Здесь мне могут напомнить про последний закон о бродяжничестве, по которому всех бродяг заставляют работать за обычную твердую плату, принятую в том или ином месте; но это – пункт мало известный мировым судьям, а теми, кто его знает, реже всего выполняемый, потому что они знают также, что он основан на давнишнем праве судей назначать жалованье каждый год, принимая во внимание недород или богатый урожай того или иного года, дешевизну или дороговизну жизни в том или ином месте; и что слова обычное или твердое жалованье не имеют ни силы, ни смысла, когда ни того, ни другого нет, но каждый выжимает и выколачивает все, что может, и будет торговаться и бороться, чтобы выклянчить у хозяина два пенса, как честный купец старается правдами и неправдами надуть своих покупателей на ту же сумму за ярд сукна или шелка.Итак, очень жаль, что эта возможность или, вернее, эта практика не воскрешена; но пренебрегали ею так долго, что она устарела, и лучше всего было бы издать новый закон, в котором эта возможность, так же как и следующая из него возможность заставлять бедняков работать за умеренную и разумную плату, были обдуманы, выполнение их облегчено, ибо джентльмены, которые бесплатно и даже добровольно отдают публике свое время и труд, вправе ожидать, что вся их деятельность будет облегчена насколько возможно; а без этого вводить в силу законы – то же, что заполнять наши кодексы, и так уже перегруженные, мертвой буквой – от этого польза может быть только печатнику, издающему парламентские постановления.Что зло, на которое я здесь указал, само по себе достойно искоренения, об этом, сдается мне, не приходится спорить: почему бы любого человека, попавшего в беду, лишать помощи его ближних, когда они готовы щедро вознаградить его за труд? Или: почему разрешать негодяю требовать в десять раз больше того, что стоила его работа? Ведь вымогательство это возрастает с ростом необходимости, так что в результате многие оказываются ограблены, и часто вовсе не по пустякам. Меня уверяли, что в Диле от суперкарго одного корабля Ост-Индской компании потребовали и получили целых десять гиней за то, чтобы доставить его за две мили от берега, когда его корабль был уже готов поднять паруса, так что здесь, как отлично понимал его грабитель, необходимость была крайней. Многие, возмущаясь и не желая подвергаться такому грабежу, вынуждены отказываться от помощи и часто терпят от этого большой урон. С другой стороны, всякие негодяи поощряются в лени и безделье, поскольку живут на двадцатую часть того труда, который должен бы их содержать, а это прямо противоречит интересам публики, ибо той требуется, чтобы за малое много чего делалось, но не много платилось. И более того, они коснеют в привычке к вымогательству и научаются рассматривать несчастья тех, кто стоит выше их, как заслуженную награду себе.Но довольно об этом вопросе, который я собирался лишь слегка затронуть для тех, кто только и может выправить положение, хотя им-то эта мысль и в голову не пришла бы без такого советчика, как я, вынужденного путешествовать по белу свету в виде пассажира. Не могу этого скрыть, я всей душой желаю, чтобы наши начальники с вниманием отнеслись к такой методе назначать твердую цену за труд и таким способом заставлять бедняков трудиться, ибо чувствую, что должное использование этих возможностей – это правильный и единственно доступный способ извлечь из них пользу и поднять производительный труд от его нынешнего, явно слабеющего состояния к тем высотам, которые предрекает ему сэр Уильям Петти в своей «Политической арифметике». «Политическая арифметика» (1676) и «Трактат о двойной пропорции» (1674) Уильяма Петти (1623–1687) заложили основание классической школы английской буржуазной политической экономии.
