Он оглянулся, чтобы увидеть насыпь, где пал немец. Но она была уже заслонена шеренгой опрокинутых вагонеток. Он посмотрел на свой штык. Штык был в крови. Кровь успела заледенеть красными сосульками.
Денис заметил, что стало трудней бежать. Он понял, что бегут в гору. Он увидел невдалеке продолговатый холм и развалины на вершине. Он разом вспомнил объяснения политрука перед атакой. С холма стреляли. Видны были дырки немецких блиндажей, более светлые, чем окружающая их земля. Политрук объяснял, что развалины на холме надо взять.
Некрасов, бежавший по-прежнему впереди, вдруг нагнулся и снял каску с бойца, упавшего на землю. Потом он приблизился к Денису, снял с него ушанку и напялил каску, а ушанку сунул ему за пояс.
– Шапку-то не потеряй, – пробормотал он при этом. Холодный металл жег Денису голову. Он вынул платок и сунул его под каску. Концы платка он по-бабьи завязал под подбородком.
Как и другие, Денис спрыгнул вниз, в траншею. Она была много глубже нашей. И тут, между ее высокими, обитыми дранкой стенами, Денис увидел своего второго немца. Прямо перед собой. Немец кинулся на Дениса и ударом приклада вышиб у него из рук винтовку. Денис бросился на землю и в эту секунду услышал над собой выстрел. Немец перешагнул через Дениса и побежал дальше. Видимо, он посчитал Дениса убитым. Денис поднялся, взял винтовку и пошел в другую сторону по узкому земляному коридору. Коридор делал повороты и часто пересекался другими коридорами.
Из-за угла доносились крики и выстрелы, а здесь было тихо, безлюдно. Денис присел на корточки, снял очки и принялся протирать их: они были сильно залеплены грязью и мешали смотреть. Он протянул изнеможенные ноги и в первый раз за весь день сладостно распустил мускулы. Это продолжалось минуты две, не более, но никогда в жизни он не отдыхал так полно и хорошо, как сейчас, на этом окровавленном клочке земли под стоны и взрывы из-за угла.
Поймав себя на том, что он намеренно долго протирает очки, он резко поднялся и побежал за угол. Там все было кончено. Дымился взорванный блиндаж. Бойцы вылезали из траншеи. Вместе с другими вылез наружу и Денис.
Казалось, что немцы отошли. Внезапно сбоку ударили пулеметы. Несколько бойцов пали, остальные залегли. Стрелял дзот, дотоле не замеченный. Едва кто приподнимался, как снова начинало хлестать из дзота.
Так шло время в бездействии. Темнело. В январе день короткий. Первые звезды вышли на небо. А наши все лежали. И каждый понимал, что это было гибельно для общего продвижения на участке.
Вдруг лежащие увидели фигуру: одинокий боец, согнувшись, зигзагами бежал к дзоту. Ложился иногда, вставал, бежал, снова ложился, полз, снова бежал в рост. Узнали в нем этого новобранца Черторогова, его длинные ноги в фиолетовых обмотках, очки.
Жутко было смотреть, как он бежал навстречу пулям. Но он все бежал, прикрытый легкой непрошибимой броней своего счастья. В нескольких шагах от дзота он припал к земле и пополз. Потом вскочил, трижды метнул в амбразуру гранаты и рухнул.
Дзот замолчал. Все вскочили и побежали вперед.
Денис, изорванный пулями, лежал подле зажженного им дзота. Глаза его были закрыты, но он был жив и слышал топот и крики. Сильно болело в груди. «Я еще не умер», – подумал он. Он попытался крикнуть, позвать к себе. Но у пего не хватило сил, чтобы крикнуть, а только стало еще больней в груди. Ему хотелось открыть глаза, но он боялся, что от этого усилия он умрет. Все же, крепко напрягшись, он открыл глаза.
Он увидел небо. Три алмаза Ориона светились над ним. А, старые друзья пришли проведать его. Он приветственно махнул им ресницами. И звезды махнули ему ресницами. Слезы нежности потекли у Дениса по лицу, засыпанному осколками очков. Он видел на небе знакомые дорожки, закоулки. Ему казалось, что он отбил у немцев не землю, а небо, вот это низкое доброе небо своего детства. Гитлеровцы, мамаи окаянные, захватили его, а он их оттуда вышиб, из своего родного неба. А приятели-звезды, три блестящих молодца Ориона, спускались все ниже, перемигиваясь и шепча: «Да, это он, наш Дениска из лесу». Просто удивительно, до чего звезды могут стать большими, прямо как головы.
