ИСТИННЫЙ ВРАГ – НАША СОБСТВЕННАЯ НЕКОМПЕТЕНТНОСТЬ!
А на следующей странице – стихи, старательно переписанные бог знает откуда:
Так прихотливо вьется след, Что в петлях этих смысла нет. И люди смотрят друг на друга: На юг ползла змея иль с юга?
Ландау вскочил и сердито шагнул к окну, которое выходило в унылый двор, заваленный неубранным мусором.«Сукин сын – вот что я подумал, Гарри. Жонглер словами. Длинноволосый, накачавшийся наркотиками, самовлюбленный гений, а она взяла и отдала ему себя целиком, как это делают все они».На ее счастье, в Москве нет телефонных книг, одни справочники, не то бы он позвонил и выложил ей все, что он об этом думает.Чтобы подхлестнуть свою злость, он взял вторую тетрадь, послюнявил палец и начал презрительно листать… и натолкнулся на чертежи. И тут на мгновение все словно провалилось куда-то, будто на середине фильма вдруг возник пустой белый экран. Он выругал себя за то, что позволил себе стать импульсивным славянином, вместо того чтобы оставаться хладнокровным англичанином. Потом он снова сел на кровать, но так осторожно, будто на ней лежал кто-то, кого он оскорбил преждевременным осуждением.Хотя Ландау презирал то, что часто сходит за литературу, его восхищение перед техникой не знало границ. Он был способен целый день смаковать страницу математических формул. И поэтому даже с первого взгляда он почувствовал (как почувствовал при первом взгляде на женщину по имени Катя), что перед ним – настоящее. Пусть и не вычерченные по линейке рейсфедером обычные чертежи, а всего лишь наброски, но они только выигрывали от этого. Нарисованные без чертежных инструментов человеком, который умел мыслить при помощи карандаша. Параболы, конусы, касательные. А между набросками – краткие обозначения, которыми пользуются архитекторы и инженеры, такие термины, например, как «точка прицеливания», и «захват», и «отклонение», и «тяготение», и «траектория». «Кое-что по-английски, Гарри, а кое-что по-русски».Впрочем, Гарри – не мое настоящее имя.И все-таки, когда он сравнил эти красиво начертанные слова во второй тетради с дремучими джунглями в первой, то, к своему удивлению, обнаружил несомненное сходство. У него возникло ощущение, что перед ним результат раздвоения личности – дневник, часть которого написал доктор Джекил, а часть – мистер Хайд Имеются в виду персонажи романа Р.Л.Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». (Здесь и далее примечания редактора.)
.Он заглянул в третью тетрадь, где записи были столь же упорядоченны и конкретны; как и вторая, она представляла собой нечто вроде математического журнала с датами, числами и формулами; часто повторялось слово «ошибка», нередко оно подчеркивалось или же выделялось восклицательным знаком. Внезапно Ландау замер, не в силах оторвать взгляд от того, что читал. Уютная неясность технического жаргона вдруг резко оборвалась. Так же, как беспорядочные философствования и наброски с лаконичными подписями. Слова рвались со страницы с недвусмысленной четкостью:«Американские стратеги могут спать спокойно. Их ночные кошмары не станут явью. Советский рыцарь умирает внутри своей брони. Он второстепенная сила, как и вы, англичане. Он способен начать войну, но не сможет ни продолжить ее, ни выиграть. Поверьте мне».Читать дальше Ландау не стал. Почтение, смешанное с сильным инстинктом самосохранения, подсказывало ему, что он и так уже слишком далеко забрался в заклятую гробницу фараона. Он сложил все три тетради вместе и стянул их резинкой. «Вот так, – подумал он. – С этой минуты я ни во что не суюсь, а просто выполняю обещанное. То есть отвезу эту рукопись в Англию, мою приемную родину, где ее немедленно получит мистер Бартоломью (он же Барли) Скотт Блейр…»Барли Блейр, изумленно подумал он, открывая гардероб и вытаскивая алюминиевый чемодан, в котором возил свои образцы. Ну-ну! Мы часто гадали, а не вскормили ли мы в своих рядах шпиона, и вот сейчас тайное стало явным.Ландау был теперь абсолютно хладнокровен, как он заверил меня. Англичанин вновь взял верх над поляком. «Если это по плечу Барли, то и я смогу, Гарри, так я сказал себе». Так он и мне сказал, когда на короткое время сделал меня своим исповедником. Почему-то я оказываю на людей такое действие. Они ощущают нереализованную часть моей личности и говорят с ней, словно она существует на самом деле.