительно» говорить.
«Пасьянс – вот основа открытий. Линней и Менделеев раскладывали пасьянс и получили системы». Проговорив что-нибудь такое, доцент Мироненко убегал, оживленно работая ручками. Говорят, он работает над какой-то систематикой, которая даст ему докторскую диссертацию.
В коридоре возник сдержанный гул голосов. Чья-то голова ошалело заглянула в дверь и так же моментально исчезла. Вошел Чернышев. Он вытирал платком испачканные мелом пальцы…
– Ну, как доклад? – вежливо осведомился Славка.
– Ничего доклад. Хороший доклад. А что?
– У меня идея для тебя. Вот, понимаешь, если бы заставить лягушек размножаться круглогодично…
– Ну? – заинтересованно спросил Чернышев.
– Так чего «ну»? Тогда бы карпы запросто кормились их икрой.
– Чудишь все, – недоверчиво сказал Чернышев.
– Чудю, – согласился Славка. – Ты Баядеру не видел?
– Нужен мне твой Баядера!
– Ты подумай насчет лягушек! – крикнул вслед Славка.
Чернышев вернулся и, округлив глаза, постучал себя по лбу согнутым пальцем.
В ответ Славка молча поманил его к себе. От удивления Чернышев приоткрыл рот и остановился.
Славка вынул из кармана мятую записку.
– Твоя работа?
– Ты о чем? – почему-то шепотом сказал Чернышев.
– Я про записку. Бризы там, тайфуны. Калиостро в тапочках!
– В тапочках?
– Можешь идти.
– Слушай, – сказал Чернышев, – я вроде понял. – И что же тебя осенило?
– Ты вчера в библиотеку отписан был? Все правильно. Прихожу я утром к директору. Ну, надо было. Секретарша сидит позевывает. Говорит, занят. «Кто?» – говорю… Ну, знаешь, вдруг из китов кто. Иногда полезно подловить. «А!» – говорит она и машет рукой, Я – раз, в кабинет. А там сцена, смеха не хватит. Директор за столом красный весь. Пилит по горлу ладошкой. Отказывает. А напротив какой-то чудак. Видно, что от сибирских руд, и тоже себя по горлу ладошкой, надо что-то ему позарез. И спокойно сидит твой Баядера и крутит пальчиками.
– Мы же не отраслевой институт, – колотит себя по груди шеф.
– Был в отраслевом, – отвечает тот, маленький.
– Нет у нас таких специалистов. Ну, скажите хоть вы, Мироненко!
А Мироненко этот твой так улыбается и шутит тонко:
– Агрессия, – говорит, – через головы ветеринаров, Вениамин Петрович.
Тут директора допекло; он сел и говорит так устало: «Решайте сами». Это Баядере. «Ваш, – говорит, – отдел». А тот говорит: «Не могу решать, у меня сейчас из сотрудников только один молодой человек Беклемишев». Тот сразу за карандашик: «Ага, Беклемишев. Hу, спасибо. Знал, что поможете». Шляпу в руки и с приветом. Те ему вслед: «Куда же вы?» А его уже нет. Это страшный человек, Славка. Поверь опыту.
– Ну, страшного ничего нет, – на всякий случай сказал Славка. Теперь он совсем перестал что-либо понимать.
Гул голосов затих в коридоре. Видимо, начался следующий доклад. Славка взглянул на приколотое к стене расписание. Вслед за Чернышевым шла сенсация дня – доклад, который в институте ждали почти полгода. «Жаль, что опоздал», – подумал Славка. В комнате было тихо. Темная пылесосная дорожка лежала на ковре. За стеной Миха Ступарь дурашливо напевал песню о Марусе, решившей отравиться.
«Смотрит на увеличение 800 и радуется», – решил Славка.
17
Дверь открылась.
В комнату вошел незнакомый человек. – Здравствуйте, – сказал он и снял шляпу.
Мудрые, чуть грустноватые глаза старого лешего были у этого человека. Оттопыренные уши и ехидных размеров нос составляли его лицо.
