«Теперь не уйдешь!» – злорадно прошептал Кисис и тут же успокоился. Он, правда, не убавил шагу, но из предосторожности перешел на другую сторону улицы и продолжал свой путь с таким видом, будто спешил по срочному делу. И вдруг Кисису показалось почему-то, что он ошибся… Так они прошли, преследователь и преследуемый, метров сто. Агент внимательно разглядывал незнакомца в сером плаще и коричневой шляпе. Охватившие его сомнения как будто подтверждались. Непохоже что-то на Жаниса. Уж очень у этого типа расслабленная походка… С каждым шагом сомнения Кисиса росли, а когда преследуемый спокойно остановился у особняка Граудниеков, агент почти убедился в том, что ошибся. И все же он решил довести это дело до конца. Надо заговорить с незнакомцем. Если он все-таки окажется Жанисом, можно будет снова выдать себя за подпольщика из Слоки.
Однако стоило лишь взглянуть на лицо незнакомца, чтобы исчезла всякая надежда. Агента вдруг охватила дикая злоба и на себя самого, и на этого бездельника в коричневой шляпе и дурацком пенсне, и больше всего на Жаниса, из-за которого он чуть было не попал под автобус, дрался с пассажирами и потерял зря столько времени.
Когда человек в сером плаще, которому Кисис мешал пройти, проворчал что-то насчет нахалов, агента прорвало.
– Придержи язык! А то не поздоровится!
– Что-о-о-о? – Человек в пенсне лишь постепенно обретал дар речи. – Да как вы смеете?
– Господин Граве! – раздался вдруг возмущенный женский голос. – Что вы церемонитесь с этим хамом? Зовите шуцмана!
У калитки появилась моложавая особа, блондинка с ярко накрашенными губами и в ярко-красных туфлях на толстой подошве.
При других обстоятельствах Кисис бы за словом в карман не полез, но на сей раз сдержался. Ведь оскорбляют не его, Арнольда Кисиса, а человека в спецовке, простого рабочего, за которого он себя выдавал. К тому же эта блондинка недурна собой…
Утешившись мыслью, что скоро он познакомится с этой женщиной у Граудниеков, агент отправился домой.
Полчаса спустя, целуя руку блондинки, Кисис с удовлетворением убедился в том, что она не узнала его. Да и как могло ей прийти в голову, что этот изысканно одетый господин и наглый рабочий в поношенной спецовке, которого она недавно видела, одно и то же лицо?
В гостиной у Граудниеков, по обыкновению, собралось большое общество. Деревянные жалюзи были опущены, стоячие лампы и окутанные красным муаром неоновые светильники разливали в комнате мягкий свет. Гости в непринужденных позах расположились на низких диванах. В одном углу было устроено нечто вроде бара. Старший сын Граудниека, наряженный барменом, орудовал у стойки. Ловкими, привычными к лабораторным опытам руками студент-химик смешивал коктейли, а две хорошенькие горничные в коротких юбках предлагали напиток дамам. Мужчины оказывали предпочтение «белой». Все чаще звучал игривый смех, радиоприемник, включенный на предельную мощность, наполнял комнату оглушительным ревом джаза.
Настроение, царившее в гостиной, напоминало Кисису времена в «Фокстротдиле» и предвещало занятный вечер. То же и, пожалуй, многое другое сулила улыбка Мелсини – так звали блондинку – и томный жест, которым она пригласила Кисиса сесть возле нее. И только чопорность, с которой хозяйка дома, ведя гостя под руку, представила его всем присутствующим, напомнила агенту, что он находится среди людей высшего круга, допущенных госпожой Граудниек в ее «салон».
– Господин Нариетис, адвокат…
Юрист вынул изо рта толстую сигару, но, собираясь пробормотать ничего не говорящее «очень рад», поперхнулся дымом.
– Надежда нашей оперы…
Склонившись к руке пожилой дамы, Кисис услышал продолжение беседы адвоката с хозяином дома:
– …У вас имеется вполне законное основание предъявить свои права на этот земельный участок…
– Мадемуазель Лония Сэрде. Отец мадемуазель Лонии – вы, разумеется, слышали о господине Сэрде, директоре, – так вот, отец ее получил ответственный пост в Белоруссии и оставил свою дочь на мое попечение.