Положив чемодан на кровать, Ландау отпер замки и вынул два видеозвуковых пособия, которые советские чиновники приказали ему убрать со стенда. Одно – история двадцатого века в рисунках с устным комментарием, который они сочли антисоветским, а другое – справочник «Все о человеческом теле» с соответствующими фотографиями плюс кассета с гимнастическими упражнениями: после жадного созерцания гибкой молодой богини в трико чиновники заявили, что все это – порнография.Пособие по истории представляло собой роскошный подарочный альбом с большим количеством внутренних карманов для кассет, параллельных текстов, словарных карточек и конспектов. Освободив все карманы, Ландау по очереди примерил к ним тетради, но ни один не подошел по размерам. Тогда он решил из двух карманов сделать один. Вынул из несессера маникюрные ножницы и твердой рукой принялся за работу, высвобождая стальные скрепки, их разделяющие.«Барли Блейр, – снова подумал он, подцепляя скрепку концом ножниц, – и как это я раньше не догадался! Уж кого-кого можно было заподозрить, но только не тебя». Мистер Бартоломью Скотт Блейр, последний отпрыск «Аберкромби и Блейр», – шпион. Первая скрепка поддалась. Он аккуратно ее вытащил. Барли Блейр, про которого мы говорили, что он не сумеет уговорить богатую лошадь купить у него сена даже ради спасения жизни собственной мамаши в день ее рождения, – шпион. Он начал отгибать вторую скрепку. Кто мог похвастаться только тем, что два года назад на Белградской книжной ярмарке уложил под стол Спайки Моргана – пили одну водку, – а после так прекрасно играл на теноровом саксофоне вместе с оркестром, что аплодировали даже полицейские. Шпион. Шпион-джентльмен. Что ж, вам письмо от вашей дамы – если вспомнить детский стишок.Ландау взял тетради и попробовал вложить их в образовавшийся новый карман, но и он оказался мал. Придется пожертвовать третьим.Изображает из себя пьяницу, думал Ландау, все еще размышляя о Барли. Валяет дурака и одурачил нас. Проматывает остатки семейного капитала, все глубже топит старую фирму. О, да! Правда, всякий раз, когда ты прогорал, обязательно находился в Сити солидный банк, который вовремя тебя выручал, э? А то, как ты играешь в шахматы? Да одного этого хватило бы, чтобы открыть Ландау глаза, не будь он таким тупицей! Как может человек, который допился до чертиков, выигрывать в шахматы у всех неплохих игроков, Гарри, если он не опытный шпион?Три кармана слились в один, и тетрадки кое-как в нем уместились, а сверху сохранилась надпись: «Конспекты».«Конспекты», – мысленно объяснял Ландау молодому пытливому таможеннику в аэропорту Шереметьево. Конспекты, сынок, как тут и написано. Студенческие конспекты. Тут вот специальный карман для конспектов. А тетрадь, которую ты держишь, – подлинный конспект студента, проходящего курс. Вот почему она здесь, сынок, понимаешь? Это образец. А эти графики, они связаны с……с социально-экономическими проблемами, сынок. С демографическими сдвигами. С той демографической статистикой, которой вам, русским, всегда недостает, верно? А вот такое ты когда-нибудь видел? Называется «Все о человеческом теле».Что могло бы спасти Ландау, а могло бы и не спасти: все зависело от того, насколько въедливый попадется таможенник, а также от того, много ли им известно и с какой ноги они встали в то утро.Но от долгой ночи впереди и той минуты на рассвете, когда они ворвутся в номер с пистолетами и крикнут: «А ну, Ландау, давай сюда тетради!» – от этой счастливой минуты справочник – не защита. «Тетради? Какие тетради? А-а, эта связка хлама, которую мне всучила вчера вечером на ярмарке какая-то чокнутая русская красотка. Вы найдете их в мусорной корзинке, если только горничная, против обыкновения, ее не опорожнила».И на этот случай Ландау тоже все подготовил: вынув тетрадки (из кармана пособия по истории), он художественно уложил их в мусорную корзинку – как будто в бешенстве швырнул их туда; кстати, он так и хотел ими распорядиться, когда заглянул в первую. За компанию он бросил туда же оставшиеся проспекты и брошюры и два ненужных прощальных подарка, которые он получил: тоненькую книжку очередного русского поэта и блокнот с жестяным орнаментом на крышке. Чтобы придать картине завершенный вид, он кинул в корзинку дырявые носки, как поступают только богатые иностранцы, – вместо того чтобы бережливо их заштопать.