Теперь - к нам, в редакцию:
- Что делать?
Вечный русский вопрос. Вечный русский юноша.
- Мне обязательно кто-нибудь даст винтовку, - сказал, прощаясь. - Мой ум протестует - не могу убивать. Но они не простят.
- Кто они?
- Еще не знаю...
Сегодня разговаривал с убийцей. Красивая молодая женщина. Убила мужа... топором. Были моменты, когда я смотрел на нее, слушал, и она мне нравилась. Я ловил себя на мысли, что она мне нравится. Проникался ее словами, чувствами, я как бы с ней проживал ее жизнь. И не находил в себе ни отвращения, ни негодования.
По дороге в редакцию думал о том, что у нас грань между преступным миром и нормальным миром размыта.
Что-то главное ускользнуло из моих мыслей. Надо сразу записывать, не откладывать...
Приказ Сталина в 42-м году предписывал солдатам в случае угрозы плена самоубийство.
Подвиг Гастелло, Александра Матросова? Сгореть вместе с самолетом, превратившись в горящую бомбу, и, упав на мишень, закрыть своим телом чужой дот... Что это, если не самоубийство?
Я только и слышу со всех сторон: жизнь - борьба. Сильный побеждает слабого. Естественный закон. Слабые никому не нужны.
Это - фашизм... Это - свастика...
Кто-то сказал о нашем народе - народ-большевик.
Вчера опять в нашей газете заметка о том, как подожгли усадьбу арендатора... Люди успели спастись... Сгорели животные...
- Мы ничего не имели, но мы были счастливы, - уверена моя мама.
Почему для счастья нам нужен винегрет и вши? А если искра или хотя бы сахар без талонов? Тогда - что?
Раньше о смысле жизни говорили больше когда нельзя было. Теперь не говорят,
- Надо искать положительных героев, - сказал на планерке редактор. Хватит плевать в прошлое...
Герой?! Он готов себя отдать во имя идеи. Если он готов отдать себя, свою жизнь, то что он способен с другим человеком сотворить?
Вчера опять с В.Н. пили водку. Он вернулся из Америки.
- Все ничего, - говорил. - Но когда я попал в детский магазин игрушек, мне стало плохо. Поют, играют, сверкают... Я понял, откуда я приехал.
Напились.
Уехал бы далеко-далеко, где нет ни белых, ни красных, ни красно-коричневых...
А не прав ли Ницше, уверенный, что "вера" была во все времена, как у Лютера, только мантией, предлогом, завесой, за которой инстинкты разыгрывали свою игру?
Странно трогать вещи и думать, что они будут, а тебя не будет. Это письменный стол, даже пластмассовая авторучка...
Хочу поехать в свою деревню. Это трудно поддается объяснению... Ты был мальчик, а она - девочка... Ты дергал ее за косичку. Проходит много лет, и тебе так хочется видеть эту девочку.
А у нее пятеро детей и муж - пьяница.
Из разговоров с В.Н. С человеком, у которого сотни миллионов в кармане.
Соседи пишут на него анонимки в милицию и кэгэбэ (а это наверняка уже по привычке): откуда, мол, у него эти миллионы? У нас нет, а у него есть, мы же вот только-только все были равны.
Коммунизм не построили, но коммунистическое сознание воспитали...
Не будет у нас дела! Не дадут! И В.Н. это чувствует...
Утопия... Нельзя ее превращать в жизнь. Но мы все равно любим и будем любить не эту реальную жизнь, а ту... Жизнь, которая впереди...
Умер друг. Что осталось? Дети и жена, перессорившиеся из-за дачи и новеньких "Жигулей"?
Осталась тень...
В. Маяковский: "Единица - вздор, единица - ноль". Я его боюсь. Я вынес его книги из своего кабинета...
Певец насилия. Я способен это сказать... Я, который вырос на Маяковском... Он был мой любимый поэт...
Кусочками сдираю с себя старую кожу... Пытка...
Никакого желания идти на улицу, делать что-то. Лучше ничего не делать. Ни добра, ни зла. То, что сегодня - добро, завтра окажется - зло.
Думал о наших наивных и счастливых 60-х годах. Мы - потерянное поколение. Надеялись на что-то. Не получилось. Мы это уже не догоним...
Что делать? Ничего. Потому что "этот замысел превышает человеческие силы".
Отец В.Н. отбыл пятнадцать лет в колымских лагерях. Я устал, а он хочет жить. По утрам делает физзарядку, вечером бегает вдоль реки. Зимой - на лыжах. Старик хочет жить! Как же после всего, что с ним было, он хочет жить? Да еще с такой сверхъестественной силой хочет жить?!!
- Почему ты решила, что мы должны быть счастливы? - спросил я Н.