У Кисиса чуть заметно дрогнули уголки губ. Лония Сэрде еще училась в последнем классе лицея, но слава о ее образе жизни уже грозила затмить репутацию папаши.
– Господин Мартынь Каулс, писатель…
Кисис лихо щелкнул каблуками, как того требовала выправка бывшего командира полка айзсаргов. Агенту гестапо было известно, что вовсе не гонорары за статейки для «Тевии» дают Каулсу возможность вести широкий, светский образ жизни, а куда более солидные доходы от принадлежавшего ему пятиэтажного дома на улице Калькю.
– Господин Гигут – штабс-капитан в отставке… Мадемуазель Атлане, начинающая поэтесса. Господин Регерт, наш родственник из Залмиеры, директор банка…
Кисис старался запомнить каждую фамилию. Хотя все эти люди, числившиеся в архивах гестапо «сочувствующими», находились вне сферы его деятельности, он все же был уверен, что Банге охотно выслушает доклад о мелких грешках присутствующих здесь господ.
– Господин Граве, приват-доцент, – продолжала хозяйка дома.
Как и Мелсиня, обладатель серого плаща и коричневой шляпы не узнал Кисиса, но агент, вспомнив о напрасной погоне за мнимым Жанисом, снова почувствовал раздражение.
– Господин Граве – ужасный оригинал, – защебетала жена Граудниека, – представьте, но не выносит немцев. Из-за него я не пригласила полковника фон Планту…
– Какая жалость! – откликнулась Мелсиня. – По-моему, полковник фон Планта страшно интересный мужчина. Вообще я обожаю немцев. Они такие галантные кавалеры, так вежливы, так тонко воспитаны!
За стеклами пенсне блеснул насмешливый взгляд господина Граве.
– Ваш опыт безусловно дает возможность лучше судить о галантности кавалеров… Но ведь нельзя же закрывать глаза на то, что за этим тонким воспитанием кроется жестокость и властолюбие.
«Ах, вот ты что за птичка!» – подумал Кисис. Недаром он с первого взгляда почувствовал неприязнь к этому типу. Агент уже собрался было задать приват-доценту ехидный вопрос, но тут его опередил инженер Калтуп:
– Может, вам больше по душе большевики?
– Не забывайте, что немцы спасли вас от Сибири, – с упреком заметил Мартынь Каулс.
– Что вы, что вы, господа! – вспыхнул Граве. – Дайте же человеку высказать свою мысль до конца. История показывает, что в известных условиях отрицательное явление может превратиться в свою противоположность, то есть стать положительным. Бронированный кулак – вот единственная сила, способная сокрушить коммунистов и защитить частную собственность.
– Но лично у вас, насколько мне известно, недвижимой собственности не имеется, – съязвил Граудниек.
– Разве в этом дело? – возразил Граве. – Чтобы жить целеустремленно, мне нужно знать, что в любое время я могу таковой обзавестись…
– В таком случае выпьем за частную собственность вообще и за будущую собственность господина Граве в частности! – провозгласил директор банка.
Он был уже заметно навеселе и, наполняя рюмки, изрядную долю спиртного проливал мимо. Но это никого не смущало – не хватит «белой», найдется еще французский коньяк.
Агент гестапо был явно разочарован. Здесь, видно, улова не будет. Граве вовсе не враг нацизма, как можно было предположить по его первым высказываниям, а такой же «истинный латышский патриот», как и все здесь присутствующие.
Примирившись с этой неудачей, Кисис сосредоточил все внимание на своей обворожительной соседке.
Тост следовал за тостом. В гостиной становилось все оживленней и шумней, так что вначале никто даже не расслышал телефонного звонка. Наконец горничная сняла трубку и позвала Граудниека.
Окончив разговор, он обратился к гостям:
– Господин Озол просит его извинить. Сегодня он опять работает сверхурочно.
Кисис заметил, как некоторые из гостей переглянулись. Все знали, что Озол служит в гестапо и что в тех случаях, когда уничтожали очередную партию заключенных, он появлялся у Граудниеков с опозданием.
– Какая жалость! – Мелсиня огорченно вздохнула.
И опять, как в тот раз, когда она упомянула фон Планту, в сердце Кисиса шевельнулась ревность. Но он тут же успокоился, так как Мелсиня продолжала улыбаться и даже придвинулась к нему еще ближе. Между ними очень скоро установилось отличное взаимопонимание, которое росло с каждой выпитой рюмкой. Кисис уже не сомневался в том, что Мелсиня с лихвой вознаградит его за все сегодняшние неудачи.