После обеда хозяйка вышеупомянутого господского дома зашла в нашу гостиницу и просила миссис Хамфриз передать нам поклон и заверение, что поскольку ветер по-прежнему держит нас здесь пленниками и она опасается, что мы можем кое в чем нуждаться, она поэтому снова предлагает нам пользоваться всем, чем богат ее сад и дом. Такое учтивое послание убедило нас, вопреки кое-каким соображениям обратного свойства, что мы находимся не на африканском берегу и не на каком-нибудь острове, где населяющие его редкие обитатели-дикари не имеют в себе ничего человеческого, кроме наружности.И здесь я меньше всего намерен умалить достоинство этой леди, которая не только до крайности вежлива с незнакомцами ее же звания, но и до крайности добра и милосердна ко всем своим неимущим соседям, нуждающимся в ее помощи, чем заслужила всеобщую любовь и похвалы всех, кто живет поблизости. А в сущности, много ли стоит приобрести столь доброе имя и проявлять столь достойный характер, человеку, который ими уже обладает? То и другое совершается с помощью крошек, падающих со стола достаточно изобильного. И то, что так мало людей ими пользуется, происходит потому, что мало людей имеют столь достойный характер либо стремятся приобрести такое имя. Среда, июля 22. После обычного кровопускания мы снарядили слугу передать этой леди благодарность за ее доброту, но нужды свои ограничили только плодами ее сада и огорода. Слуга очень скоро вернулся вместе с садовником, оба были щедро нагружены едва ли не всем, что дарит людям этот самый плодородный сезон.К концу обеда, когда мы всем этим угощались, мы получили приказ от нашего командира, который в тот день обедал с офицерами на военном корабле: немедленно воротиться на свой корабль, ибо ветер задул благоприятный, и он в этот же вечер снимается с якоря. За этим приказом скоро последовал и сам капитан, в страшной спешке, хотя причина ее уже давно отпала, ибо ветер, который днем действительно немного переменился, теперь снова преспокойно дул с прежнего румба.Это было для меня большой удачей: капитан, чьим приказам мы решили не повиноваться, пока не услышим их от него лично, явился только в седьмом часу, и так много времени потребовалось бы, чтобы собрать обстановку нашей спальни или столовой (тут каждый предмет, даже часть стульев, были либо наш, либо собственность капитана), и еще столько времени переправляли бы все это и меня самого, тоже все равно что мертвый груз, на берег, а оттуда на корабль, что нас наверняка застигла бы ночь. Для меня, в моем расклеенном состоянии, это было бы ужасающее обстоятельство, особенно потому, что лил без перерыва проливной дождь с сильным ветром; чтобы меня несли две мили в темноте, в мокрой, открытой лодке – это казалось чуть ли не верной смертью.Однако мой командир был неколебим, его приказы безапелляционны и мое повиновение обязательно, и я решил прибегнуть к философии, принесшей мне немало пользы в последние годы моей жизни и содержащейся в таком полустишии Вергилия: Superanda onmis fortuna ferendo est, Судьбу побеждают любую терпеньем (лат.) (Вергилий. Энеида, V, 710).