- Потому что я этого хочу, - ответила она.
Из газеты:
"...желание спрятаться в смерть, как в кокон, как в материнскую утробу (Фрейд), как в освобождение от мучительной необходимости решать проблему смысла своего человеческого существования".
Вчера опять у меня была мать, у которой единственный сын погиб в Афганистане. Той страны, которая их туда посылала, уже нет. Куда ей идти со своими бумажками? Со своими болезнями? Его орденами?..
Надежда похищена...
Я как будто все помню. Откуда? На коленях у матери... Передается это близко-близко, как будто видел...
Я сидел на аккордеоне... Бабушка посадила меня в корыто и крестила веником...
Дед Ефим водил травинкой по вывернутому плугом черепу и говорил: "Когда-то это человек был... Человек сгнил, а сапоги остались... Хорошие немецкие сапоги с подковами..."
Дед пас коров... И я зимой и летом встречал его в этих сапогах...
Люди любят фотографироваться. Любят, когда рисуют их портрет.
Человек сам для себя тайна. Загадка. Он больше всего интересен сам себе. Он хочет себя разгадать...
В детстве. В юности. Я думал, что никогда не умру. Хотя жил среди "царства смерти". Мы выкапывали из земли, собирали в лесу патроны, снаряды, гранаты. Стрелять я научился раньше, чем писать.
Помню мертвых. Немецкие и наши солдаты. Они лежали, стояли, прислонившись к окопу, сидели... Целые, разорванные на части или пополам... Мы ползали вокруг... Снимали часы... Искали что-нибудь поесть...
А зимой я катался на мертвом немце... Он застекленел от мороза... Мы садились на него верхом и неслись вниз... Как на салазках... Испугались весной, когда он растаял... И стал мягкий... Как живой...
Но я все равно думал, что никогда не умру...
У И. Бунина нашел мысль о том, какое громадное мест занимает смерть в и без того крохотном человеческом существовании.
У меня исчезла грань между животными и мною. Собакой. Лошадью.
Как страшно кричит раненый заяц...
Человек не может быть счастливым...
У Пушкина - "Пир во время чумы".
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья...
Замечаю: хожу в театр, ходу в кино. Ходу смотреть на смерть.
Есть ли кто-нибудь из нас, кто хоть бы раз в своей жизни не подумал о самоубийстве?
Кириллов в "Бесах" Достоевского покончил с собой, недоумевая: "Почему не все люди кончают самоубийством?"
Сегодня я вышел - весь ночной, с ночными мыслями, а люди - утренние. Они спешили по своим делам в разные стороны...
Проходил мимо фотостудии. А что, если меня не будет и фотографии последней не останется? Сфотографировался.
Вечером забрал фотографии. Странно смотреть на свой портрет. Будто бы это я сам сфотографировал незнакомого человека...
Сталин. Какая-то загадка есть.
Что помню я?
Радио передает бюллетени - о состоянии здоровья товарища Сталина.
- Мама, как же так как? Неужели он может умереть?
- Ну и что тут такого? - отвечает мама. - Он уже старый человек.
- Почему все живут, как будто ничего не случилось? Все должно остановиться. Молчать.
А назавтра он умер. Нас послали за венком. За венком для Сталина...
Мы смеялись... Бежали... Мы уже забыли, что это Он умер...
Еще у Пушкина: "Без поэтических свобод жить очень можно". Очень! Да мы не умеем.
Ну, чем бы плохо: уехать на дачу, растопить печку... Смотреть в окно.
Не умею...
Я представляю, как я это... сделаю. Но то, что я сделаю, будет грубым повторением. Неудачным.
Разговаривал в поезде с женщиной. Бывшая фронтовичка. Снайпер. Ехала от дочери. Та с детства - в сумасшедшем доме:
- Бог покарал меня, - говорила мать. - Я убивала... А она сошла с ума...
Молодой лейтенант, приехавший в отпуск, служит на Кавказе. Там гуляет война. Рассказывает и все время повторяет:
- Или я сойду с ума, или буду спокойно убивать других.
Поразила одна деталь: собаки боятся людей, они поняли, что голодные люди начали за ними охотиться...
Ну и что? Сегодня тысячи, миллионы антивоенных книг, фильмов, песен, балетов... А через пятьдесят лет люди делают то же самое...
Что мы знаем о революции, о гражданской войне? Теперь начинаешь понимать, что знали мы нашу литературу, ее героев, но не реальности, подробности того времени. Чапаев, Щорс, Буденный, Ворошилов... Реального человека все время переделывали под идею. То, что выдавалось за реальность, имело к ней такое же отношение, как Кащей Бессмертный и Соловей Разбойник. Это было не искусство, не философия, не литература, а "фабрика реальности".
