А, может, и не снял,
черт его знает, только он насупился и произнес кому-то внизу: - Хватит! Он
все понял, - и тут же с треском исчез.
- Что вы хотите от меня? - выдохнул профессор.
- Я уже объяснил вам в довольно доступной форме, - сказал дельфин с
трезубцем.
- Ну, хорошо! Так, господа!
- К черту "господ", - рявкнул бассейн.
- Друзья!
- Долой дружбу ходящих по суше!
- Но как же к вам обращаться? - Профессор растерялся окончательно.
- Это уж слишком, парни, - произнес в защиту чей-то голос, по тембру,
его проводника. Все стихло.
Профессор даже с некоторой нежностью благодарно взглянул на дельфина
(недаром я его любил, когда он был животным). Но, стой! Как же он шел по
коридору, как он сидел у меня. Он же не должен мочь, не может, должен...
Профессор глянул вниз и упал... У дельфина не было ног, но у него что-то
было и на этом "чем-то" были надеты его, профессора, ботинки.
Нас загоняют спать, гасят свет везде, а в темноте находиться страшно.
Вот и идешь, и спишь. Как все-таки прекрасно, что есть коридоры - по ним
гуляют, и туалеты - в них, нет-нет, в них курят. Только там душно, но там
все время эти психи, эти проклятые психи раскрывают окна и сквозят. Я буду
жаловаться завтра. Сейчас же напишу Косыгину... эх! Погасили свет, как же
можно! Как же вам не стыдно. Ну, дайте только выздороветь. Покойной ночи.
Жгу спички и пишу. Так делал Джордано Бруно. Он и сгорел поэтому так
быстро. А я не могу, я пойду и буду спать, чтобы выжить, а уж тогда...
Я не могу спать. Нельзя спать, когда кругом в мире столько несчастья
и храпят. Боже! Как они храпят! Они! Они! Хором и в унисон, на голоса и в
терцию, и в кварту, и в черта в ступе. Они храпят, а я сижу в туалете,
хоть здесь и сквозняки. Они храпят, потому что безумны. Все безумные
храпят и хрипят, и другие звуки, словно вымаливают что-то у бога или у
главврача, а сказать ничего не могут, потому что нельзя. В десять - отбой,
и не положено разговаривать. Кем не положено? Неизвестно. Такой закон и
персонал на страже. Как заговорил, так вон из Москвы, сюда я больше не
ездок. А кому охота после отбою - вон из Москвы. Это в такую-то слякоть, в
больничной одежде. Вот и не разговаривают, и храпят, мол, господи, защити
и спаси нас, грешных, и ты, главврач, сохрани душу нашу в целости. Душа -
жилище бога, вместилище, а какое это к черту жилье, если оно все провоняло
безумием и лекарствами и еще тем, что лекарствами выгоняют.
Доктор, я не могу спать, а ведь вы приказали, вы и лекарства мне,
конечно, эти самые, чтобы я спал, а от них импотенция. Да-да, не убеждайте
меня, мне сказал алкоголик, а он-то знает, и сам, в конце-концов, читал в
медицинском справочнике. Доктор, отпустите меня с богом! Что я вам сделал
такого хорошего, что вам жаль со мной расстаться? Я и петь-то не умею, без
слуха, я и исколот-то весь иглами и сомнениями.
Отойдите, молю как о последней милости. Нельзя мне остаться
импотентом, меня теща выгонит и жена забьет до смерти. А? Ну, ладно!
Последний раз, самый последний. Опять вы не в руку! Это в конце-концов
свинство. А сестры они милосердия, а не свинства!
О! Боги! Боги! Зачем вы живете на Олимпе, черт вас подери, в прямом
смысле этого слова.
Говорят, в большом театре был случай. Две статистки или кассирши,
этого никто не помнит, влюбились в дирижера Фаера или Файдильмера (это не
важно, важно, что он - еврей и не стоит этого), обвязались будто бы
красными масками и упали вниз, причем в самом конце спектакля, чтобы не
нарушать действия - искусство они тоже любили. Скандал был страшный, но
публика аплодировала. Эффект, елки-палки. А публике что? Хлеба и зрелищ.
Хлеба в буфете в виде пирожных, а зрелище - вот оно, достойное подражания.
Кровавое. Заедайте его, граждане, пирожными, заедайте.
И подражатели живо нашлись. В некоем городе Омске через час после
дохождения туда слуха о происшествии в Большом, две телефонистки тут же
влюбились в начальника телефонного узла и сверглись вниз с телефонного
провода. Обе убились насмерть, но одна выжила благодаря медикам, и из
клинической смерти своей сказала, что о содеянном не жалеет, и ежели ей
оставят жизнь, то будут рецидивы. Женщины?! Одно слово - бабы! Курица не
птица, баба не человек. Баба это зло, от ней все несчастья наши и даже
наших отцов и матерей.