Да это и впрямь головы. Вот усатый Игнатий Некрасов, и Линейкин, и сонный Гаврила, и другие ребята. Убедившись, что это люди, а не звезды, Черторогов напряг все живое и сильное, что еще осталось в его теле, чтобы натянуть выражение невозмутимости на свое жалкое окровавленное лицо. От усилия он издал стон.
Товарищам показалось, что он просит их о чем-то. Они наперебой спрашивали:
– Тебе воды, Черторогов?
– Может, тебе лежать неловко? Может, повернуть тебя?
– Оставьте его, – сказал Игнатий Некрасов, – ему уж ничего не нужно.
Он утер глаза кулаком и сказал, усиливая голос, как бы желая пробиться сквозь бесчувственность Дениса:
– Черторогов, милый ты мой! Если ты меня слышишь, то знай, что мы все тут стоим возле тебя, весь третий взвод. И знай, что ты наш дорогой герой, и мы все гордимся тобой, что ты не пожалел своей молодой жизни для родины…
Денис шевельнулся. Все умолкли, и в тишине пронесся предсмертный шепот Дениса:
– А… что ж… тут особен…
Он не докончил, вытянулся и затих. Бойцы переглянулись и стащили с головы каски. А Линейкин сказал:
– Отчаянный парень. Что говорить, настоящий астроном! Жалко его. Ну да что ж, ни моря без воды, ни войны без крови.
Они положили Черторогова на шинель, шагая в ногу, понесли его к могиле.
Там я и видел его в последний раз. Это был девятый час пребывания Дениса на фронте.
Невдалеке под холмом радостно обнимались бойцы Волховского и Ленинградского фронтов, наконец соединившиеся. Осада была пробита. Я поехал вперед, не дождавшись погребения Черторогова…
А вот сейчас он сидит вместе со мной в машине и рассказывает обо всем этом своим ровным гудящим басом:
– Закваска у меня все же уральская. Как стали меня тащить в землю, так я застонал. Ну, стало быть, отставить могилу и – в медсанбат. Дырок на мне много, а в общем, все не смертельные. Заштопали меня в госпитале, и, в общем, я сделался такой же, как был, целый, гладкий. Только стал поразговорчивей. Должно быть, через эти дырки маленько выпарилась моя диковатость. Вернулся, стало быть, в строй. Ну, и вырос на работе, как видите. Бывал после этого во всяких переделках. Но никогда не забуду того дня, как шел к дзоту под пулями. Особое ощущение, знаете. К тому же был необстрелянный. Первый день все же…
– А вы понимали тогда, что совершаете подвиг?
– Умом-то я понимал, но мне было страшно, а я полагал в ту пору, что настоящему герою не должно быть страшно. Понимаете?
– А по вас не было видно, что вам страшно. У вас, помнится, был такой спокойный и даже небрежный вид.
– Гордость. Страх страха сильней, чем страх смерти. Уральская гордость. Эге, да мы скоро приедем!
Мы свернули в лес и поехали по деревянному настилу, так называемой лежневке. Машина прыгала на бревнах, Черторогов морщился. Видно, давала чувствовать себя недолеченная нога. Но он не жаловался и только один раз при сильном толчке прошипел сквозь зубы:
– Рвань дорога…
Я предложил поехать тише.
– Нет, нет, – запротестовал он, – я так спешу! Сегодня ко мне прибывает пополнение, почему я и ушился до времени из госпиталя. Наступаем вовсю, а новобранцев, знаете, надо по-особому вводить в бой. От этого многое зависит. По себе знаю. Так что, пожалуйста, давайте поскорей. Я вас за это шоколадом угощу. У меня из госпиталя…
Он полез в мешок и принялся опорожнять его. Я увидел имущество солдата и ученого: кинжал в ножнах из плексигласа, звездный каталог, портянки, две ручные гранаты типа «Ф-1», а попросту говоря – «лимонки», таблицу лунных затмений, зубную щетку, «Краткий курс истории ВК.П (б)» и томик Плутарха.
Дорога петляла. Деревья сближались все тесней. Сильно пахло нагретой хвоей. Наконец Черторогов крикнул:
– Стоп! Приехали. Товарищ водитель, машину сюда, под навес. А то он, гад, летает тут, высматривает.
Черторогов быстро шагал по тропинке, слегка хромая. Часовой, стоявший под деревом с винтовкой у ноги, приветствовал его, взяв на караул по-ефрейторски.
– Здорово, Кашкин! – сказал Черторогов. – Что, пополнение прибыло?