– смысл которого, если Вергилий имел в виду какой-то смысл, я, кажется, правильно понял и правильно применил.И так как двигаться я не мог, то и положил отдаться на волю тех, что должны были снести меня в телегу, как только она вернется, сгрузив на берегу багаж.Но еще до этого капитан, заметив, что происходит в небе и что ветер по-прежнему его враг, поднялся ко мне по лестнице и сообщил, что исполнение приговора отсрочено до утра.Признаюсь, то была весьма приятная новость, и я не слишком жалел, что груз придется посылать обратно, чтобы обставить мою комнату заново.Миссис Хамфриз осталась всем этим недовольна. Поскольку приговор был отсрочен только до утра, ничего, кроме ночевки, она не могла добавить к счету, а если из этого вычесть дрова и свечу, остального едва ли хватит, чтобы заплатить ей за труды, и она пустила в ход всю сварливость, которую постоянно держит про запас, и весь вечер только и делала, что всем мешала и все путала. Четверг, июля 23. Рано утром капитан явился ко мне и стал меня торопить. «Я твердо решил не терять ни минуты, – заявил он, – и ветер как раз наладился. Прямо скажу, не запомню, когда еще был так уверен в ветре». Я привел его слова, хотя ни толковать их, ни комментировать не берусь, замечу только, что произнесены они были в ужасной спешке.Мы пообещали, что будем готовы сразу после завтрака, но завтрака пришлось подождать: накануне вечером, когда мы собирались, на гуре исчезла наша чайница. Немедленно был обыскан весь дом, искали и в таких местах, что многие мои читатели себе это и представить не могут. Дамы и больные нелегко отказывают себе в этом всемогущем сердечном лекарстве, но предпринять далекое путешествие без всякой надежды возместить потерю до конца пути – это уже было нестерпимо. И все же, как ни страшно было это бедствие, оно казалось неизбежным: во всем Райде не найти было ни листика, ибо то, что миссис Хамфриз и люди в лавке называли чаем, произросло не в Китае. Оно даже не было похоже на чай, ни по запаху, ни по вкусу, это тоже был лист, но на том сходство кончалось: а был это табак семейства зловонных; что же касается каких-нибудь других портов, на них надежды не было, ибо капитан твердо заявил, что в ветре уверен и больше не бросит якорь, пока не войдет в Тахо.Когда по этому случаю было потрачено, а лучше сказать – потеряно впустую уже немало времени, возникла одна мысль, и все тут же подивились, как она сразу никому не пришла в голову. А состояла она в том, чтобы обратиться к доброй леди, которая, конечно же, пожалеет нас и выручит в такой беде. Тут же к ней был отправлен слуга с поручением рассказать о нашем несчастье, а мы, дожидаясь его возвращения, стали готовиться к отъезду, чтобы ничего не осталось, кроме как позавтракать. Чайницу, хоть она и была нужна нам не меньше, чем генералу – воинская касса, мы решили считать пропавшей или, вернее, украденной, ибо, хотя я ни за что никого не назвал бы, у всех у нас были подозрения, и, боюсь, все они сходились на одном имени.Слуга вернулся быстро и притащил такую огромную жестянку чая, отправленную нам великодушно и с готовностью, что будь наше путешествие и вдвое длиннее, нам уже не грозила бы опасность оказаться без этого нужнейшего товара. И в ту же минуту прибыл Уильям, мой лакей, с нашей чайницей. Она, оказывается, осталась в гукаре, когда пожитки из него выгружали обратно. Уильям так и догадался, когда услышал, что ее хватились, но хозяин гукара куда-то отлучился, а то бы Уильям успел найти ее еще до того, как дать нашей доброй соседке возможность проявить свою доброту.Поискать в гукаре было, понятно, самым естественным делом, и многие из нас это предлагали; но нас отговорила горничная моей жены, которая-де прекрасно помнила, что оставила шкатулку в спальне, ведь она не выпускала ее из рук, когда бегала на гукар и обратно; но Уильям, возможно, лучше знал девушку и понимал, до какого предела ей можно верить, не то бы он, выслушав ее заверения, едва ли по собственному почину бросился бы разыскивать владельца гукара, что оказалось и хлопотно и трудно.Так закончился этот эпизод, который начался как будто с великого горя, а под конец породил немало веселья и смеха.Теперь осталось только уплатить налоги, подсчитанные, нужно сказать, с непостижимой суровостью. Ночевка вздорожала на шесть пенсов, так же и дрова, и даже свечи, которые до тех пор не входили в счет, теперь числились в нем с самого начала и шли под рубрикой «забыто». Взяли за них, как за целый фунт, хотя мы сожгли всего десять за пять ночей, а в фунт входило двадцать четыре.