Морис Леблан: «Красный шарф»

Морис Леблан
Красный шарф



Леблан. «Семь приключений Арсена Люпэна — взломщика-джентельмена»;
Морис ЛебланКРАСНЫЙ ШАРФ В то утро, выйдя из дома в обычное время, чтобы не опоздать на службу во Дворец правосудия, главный инспектор Ганимар обратил внимание на странное поведение незнакомца, шагавшего впереди него вдоль улицы Перголезе.Через каждые пятьдесят — шестьдесят шагов этот прохожий, бедно одетый, в соломенной, несмотря на ноябрь, шляпе, наклонялся либо для того, чтобы завязать шнурки обуви, либо чтобы подобрать упавшую трость, либо по другому поводу. И каждый раз при этом вынимал из кармана и воровато клал на край тротуара маленький кусочек апельсиновой корки.Пустая мания, наверно, ребяческое развлечение, которому вряд ли кто-нибудь уделил бы внимание, но Ганимар был из тех догадливых наблюдателей, которых ничто не оставляет равнодушными и которые успокаиваются лишь тогда, когда узнают тайную подоплеку фактов. И он пошел по следам странного незнакомца.И вот, в ту минуту, когда тот повернул направо, на авеню Великой Армии, инспектор заметил, что он обменивается знаками с мальчишкой лет двенадцати, который шел мимо домов с левой стороны улицы.Еще через двадцать метров странная личность нагнулась и поправила низ штанины. Апельсиновая корка отметила эту остановку. В тот же момент мальчишка остановился и с помощью кусочка мела начертил на доме, мимо которого проходил, белый крест, заключенный в круг.Оба продолжили свою прогулку. Минуту спустя — новая остановка. Неизвестный поднял булавку и оставил корку. И сорванец напротив написал на стене второй крест, который также заключил в белый круг.«Сто чертей, — подумал главный инспектор с довольным урчанием, — это многое обещает… О чем могли сговориться эти два вероятных клиента?»Оба «клиента» тем временем спустились по авеню Фридланд и по Фобур-Сент-Оноре, без того, впрочем, чтобы случилось что-нибудь, что можно было бы взять на заметку.С почти равными промежутками двойная операция возобновлялась, так сказать, автоматически. Было, однако, очевидно, с одной стороны, что человек с апельсиновыми корками делал свое дело только тогда, когда выбирал дом, который следовало отметить, а мальчишка, с другой, отмечал нужный дом только после того, как замечал сигнал своего спутника.Согласованность между ними, таким образом, представлялась несомненной, и подмеченные главным инспектором действия приобретали в его глазах все больший интерес.На площади Бово мужчина заколебался. Потом, словно приняв решение, нагнулся и дважды отряхнул низ своих штанин. Тогда мальчишка сел на тротуар под самым носом солдата, который стоял на часах возле здания министерства внутренних дел, и пометил камень в ограде двумя крестами и двумя окружностями.Против Елисейского дворца — та же церемония, с той разницей, что на тротуаре, по которому перед президентской резиденцией прохаживался часовой, появилось три знака вместо двух.— Что бы это значило? — прошептал, побледнев от волнения, Ганимар, который, против собственной воли, думал о своем неизменном противнике Люпэне, как бывало всякий раз, когда возникали какие-либо таинственные обстоятельства, — Что бы все это значило?Он охотно схватил бы и допросил обоих «клиентов». Но был слишком опытен, чтобы совершить такую глупость. Впрочем, человек с апельсиновыми корками как раз закурил сигарету, и его напарник, тоже державший какой-то окурок, подошел к нему с явным намерением попросить прикурить.Оба обменялись несколькими словами. Мальчишка быстро протянул компаньону какойто предмет, который, как показалось главному инспектору, имел очертания револьвера в кобуре. Оба наклонились вместе над этим предметом, и мужчина, повернувшись к стене, шесть раз поднес руку к карману тем движением, которым заряжают подобное оружие.Окончив эту работу, они повернули назад, дошли до улицы Сюрена, и инспектор, следовавший за ними так близко, как это было возможно, с риском привлечь их внимание, увидел, что оба проследовали в ворота старинного дома, у которого все ставни были закрыты, кроме как на четвертом и последнем этажах.