Подогреваемое алкоголем веселье все нарастало. Лония Сэрде вскочила на стол и принялась лихо дирижировать орущим хором:
Эх, житье, эх, житье
Развеселое мое!
Пьяные вопли не утихли, даже когда в дверях показался Озол. Он, видно, тоже был основательно навеселе, глаза его лихорадочно блестели.
Опоздавший гость, уже с порога заметив Кисиса, приветствовал его взмахом руки. Кисис и Озол были знакомы с детства – усадьбы их отцов находились по соседству. Кроме того, в свое время друзья состояли в одной корпорации «Селония», где студент-медик Озол сумел даже дослужиться до чина фуксмайора. Фуксмайор – почетный чин в буржуазных студенческих корпорациях.
Он мог бы жить припеваючи на средства своего папаши или же исцелять легковерных глупцов от воображаемых недугов, однако вместо этого, «из чисто идейных соображений», предпочел работу в гестапо, куда по старой дружбе ему помог устроиться Кисис.
Наконец и Лония заметила Озола.
– Ученик Озол опоздал на целый час, – громогласно объявила она. – За это он понесет суровое наказание.
– А если я откуплюсь? – спросил Озол, кинув Лонии дамские ручные часики на серебряной браслетке.
– Что за прелесть! – воскликнула Лония. – В таком случае ты прощен!
Она даже собралась поцеловать Озола в знак благодарности, но Граудниек уже уводил его в соседнюю комнату.
– Господин Озол! Подождите же минутку, – позвала Мелсиня, – я должна с вами посоветоваться.
– Потом, потом, – отмахнулся Озол и вышел.
Притворив двери, Граудниек с нетерпением сказал:
– Ну, показывайте товар!
На полированный столик красного дерева посыпалось содержимое карманов Озола: несколько пар часов, кольца, серьги, золотые зубы. Из руки его выскользнул золотой крестик на серебряной цепочке и, тихонько звякнув, упал на пол.
…Озол не стал пересчитывать деньги. Такому порядочному дельцу, как Граудниек, можно полностью довериться.
– Господин Озол! – снова позвала его Мелсиня, когда гестаповец присоединился к остальным гостям.
Но Озол опять отмахнулся.
– Погодите, погодите, – буркнул он, – мне надо прежде всего промочить горло. – И он осушил одну за другой полдюжины рюмок водки.
– Может, я могу тебе чем-нибудь помочь? – спросил свою даму Кисис, уже успевший выпить с ней на брудершафт.
– Но ведь ты не работаешь в гестапо, – ответила Мелсиня.
– Конечно, нет, но если дело политическое…
С первых же слов своей новой приятельницы Кисис навострил уши. Мелсиня рассказала, что в ее магазине работает некая Земите. Она, должно быть, сочувствует коммунистам, так как в 1940 году, после национализации магазина, была назначена старшей продавщицей. За последнее время Мелсиня стала примечать, что покупатели – рабочие с больших предприятий – никогда не обращаются к другим продавщицам.
– И представь, – удивлялась Мелсиня, – если Земите занята, они всегда ждут, пока она освободится, потом о чем-то с ней шепчутся. Я понимаю, была бы еще молодая, интересная… Мне все это кажется подозрительным. Не знаю, о чем они там шушукаются, но, по-моему, тут что-то не то…
– Какая ты умница!.. Ты мне все больше и больше нравишься, – сказал Кисис. – Послушай, сейчас не имеет смысла обращаться в гестапо, пока у тебя нет никаких доказательств. Но с твоей продавщицы глаз не спускай. Если что-нибудь заметишь, расскажи мне, и я сделаю все, что требуется.
– Какой ты добрый, – нежно прильнув к нему, прошептала Мелсиня.
Она и не подозревала, что за подобную «доброту» Кисис получит солидную награду.
Неутомимый директор банка снова провозгласил тост. Звон бокалов слился с трелью звонка в прихожей. В гостиную вбежала бледная, встревоженная горничная.
– Там… Там… на дверях…
Всполошившиеся гости бросились вниз. На темных дубовых дверях белела листовка:
« КТО ЭТОТ ГОСПОДИН?