И снова я волей-неволей восхитился, как позже восхитились мы все, природной изобретательностью Ландау.В тот вечер Ландау не пошел развлекаться. Он терпеливо сносил привычное заточение в номере московской гостиницы. Из окна он наблюдал, как долгие сумерки сгущаются в темноту и тусклые огни города с неохотой становятся ярче. В маленьком дорожном чайнике он заварил себе чай и съел два мармеладных батончика из жестянки. Он с благодарностью припоминал наиболее приятные свои победы. Грустно улыбался поражениям. Он собирался с силами, чтобы вытерпеть боль и одиночество, и призвал себе на помощь воспоминания тяжелого детства. Он проверил содержимое бумажника, «дипломата» и карманов и вынул все слишком личное, на вопросы о чем ему не хотелось бы отвечать через казенный пустой стол, – страстное письмо от подружки (полученное много лет назад, оно все еще действовало на него возбуждающе) и членскую карточку некоего клуба «Видео по почте». Он было решил «сжечь их, как в кино», но его остановил вид дымового детектора на потолке, хотя он мог поспорить на любую сумму, что тот не работает.Поэтому он нашел бумажный пакет, разорвал все в мелкие клочки, положил их внутрь и выбросил пакет из окна, проследив, как он смешался во дворе с остальным мусором. А потом лег на кровать и стал следить за шевелением мрака. Порой он испытывал прилив храбрости, а порой такой испуг, что впивался ногтями в ладони, лишь бы не поддаться ему. Раз он даже включил телевизор в надежде увидеть юных гимнасток, которые ему нравились. Но вместо этого перед ним предстал сам король, который в сотый раз объяснял своим ошалевшим детям, что старый порядок был платьем голого короля. И когда из бара «Националя» ему позвонил уже достаточно набравшийся Спайки Морган, Ландау, чтобы скрасить одиночество, трепался с ним, пока старина Спайки не уснул.Однако всего только раз, в миг наибольшего отчаяния, Ландау пришло в голову: а не заявиться ли в английское посольство, чтобы отправить тетради диппочтой? Но эта минутная слабость взбесила его. «Чтобы я обратился к этим засранцам? – спросил я себя с презрением. К тем, кто отправил моего отца обратно в Польшу? Да я не доверю им даже открытки с видом Эйфелевой башни, Гарри».И кроме того, это было бы совсем не то, о чем она его просила.Утром он оделся, как на собственную казнь, в лучший костюм, а в карман рубашки положил фотографию матери.Именно таким я и вижу Ники Ландау всякий раз, когда заглядываю в его досье и когда принимаю его два раза в год. А он пользуется этими встречами, чтобы заново пережить свой звездный час, прежде чем дать очередную подписку о неразглашении государственной тайны. Я вижу, как он упругой походкой выходит на московскую улицу с металлическим чемоданом в руке, не имея ни малейшего представления о его содержимом, но твердо решив тем не менее рискнуть ради этого своей отважной шкуркой.А каким он видит меня, если вообще думает обо мне, я и догадываться не хочу. Ханна, которую я любил, но предал, обязательно сказала бы, вспыхивая гневом: «Ты для него – еще один из этих англичан, у кого надежда на лице и безнадежность в сердце». Боюсь, она теперь говорит все, что приходит ей в голову. От ее былой терпимости не осталось и следа.* * * Глава 2 Весь Уайтхолл пришел к единому мнению – впредь ни одна операция так начинаться не должна. Главы осведомленных ведомств были вне себя от ярости. Они создали ужасно секретную комиссию, которая должна была выяснить, что именно пошло наперекосяк, выслушать свидетелей, не церемонясь, назвать имена виновных, заполнить пробелы, предотвратить повторение подобного, назначить меня председателем и поручить мне сделать доклад. К какому заключению пришла наша комиссия – если вообще пришла, – остается одной из самых сокровенных тайн, в основном для членов самой комиссии. Цель подобных комиссий, как все мы прекрасно знаем, – не жалеть слов, пока пыль не осядет, а после в эту пыль самим и обратиться. И наша комиссия, подобно Чеширскому коту из «Алисы в стране чудес», но только обескураженному, так и поступила, не оставив после себя ничего, кроме ужасно секретной нахмуренности, мало чего значащих документов да кое-каких секретных ведомостей в архивах министерства финансов.