– Прибыло только что, товарищ лейтенант. Поздравляю с выздоровлением, товарищ лейтенант, – сказал часовой, улыбаясь, но не меняя своей бравой стойки, и во всем его существе было то неподражаемое соединение душевности и дисциплины, которым не устаешь любоваться в армии.
Мы углубились в лес. Звуки артиллерии были явственны. Где-то ворчали «катюши».
Послышался ноющий звук немецкого разведчика. Черторогов обеспокоенно поднял голову. Из-за леса показался «хейнкель-126». Мы увидели, как от разлапистого тела его отвалились бомбы, маленькие черные точки. Черторогов выругался.
– Щель справа за вами, товарищ лейтенант! – крикнул издали часовой.
Мы спустились в щель. Нас обдало пряной вонью сорных трав. Мы услышали разрывы фугасок и треск падающих деревьев. Двинувшийся воздух качнул нас. «Хейнкель» щупал лес.
Кто-то кашлянул над нами. Мы подняли головы. Наверху стоял боец, рослый юноша, прислонившись к коренастому спокойному дубу. Он откозырял нам, смотря сверху вниз. Быть может, от этого мне почудилась в его глазах тень насмешки. Свободный пояс, чрезмерно вылезавший подворотничок и общая нефронтовая развинченность выдавали в нем новобранца.
– Почему не укрываешься? Марш в щель! – сердито крикнул Черторогов.
Юноша не спеша спустился в щель.
– Как зовут? – резко спросил Черторогов.
– Диомид Пьянов, – хмуро сказал юноша.
– Из каких мест?
Ответа мы не услышали. Страшный и близкий грохот потряс лес. Толстый дуб, под которым только что стоял новобранец, треснул и переломился, как спичка.
– Видал? – строго сказал Черторогов. – Это, должно быть, твоя первая бомбежка?
Диомид Пьянов повернул свое немного побледневшее лицо и сухо сказал:
– А что ж тут особенного?
– Ого! – вскричал Черторогов и пристально вгляделся в новобранца.
Тот чуть пожал плечами.
– Скажите пожалуйста, какой герой, – пробормотал Черторогов, не спуская с юноши взгляда, в котором странно смешались гнев и нежность.
Я тоже посмотрел на новобранца, и по его могучим рукам, спокойно сложенным на просторной груди, по надменному хладнокровию скуластого лица, по угрюмому блеску отваги в узких глазах я тотчас узнал бессмертную и неукротимую породу уральских гордецов.
1 2
Денис заметил, что стало трудней бежать. Он понял, что бегут в гору. Он увидел невдалеке продолговатый холм и развалины на вершине. Он разом вспомнил объяснения политрука перед атакой. С холма стреляли. Видны были дырки немецких блиндажей, более светлые, чем окружающая их земля. Политрук объяснял, что развалины на холме надо взять.
Некрасов, бежавший по-прежнему впереди, вдруг нагнулся и снял каску с бойца, упавшего на землю. Потом он приблизился к Денису, снял с него ушанку и напялил каску, а ушанку сунул ему за пояс.
– Шапку-то не потеряй, – пробормотал он при этом. Холодный металл жег Денису голову. Он вынул платок и сунул его под каску. Концы платка он по-бабьи завязал под подбородком.
Как и другие, Денис спрыгнул вниз, в траншею. Она была много глубже нашей. И тут, между ее высокими, обитыми дранкой стенами, Денис увидел своего второго немца. Прямо перед собой. Немец кинулся на Дениса и ударом приклада вышиб у него из рук винтовку. Денис бросился на землю и в эту секунду услышал над собой выстрел. Немец перешагнул через Дениса и побежал дальше. Видимо, он посчитал Дениса убитым. Денис поднялся, взял винтовку и пошел в другую сторону по узкому земляному коридору. Коридор делал повороты и часто пересекался другими коридорами.
Из-за угла доносились крики и выстрелы, а здесь было тихо, безлюдно. Денис присел на корточки, снял очки и принялся протирать их: они были сильно залеплены грязью и мешали смотреть. Он протянул изнеможенные ноги и в первый раз за весь день сладостно распустил мускулы. Это продолжалось минуты две, не более, но никогда в жизни он не отдыхал так полно и хорошо, как сейчас, на этом окровавленном клочке земли под стоны и взрывы из-за угла.
Поймав себя на том, что он намеренно долго протирает очки, он резко поднялся и побежал за угол. Там все было кончено. Дымился взорванный блиндаж. Бойцы вылезали из траншеи. Вместе с другими вылез наружу и Денис.