Этот господин ежедневно выходит из директорского кабинета с импортной сигарой в зубах и самодовольной улыбкой на лице;
Этот господин с откормленной физиономией часами просиживает в кафе или ресторане в обществе холеных женщин, пока ты зябнешь в очереди за хлебом;
Этот господин называет себя «истинным латышским патриотом», но везде и всюду славословит фашистских оккупантов.
Кто же он, этот господин?
Ты, латышский рабочий, знаешь его уже давно. Это за твой счет он ведет развратную, праздную жизнь, проводит ночи в ресторанах, днем нежится в мягкой постели, лодырничает в конторе своего папаши или распоряжается слугами в отцовском имении. Неважно, как его зовут – Арайс, Кактынь, Лиепинь или Озол, – он всегда был кровопийцей и палачом трудового народа.
Взгляни на его руки – они обагрены кровью тысяч людей. Взгляни на его одежду – недавно она принадлежала человеку, которого этот субъект собственноручно убил. Последи за ним, и ты поймешь, где он добывает средства для привольной жизни.
После десяти часов, когда тебя уже загнали домой, закрытые машины везут по улицам Риги сотни людей, обреченных на смерть. Там, где у свежевырытых ям машины останавливаются, ты всегда увидишь его. Выполнив обязанности палача, он спешит прибрать к рукам добычу – одежду убитых, часы, золотые зубы, а затем до зари устраивает оргии со своими хозяевами – гестаповцами. Следы его преступлений ты можешь найти в сосновых борах Бикерниеков, Дрейлиней и в Румбульском лесу, где за первые пятнадцать месяцев оккупации было убито свыше 80 000 мужчин, женщин и детей.
Вот каков этот «истинный латышский патриот», который зарится и на твою жизнь, и на твое имущество».
5
Почти одновременно точно такая же листовка была доставлена Рауп-Дименсу. Оберштурмфюрер повертел ее в руках, даже понюхал, словно ищейка, бегущая по следу. От бумаги еще пахло типографской краской. Значит, только что отпечатана. Проклятье! Где же находится эта типография? Если бы Кисис не оказался таким разиней, уже сегодня, быть может, эту загадку можно было разгадать.
Девять. Пора кончать работу. Спрятав секретные документы в сейф, тщательно вычистив ногти и надев сшитую в Риге шинель, которая всякий раз заставляла с тоской вспоминать об искусстве портного с Бонд-стрита, оберштурмфюрер вышел на улицу. В его распоряжении, конечно, была машина, но Мери жила недалеко, и после дня, проведенного в душном, накуренном кабинете, Рауп-Дименс любил пройтись пешком. Дождь прекратился, но асфальт бульвара и лакированные кузова лимузинов все еще поблескивали от влаги. То здесь, то там мерцали синие огоньки карманных фонариков. Слышалась главным образом немецкая речь: латыши после наступления темноты остерегались появляться на улице.
Мери, наверно, уже накрыла на стол. Ведь она знает, как ему нужна женская забота и ласка после напряженного рабочего дня.
Да, поистине неисповедимы пути судьбы. Когда Шварц еще в планере упомянул о какой-то певичке Марлене из рижского кабаре «Альгамбра», Рауп-Дименсу и в голову не могло прийти, что он с ней когда-нибудь встретится. Их знакомство началось случайно. Как-то вечером оберштурмфюрер от скуки зашел в ресторан. Там выступала певица с крашеными волосами, пылавшими в луче прожектора, точно красный сигнал светофора. Эта женщина, чей возраст было трудно определить, ибо лицо ее покрывал искусно наложенный слой румян и пудры, довольно сносно исполнила несколько пародий на английские песенки. Когда выступление окончилось, певица подсела к столу оберштурмфюрера. Ее не смутили отвергающий взгляд и холодное молчание гестаповца. Певица осушала бокал за бокалом и с напускной откровенностью рассказывала о себе: раньше она работала в кабаре «Альгамбра», ее зовут Марлена, и сейчас она одинока… Вежливо, но решительно отклонив ее недвусмысленное предложение, Рауп-Дименс уплатил по счету и ушел.