Все началось, выражаясь менее сдержанным языком Неда и его коллег из Русского Дома, с неимоверного бардака. В теплый воскресный вечер между 17.00 и 20.30 некий Николас П. Ландау, коммивояжер и солидный (несмотря на его польское происхождение) налогоплательщик, за которым не было замечено ничего предосудительного, попытался прорваться ни более ни менее, как в четыре министерства Уайтхолла, требуя безотлагательной встречи с офицером отделения британской разведки, как ему было угодно назвать нашу Службу, лишь для того, чтобы быть осмеянным, а потом и отшитым, причем в одном случае даже с применением физической силы. Впрочем, мы так и не смогли прийти к единому мнению по следующему вопросу: действительно ли два привратника у министерства обороны схватили Ландау за шиворот и брючный пояс и выволокли его за дверь (как утверждал Ландау) или же (как утверждали привратники) просто помогли ему выйти на улицу?Но почему, строго спросила наша комиссия, два привратника вынуждены были оказать такого рода помощь?Мистер Ландау не позволил нам взглянуть, что у него в «дипломате», сэр. Да, он предложил отдать нам «дипломат» на хранение, пока он будет ждать, но при условии, сэр, что ключ останется у него. А это противоречит инструкции. Да, он тряс «дипломатом» прямо перед нашим носом, похлопывал по нему, даже подбрасывал его – видимо, для того, чтобы показать нам, что внутри нет ничего такого, чего мы могли бы опасаться. Но и это не по инструкции. А когда мы попытались забрать вышеупомянутый «дипломат» почти без применения силы, этот джентльмен – как они с некоторым опозданием начали именовать Ландау в своих показаниях – оказал сопротивление, сэр, и громко выкрикивал что-то с иностранным акцентом, нарушая общественный порядок.– А что именно он кричал? – спросили мы, удрученные самой мыслью о том, что в воскресенье кто-то кричал в Уайтхолле.Сэр, он был очень взволнован, но, насколько мы его поняли, он кричал, что в «дипломате» у него находятся сверхсекретные документы, сэр. Ему доверил их в Москве какой-то русский, сэр.А этот полячишка просто буйный, сэр, могли бы они добавить. Да еще в воскресенье, сэр, в самый разгар крикетного сезона – мы как раз устроились в задней комнате посмотреть повторный матч Пакистана с Ботемом.Даже в министерстве иностранных дел, в этом леденящем очаге официального английского гостеприимства, куда с величайшей неохотой явился отчаявшийся Ландау, хватаясь за эту последнюю соломинку, даже там только ценой неистовых молений и искренних славянских слез он сумел проложить себе путь к утонченному уху достопочтенного Палмера Уэллоу, автора превосходной монографии о Листе.Возможно, и славянские слезы не помогли бы, если бы Ландау не прибег к новой тактике. На этот раз он раскрыл свой «дипломат» и положил его на барьер так, чтобы вахтер – хотя и молодой, но уже скептик – мог наклонить свою напомаженную голову к недавно установленному бронированному стеклу и, устремив на него безучастный взор, лично убедиться, что в «дипломате» не бомбы, а всего-навсего пачка старых грязных тетрадок и коричневый конверт.– Зайдите-в-понедельник-с-десяти-до-пяти, – сказал вахтер в замечательный новый динамик, будто объявил очередную остановку в поезде, идущем по Уэльсу, и снова откинулся назад, в темноту своей будки.Дверь была приоткрыта. Ландау взглянул на молодого человека, потом – мимо него, на величавый портик, возведенный лет сто назад, дабы внушать трепет своенравным раджам Британской Индии. В мгновение ока он подхватил свой «дипломат» и помчался с ним во весь опор, одолевая все препятствия, которые казались непреодолимыми и существовали специально для защиты от именно таких вторжений. «Ну прямо-таки как кенгуру, сэр». Через священный дворик, вверх по лестнице в огромный вестибюль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
А на следующей странице – стихи, старательно переписанные бог знает откуда:
Так прихотливо вьется след, Что в петлях этих смысла нет. И люди смотрят друг на друга: На юг ползла змея иль с юга?