– Здравствуйте, – сглотнув от волнения слюну, сказал Славка.
Шляпа качнулась и опустилась, закрыв голый, как коленка, выпуклый череп мудреца.
– Здравствуйте, – повторил он. – Вы Беклемишев?
– Ага, – опять почему-то сглотнув, сказал Славка. – Вы это по интуиции или по информации?
Человек хитро улыбнулся. Сумасшедшая веселинка скакнула в его глазах.
– Крапотников, – представился он. – Директор норкового питомника. В местах отдаленных…
Славкина мысль обежала кругозор событий. Цепь фактов с лязгом сомкнулась. Он вежливо поклонился:
– Ярослав Беклемишев.
Странный человек широко улыбнулся. Славка улыбнулся еще шире.
– Мне рекомендовали вас как лучшего специалиста по норкам, – вкрадчиво сказал незнакомец.
– Без меня меня женили, – осторожно отпарировал Славка. – Я узкий специалист по грызунам.
– Давайте напрямик.
– Идет.
– У меня умирают маленькие коричневые зверьки, – серьезно сказал странный человек. – Каждый день я кидаю на свалку золотые рубли международной валюты. Мне нужен толковый специалист. Я не упрашивал бы вас, как мальчишка, если бы вы не были последней надеждой.
– Ваша последняя надежда видела норок три раза в жизни: два на экскурсиях в музей и один раз на препараторском столе.
– Готова койка с видом на океан.
– Океаны принимаю только по распоряжению начальства, – насмешливо сказал Славка. – Какой океан?
– Тихий.
– Черт возьми! И все-таки идите к начальству.
– Ваше согласие, и я через пять минут принесу вам командировочное удостоверение.
– Вы действительно страшный человек, – усмехнулся Славка. – Теперь я все понял. У вас, не обижайтесь, паранойя. Идефикс, по-научному. С такими, как вы, невозможно бороться.
– А может, поговорим по-хорошему?
1 2 3 4
– Так такой зверь здесь не живет, – ответил он, вернувшись.
– Должен жить, – ответил странный посетитель.
Теперь Веня шарил по полкам. Был найден двухтомник «Птицы и звери СССР», «Охотник» Д. Олдриджа, подшивка «Российского натуралиста» за 1879 год, «Кролиководство» Б. Бермана.
Растерянный человечек долго перебирал эти книги. Неуверенным жестом отложил «Кролиководство», «Птицы и звери».
– Берите, только принесите, – сказал Веня.
– Вы не знаете, как лечат пушных зверей?
– По специальности я историк, – с достоинством ответил Веня.
Забрав книги, человек ушел. Веня снисходительно смотрел ему вслед: «провинциальная достопримечательность».
И, в который уж раз сладко вздохнув, Веня стал думать о том времени, когда он напишет сногсшибательную северную повесть. Редакцию будут заваливать письмами: где эти места и как туда проехать? И невдомек им будет, что все написанное не более как продукт его, Вениамина Ступникова, психотворчества.
Для тренировки Веня стал думать о только что ушедшем от него человеке. Он искал в неприметном событии яркую фабулу жизни. Получалась какая-то ерунда: замаскированный под видом безобидного чудака японский шпион прибыл, чтобы узнать тайну производства норковых шкурок, а также ряд других немаловажных секретов.
11
В деревянном домике конторы было тихо. На газетном листе лежал мертвый зверек. Восьмой по счету. Положив норку на стол, Соня отошла к стене и остановилась там, сердито поджав губы. Румянец на щеках стал от этого еще темнее.
– Ну как, Сонечка, – по привычке спросил Семен Семенович, – сколько сердец разбито за вчерашний вечер?!
Соня презрительно фыркнула, потом застучала каблуками к двери. Семен Семенович молча смотрел на зверька. Осторожно потрогал коричневый бок. Пальцы наткнулись на выступы ребер. Оскаленные зубы норки молили о помощи.
– Старый хвастливый болтун, – сказал Семен Семенович. – Несостоявшийся пушной Наполеон. Спасать зверей – вот что надо.