Через несколько недель оберштурмфюреру случилось вызвать в гестапо некую Марию Лиену Заринь, которая, по сведениям агентуры, продолжительное время была любовницей английского военного атташе. Она оказалась той самой Марленой, только на сей раз без грима. Когда певичка, бледная и дрожащая, стояла перед ним, Рауп-Дименса вдруг охватило сладострастное чувство власти над этой женщиной. Конечно, оберштурмфюрер вскоре убедился, что у бывшей девицы из кабаре давно уже нет никаких связей с англичанами, все же ему было приятно держать ее в страхе. Пусть знает, что жизнь ее полностью в его руках. Так началось их знакомство, которое скорее напоминало отношения дрессировщика и запугиваемой бичом пантеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Однако стоило лишь взглянуть на лицо незнакомца, чтобы исчезла всякая надежда. Агента вдруг охватила дикая злоба и на себя самого, и на этого бездельника в коричневой шляпе и дурацком пенсне, и больше всего на Жаниса, из-за которого он чуть было не попал под автобус, дрался с пассажирами и потерял зря столько времени.
Когда человек в сером плаще, которому Кисис мешал пройти, проворчал что-то насчет нахалов, агента прорвало.
– Придержи язык! А то не поздоровится!
– Что-о-о-о? – Человек в пенсне лишь постепенно обретал дар речи. – Да как вы смеете?
– Господин Граве! – раздался вдруг возмущенный женский голос. – Что вы церемонитесь с этим хамом? Зовите шуцмана!
У калитки появилась моложавая особа, блондинка с ярко накрашенными губами и в ярко-красных туфлях на толстой подошве.
При других обстоятельствах Кисис бы за словом в карман не полез, но на сей раз сдержался. Ведь оскорбляют не его, Арнольда Кисиса, а человека в спецовке, простого рабочего, за которого он себя выдавал. К тому же эта блондинка недурна собой…
Утешившись мыслью, что скоро он познакомится с этой женщиной у Граудниеков, агент отправился домой.
Полчаса спустя, целуя руку блондинки, Кисис с удовлетворением убедился в том, что она не узнала его. Да и как могло ей прийти в голову, что этот изысканно одетый господин и наглый рабочий в поношенной спецовке, которого она недавно видела, одно и то же лицо?
В гостиной у Граудниеков, по обыкновению, собралось большое общество. Деревянные жалюзи были опущены, стоячие лампы и окутанные красным муаром неоновые светильники разливали в комнате мягкий свет. Гости в непринужденных позах расположились на низких диванах. В одном углу было устроено нечто вроде бара. Старший сын Граудниека, наряженный барменом, орудовал у стойки. Ловкими, привычными к лабораторным опытам руками студент-химик смешивал коктейли, а две хорошенькие горничные в коротких юбках предлагали напиток дамам. Мужчины оказывали предпочтение «белой». Все чаще звучал игривый смех, радиоприемник, включенный на предельную мощность, наполнял комнату оглушительным ревом джаза.
Настроение, царившее в гостиной, напоминало Кисису времена в «Фокстротдиле» и предвещало занятный вечер. То же и, пожалуй, многое другое сулила улыбка Мелсини – так звали блондинку – и томный жест, которым она пригласила Кисиса сесть возле нее. И только чопорность, с которой хозяйка дома, ведя гостя под руку, представила его всем присутствующим, напомнила агенту, что он находится среди людей высшего круга, допущенных госпожой Граудниек в ее «салон».
– Господин Нариетис, адвокат…
Юрист вынул изо рта толстую сигару, но, собираясь пробормотать ничего не говорящее «очень рад», поперхнулся дымом.
– Надежда нашей оперы…
Склонившись к руке пожилой дамы, Кисис услышал продолжение беседы адвоката с хозяином дома:
– …У вас имеется вполне законное основание предъявить свои права на этот земельный участок…
– Мадемуазель Лония Сэрде. Отец мадемуазель Лонии – вы, разумеется, слышали о господине Сэрде, директоре, – так вот, отец ее получил ответственный пост в Белоруссии и оставил свою дочь на мое попечение.
У Кисиса чуть заметно дрогнули уголки губ. Лония Сэрде еще училась в последнем классе лицея, но слава о ее образе жизни уже грозила затмить репутацию папаши.
– Господин Мартынь Каулс, писатель…
Кисис лихо щелкнул каблуками, как того требовала выправка бывшего командира полка айзсаргов. Агенту гестапо было известно, что вовсе не гонорары за статейки для «Тевии» дают Каулсу возможность вести широкий, светский образ жизни, а куда более солидные доходы от принадлежавшего ему пятиэтажного дома на улице Калькю.