Казалось, что немцы отошли. Внезапно сбоку ударили пулеметы. Несколько бойцов пали, остальные залегли. Стрелял дзот, дотоле не замеченный. Едва кто приподнимался, как снова начинало хлестать из дзота.
Так шло время в бездействии. Темнело. В январе день короткий. Первые звезды вышли на небо. А наши все лежали. И каждый понимал, что это было гибельно для общего продвижения на участке.
Вдруг лежащие увидели фигуру: одинокий боец, согнувшись, зигзагами бежал к дзоту. Ложился иногда, вставал, бежал, снова ложился, полз, снова бежал в рост. Узнали в нем этого новобранца Черторогова, его длинные ноги в фиолетовых обмотках, очки.
Жутко было смотреть, как он бежал навстречу пулям. Но он все бежал, прикрытый легкой непрошибимой броней своего счастья. В нескольких шагах от дзота он припал к земле и пополз. Потом вскочил, трижды метнул в амбразуру гранаты и рухнул.
Дзот замолчал. Все вскочили и побежали вперед.
Денис, изорванный пулями, лежал подле зажженного им дзота. Глаза его были закрыты, но он был жив и слышал топот и крики. Сильно болело в груди. «Я еще не умер», – подумал он. Он попытался крикнуть, позвать к себе. Но у пего не хватило сил, чтобы крикнуть, а только стало еще больней в груди. Ему хотелось открыть глаза, но он боялся, что от этого усилия он умрет. Все же, крепко напрягшись, он открыл глаза.
Он увидел небо. Три алмаза Ориона светились над ним. А, старые друзья пришли проведать его. Он приветственно махнул им ресницами. И звезды махнули ему ресницами. Слезы нежности потекли у Дениса по лицу, засыпанному осколками очков. Он видел на небе знакомые дорожки, закоулки. Ему казалось, что он отбил у немцев не землю, а небо, вот это низкое доброе небо своего детства. Гитлеровцы, мамаи окаянные, захватили его, а он их оттуда вышиб, из своего родного неба. А приятели-звезды, три блестящих молодца Ориона, спускались все ниже, перемигиваясь и шепча: «Да, это он, наш Дениска из лесу». Просто удивительно, до чего звезды могут стать большими, прямо как головы.
Да это и впрямь головы. Вот усатый Игнатий Некрасов, и Линейкин, и сонный Гаврила, и другие ребята. Убедившись, что это люди, а не звезды, Черторогов напряг все живое и сильное, что еще осталось в его теле, чтобы натянуть выражение невозмутимости на свое жалкое окровавленное лицо. От усилия он издал стон.
Товарищам показалось, что он просит их о чем-то. Они наперебой спрашивали:
– Тебе воды, Черторогов?
– Может, тебе лежать неловко? Может, повернуть тебя?
– Оставьте его, – сказал Игнатий Некрасов, – ему уж ничего не нужно.
Он утер глаза кулаком и сказал, усиливая голос, как бы желая пробиться сквозь бесчувственность Дениса:
– Черторогов, милый ты мой! Если ты меня слышишь, то знай, что мы все тут стоим возле тебя, весь третий взвод. И знай, что ты наш дорогой герой, и мы все гордимся тобой, что ты не пожалел своей молодой жизни для родины…
Денис шевельнулся. Все умолкли, и в тишине пронесся предсмертный шепот Дениса:
– А… что ж… тут особен…
Он не докончил, вытянулся и затих. Бойцы переглянулись и стащили с головы каски. А Линейкин сказал:
– Отчаянный парень. Что говорить, настоящий астроном! Жалко его. Ну да что ж, ни моря без воды, ни войны без крови.
Они положили Черторогова на шинель, шагая в ногу, понесли его к могиле.
Там я и видел его в последний раз. Это был девятый час пребывания Дениса на фронте.
Невдалеке под холмом радостно обнимались бойцы Волховского и Ленинградского фронтов, наконец соединившиеся. Осада была пробита. Я поехал вперед, не дождавшись погребения Черторогова…
А вот сейчас он сидит вместе со мной в машине и рассказывает обо всем этом своим ровным гудящим басом:
– Закваска у меня все же уральская. Как стали меня тащить в землю, так я застонал. Ну, стало быть, отставить могилу и – в медсанбат. Дырок на мне много, а в общем, все не смертельные. Заштопали меня в госпитале, и, в общем, я сделался такой же, как был, целый, гладкий. Только стал поразговорчивей. Должно быть, через эти дырки маленько выпарилась моя диковатость. Вернулся, стало быть, в строй. Ну, и вырос на работе, как видите. Бывал после этого во всяких переделках. Но никогда не забуду того дня, как шел к дзоту под пулями. Особое ощущение, знаете. К тому же был необстрелянный. Первый день все же…
– А вы понимали тогда, что совершаете подвиг?