Ландау вскочил и сердито шагнул к окну, которое выходило в унылый двор, заваленный неубранным мусором.«Сукин сын – вот что я подумал, Гарри. Жонглер словами. Длинноволосый, накачавшийся наркотиками, самовлюбленный гений, а она взяла и отдала ему себя целиком, как это делают все они».На ее счастье, в Москве нет телефонных книг, одни справочники, не то бы он позвонил и выложил ей все, что он об этом думает.Чтобы подхлестнуть свою злость, он взял вторую тетрадь, послюнявил палец и начал презрительно листать… и натолкнулся на чертежи. И тут на мгновение все словно провалилось куда-то, будто на середине фильма вдруг возник пустой белый экран. Он выругал себя за то, что позволил себе стать импульсивным славянином, вместо того чтобы оставаться хладнокровным англичанином. Потом он снова сел на кровать, но так осторожно, будто на ней лежал кто-то, кого он оскорбил преждевременным осуждением.Хотя Ландау презирал то, что часто сходит за литературу, его восхищение перед техникой не знало границ. Он был способен целый день смаковать страницу математических формул. И поэтому даже с первого взгляда он почувствовал (как почувствовал при первом взгляде на женщину по имени Катя), что перед ним – настоящее. Пусть и не вычерченные по линейке рейсфедером обычные чертежи, а всего лишь наброски, но они только выигрывали от этого. Нарисованные без чертежных инструментов человеком, который умел мыслить при помощи карандаша. Параболы, конусы, касательные. А между набросками – краткие обозначения, которыми пользуются архитекторы и инженеры, такие термины, например, как «точка прицеливания», и «захват», и «отклонение», и «тяготение», и «траектория». «Кое-что по-английски, Гарри, а кое-что по-русски».Впрочем, Гарри – не мое настоящее имя.И все-таки, когда он сравнил эти красиво начертанные слова во второй тетради с дремучими джунглями в первой, то, к своему удивлению, обнаружил несомненное сходство. У него возникло ощущение, что перед ним результат раздвоения личности – дневник, часть которого написал доктор Джекил, а часть – мистер Хайд Имеются в виду персонажи романа Р.Л.Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». (Здесь и далее примечания редактора.)
.Он заглянул в третью тетрадь, где записи были столь же упорядоченны и конкретны; как и вторая, она представляла собой нечто вроде математического журнала с датами, числами и формулами; часто повторялось слово «ошибка», нередко оно подчеркивалось или же выделялось восклицательным знаком. Внезапно Ландау замер, не в силах оторвать взгляд от того, что читал. Уютная неясность технического жаргона вдруг резко оборвалась. Так же, как беспорядочные философствования и наброски с лаконичными подписями. Слова рвались со страницы с недвусмысленной четкостью:«Американские стратеги могут спать спокойно. Их ночные кошмары не станут явью. Советский рыцарь умирает внутри своей брони. Он второстепенная сила, как и вы, англичане. Он способен начать войну, но не сможет ни продолжить ее, ни выиграть. Поверьте мне».Читать дальше Ландау не стал. Почтение, смешанное с сильным инстинктом самосохранения, подсказывало ему, что он и так уже слишком далеко забрался в заклятую гробницу фараона. Он сложил все три тетради вместе и стянул их резинкой. «Вот так, – подумал он. – С этой минуты я ни во что не суюсь, а просто выполняю обещанное. То есть отвезу эту рукопись в Англию, мою приемную родину, где ее немедленно получит мистер Бартоломью (он же Барли) Скотт Блейр…»Барли Блейр, изумленно подумал он, открывая гардероб и вытаскивая алюминиевый чемодан, в котором возил свои образцы. Ну-ну! Мы часто гадали, а не вскормили ли мы в своих рядах шпиона, и вот сейчас тайное стало явным.Ландау был теперь абсолютно хладнокровен, как он заверил меня. Англичанин вновь взял верх над поляком. «Если это по плечу Барли, то и я смогу, Гарри, так я сказал себе». Так он и мне сказал, когда на короткое время сделал меня своим исповедником. Почему-то я оказываю на людей такое действие. Они ощущают нереализованную часть моей личности и говорят с ней, словно она существует на самом деле.