– Господин Гигут – штабс-капитан в отставке… Мадемуазель Атлане, начинающая поэтесса. Господин Регерт, наш родственник из Залмиеры, директор банка…
Кисис старался запомнить каждую фамилию. Хотя все эти люди, числившиеся в архивах гестапо «сочувствующими», находились вне сферы его деятельности, он все же был уверен, что Банге охотно выслушает доклад о мелких грешках присутствующих здесь господ.
– Господин Граве, приват-доцент, – продолжала хозяйка дома.
Как и Мелсиня, обладатель серого плаща и коричневой шляпы не узнал Кисиса, но агент, вспомнив о напрасной погоне за мнимым Жанисом, снова почувствовал раздражение.
– Господин Граве – ужасный оригинал, – защебетала жена Граудниека, – представьте, но не выносит немцев. Из-за него я не пригласила полковника фон Планту…
– Какая жалость! – откликнулась Мелсиня. – По-моему, полковник фон Планта страшно интересный мужчина. Вообще я обожаю немцев. Они такие галантные кавалеры, так вежливы, так тонко воспитаны!
За стеклами пенсне блеснул насмешливый взгляд господина Граве.
– Ваш опыт безусловно дает возможность лучше судить о галантности кавалеров… Но ведь нельзя же закрывать глаза на то, что за этим тонким воспитанием кроется жестокость и властолюбие.
«Ах, вот ты что за птичка!» – подумал Кисис. Недаром он с первого взгляда почувствовал неприязнь к этому типу. Агент уже собрался было задать приват-доценту ехидный вопрос, но тут его опередил инженер Калтуп:
– Может, вам больше по душе большевики?
– Не забывайте, что немцы спасли вас от Сибири, – с упреком заметил Мартынь Каулс.
– Что вы, что вы, господа! – вспыхнул Граве. – Дайте же человеку высказать свою мысль до конца. История показывает, что в известных условиях отрицательное явление может превратиться в свою противоположность, то есть стать положительным. Бронированный кулак – вот единственная сила, способная сокрушить коммунистов и защитить частную собственность.
– Но лично у вас, насколько мне известно, недвижимой собственности не имеется, – съязвил Граудниек.
– Разве в этом дело? – возразил Граве. – Чтобы жить целеустремленно, мне нужно знать, что в любое время я могу таковой обзавестись…
– В таком случае выпьем за частную собственность вообще и за будущую собственность господина Граве в частности! – провозгласил директор банка.
Он был уже заметно навеселе и, наполняя рюмки, изрядную долю спиртного проливал мимо. Но это никого не смущало – не хватит «белой», найдется еще французский коньяк.
Агент гестапо был явно разочарован. Здесь, видно, улова не будет. Граве вовсе не враг нацизма, как можно было предположить по его первым высказываниям, а такой же «истинный латышский патриот», как и все здесь присутствующие.
Примирившись с этой неудачей, Кисис сосредоточил все внимание на своей обворожительной соседке.
Тост следовал за тостом. В гостиной становилось все оживленней и шумней, так что вначале никто даже не расслышал телефонного звонка. Наконец горничная сняла трубку и позвала Граудниека.
Окончив разговор, он обратился к гостям:
– Господин Озол просит его извинить. Сегодня он опять работает сверхурочно.
Кисис заметил, как некоторые из гостей переглянулись. Все знали, что Озол служит в гестапо и что в тех случаях, когда уничтожали очередную партию заключенных, он появлялся у Граудниеков с опозданием.
– Какая жалость! – Мелсиня огорченно вздохнула.
И опять, как в тот раз, когда она упомянула фон Планту, в сердце Кисиса шевельнулась ревность. Но он тут же успокоился, так как Мелсиня продолжала улыбаться и даже придвинулась к нему еще ближе. Между ними очень скоро установилось отличное взаимопонимание, которое росло с каждой выпитой рюмкой. Кисис уже не сомневался в том, что Мелсиня с лихвой вознаградит его за все сегодняшние неудачи.
Подогреваемое алкоголем веселье все нарастало. Лония Сэрде вскочила на стол и принялась лихо дирижировать орущим хором:
Эх, житье, эх, житье
Развеселое мое!
Пьяные вопли не утихли, даже когда в дверях показался Озол. Он, видно, тоже был основательно навеселе, глаза его лихорадочно блестели.