12
В каждом приморском городе есть свой «Шанхай». «Шанхаем» называется древняя окраина города, где беспорядочное скопище разнокалиберных домишек, во-первых, свидетельствует о пренебрежении наших предков к архитектурной планировке, во-вторых, внушает уважение к долговечности дерева, как строительного материала. «Шанхай» всегда располагается на морской окраине. Эта позиция свидетельствует о его обреченности. Новое строительство наступает из центра. «Шанхаю» отступать некуда.
В маленьком городе на берегу Охотского моря между крайними домиками и водой оставалось еще порядочное пространство.
Часть его, огороженная бочками из-под горючего, служила посадочной полосой. В обычное время на полосе и рядом с ней паслись немногочисленные коровы и козы. Сегодня на полосу сел самолет.
Топорков передал Бедолагину очередной кусок нанизанной на бечеву сети и сказал на всякий случай:
– Сел.
– Сел, – согласился Бедолагин.
– А ведь у меня где-то племяш в летунах служит,– сказал Янкин.
– Кокнулся, поди, твой племяш, – съехидничал Бедолагин.
– Полетай ты каждый день на такой фитюльке, небось тоже кокнешься.
– И никаких денег не надо, – миролюбиво заключил Топорков.
– Деньги всегда надо.
– Много у тебя их было?
– Бывало!
– Порастерял, значит, сберкнижки?
– До сберкнижки не доходило. Сам знаешь.
…Из самолета выкинули мешки с почтой. Потом он вырулил к началу полосы, потарахтел немного мотором и легко, почти без разбега оторвался.
– Улетел, – сказал Топорков. – Всего-то из-за одного пассажира приходил.
– У меня племяш самостоятельный, – сказал Янкин. – Не кокнется.
13
Голова Я. Н. Беклемишева склонилась над «Экологией паразитирующих пресноводных». Вчера хитрющий, как сто цыганок, Баядера упек его в библиотеку выписывать из толстых томов все, что связано с именем Дж. Б. Гупера и еще пятнадцати таких же умных людей. Пока тетрадка лежала нетронутой, в голове Я. Н. Беклемишева бродили пустячные мысли, например: хотелось угадать, кто сидит напротив за уляпанным чернилами барьером. Из-за барьера высовывалась лишь зеленая макушка настольной лампы. Зеленые макушки торчали по всему залу, как квадратно-гнездовая посадка фантастических кактусов.
В дальнем конце зала светлело пустотой во всю стену зеркало. Зеленая россыпь кактусов уходила в нем в перспективу, в бесконечность.
Мысли перешли на «прану». Эта «прана» берется утром из форточного воздуха. Потом, не дай бог, перетеплить душ. Вытираться надо снизу вверх, в последнюю очередь массируя кончики волос. После кончиков волос надо подойти к зеркалу и несколько раз беззвучно крикнуть «ых». Пятилетняя дуреха Катька специально просыпается, чтобы посмотреть, как он это делает. Эта система, как уверяют, поможет ему стать настоящим научным работником. Не хуже Баядеры, официально выражаясь, доцента Мироненко.
А сзади, видимо, о том же шептались два студента: «…И вот, понял, если две недели подряд это делать, понял, то все экзамены будут как котлетку съесть, понял…»
«Пойду домой, – решил Славка. – Сейчас пойду домой, а завтра приду, сяду прямо к микроскопу. Пусть Баядера бесится, сколько влезет».
Он сдал «Экологию паразитирующих пресноводных» и с наслаждением сунул в карман пустую тетрадку. Девушка в регистратуре поставила ему в наказание штамп «12.00». В двенадцать дня из библиотеки уходят лишь патентованные бездельники.
14
По пустынным камням портала ветер гнал сухой листок. Троллейбусные провода качались в светлом небе. Мазнув по нему глазами, прошли две филологички. Славка понял, что они филологички потому, что услышал спор о «семантическом примитивизме Даля». На серой гранитной колонне карандашом были написаны стихи:
…
Миры вращаются в мирах…
Планетная система картотек и фолиантов
Лишь просто включена в огромный мир другой –
Из дальних океанов, островов
И неизвестных мне космических гигантов.