– Умом-то я понимал, но мне было страшно, а я полагал в ту пору, что настоящему герою не должно быть страшно. Понимаете?
– А по вас не было видно, что вам страшно. У вас, помнится, был такой спокойный и даже небрежный вид.
– Гордость. Страх страха сильней, чем страх смерти. Уральская гордость. Эге, да мы скоро приедем!
Мы свернули в лес и поехали по деревянному настилу, так называемой лежневке. Машина прыгала на бревнах, Черторогов морщился. Видно, давала чувствовать себя недолеченная нога. Но он не жаловался и только один раз при сильном толчке прошипел сквозь зубы:
– Рвань дорога…
Я предложил поехать тише.
– Нет, нет, – запротестовал он, – я так спешу! Сегодня ко мне прибывает пополнение, почему я и ушился до времени из госпиталя. Наступаем вовсю, а новобранцев, знаете, надо по-особому вводить в бой. От этого многое зависит. По себе знаю. Так что, пожалуйста, давайте поскорей. Я вас за это шоколадом угощу. У меня из госпиталя…
Он полез в мешок и принялся опорожнять его. Я увидел имущество солдата и ученого: кинжал в ножнах из плексигласа, звездный каталог, портянки, две ручные гранаты типа «Ф-1», а попросту говоря – «лимонки», таблицу лунных затмений, зубную щетку, «Краткий курс истории ВК.П (б)» и томик Плутарха.
Дорога петляла. Деревья сближались все тесней. Сильно пахло нагретой хвоей. Наконец Черторогов крикнул:
– Стоп! Приехали. Товарищ водитель, машину сюда, под навес. А то он, гад, летает тут, высматривает.
Черторогов быстро шагал по тропинке, слегка хромая. Часовой, стоявший под деревом с винтовкой у ноги, приветствовал его, взяв на караул по-ефрейторски.
– Здорово, Кашкин! – сказал Черторогов. – Что, пополнение прибыло?
– Прибыло только что, товарищ лейтенант. Поздравляю с выздоровлением, товарищ лейтенант, – сказал часовой, улыбаясь, но не меняя своей бравой стойки, и во всем его существе было то неподражаемое соединение душевности и дисциплины, которым не устаешь любоваться в армии.
Мы углубились в лес. Звуки артиллерии были явственны. Где-то ворчали «катюши».
Послышался ноющий звук немецкого разведчика. Черторогов обеспокоенно поднял голову. Из-за леса показался «хейнкель-126». Мы увидели, как от разлапистого тела его отвалились бомбы, маленькие черные точки. Черторогов выругался.
– Щель справа за вами, товарищ лейтенант! – крикнул издали часовой.
Мы спустились в щель. Нас обдало пряной вонью сорных трав. Мы услышали разрывы фугасок и треск падающих деревьев. Двинувшийся воздух качнул нас. «Хейнкель» щупал лес.
Кто-то кашлянул над нами. Мы подняли головы. Наверху стоял боец, рослый юноша, прислонившись к коренастому спокойному дубу. Он откозырял нам, смотря сверху вниз. Быть может, от этого мне почудилась в его глазах тень насмешки. Свободный пояс, чрезмерно вылезавший подворотничок и общая нефронтовая развинченность выдавали в нем новобранца.
– Почему не укрываешься? Марш в щель! – сердито крикнул Черторогов.
Юноша не спеша спустился в щель.
– Как зовут? – резко спросил Черторогов.
– Диомид Пьянов, – хмуро сказал юноша.
– Из каких мест?
Ответа мы не услышали. Страшный и близкий грохот потряс лес. Толстый дуб, под которым только что стоял новобранец, треснул и переломился, как спичка.
– Видал? – строго сказал Черторогов. – Это, должно быть, твоя первая бомбежка?
Диомид Пьянов повернул свое немного побледневшее лицо и сухо сказал:
– А что ж тут особенного?
– Ого! – вскричал Черторогов и пристально вгляделся в новобранца.
Тот чуть пожал плечами.
– Скажите пожалуйста, какой герой, – пробормотал Черторогов, не спуская с юноши взгляда, в котором странно смешались гнев и нежность.
Я тоже посмотрел на новобранца, и по его могучим рукам, спокойно сложенным на просторной груди, по надменному хладнокровию скуластого лица, по угрюмому блеску отваги в узких глазах я тотчас узнал бессмертную и неукротимую породу уральских гордецов.
1 2