Он бросился следом. В конце проезда, в глубине большого двора, инспектор заметил вывеску маляра, а с левой стороны — лестничную клетку.Он стал подниматься, и на первом же пролете ускорил шаги, так как сверху до него донесся сильный шум, в котором, казалось, можно было также различить удары.Когда Ганимар добрался до последней площадки, дверь была открыта. Он вошел, на секунду прислушался, уловил шум борьбы, добежал до комнаты, из которой он исходил, и застыл на пороге, тяжело дыша, удивленный зрелищем, которое перед ним предстало, — человека с апельсиновыми корками и мальчишку, которые громко стучали стульями о паркет.В ту же минуту из соседней комнаты появилось третье лицо. Это был молодой человек двадцати восьми — тридцати лет, носивший короткие бакенбарды, очки, комнатную куртку, подбитую каракулевым мехом, и казавшийся иностранцем, скорее всего — русским.— Здравствуй, Ганимар, — сказал он. И обернувшись к тем двоим:— Спасибо, друзья мои, поздравляю с успехом. Вот обещанное вознаграждение.Он вручил им стофранковый билет, вытолкнул из комнаты и запер обе двери на лестницу.— Уж ты меня прости, старина, — объявил он Ганимару. — Мне нужно с тобой переговорить… Причем — срочно…Он протянул ему руку и, поскольку инспектор продолжал стоять в ошеломлении, с лицом, перекошенным бешенством, воскликнул:— Ты, кажется, не понимаешь… Хотя все предельно ясно… Мне понадобилось срочно тебя повидать… Так что…И словно отвечая на еще не высказанные возражения:— Да нет, старик, ты ошибаешься. Если бы я тебе написал или позвонил по телефону, ты бы не пришел… Либо заявился бы во главе целого полка. Я же хотел повидать тебя одного и подумал, что нет лучшего способа, чем послать этих двух людей с задачей сеять апельсиновые корки, рисовать крестики и нолики, короче — отметить тебе дорогу к этому месту. Но в чем дело? Ты вроде совершенно оглушен. Что случилось? Может, ты меня не узнаешь? Я — Люпэн… Арсен Люпэн… Поройся в памяти… Разве это имя ничего тебе не напоминает?— Скотина, — процедил сквозь зубы Ганимар.Изобразив полное отчаяние, Люпэн сердечно проговорил:— Ты сердишься? Я вижу это по твоим глазам… Дело Дюгри-валь, не так ли? Я должен был подождать, чтобы ты пришел меня арестовать?.. Черт побери, мне это как-то не пришло в голову! В следующий раз, клянусь…— Каналья, — пробурчал Ганимар.— А я-то думал, тебе будет приятно! Честное слово, так себе и сказал: «Мой добрый, толстый Ганимар, мы ведь с ним так давно не виделись! Он просто бросится мне на шею».Ганимар, который все еще не сдвинулся с места, вышел, казалось, из оцепенения. Он посмотрел вокруг, взглянул на Люпэна, подумал, вероятно, не броситься ли ему, действительно, на шею, затем, овладев собой, взял стул и устроился на нем, словно вдруг решился выслушать своего противника.— Прекрасно, — сказал Люпэн, — поговорим. Трудно и мечтать о более спокойном местечке. Этот старинный особняк принадлежит герцогу де Рошлор, который в нем никогда не живет и который сдал мне внаем этот этаж, передав места общего пользования в распоряжение предпринимателя-маляра. У меня есть несколько подобных жилищ, весьма удобных. Здесь, несмотря на внешность русского барина, меня знают как господина Жана Дюбрей, бывшего министра… Ты меня поймешь: я избрал необременительную профессию, чтобы не слишком привлекать внимание…— Какое мне до всего этого дело? — прервал его Ганимар.— Ты прав, я заболтался, а ты, наверно, торопишься. Извини, разговор не будет долгим… Пять минут… Приступаю… Сигару? Не желаешь? Прекрасно. Я тоже.Он сел и забарабанил пальцами по столу, раздумывая, затем приступил к делу.— Семнадцатого октября 1599 года, в прекрасный теплый, радостный день… Ты слушаешь, Ганимар?.. Итак, 17 октября 1599 года… В сущности, надо ли непременно возвращаться к правлению Генриха IV и рассказывать тебе о хронике Нового моста? Вовсе нет, ты не слишком вникал в историю Франции, и я рискую внести лишний сумбур в твои мысли. Довольствуйся же знанием того, что в эту ночь, к часу утра, лодочник, проплывавший под последней аркой означенного Нового моста, со стороны левого берега, услышал, как перед носом его баржи в реку свалилось что-то, что было сброшено с высоты моста и явно предназначалось для самого дна реки. Его собака бросилась в ту сторону, громко лая, и когда лодочник добрался до носа своего судна, он увидел, что пес треплет в пасти обрывок газеты, которая, по-видимому, служила оберткой, для каких-то предметов. Он подобрал те предметы, которые не упали в воду, и, вернувшись в свою каюту, осмотрел находку. Знакомство показалось ему любопытным, и, поскольку он поддерживает связь с одним из моих друзей, он с его помощью предупредил меня. Этим же утром меня разбудили, чтобы поставить в известность об этом деле и ввести во владение подобранными предметами. И вот они перед тобой.