Почему вы никогда не отвечаете мне? Что я не человек, что ли!
Молчите! Ну молчите, молчите. Многие молчали, но ради подвига, так
сказать, за идею! Слышали, Камо, например, или масса партизан, а вы из
хамства прирожденного, и не из чистого, а из грязного хамства. Хам на хаме
в вас! Загордились? Ничего, и вас повесит кто-нибудь на могильной плите в
виде фотографии.
Отстать? Что, заговорил. Вы, мол, идете по лестнице вверх, к
выздоровлению, то есть. А наш удел - катиться дальше вниз. Шиш вам. Внизу
первое отделение, а там буйные, нам туда не надо. Но нам и наверх не надо
- там пятое отделение, женское, тоже буйное. Хотите вверх? Пожалуйста!
Только не рекомендую, оттуда никто не возвращался живым. Ах, отойти?
Пожалуйста!
Какие вы все-таки замечательные люди - заики. Тихие, отзывчивые,
никуда не спешат, а главное, чем они хуже нас, в самом деле? Ничем! Гитлер
вон вовсе не заикался, не говоря уже о Муссолини. А что из этого вышло?
Ничего! Вышло то есть кое-что грустное, но именно потому, что не были они
заиками. А будь они заиками - не произнесли бы ни одной речи во вред
международному народу..
Наши заики. Это некоторые отшельники, что ли. В хорошем, то есть,
смысле. А заикание - не порок, большое свинство. Их и лечат-то как-то
красиво... Без уколов этих, от которых бывает импотенция. Бывает, бывает.
Вот! Лечат-то их как? Выводят на улицу, строят в стройные ряды и
заставляют подходить к прохожим и спрашивать, например, вежливо: "Вы не
женаты ли?" или "Где остановка трамвая 12379?", а такого трамвая и нет
вовсе. Но это не важно, важно спросить в течение более короткого времени,
чем все остальные. У них и секундомеры щелкают, и отметки им ставят. А в
магазине спросить: "Сколько стоит колбаса?" или "А вы мне неправильно дали
сдачи!" Это, может, и неправда, но не это главное, главное спросить
покороче. Их не очень мучают, считают в минутах и оценивают по 100-бальной
системе.
- Вы, - говорят, - батенька, получили 68, а вы, - говорят, -
Митенька...
Тут они должны сказать "спасибо" и разойтись обратно в больницу. Все
получили по 100, потому что вопрос был хороший: "У вас водка есть? "
Нянечки играют в "дураки", именно - в "дураки", а не в "дурака". Как
это психи? Потому, что у нянечек входит в это понятие и немецкий дурак, и
английский, и, конечно, русский настоящий дурак, и, конечно, все эти психи
- дураки. Нянечки - прекрасные женщины. Они не бабы, они - женщины. Одна
мне сегодня сказала: "Красавчик ты наш!" Да! Я об этом уже говорил. Какой
я красавчик, у меня гены и хромосомы изуродованы ЛСД (это я прочел в
"Огоньке"). Это про них на Западе, а у меня все оттуда, с Запада - все
польские евреи. Но этого никто не знает. Все думают, что я негр. Почему,
интересно? Ведь я не черный. Наверное, из-за кудрявых волос на груди.
Конечно же, из-за волос, как я раньше не догадывался. Как все-таки приятно
делать открытия. Да! Совсем забросил я теорию нелинейных уравнений в
искривленном пространстве. Надо будет вспомнить, а сейчас для тренировки:
Ха-ха-ха-ха!
Эти идиоты играют в домино. Глупо, выигрывает тот, у кого меньше
очков. Это уж совсем чушь. А если так, так сбрасывай с себя и все. А они
думают, дураки. Психи - одно слово. Думают и стучат, стучат. Зачем
стучать? Не стучите! Слышите! Слышите! Стукачи!!! Предатели! Продажные
твари! Только не бейте меня. Нельзя бить, я еще ничего не сделал!

Старый барабанщик, старый барабанщик,
Старый барабанщик крепко спал.
Новый... Новый... Новый...
Настучал.
Тот проснулся, перевернулся
и три года потерял.
А новый барабанщик, новый барабанщик
Барабан его забрал.

Это просто так. Я вообще не поэт, я... Кто я? Зачем я? Жизнь, какая
же ты все-таки сволочь!