Положив чемодан на кровать, Ландау отпер замки и вынул два видеозвуковых пособия, которые советские чиновники приказали ему убрать со стенда. Одно – история двадцатого века в рисунках с устным комментарием, который они сочли антисоветским, а другое – справочник «Все о человеческом теле» с соответствующими фотографиями плюс кассета с гимнастическими упражнениями: после жадного созерцания гибкой молодой богини в трико чиновники заявили, что все это – порнография.Пособие по истории представляло собой роскошный подарочный альбом с большим количеством внутренних карманов для кассет, параллельных текстов, словарных карточек и конспектов. Освободив все карманы, Ландау по очереди примерил к ним тетради, но ни один не подошел по размерам. Тогда он решил из двух карманов сделать один. Вынул из несессера маникюрные ножницы и твердой рукой принялся за работу, высвобождая стальные скрепки, их разделяющие.«Барли Блейр, – снова подумал он, подцепляя скрепку концом ножниц, – и как это я раньше не догадался! Уж кого-кого можно было заподозрить, но только не тебя». Мистер Бартоломью Скотт Блейр, последний отпрыск «Аберкромби и Блейр», – шпион. Первая скрепка поддалась. Он аккуратно ее вытащил. Барли Блейр, про которого мы говорили, что он не сумеет уговорить богатую лошадь купить у него сена даже ради спасения жизни собственной мамаши в день ее рождения, – шпион. Он начал отгибать вторую скрепку. Кто мог похвастаться только тем, что два года назад на Белградской книжной ярмарке уложил под стол Спайки Моргана – пили одну водку, – а после так прекрасно играл на теноровом саксофоне вместе с оркестром, что аплодировали даже полицейские. Шпион. Шпион-джентльмен. Что ж, вам письмо от вашей дамы – если вспомнить детский стишок.Ландау взял тетради и попробовал вложить их в образовавшийся новый карман, но и он оказался мал. Придется пожертвовать третьим.Изображает из себя пьяницу, думал Ландау, все еще размышляя о Барли. Валяет дурака и одурачил нас. Проматывает остатки семейного капитала, все глубже топит старую фирму. О, да! Правда, всякий раз, когда ты прогорал, обязательно находился в Сити солидный банк, который вовремя тебя выручал, э? А то, как ты играешь в шахматы? Да одного этого хватило бы, чтобы открыть Ландау глаза, не будь он таким тупицей! Как может человек, который допился до чертиков, выигрывать в шахматы у всех неплохих игроков, Гарри, если он не опытный шпион?Три кармана слились в один, и тетрадки кое-как в нем уместились, а сверху сохранилась надпись: «Конспекты».«Конспекты», – мысленно объяснял Ландау молодому пытливому таможеннику в аэропорту Шереметьево. Конспекты, сынок, как тут и написано. Студенческие конспекты. Тут вот специальный карман для конспектов. А тетрадь, которую ты держишь, – подлинный конспект студента, проходящего курс. Вот почему она здесь, сынок, понимаешь? Это образец. А эти графики, они связаны с……с социально-экономическими проблемами, сынок. С демографическими сдвигами. С той демографической статистикой, которой вам, русским, всегда недостает, верно? А вот такое ты когда-нибудь видел? Называется «Все о человеческом теле».Что могло бы спасти Ландау, а могло бы и не спасти: все зависело от того, насколько въедливый попадется таможенник, а также от того, много ли им известно и с какой ноги они встали в то утро.Но от долгой ночи впереди и той минуты на рассвете, когда они ворвутся в номер с пистолетами и крикнут: «А ну, Ландау, давай сюда тетради!» – от этой счастливой минуты справочник – не защита. «Тетради? Какие тетради? А-а, эта связка хлама, которую мне всучила вчера вечером на ярмарке какая-то чокнутая русская красотка. Вы найдете их в мусорной корзинке, если только горничная, против обыкновения, ее не опорожнила».И на этот случай Ландау тоже все подготовил: вынув тетрадки (из кармана пособия по истории), он художественно уложил их в мусорную корзинку – как будто в бешенстве швырнул их туда; кстати, он так и хотел ими распорядиться, когда заглянул в первую. За компанию он бросил туда же оставшиеся проспекты и брошюры и два ненужных прощальных подарка, которые он получил: тоненькую книжку очередного русского поэта и блокнот с жестяным орнаментом на крышке. Чтобы придать картине завершенный вид, он кинул в корзинку дырявые носки, как поступают только богатые иностранцы, – вместо того чтобы бережливо их заштопать.