Опоздавший гость, уже с порога заметив Кисиса, приветствовал его взмахом руки. Кисис и Озол были знакомы с детства – усадьбы их отцов находились по соседству. Кроме того, в свое время друзья состояли в одной корпорации «Селония», где студент-медик Озол сумел даже дослужиться до чина фуксмайора. Фуксмайор – почетный чин в буржуазных студенческих корпорациях.
Он мог бы жить припеваючи на средства своего папаши или же исцелять легковерных глупцов от воображаемых недугов, однако вместо этого, «из чисто идейных соображений», предпочел работу в гестапо, куда по старой дружбе ему помог устроиться Кисис.
Наконец и Лония заметила Озола.
– Ученик Озол опоздал на целый час, – громогласно объявила она. – За это он понесет суровое наказание.
– А если я откуплюсь? – спросил Озол, кинув Лонии дамские ручные часики на серебряной браслетке.
– Что за прелесть! – воскликнула Лония. – В таком случае ты прощен!
Она даже собралась поцеловать Озола в знак благодарности, но Граудниек уже уводил его в соседнюю комнату.
– Господин Озол! Подождите же минутку, – позвала Мелсиня, – я должна с вами посоветоваться.
– Потом, потом, – отмахнулся Озол и вышел.
Притворив двери, Граудниек с нетерпением сказал:
– Ну, показывайте товар!
На полированный столик красного дерева посыпалось содержимое карманов Озола: несколько пар часов, кольца, серьги, золотые зубы. Из руки его выскользнул золотой крестик на серебряной цепочке и, тихонько звякнув, упал на пол.
…Озол не стал пересчитывать деньги. Такому порядочному дельцу, как Граудниек, можно полностью довериться.
– Господин Озол! – снова позвала его Мелсиня, когда гестаповец присоединился к остальным гостям.
Но Озол опять отмахнулся.
– Погодите, погодите, – буркнул он, – мне надо прежде всего промочить горло. – И он осушил одну за другой полдюжины рюмок водки.
– Может, я могу тебе чем-нибудь помочь? – спросил свою даму Кисис, уже успевший выпить с ней на брудершафт.
– Но ведь ты не работаешь в гестапо, – ответила Мелсиня.
– Конечно, нет, но если дело политическое…
С первых же слов своей новой приятельницы Кисис навострил уши. Мелсиня рассказала, что в ее магазине работает некая Земите. Она, должно быть, сочувствует коммунистам, так как в 1940 году, после национализации магазина, была назначена старшей продавщицей. За последнее время Мелсиня стала примечать, что покупатели – рабочие с больших предприятий – никогда не обращаются к другим продавщицам.
– И представь, – удивлялась Мелсиня, – если Земите занята, они всегда ждут, пока она освободится, потом о чем-то с ней шепчутся. Я понимаю, была бы еще молодая, интересная… Мне все это кажется подозрительным. Не знаю, о чем они там шушукаются, но, по-моему, тут что-то не то…
– Какая ты умница!.. Ты мне все больше и больше нравишься, – сказал Кисис. – Послушай, сейчас не имеет смысла обращаться в гестапо, пока у тебя нет никаких доказательств. Но с твоей продавщицы глаз не спускай. Если что-нибудь заметишь, расскажи мне, и я сделаю все, что требуется.
– Какой ты добрый, – нежно прильнув к нему, прошептала Мелсиня.
Она и не подозревала, что за подобную «доброту» Кисис получит солидную награду.
Неутомимый директор банка снова провозгласил тост. Звон бокалов слился с трелью звонка в прихожей. В гостиную вбежала бледная, встревоженная горничная.
– Там… Там… на дверях…
Всполошившиеся гости бросились вниз. На темных дубовых дверях белела листовка:
« КТО ЭТОТ ГОСПОДИН?
Этот господин ежедневно выходит из директорского кабинета с импортной сигарой в зубах и самодовольной улыбкой на лице;
Этот господин с откормленной физиономией часами просиживает в кафе или ресторане в обществе холеных женщин, пока ты зябнешь в очереди за хлебом;
Этот господин называет себя «истинным латышским патриотом», но везде и всюду славословит фашистских оккупантов.
Кто же он, этот господин?