И наконец, была сделана попытка, поверить в которую почти так же трудно, как не хватает человеческого терпения ее удовлетворить. С нас пожелали взять за существование в течение часа или двух столько же, как за целые сутки, а приготовление обеда было включено под отдельной рубрикой, хотя, когда мы отбыли, ни котел, ни вертел еще и не приближались к огню. И здесь, каюсь, терпение мне изменило, и я стал примером истинности того утверждения, что всякую тиранию и гнет можно терпеть только до известного предела и что такого ярма может не выдержать шея даже самого покорного раба. Когда я восстал против этого безобразия с некоторой горячностью, миссис Хамфриз только глянула на меня и молча вышла из комнаты. Воротилась она через минуту с пером, чернилами и листом бумаги и предложила мне самому написать счет: надо, мол, надеяться, что я не воображаю, что ее дом должен быть весь замусорен, а провизия должна пропадать и портиться задаром. «И всего-то тринадцать шиллингов. Могут ли благородные люди провести ночь на постоялом дворе и заплатить дешевле? Если могут, значит пора мне перестать держать гостиницу. Но прошу вас, заплатите сколько не жалко; пусть люди знают, что для меня деньги – тьфу, как и для других людей. Была и останусь дурой, так я и мужу говорю, никогда своей выгоды не знаю. А все-таки пусть ваша честь будет мне предостережением, чтобы больше так не попадаться. Некоторые люди знают лучше других, как писать счета. Свечи! Ну да, конечно, почему бы путешественнику не платить за свечи? Я-то за свечу плачу, а торговец свечами платит за них его величеству королю, а если б не платил, платить пришлось бы мне, так что все равно одно на одно выходит. Да, которые по шестнадцать у меня сейчас кончились, но эти, хоть и поменьше, горят ярким светлым огнем. Мой торговец должен скоро здесь появиться, а то я послала бы в Портсмут, если бы ваша честь здесь еще задержались. Но когда люди только дожидаются ветра, сами знаете, как на них рассчитывать». Здесь лицо ее стало лукавым, казалось – она готова выслушать возражение. И я возразил ей: выбросил на стол полгинеи и заявил, что больше английских денег у меня нет, что и было чистою правдой, а так как она не могла сразу разменять тридцать шесть монет по шиллингу, этим спор и закончился. Миссис Хамфриз вскоре покинула комнату, а вскоре после того мы покинули ее дом; и эта добрая женщина даже не пожелала проститься с нами и пожелать нам счастливого пути.Впрочем, я не хочу покинуть этот дом, где с нами так дурно обращались, не отдав ему должного, не сказав всего, что можно, не отступая от правды, сказать в его защиту.Прежде всего, место, где он стоит, по-моему, самое прелестное и приятное на всем острове. Правда, ему не хватает той прекрасной реки, что ведет из Ньюпорта в Кауз; но вид, который открывается оттуда на море и охватывает Портсмут, Спитхед и городок Сент-Хелен, мог бы утешить нас за потерю самой Темзы даже в самой прелестной ее части, в Беркшире или Бакингемшире, хотя бы ее дружно воспели новый Денэм и новый Поп. В описательной поэме Джона Денэма (1615–1669) «Куперз-хилл» (1642) имеется катрен, посвященный Темзе; Темза («бог Тамес», в переводе H Карамзина) – «героиня» пасторальной поэмы А. Попа «Виндзорский лес» (1713).
Сам же я признаюсь, что для меня ничто не заменит морского вида и ничто на земле с ним не сравнится, а если он еще украшен судами, никаких больше украшений с terra firma Твердой земли (лат.).
для него не требуется. Мне кажется, что флотилия кораблей – самое благородное творение, какое произвело искусство человека, намного превосходящее искусство архитекторов, строящих из кирпича, камня или мрамора.Когда покойный сэр Роберт Уолпол, один из лучших людей и министров на свете, ежегодно преподносил нам новую флотилию в Спитхеде, даже враги его вкуса не могли не признать, что он дарил нации прекрасное зрелище за ее деньги. Десятилетие назад, в 1740-е годы, такая оценка личности Р. Уолпола могла быть у Филдинга только иронической. Пересмотр отношения заявил о себе во втором издании «Джонатана Уайлда» (1754), где писатель снял чересчур прозрачные аллюзии на покойного премьера. В «реабилитации» Уолпола Филдинг пошел дальше Ф. Честерфилда, пытавшегося соблюсти объективную меру: «История не вспомнит его имени в числе лучших людей или лучших министров, но и к худшим его никак нельзя отнести».