Он показал эти вещи, разложенные на столе. Вначале — обрывки номера газеты. За ними — большая хрустальная чернильница, к крышке которой был привязан длинный обрывок бечевки. Потом был осколок стекла, затем — нечто склеенное из картона, превращенное в тряпку. Наконец тут был обрывок ярко-красного шелка, заканчивавшийся шариком из той же ткани, того же цвета.— Ты видишь наши вещественные доказательства, мой добрый друг, — сказал Люпэн. — Конечно, решить возникшую загадку было легче, если бы в нашем распоряжении были остальные предметы, которые глупое животное раскидало куда попало. Мне, однако, кажется, что вполне можно найти решение, подумав и приложив хоть немного сообразительности. А это как раз — твои лучшие качества. Что ты об этом скажешь?Ганимар не пошевелился. Он словно выразил готовность выслушивать болтовню Люпэна, но собственное достоинство запрещало ему отзываться на нее хотя бы единым словом либо даже кивком головы, который мог быть истолкован как одобрение или несогласие.— Мы с тобой, очевидно, полностью согласны, — продолжал Люпэн, словно и не замечая безмолвия главного инспектора. — И могу таким образом резюмировать единой заключительной фразой это дело, как о нем рассказали представленные вещественные доказательства. Вчера вечером, между девятью часами и полуночью, некая девица эксцентричного поведения была ранена ударами ножа, а затем задушена насмерть хорошо одетым мужчиной, носящим монокль, принадлежавшим к завсегдатаям ипподрома, с которым указанная девица съела три пирожных безе и один эклер в кафе.Люпэн закурил сигарету и заметил, взяв Ганимара за рукав:— Ну, это тебе не слишком нравится, главный инспектор! Ты воображал, что в области следственных дедукций такие достижения недоступны профану. Ошибка, милостивый государь. Люпэн жонглирует своими выводами словно детектив из романа. Мои доказательства? Ослепительные в чисто детской простоте.И он продолжал, указывая каждый предмет по ходу своей демонстрации:— Итак, вчерашним вечером, после девяти часов (вот этот обрывок газеты помечен вчерашней датой и указанием «вечерний выпуск»; кроме того, вот здесь, приклеенный к бумаге, виден кусочек тех желтых лент, под которыми номера отправляют абонентам, то есть те номера, которые поступают на дом только с почтой, развозимой после девяти вечера). Итак, после девяти вечера хорошо одетый мужчина (соблаговоли отметить, что на краю вот этого осколка стекла видно круглое отверстие монокля, каковой является главным образом признаком аристократической принадлежности), вошел в кондитерскую (перед тобою — узкая картонная конструкция в форме коробки, где еще видно немного крема от пирожных, которые в нее положили). Имея при себе такой пакетик, господин с моноклем отправился к указанной молодой особе, чей шарфик из ярко-красного шелка в достаточной мере свидетельствует об эксцентричных повадках хозяйки. Присоединившись к ней, по пока еще неизвестным причинам, он вначале ударил ее ножом, после чего задушил упомянутым алым шарфом (возьми, главный инспектор, свою лупу, и ты увидишь на красном шелке более темные пятна, являющиеся вот здесь следами окровавленного ножа, который о него вытерли, а тут — отпечатками окровавленной руки, схватившейся за ткань). Совершив свое преступление, чтобы не оставить следа, он извлек из кармана: 1) газету, на которую подписан и которая (прочти вот этот отрывок) издается для любителей скачек, — ее название нетрудно установить; 2) веревку, которая представляет собой часть кнута (эти две подробности тебе докажут, не так ли, что наш незнакомец не