И снова я волей-неволей восхитился, как позже восхитились мы все, природной изобретательностью Ландау.В тот вечер Ландау не пошел развлекаться. Он терпеливо сносил привычное заточение в номере московской гостиницы. Из окна он наблюдал, как долгие сумерки сгущаются в темноту и тусклые огни города с неохотой становятся ярче. В маленьком дорожном чайнике он заварил себе чай и съел два мармеладных батончика из жестянки. Он с благодарностью припоминал наиболее приятные свои победы. Грустно улыбался поражениям. Он собирался с силами, чтобы вытерпеть боль и одиночество, и призвал себе на помощь воспоминания тяжелого детства. Он проверил содержимое бумажника, «дипломата» и карманов и вынул все слишком личное, на вопросы о чем ему не хотелось бы отвечать через казенный пустой стол, – страстное письмо от подружки (полученное много лет назад, оно все еще действовало на него возбуждающе) и членскую карточку некоего клуба «Видео по почте». Он было решил «сжечь их, как в кино», но его остановил вид дымового детектора на потолке, хотя он мог поспорить на любую сумму, что тот не работает.Поэтому он нашел бумажный пакет, разорвал все в мелкие клочки, положил их внутрь и выбросил пакет из окна, проследив, как он смешался во дворе с остальным мусором. А потом лег на кровать и стал следить за шевелением мрака. Порой он испытывал прилив храбрости, а порой такой испуг, что впивался ногтями в ладони, лишь бы не поддаться ему. Раз он даже включил телевизор в надежде увидеть юных гимнасток, которые ему нравились. Но вместо этого перед ним предстал сам король, который в сотый раз объяснял своим ошалевшим детям, что старый порядок был платьем голого короля. И когда из бара «Националя» ему позвонил уже достаточно набравшийся Спайки Морган, Ландау, чтобы скрасить одиночество, трепался с ним, пока старина Спайки не уснул.Однако всего только раз, в миг наибольшего отчаяния, Ландау пришло в голову: а не заявиться ли в английское посольство, чтобы отправить тетради диппочтой? Но эта минутная слабость взбесила его. «Чтобы я обратился к этим засранцам? – спросил я себя с презрением. К тем, кто отправил моего отца обратно в Польшу? Да я не доверю им даже открытки с видом Эйфелевой башни, Гарри».И кроме того, это было бы совсем не то, о чем она его просила.Утром он оделся, как на собственную казнь, в лучший костюм, а в карман рубашки положил фотографию матери.Именно таким я и вижу Ники Ландау всякий раз, когда заглядываю в его досье и когда принимаю его два раза в год. А он пользуется этими встречами, чтобы заново пережить свой звездный час, прежде чем дать очередную подписку о неразглашении государственной тайны. Я вижу, как он упругой походкой выходит на московскую улицу с металлическим чемоданом в руке, не имея ни малейшего представления о его содержимом, но твердо решив тем не менее рискнуть ради этого своей отважной шкуркой.А каким он видит меня, если вообще думает обо мне, я и догадываться не хочу. Ханна, которую я любил, но предал, обязательно сказала бы, вспыхивая гневом: «Ты для него – еще один из этих англичан, у кого надежда на лице и безнадежность в сердце». Боюсь, она теперь говорит все, что приходит ей в голову. От ее былой терпимости не осталось и следа.* * * Глава 2 Весь Уайтхолл пришел к единому мнению – впредь ни одна операция так начинаться не должна. Главы осведомленных ведомств были вне себя от ярости. Они создали ужасно секретную комиссию, которая должна была выяснить, что именно пошло наперекосяк, выслушать свидетелей, не церемонясь, назвать имена виновных, заполнить пробелы, предотвратить повторение подобного, назначить меня председателем и поручить мне сделать доклад. К какому заключению пришла наша комиссия – если вообще пришла, – остается одной из самых сокровенных тайн, в основном для членов самой комиссии. Цель подобных комиссий, как все мы прекрасно знаем, – не жалеть слов, пока пыль не осядет, а после в эту пыль самим и обратиться. И наша комиссия, подобно Чеширскому коту из «Алисы в стране чудес», но только обескураженному, так и поступила, не оставив после себя ничего, кроме ужасно секретной нахмуренности, мало чего значащих документов да кое-каких секретных ведомостей в архивах министерства финансов.