И я в этом тоже участвовал. И надо признаться, что долгое время искренне. После этих размышлений повез в свои фотоархивы. Сотни портретов... Лиц... И они тоже - искренние...
А как с этим быть?
Ленин мечтал: "вся страна, как одна большая фабрика".
Я не вижу свободных людей...
Она меня поцеловала, и я услышал ее запах... Запах молодого дерева...
Как хоронили раньше у нас в деревне? Гроб умершего выносили во двор он прощался со своим двором, затем ставили в саду - и стучали в каждое дерево, чтобы пробудилось... Скотину поднимали в хлеву, чтобы не лежала... "Одну яблоню обошли, забыли, не постучали, так она засохла", - рассказывала бабушка о смерти моего деда.
Наше русское... Жизнь на разрыв азорты... На краю... Как там у Высоцкого: "Хоть минуту еще постою на краю..." На краю!!
Зачем вечно стоять на краю? А потому, что остальное все скучно. Пострадать дай! Упоение страданием... Ничего другого не хочется. Скучно деньги зарабатывать, дороги мостить, носки штопать... Русскому человеку все время праздника хочется!! Отвертку в бок соседу пырнуть или революцию сделать. На баррикады, на войну... В революцию... И тут же после баррикад, после революций подавай счастливую жизнь...
Кто мы? Да послушайте наши песни. Что в них? Призыв к смерти... К самоуничтожению...
И не социализм в том виноват, не коммунисты, а люди мы такие. Эта степь... Ширина... Географическая бесконечность... Прав Достоевский, что широк русский человек, надо бы сузить...
Рылся сегодня в своих фотоархивах. Мелькнула мысль, что в человеке три человека: ребенок, юноша, старик...
- Никогда так не хочется умереть, чем тогда, когда любишь, - вдруг заплакана Н., когда нам было хорошо.
Она плакала, а я в этот миг подумал. что она сама не поняла, что она сказала...
Умом понимаешь, а тело сопротивляется...
А вдруг это всего лишь химическая реакция в моем организме? И только? И надо пойти к врачу...
Или взять ружье и фотоаппарат...
Почему-то я совсем не вспоминаю небо. Как будто я никогда не летал...
Слушаю кассету... Любимую... Я думал, что я это ненавижу, а, оказывается, люблю:
- Хоть минуту еще постою на краю..."
История о том,
как один человек за всех вас молился
Ольга В... - топограф, 2... года
"Я стояла на коленях и просила: "Господи! Я могу сейчас! Я хочу сейчас умереть!" Несмотря на то. что утро, день начинается... Несмотря на то, что я умею петь, рисовать... Я захотела умереть. Это - избавление. Это свобода...
Я из Абхазии... Я там живу... Я - русская... Я приехала с войны... Вы меня понимаете? Я с войны...
Мне так хотелось быть светлой, доброй... Откуда-то приходить...
А теперь я всегда думаю о смерти...
И я забыла, что за мыслями нужно следить... Они ведь материализуются, обретают формы, невидимые глазу... (Затихает. А дальше - шепотом.)
У меня все ногти были до крови сняты... Я царапалась, впивалась в стенку, в глину, в мел... В последнюю минуту я снова захотела жить...
И шнур оборвался... Не выдержал...
Как забытье... Как большой сон. в целую жизнь сон... Но в конце концов я живая, я могу себя потрогать...
Но теперь я всегда думаю о смерти... (Долго молчит.)
...Когда мне было шестнадцать лет, умер мой папа. С тех пор я ненавижу похороны. Эту музыку. Я не понимаю, почему люди играют этот спектакль? Я сидела у гроба, я уже тогда понимала, что это не мой папа, моего папы здесь нет. было чье-то холодное тело... Оболочка... След...
Как забытье... Как большой сон, в целую жизнь сон...
Как будто меня кто-то позвал... Я стала думать о близких, которые ушли туда... Даже о тех, кого никогда не видела, кто ушел раньше, чем я появилась на свет. Я вдруг увидела свою бабушку... Как я могла увидеть свою бабушку, если у нас даже фотографии ее не осталось? Но я ее узнала во сне, кто-то мне сказал, что это моя бабушка... У них там все по-другому... Это все тот же сон... Они не прикрыты ничем (мы прикрыты телом), а они не защищены...
Я не могу из этого плена вырваться, меня теперь только это интересует...
А я другая была, еще недавно я совсем другая была. Как я танцевала утром у зеркала: я - красивая, я - молодая! Я буду радоваться! Я буду любить!
...Он лежал... Русский парень... Чуть-чуть песком присыпан... Он лежал в кроссовках и военной форме... Назавтра кто-то кроссовки снял...