Поговорим теперь о пресловутом, недостающем звене. Люди! Чего вам не
достает, кого недостает вам, люди. Вам недостает питекантропов? Вы пишете
громадные исследования и теряетесь в догадках. А между тем ответ - вот он.
Слушайте же и успокойтесь, и раз и навсегда забудьте о звене.
Жили-были питекантропы, родами или гуртами, попарно ли, моногамно ли,
только были у них свои любви и печали, и делили они их между собой
поровну, будьте уверены. И однажды взглянули они вокруг себя, тьма кругом
тьмущая, только что кончилась мезозойская эра и не начинается еще
третичный период, и никакого просвета впереди. Эдакое междувластие. Встали
они на две конечности и воскликнули: "У-а"! Большего они еще, к сожалению,
не могли и все. Воскликнули они свое горькое "у-а" и ушли в горы. Тактика
известная - Мао-Цзедун уходил в горы, и Кастро, но те вернулись, а
питекантропы - нет. Летом были скачки и культурные революции, сафари и
охота с Раулем в Беловежской пуще на привязанных зубров и привязанных же
фазанов, а у питекантропов не было этого, как не было дружбы народов и
великого китайского противостояния. Питекантропы ушли в горы и осели там
плотно, настолько плотно, что сами этими горами стали и спрессовались с
ними. Потом народились новые обезьяны и новые питекантропы, послушные зову
предков, сказали свое "у-а" и ушли в горы, и спрессовались, потом новые и
так далее. Так что дальше питекантропов история человечества не пошла. Все
осталось так же, только горы, скорее всего Гималаи, свидетельствуют об
этом и растут на глазах, потому что на них спрессовались питекантропы.
А мы? Откуда мы? А мы - марсиане, конечно, и нечего строить робкие
гипотезы и исподтишка подъелдыкивать Дарвина. Дурак он, Дарвин. Но он не
виноват в том. Тогда был капитализм.
Так зачем, вам, люди, это недостающее звено. Бросьте доставать
недоставаемое, а доставайте лучше звезды для своих любимых и сыр
голландский. Говорят, его нет, - мы этого не знаем. Есть или нет. Вот в
чем вопрос!
Сегодня произошел возмутительный случай, который потряс меня с
фундамента до основания, подобно Ашхабадскому землетрясению в 48 году и
Ташкентскому в 66-67 году. Один выздоравливающий больной написал главному
врачу заявление. Вот его текст. Привожу дословно и построчно:

"Я, нижеподписавшийся, Соловейчик Самуил Яковлевич, армянин по
национальности, а если хотите, и не армянин, возраста - 43 лет, 10 из
которых я отдал вам, уважаемый друг, торжественно и в присутствии понятых
заявляю, что:
1) Давление мое колеблется всегда в одних и тех же пределах - 1230...
1240 кв. км в сек;
2) пульс мой - 3... 3,5 "персек" в час;
3) РОЭ - 12 мегагерц в раунд;
4) моча всегда фиолетовая;
5) претензий нет.
В связи со всем написанным, считаю себя, наконец, здоровым и
абсолютно, слышите, абсолютно нормальным. Прошу отпустить меня на поруки
моих домочадцев, выписанных вами вчера из этой же больницы, (вы ведь ни
разу не давали нам увидеться), и горячо любимых мною, надеюсь, взаимно.
Хватит, наиздевались, проклятые!
С любовью и уважением к вам И. Солов."

Если бы вы знали, что началось, когда это заявление стало достоянием
"общественности". Алкоголики бросили домино, эту отвратительную игру. Один
даже съел шестерочный дупель, так что пришлось делать из картона. (Хоть бы
он их все съел: и дупли и нет, - тогда бы не было этого стука). И, бросив
все, они начали хохотать над унитазами (в коридорах и палатах шуметь не
дают), и те унитазы, в свою очередь, узнав в чем дело, тоже вскоре начали
взвизгивать и бить себя по ляжкам, оставив обед, ложками. Началось нечто.
Ну, конечно же, понятно: Не "кв._км", а просто "километров", и что
"парсек" пишется через "а", но нельзя же из-за двух-трех неточностей в
орфографии так надсмехаться над человеком. Это же человек, а не
какой-нибудь деятель профсоюза в США, который обуржуазился до
неузнаваемости. Все мы знаем его как тихого, ненавязчивого больного. Он
никогда ни о чем не просил, его не было слышно, он был немой, и даже сам
себе ставил клизму. И такого человека накануне выздоровления так обхаять.