Ты, латышский рабочий, знаешь его уже давно. Это за твой счет он ведет развратную, праздную жизнь, проводит ночи в ресторанах, днем нежится в мягкой постели, лодырничает в конторе своего папаши или распоряжается слугами в отцовском имении. Неважно, как его зовут – Арайс, Кактынь, Лиепинь или Озол, – он всегда был кровопийцей и палачом трудового народа.
Взгляни на его руки – они обагрены кровью тысяч людей. Взгляни на его одежду – недавно она принадлежала человеку, которого этот субъект собственноручно убил. Последи за ним, и ты поймешь, где он добывает средства для привольной жизни.
После десяти часов, когда тебя уже загнали домой, закрытые машины везут по улицам Риги сотни людей, обреченных на смерть. Там, где у свежевырытых ям машины останавливаются, ты всегда увидишь его. Выполнив обязанности палача, он спешит прибрать к рукам добычу – одежду убитых, часы, золотые зубы, а затем до зари устраивает оргии со своими хозяевами – гестаповцами. Следы его преступлений ты можешь найти в сосновых борах Бикерниеков, Дрейлиней и в Румбульском лесу, где за первые пятнадцать месяцев оккупации было убито свыше 80 000 мужчин, женщин и детей.
Вот каков этот «истинный латышский патриот», который зарится и на твою жизнь, и на твое имущество».
5
Почти одновременно точно такая же листовка была доставлена Рауп-Дименсу. Оберштурмфюрер повертел ее в руках, даже понюхал, словно ищейка, бегущая по следу. От бумаги еще пахло типографской краской. Значит, только что отпечатана. Проклятье! Где же находится эта типография? Если бы Кисис не оказался таким разиней, уже сегодня, быть может, эту загадку можно было разгадать.
Девять. Пора кончать работу. Спрятав секретные документы в сейф, тщательно вычистив ногти и надев сшитую в Риге шинель, которая всякий раз заставляла с тоской вспоминать об искусстве портного с Бонд-стрита, оберштурмфюрер вышел на улицу. В его распоряжении, конечно, была машина, но Мери жила недалеко, и после дня, проведенного в душном, накуренном кабинете, Рауп-Дименс любил пройтись пешком. Дождь прекратился, но асфальт бульвара и лакированные кузова лимузинов все еще поблескивали от влаги. То здесь, то там мерцали синие огоньки карманных фонариков. Слышалась главным образом немецкая речь: латыши после наступления темноты остерегались появляться на улице.
Мери, наверно, уже накрыла на стол. Ведь она знает, как ему нужна женская забота и ласка после напряженного рабочего дня.
Да, поистине неисповедимы пути судьбы. Когда Шварц еще в планере упомянул о какой-то певичке Марлене из рижского кабаре «Альгамбра», Рауп-Дименсу и в голову не могло прийти, что он с ней когда-нибудь встретится. Их знакомство началось случайно. Как-то вечером оберштурмфюрер от скуки зашел в ресторан. Там выступала певица с крашеными волосами, пылавшими в луче прожектора, точно красный сигнал светофора. Эта женщина, чей возраст было трудно определить, ибо лицо ее покрывал искусно наложенный слой румян и пудры, довольно сносно исполнила несколько пародий на английские песенки. Когда выступление окончилось, певица подсела к столу оберштурмфюрера. Ее не смутили отвергающий взгляд и холодное молчание гестаповца. Певица осушала бокал за бокалом и с напускной откровенностью рассказывала о себе: раньше она работала в кабаре «Альгамбра», ее зовут Марлена, и сейчас она одинока… Вежливо, но решительно отклонив ее недвусмысленное предложение, Рауп-Дименс уплатил по счету и ушел.
Через несколько недель оберштурмфюреру случилось вызвать в гестапо некую Марию Лиену Заринь, которая, по сведениям агентуры, продолжительное время была любовницей английского военного атташе. Она оказалась той самой Марленой, только на сей раз без грима. Когда певичка, бледная и дрожащая, стояла перед ним, Рауп-Дименса вдруг охватило сладострастное чувство власти над этой женщиной. Конечно, оберштурмфюрер вскоре убедился, что у бывшей девицы из кабаре давно уже нет никаких связей с англичанами, все же ему было приятно держать ее в страхе. Пусть знает, что жизнь ее полностью в его руках. Так началось их знакомство, которое скорее напоминало отношения дрессировщика и запугиваемой бичом пантеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25