Все началось, выражаясь менее сдержанным языком Неда и его коллег из Русского Дома, с неимоверного бардака. В теплый воскресный вечер между 17.00 и 20.30 некий Николас П. Ландау, коммивояжер и солидный (несмотря на его польское происхождение) налогоплательщик, за которым не было замечено ничего предосудительного, попытался прорваться ни более ни менее, как в четыре министерства Уайтхолла, требуя безотлагательной встречи с офицером отделения британской разведки, как ему было угодно назвать нашу Службу, лишь для того, чтобы быть осмеянным, а потом и отшитым, причем в одном случае даже с применением физической силы. Впрочем, мы так и не смогли прийти к единому мнению по следующему вопросу: действительно ли два привратника у министерства обороны схватили Ландау за шиворот и брючный пояс и выволокли его за дверь (как утверждал Ландау) или же (как утверждали привратники) просто помогли ему выйти на улицу?Но почему, строго спросила наша комиссия, два привратника вынуждены были оказать такого рода помощь?Мистер Ландау не позволил нам взглянуть, что у него в «дипломате», сэр. Да, он предложил отдать нам «дипломат» на хранение, пока он будет ждать, но при условии, сэр, что ключ останется у него. А это противоречит инструкции. Да, он тряс «дипломатом» прямо перед нашим носом, похлопывал по нему, даже подбрасывал его – видимо, для того, чтобы показать нам, что внутри нет ничего такого, чего мы могли бы опасаться. Но и это не по инструкции. А когда мы попытались забрать вышеупомянутый «дипломат» почти без применения силы, этот джентльмен – как они с некоторым опозданием начали именовать Ландау в своих показаниях – оказал сопротивление, сэр, и громко выкрикивал что-то с иностранным акцентом, нарушая общественный порядок.– А что именно он кричал? – спросили мы, удрученные самой мыслью о том, что в воскресенье кто-то кричал в Уайтхолле.Сэр, он был очень взволнован, но, насколько мы его поняли, он кричал, что в «дипломате» у него находятся сверхсекретные документы, сэр. Ему доверил их в Москве какой-то русский, сэр.А этот полячишка просто буйный, сэр, могли бы они добавить. Да еще в воскресенье, сэр, в самый разгар крикетного сезона – мы как раз устроились в задней комнате посмотреть повторный матч Пакистана с Ботемом.Даже в министерстве иностранных дел, в этом леденящем очаге официального английского гостеприимства, куда с величайшей неохотой явился отчаявшийся Ландау, хватаясь за эту последнюю соломинку, даже там только ценой неистовых молений и искренних славянских слез он сумел проложить себе путь к утонченному уху достопочтенного Палмера Уэллоу, автора превосходной монографии о Листе.Возможно, и славянские слезы не помогли бы, если бы Ландау не прибег к новой тактике. На этот раз он раскрыл свой «дипломат» и положил его на барьер так, чтобы вахтер – хотя и молодой, но уже скептик – мог наклонить свою напомаженную голову к недавно установленному бронированному стеклу и, устремив на него безучастный взор, лично убедиться, что в «дипломате» не бомбы, а всего-навсего пачка старых грязных тетрадок и коричневый конверт.– Зайдите-в-понедельник-с-десяти-до-пяти, – сказал вахтер в замечательный новый динамик, будто объявил очередную остановку в поезде, идущем по Уэльсу, и снова откинулся назад, в темноту своей будки.Дверь была приоткрыта. Ландау взглянул на молодого человека, потом – мимо него, на величавый портик, возведенный лет сто назад, дабы внушать трепет своенравным раджам Британской Индии. В мгновение ока он подхватил свой «дипломат» и помчался с ним во весь опор, одолевая все препятствия, которые казались непреодолимыми и существовали специально для защиты от именно таких вторжений. «Ну прямо-таки как кенгуру, сэр». Через священный дворик, вверх по лестнице в огромный вестибюль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44