Дуреха Катя с соседским Аркашкой громко дразнили неизвестное лицо во втором подъезде. Когда Славка вошел, неизвестное лицо крикнуло сквозь дверную щель: «А мне папка гончий велосипед купил!» Увидев Славку, Катя притихла, но все-таки сказала достаточно громко: «И не бывает для детей гончих велосипедов». Вообще для пяти лет она была на редкость толковой девчонкой. Славка уже подымался по лестнице, когда она догнала его и крикнула:
– А к тебе дяденька приходил. Незнакомый.
Проходя мимо почтового ящика, Славка машинально выдернул задвижку. На пол упал ключ. Значит, мать уже ушла.
На тумбочке лежала написанная карандашом записка от матери. «Слава, к тебе приходил какой-то мужчина. Говорил, что тебе надо ехать к каким-то тайфунам. Еще рассказывал про лиственницы. Ничего не понимаю».
Славка покрутил записку. Лиственницы, тайфуны. Чепуха сплошная.
Он положил записку на тумбочку. Налил в чайник воды. Поставил чайник на плитку. Голова все-таки болела. Спираль начала тихо пощелкивать, нагреваясь.
«Верь в интуицию, если она настораживает», – неожиданно решил Славка. Он подошел к телефону. По голосу он узнал Миху Ступаря, ихтиолога из соседней лаборатории.
– Ты знаешь, что такое мир бризов и тайфунов?
– Так сейчас кругом миры. Мир фантастики, мир букинистов, мир искусства. Осталось узнать, где кончаются миры и начинается жизнь, – хладнокровнейшим голосом ответил Мила.
– А лиственницу знаешь?
– Хвойное дерево Лярикс. Подробнее в справочнике Мамушкина.
– Значит, ты ничего не знаешь, – вздохнул Славка. – Чернышев там?
– Ни, – сказал Миха. – У него доклад завтра. Думаешь, он?
– Что он?
– А ты о чем?
– Будь, – сказал Славка.
– Ага. Будь, – сказал Миха.
Они оба выжидательно молчали в трубку. У Михи были железные нервы. Славка отошел от телефона.
Голова все-таки болела. Славка поискал пирамидон, вздохнул, лег на диван и решил, что завтрашний разговор с Баядерой он начнет с недавно прочитанной статьи. Статья была о машинном реферировании. (То, чем меня заставляют заниматься второй год, сейчас великолепно делают машины.)
15
«…Высочайший эмоциональный взлет духовных сил, обусловленный глубоким чувством к любимой женщине, как объекту, олицетворяющему высшую гармонию мира, в том виде, как она представлялась художникам тех времен, дали нам множество поистине прекрасных произведений искусства… Данте и Лаура. Феерический взлет пожилого Гёте в результате любви к молодой девушке. Платоническая любовь Бальзака…»
Все было правильно. Страница 175-я книги В. Д. Авдехина «Процесс психотворчества в художественной литературе» положительно рекомендовала состояние влюбленности как стимул литературного творчества. Веня с облегчением закрыл книгу.
…Это произошло случайно. В тот самый раз, когда он старательно вживался в образ Семена Семеновича Крапотникова, Веня незаметно для себя пришел к выводу, что он просто-напросто прошляпил единственного достойного внимания человека.
Двухдневная гонка по следу привела Веню в норковый питомник. Приземистое сооружение вольеры и домик конторы стояли в узком распадке, закиданном предательски замаскированными камнями. Веня шел, спотыкаясь о камни, и чертыхался.
Дверь в контору была открыта. Веня поднялся на крыльцо, растерянно прикидывая, как объяснить свой визит, и нос к носу столкнулся на пороге с девушкой, которая в одной руке несла лоток с мусором, а в другой держала веник.
– Ой! – сказала она.
– Извини… – начал было Веня, но поперхнулся.