только интересуется бегами, но и сам занимается лошадьми). Затем он собирает осколки своего монокля, шнурок которого порвался во время борьбы. Отрезает с помощью ножниц (обрати внимание на следы разрезов) запачканную часть шарфика, оставив другую, без сомнения, в судорожно сжатых руках жертвы. Скомкав картонную коробку из кондитерской, он кладет в образовавшийся ком способные навести на его след предметы, из которых многие должны быть теперь на дне Сены, где и находится, к примеру, его нож. Заворачивает все в газету, перевязывает бечевкой и привязывает в качестве груза эту чернильницу. Затем сматывает удочки. Немного позже пакет падает на баржу речника. Вот и все. Ох, мне стало жарко. Что скажешь об этой истории?Он несколько минут наблюдал за Ганимаром, чтобы проверить, какое действие произвел на инспектора его доклад. Ганимар не нарушил своего молчания.Люпэн засмеялся.— В сущности, Ганимар, ты сражен наповал. Но бросаешь себе самому вызов. Зачем, думаешь ты, дьявол Люпэн передает мне это дело вместо того, чтобы оставить его себе, настигнуть убийцу и отнять у него добычу, если тут замешана кража? Вопрос вполне логичный, не спорю. Но… тут есть одно «но», у меня, правда, на него нет времени, в эти дни я просто завален работой. Взлом в Лондоне, другой — в Лозанне, подмена ребенка в Марселе, спасение юной девицы, вокруг которой бродит смерть, — все это сразу на меня и свалилось. И я себе сказал: а что, если подкинуть это дельце доброму другу Ганимару? Теперь, когда тайна наполовину прояснилась, он сумеет добиться решения. А какую я ему окажу услугу! Как он от этого выиграет!— Сказано — сделано. В восемь часов утра я отправил к тебе ту самую личность с апельсиновыми корками. Ты клюнул, и вот, к девяти утра, ты прибыл сюда, трепеща от любопытства.Люпэн встал. Он слегка наклонился к инспектору и сказал, глядя прямо в глаза:— Точка знаменует собой конец. Для меня это дело закрыто. Вскоре, вероятно, ты узнаешь, кто жертва, вполне возможно — балеринка либо певичка из кафешантана. С другой стороны, многое говорит о том, что преступник живет поблизости от Нового моста, скорее — на левом берегу. Наконец, вот тебе вещественные доказательства. Дарю. Трудись. Оставлю себе только этот клочок шарфика. Если тебе понадобится восстановить весь шарф, принеси мне остаток, тот, который правосудие обнаружит на шее убитой. Доставь мне его через месяц, день в день, то есть 28 декабря в 10 часов. Ты меня наверняка найдешь. И ничего не опасайся: все это вполне серьезно, милый друг, клянусь тебе. Никакого обмана. Можешь действовать смело. Кстати, еще подробность, не лишенная значения: при задержании человека с моноклем будь внимателен. Он левша. Прощай, старик, желаю тебе удачи!Люпэн сделал пируэт, открыл дверь и исчез еще до того, как Ганимар подумал, как ему надлежит поступить. Одним прыжком инспектор бросился следом, но сразу убедился, что ручка запора, благодаря незнакомому ему механизму, не поворачивается. Потребовалось десять минут, чтобы снять винты замка, еще десять ушло на запоры в передней. Когда он сбежал по лестнице с четвертого этажа, у Ганимара не оставалось никакой надежды догнать Арсена Люпэна.Об этом, впрочем, он и не думал. Люпэн внушал ему странное, сложное чувство, в котором были и страх, и злость, и невольное восхищение, и смутная догадка, что, несмотря на все его усилия, на упорство его поисков, он никогда не справится с подобным противником. Он преследовал его по долгу и ие самолюбия, но в постоянном страхе быть обманутым этим искуснейшим мистификатором и выставленным в смешном положении перед публикой, всегда готовой посмеяться над его злоключениями.В частности, история с алым шарфиком тоже казалась ему весьма двусмысленной. С одной стороны, конечно, любопытной, но также неправдоподобной! Тем более, что объяснения Люпэна, на первый взгляд, столь логичные, могли с трудом выдержать достаточно строгий экзамен.— Нет, — думал Ганимар, — все это — пустые россказни… Набор предположений и гипотез, ни на что не опирающихся. Я не дам себя провести.И, добравшись до набережной Орфевр, 36, он принял уже решение считать эту историю словно бы и не случившейся.
1 2 3