Я сам помогал ему писать записку. Я даже сам написал, потому что
Соловейчик давно лежит парализованный. А я горжусь этой своей скромной
помощью умирающему уже человеку. Конечно же, он умрет - "Солов.", после
всего этого. Быдло, кодло, падло - вот он кто. Утопающий схватился за
соломинку, а ему подсунули отполированный баобаб. А главврач? Что
главврач. Он пожал плечами, подловил крик моей, то есть его, Соловейчика,
души и ушел в первое отделение для буйных, будто там ему ничего не
преподнесут. Я был там, там ему будет рецепт.
Зачем, зачем я жил до сих пор? Чтобы убедиться в черствости и
духовной ядовитости обслуживающего персонала моей родной психиатрической
лечебницы? Завтра я повешусь, если оно будет - это "завтра". Да! И все! И
все тогда! Тогда уже, конечно, все.

Она парила по перилам,
Она мудрила и лупила,
Она грешила и сулила,
Она - Далила, но убила
Она Самсона -
Был он сонный.

Далила - это несправедливость, а Самсон - это я. Деревья умирают во
сне. Трудно во сне, но я не боюсь трудностей. Что же будет с Россией?
Что?! Кто мне ответит? Никто!
Вот моя последняя записка:
"Я много работал! Прошу не будить! Никогда. Засыпаю насовсем. Люди, я
любил вас! Будьте снисходительны!"
А вот мое завещание. Я не терплю завещаний, они все фальшивые,
особенно политические, за некоторым исключением, конечно.
Но вот оно:
"Да здравствует международная солидарность сумасшедших, единственно
возможная из солидарностей! Да здравствует все, что касается всего, что
волнует и утешает! Все."
Сна нет. Его еще не будет долго. Впрочем, это ведь тоже конец - жизнь
без сна! А?! Нет? Вы представляете себе эту жизнь! Все не спят, все только
буйствуют или думают. Гениально!
У Кальдерона "жизнь - есть сон". Там про то, как принца разбудили, а
ему так все показалось мерзко, что он решил - это сон, а жизнь - то была
во сне. Потому, что не может быть жизнь цепью гнусностей и лжи. Вот он и
придумал для себя подобную формулу. Соглашатель. Жизнь, дескать, есть сон,
а сон - это жизнь, то есть тот сон, который настоящий сон, а не тот,
который он посчитал сном. Тьфу ты! Дьявольщина какая!
У меня же все просто: Жизнь без сна. Никто не спит и никто не
работает. Все лежат в психиатрической. Гениально. И всем делают уколы, от
которых развивается информация, то есть импотенция, конечно. И все -
импотенты. Нет! Так нельзя уж перегибать палку! Жизнь без сна - это вот к
чему ведет! По моему, слишком! А почему, собственно? На чем мы
остановились? Планета вымерла. Место свободно - прилетай и заселяй. А с
наших клиник предварительно сорвать надписи и они станут похожи на школы.
Они, собственно, и есть школы, только их переоборудовали. Бедные дети! Мы
обокрали вас! Сколько бы вы выучили здесь уроков по арифметике, а тут...
Конечно, вы должны нас ненавидеть. От нас ведь никакой ощутимой пользы -
лежим, ходим и нет нас для жизни. Нет! Прах мы, а школу отняли. Так-так!
Вот те прилетят, смотрят: Школы, и нет никаких там клиник для
душевнобольных. Ну и хорошо. И начнут жить припеваючи, потому что, раз нет
клиник, значит не будет и душевнобольных. Ибо все начинается со здания.
Построили здание - надо же его кем-то заселить - глядь, человек идет, на
ходу читает, хвать его, и в смирительную - не читай на ходу, читай тайно.
На ходу нельзя! Такой закон! Нарушил - пожалте, тюрьма, и надзиратели в
белых халатах. Чисто, светло, а решетки на окнах - ничего, они ведь и в
тюрьмах. Но ведь ты в тюрьму не хочешь! В настоящую?! Не хочешь! А почему
- не хочу! А? Потому что здание хуже, не нравится здание. А тут на школу
похоже, все-таки ближе к науке. Вот прилетят они и этого ничего не будет.
Нет! Жизнь без сна - основной закон построения нового общества без
безумия, но его - основной - еще не приняли. Примут, как миленькие,
слишком много средств уходит... в космос. Вот что. Люблю короткие рассказы
и слова.
Один пришел к другому и ударил его наотмашь, и по лицу, и ушел. И тот
даже не спросил за что. Наверно, было за что! И другой не объяснил, потому
что, действительно, было за что. И он - дал. Такой закон у людей: чуть что
- в рыло, но никогда за дело. И еще слова: миф, блеф, треф, до, ре, ми,
фа. Коротко и ясно. И никаких. Какая гармония, симметрия, инерция.
1 2 3