Ее звали по-русски Соня. Но у нее было второе местное имя – Каткаль, что в переводе значит «подснежная вода». Кроме того, закоренелый циник Крапотников назвал ее как-то в шутку Тамерланом, потому что, по его мнению, целые улицы, поселения и города мужских сердец должны были разбиваться вдребезги при одном ее появлении. И он был не так уж не прав.
Она унаследовала от матери хрупкую стройность таежных женщин, женщин древнего охотничьего племени. Отец ее был потомком бородатых мужиков, остановившихся покурить на берегу Тихого океана. Соня – Тамерлан – Каткаль.
Половины этого было достаточно, чтобы беспощадный меч Тамерлана опустился на забитую поисками экзотики Бенину голову.
16
Утром Славка шел в институт, чувствуя, что за ночь его голова как-то многозначительно опустела. На ученый совет он все-таки опоздал. В темном коридоре стоял реставрированный бюст питекантропа. Пахло пылью и сигаретами. Из-за стеклянной двери доносился голос его бывшего однокурсника Тольки Чернышева. Делового парнишки.
«…Концентрация данного вида вопреки экстенсивности распространения отдельных его разновидностей…» Речь шла об озерных блохах, которые Толька Чернышев решил двинуть на корм карпам.
Светловолосый круглолицый тихоня Толька до конца курса прошел непонятным человеком. Он все молчал и все ходил на разные кружки, когда остальные просто с ума сходили по баскетболу. Потом стал председателем СНО, потом нашел идею о водяных блошках. Попав в этот биологический институт, Толька быстро оперился. Стал носить хорошие костюмы и здорово научился рассказывать «научные анекдоты». «Мой реферат почти аннотация, моя аннотация почти диссертация, моя диссертация почти монография…» и так далее.
В лаборатории опять не убрали пыль. Пылесосом проползли лишь по ковровой дорожке. Славка стал прибирать свой стол. Выписки, списки, рефераты, папки с ярлычками и ярлычки с пометками разноцветной тушью. «Баядерская нумерация». Его руководителя доцента Мироненко прозвали Баядерой за умение хорошо, «соблазнительно» говорить.
«Пасьянс – вот основа открытий. Линней и Менделеев раскладывали пасьянс и получили системы». Проговорив что-нибудь такое, доцент Мироненко убегал, оживленно работая ручками. Говорят, он работает над какой-то систематикой, которая даст ему докторскую диссертацию.
В коридоре возник сдержанный гул голосов. Чья-то голова ошалело заглянула в дверь и так же моментально исчезла. Вошел Чернышев. Он вытирал платком испачканные мелом пальцы…
– Ну, как доклад? – вежливо осведомился Славка.
– Ничего доклад. Хороший доклад. А что?
– У меня идея для тебя. Вот, понимаешь, если бы заставить лягушек размножаться круглогодично…
– Ну? – заинтересованно спросил Чернышев.
– Так чего «ну»? Тогда бы карпы запросто кормились их икрой.
– Чудишь все, – недоверчиво сказал Чернышев.
– Чудю, – согласился Славка. – Ты Баядеру не видел?
– Нужен мне твой Баядера!
– Ты подумай насчет лягушек! – крикнул вслед Славка.
Чернышев вернулся и, округлив глаза, постучал себя по лбу согнутым пальцем.
В ответ Славка молча поманил его к себе. От удивления Чернышев приоткрыл рот и остановился.
Славка вынул из кармана мятую записку.
– Твоя работа?
– Ты о чем? – почему-то шепотом сказал Чернышев.
– Я про записку. Бризы там, тайфуны. Калиостро в тапочках!
– В тапочках?
– Можешь идти.
– Слушай, – сказал Чернышев, – я вроде понял. – И что же тебя осенило?
