— Но ожерелье? — сказал граф. — Его бы нашли в вещах ребенка?
— Он выходил из дому. В то самое утро, когда вы застали его за перепиской, он только что вернулся из школы, и полиция, может быть, напала бы на более верные следы, произведя обыск в его рабочем столе, между учебными книгами, чем взводя напрасное обвинение на невинную мать.
— Хорошо, но эти две тысячи франков, которые Генриетта получала каждый год, разве это не доказательство ее участия в преступлении?
— Если бы она была сообщницей, разве она благодарила бы вас за эти деньги? И затем, разве за ней не следили? Между тем ребенок был вполне свободен, ему не стоило никакого труда добежать до соседнего города, сговориться со скупщиком и отдать ему за бесценок один или два бриллианта с условием, чтобы деньги были отправлены из Парижа.
Рассказ произвел на графа и на всех присутствующих неприятное впечатление. Граф притворно засмеялся.
— Все это так остроумно, что я в восхищении. Поздравляю вас!..
— Да нет же! — воскликнул Флориани. — Я слежу за событиями: мать заболевает, всевозможные ухищрения делаются сыном, чтобы продать драгоценные камни и спасти ее. Болезнь осложняется. Она умирает. Проходят годы. Мальчик растет и становится мужчиной. Тогда — на этот раз я признаю, что моя фантазия разыгрывается, — предположим, что он встречает тех, кто подозревал и обвинял его мать… Какой жгучий интерес представляет подобная встреча в старом доме, где произошла драма?
V. КТО ЖЕ ВЫ?

Эти слова были произнесены среди общего молчания: на лицах супругов Сибизов появилось растерянное выражение.
— Кто же вы? — спросили они оба разом.
— Я? Флориани, которого вы встретили в Палермо и которого вы приглашали к себе уже несколько раз.
— Что же означает эта история?
— О, ничего особенного! Я старался представить себе ту радость, с которой сын Генриетты, — если он еще существует, — сказал бы вам, что он единственный виновник и что он совершил преступление только потому, что его мать была несчастна в вашем доме.
Он говорил, сдерживая волнение. Не могло быть никакого сомнения: Флориани был не кто иной, как сын Генриетты. К тому же он сам, видимо, хотел, чтоб его узнали.
Граф колебался. Как должен был он поступить с дерзким преступником? Возбудить дело? Предать суду того, кто когда-то его обворовал? Нет, лучше было оставить этот рассказ без последствий, делая вид, что его настоящий смысл непонятен.
И граф, подойдя к Флориани, весело воскликнул:
— Ваш рассказ очень интересен! Но чем же стал, по-вашему, этот примерный сын? Я надеюсь, что он не остановился на этом хорошем пути?
— О, конечно, нет!
— Не правда ли, прекрасное начало — в шесть лет украсть «ожерелье королевы»?
— И взять его так, — заметил Флориани, — чтобы не иметь за это ни малейшей неприятности! Ведь это так легко! Надо было только захотеть и протянуть руку. Он захотел…
— Протянуть руку…
— Обе руки, — смеясь сказал Флориани.
Всем стало страшно. Как необыкновенна должна была быть жизнь этого авантюриста, гениального вора уже в шесть лет, который с утонченностью дилетанта в погоне за сильными ощущениями издевался над своей жертвой в ее же собственном доме, говоря дерзко, но, однако, со всей корректностью галантного человека, находящегося в гостях.
Он встал и подошел к графине, чтобы проститься.
Она сумела все-таки побороть свое желание отшатнуться. Он улыбнулся.
— Вы боитесь? Разве я так далеко зашел в своей маленькой комедии салонного забавника?
Она овладела собой и с прежнею непринужденностью, немного насмешливо, ответила:
— Нисколько. Легенда об этом примерном сыне меня очень заинтересовала, и я счастлива, что мое ожерелье послужило для такой блестящей цели! Но не думаете ли вы, что сын этой женщины… Генриетты, повиновался исключительно своему призванию?
Он вздрогнул, почувствовав намек, и ответил:
— Очевидно, это призвание было очень сильно, потому что ребенок не отказался от него.
— Что это значит?
— Ну, да, вы же знаете, что большинство камней были фальшивые… Настоящими были только купленные у английского ювелира. Остальные же постепенно, один за другим, продавались для удовлетворения тяжелых жизненных потребностей.
— Тем не менее это было ожерелье королевы, — надменно сказала графиня, — и если человек, на которого вы намекаете, имеет хоть немного стыда…
Она замолчала, смущенная спокойным взглядом Флориани, и, против воли, несмотря на оскорбленную гордость, сказала почти вежливо:
— Согласно преданию, когда это ожерелье попало в руки Вилетта и когда он вместе с графиней де Ламотт вынул все бриллианты, он все-таки не посмел тронуть оправу. Он понимал, что бриллианты были только ее украшением, аксессуаром, но что творением художника была сама оправа, и он ее пощадил. Думаете ли вы, что и этот человек также это понял?
— Я не сомневаюсь в том, что оправа существует. Ребенок, по всей вероятности, тоже ее пощадил.
— Так вот: если вы когда-нибудь его встретите, скажите ему, что он не по праву оставляет у себя одну из тех реликвий, которые являются фамильной собственностью, и что он мог вынуть все бриллианты, но все-таки ожерелье остается собственностью семьи Субизов.
Флориани коротко ответил:
— Я ему это скажу, графиня.
Он поклонился ей, графу и всем остальным и вышел.
Через четыре дня графиня нашла на столе в своей комнате красный кожаный футляр с гербом кардинала. Открыв его, она увидела в нем похищенное «ожерелье королевы».
Но так как лишняя реклама никогда не бесполезна, то на другой день «Echo de France» напечатало следующую сенсационную заметку:
«Ожерелье королевы, знаменитая историческая драгоценность, похищенная некогда у четы графов Субиз, было найдено Арсеном Люпеном. Он поспешил возвратить его законным владельцам. Можно только приветствовать такое рыцарски-предупредительное внимание».

1 2