Вот он убит... А дальше, дальше ч - там, в земле? И на небе?
Мое тело... Моя оболочка... Иногда меня не устраивает мое тело. я слишком ограничена во всем этом. Есть несоответствие между теми, что я сейчас внутри, и моим прежним телом. У меня все то же тело, а я уже другая. Вот я говорю, сама слышу свои слова и думаю, что я этого сказать не могла, потому что не знаю, потому что глупая, потому что люблю булки с маслом... Потому что еще не любила... Не рожала... А я это говор... Я не знаю: почему? Откуда?
Там на войне... Там в церквах нет людей... Люди не идут к Богу...
Я зашла. Никого не было. Я стала на колени и молилась за вех. Тогда я не понимала: что я говорю? С кем?
Я сейчас приму таблетки. Мне нельзя волноваться... Меня водили к психиатру... (Пауза.) Иногда мне кажется, что я могу закричать. Иду-иду по улице и вдруг хочу кричать. Люди бегут на работу, за покупками, кто-то целуется, кто-то собачку прогуливает, а я... я хочу кричать... Раньше я вообще молчала. Я была нема. Это счастье, что я могу уже плакать и вопить...
Давайте о чем-нибудь другом поговорим. Например, о том, что я люблю смотреть фильмы... Западные фильмы... Почему? Там ничего не напоминает нашу жизнь...
Я тоже хочу вас спросить: вот вы ищете таких, как я, находите... Разговариваете... А вы не боитесь, что вам понравится эта логика? Она вас увлечет?
Где я хотела бы жить?
Я хотела бы жить в детстве... В детстве я была с мамой, как в гнездышке... (Молчит.)
Я могу вам рассказать, что такое - война. Я ее видела... (Пауза.) В школе я любила читать военные книжки. Они мне нравились. Я даже жалела, что я девочка, а не мальчик: вот, если будет война, меня на войну не возьмут. Глупая. Странная. Ненормальная.
Мама обнимет:
- Доченька, что ты читаешь?
- Про войну. "Они сражались за Родину" Михаила Шолохова.
- Зачем ты читаешь эти книги? Они не жизни, доченька. Жизнь - это что-то другое...
Мама любила книги про любовь.
Моя мама! Я даже не знаю сейчас: жива она или нет?
Я увидела войну, и у меня было чувство. что я этот уже знаю... Что со мной это уже было... Правда?! Вот такое странное чувство. Ненормальное.
Я расскажу вам про войну...
...Мы с мамой пошли на рынок. С июня в Сухуми не продавали хлеб. Мы хотели купить муки. Сели в автобус, рядом села соседка с ребенком. Ребенок играл, а потом стал плакать, и так громко, будто его кто-то напугал. И соседка вдруг спрашивает:
- Стреляют? Вы слышите: стреляют?
Сумасшедший вопрос!
Подъехали к рынку: бегут и кричат люди. В ужасе. Будто они надели какие-то страшные маски. Летят курные перья... Козленок белый мечется... Кричит... Кричит страшнее, чем человек. Я не передам, не произнесу, как он кричит. Невообразимо страшно. Я когда об этом думаю, то появляется мысль: а вдруг животным умирать еще страшнее, чем людям? Никогда об этом не говорят. Правда, я ненормальная? Я слишком много думаю о смерти... Я только этим сейчас внутри занята... И вот: лежат растоптанные куры, размазанные на камнях... Сапогами, туфлями... Какие-то вооруженные люди... Без формы, с автоматами... Они хватают женщин, забирают у них сумочки, вещи...
- Это уголовники, - шепчет мне моя мама.
- Это война, - отвечаю я.
Мы вышли из автобуса и увидели русских солдат.
- Что это? - спросила у них мама.
- Вы что, не видите? - ответил ей лейтенант.
- Это война, мама, - повторила я.
Моя мама - большая трусиха, она упала в обморок. Я затащила ее во внутренний дворик. Из какой-то квартиры нам вынесли графин воды...
Где-то бомбят... Где-то рядом...
- Женщины! Женщины! Мука надо? - Я оборачиваюсь: молодой парень тащит на себе мешок муки, на нес синий халат, в которых у нас грузчики ходят, но он весь белый, он весь мукой обсыпан. И смешно, и страшно.
Я стала смеяться, а мама говорит:
- Давай возьмем.
Мы купили у нег муки. Он насыпал нам десять килограммов. Отдали деньги.
С ума можно сойти! Но это правда. Вот эти безумные подробности. Это правда. Потом только до нас дошло, что мы купили ворованное... Потом...
А где-то бомбят... Где-то рядом...
Пробежала с криком раненая курица... Это так страшно...
Мама мне не подсказывала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19