– Ты вчера в библиотеку отписан был? Все правильно. Прихожу я утром к директору. Ну, надо было. Секретарша сидит позевывает. Говорит, занят. «Кто?» – говорю… Ну, знаешь, вдруг из китов кто. Иногда полезно подловить. «А!» – говорит она и машет рукой, Я – раз, в кабинет. А там сцена, смеха не хватит. Директор за столом красный весь. Пилит по горлу ладошкой. Отказывает. А напротив какой-то чудак. Видно, что от сибирских руд, и тоже себя по горлу ладошкой, надо что-то ему позарез. И спокойно сидит твой Баядера и крутит пальчиками.
– Мы же не отраслевой институт, – колотит себя по груди шеф.
– Был в отраслевом, – отвечает тот, маленький.
– Нет у нас таких специалистов. Ну, скажите хоть вы, Мироненко!
А Мироненко этот твой так улыбается и шутит тонко:
– Агрессия, – говорит, – через головы ветеринаров, Вениамин Петрович.
Тут директора допекло; он сел и говорит так устало: «Решайте сами». Это Баядере. «Ваш, – говорит, – отдел». А тот говорит: «Не могу решать, у меня сейчас из сотрудников только один молодой человек Беклемишев». Тот сразу за карандашик: «Ага, Беклемишев. Hу, спасибо. Знал, что поможете». Шляпу в руки и с приветом. Те ему вслед: «Куда же вы?» А его уже нет. Это страшный человек, Славка. Поверь опыту.
– Ну, страшного ничего нет, – на всякий случай сказал Славка. Теперь он совсем перестал что-либо понимать.
Гул голосов затих в коридоре. Видимо, начался следующий доклад. Славка взглянул на приколотое к стене расписание. Вслед за Чернышевым шла сенсация дня – доклад, который в институте ждали почти полгода. «Жаль, что опоздал», – подумал Славка. В комнате было тихо. Темная пылесосная дорожка лежала на ковре. За стеной Миха Ступарь дурашливо напевал песню о Марусе, решившей отравиться.
«Смотрит на увеличение 800 и радуется», – решил Славка.
17
Дверь открылась.
В комнату вошел незнакомый человек. – Здравствуйте, – сказал он и снял шляпу.
Мудрые, чуть грустноватые глаза старого лешего были у этого человека. Оттопыренные уши и ехидных размеров нос составляли его лицо.
– Здравствуйте, – сглотнув от волнения слюну, сказал Славка.
Шляпа качнулась и опустилась, закрыв голый, как коленка, выпуклый череп мудреца.
– Здравствуйте, – повторил он. – Вы Беклемишев?
– Ага, – опять почему-то сглотнув, сказал Славка. – Вы это по интуиции или по информации?
Человек хитро улыбнулся. Сумасшедшая веселинка скакнула в его глазах.
– Крапотников, – представился он. – Директор норкового питомника. В местах отдаленных…
Славкина мысль обежала кругозор событий. Цепь фактов с лязгом сомкнулась. Он вежливо поклонился:
– Ярослав Беклемишев.
Странный человек широко улыбнулся. Славка улыбнулся еще шире.
– Мне рекомендовали вас как лучшего специалиста по норкам, – вкрадчиво сказал незнакомец.
– Без меня меня женили, – осторожно отпарировал Славка. – Я узкий специалист по грызунам.
– Давайте напрямик.
– Идет.
– У меня умирают маленькие коричневые зверьки, – серьезно сказал странный человек. – Каждый день я кидаю на свалку золотые рубли международной валюты. Мне нужен толковый специалист. Я не упрашивал бы вас, как мальчишка, если бы вы не были последней надеждой.
– Ваша последняя надежда видела норок три раза в жизни: два на экскурсиях в музей и один раз на препараторском столе.
– Готова койка с видом на океан.
– Океаны принимаю только по распоряжению начальства, – насмешливо сказал Славка. – Какой океан?
– Тихий.
– Черт возьми! И все-таки идите к начальству.
– Ваше согласие, и я через пять минут принесу вам командировочное удостоверение.
– Вы действительно страшный человек, – усмехнулся Славка. – Теперь я все понял. У вас, не обижайтесь, паранойя. Идефикс, по-научному. С такими, как вы, невозможно бороться.
– А может, поговорим по-хорошему?
1 2 3 4