Куда более прекрасное, чем построенный за те же деньги военный лагерь. Ибо в самом деле, какую мысль может вызвать в уме множество мелких бараков лучше той, что множество людей объединялись в общество еще до того, как стало известно искусство строить более основательные дома? Это, может быть, и было бы приятно, но есть мысль и похуже, и она заслоняет первую, – о том, что здесь приютилась целая банда головорезов, опора тирании, угроза справедливым свободам и правам человечества, грабители трудолюбивых, насильники над целомудрием, убийцы невинных; словом – разрушители изобилия, мира и безопасности своих ближних.Можно спросить: а что же такое эти военные суда, так чарующие наши взоры? Разве и они не опора тирании, угнетатели невинности, несущие смерть и разорение всюду, куда их хозяевам угодно их послать? Да, это так; и хотя военный корабль своими размерами и оснасткой превосходит корабль торговый, я от души желаю, чтобы он оказался не нужен;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
После обеда хозяйка вышеупомянутого господского дома зашла в нашу гостиницу и просила миссис Хамфриз передать нам поклон и заверение, что поскольку ветер по-прежнему держит нас здесь пленниками и она опасается, что мы можем кое в чем нуждаться, она поэтому снова предлагает нам пользоваться всем, чем богат ее сад и дом. Такое учтивое послание убедило нас, вопреки кое-каким соображениям обратного свойства, что мы находимся не на африканском берегу и не на каком-нибудь острове, где населяющие его редкие обитатели-дикари не имеют в себе ничего человеческого, кроме наружности.И здесь я меньше всего намерен умалить достоинство этой леди, которая не только до крайности вежлива с незнакомцами ее же звания, но и до крайности добра и милосердна ко всем своим неимущим соседям, нуждающимся в ее помощи, чем заслужила всеобщую любовь и похвалы всех, кто живет поблизости. А в сущности, много ли стоит приобрести столь доброе имя и проявлять столь достойный характер, человеку, который ими уже обладает? То и другое совершается с помощью крошек, падающих со стола достаточно изобильного. И то, что так мало людей ими пользуется, происходит потому, что мало людей имеют столь достойный характер либо стремятся приобрести такое имя. Среда, июля 22. После обычного кровопускания мы снарядили слугу передать этой леди благодарность за ее доброту, но нужды свои ограничили только плодами ее сада и огорода. Слуга очень скоро вернулся вместе с садовником, оба были щедро нагружены едва ли не всем, что дарит людям этот самый плодородный сезон.К концу обеда, когда мы всем этим угощались, мы получили приказ от нашего командира, который в тот день обедал с офицерами на военном корабле: немедленно воротиться на свой корабль, ибо ветер задул благоприятный, и он в этот же вечер снимается с якоря. За этим приказом скоро последовал и сам капитан, в страшной спешке, хотя причина ее уже давно отпала, ибо ветер, который днем действительно немного переменился, теперь снова преспокойно дул с прежнего румба.Это было для меня большой удачей: капитан, чьим приказам мы решили не повиноваться, пока не услышим их от него лично, явился только в седьмом часу, и так много времени потребовалось бы, чтобы собрать обстановку нашей спальни или столовой (тут каждый предмет, даже часть стульев, были либо наш, либо собственность капитана), и еще столько времени переправляли бы все это и меня самого, тоже все равно что мертвый груз, на берег, а оттуда на корабль, что нас наверняка застигла бы ночь. Для меня, в моем расклеенном состоянии, это было бы ужасающее обстоятельство, особенно потому, что лил без перерыва проливной дождь с сильным ветром; чтобы меня несли две мили в темноте, в мокрой, открытой лодке – это казалось чуть ли не верной смертью.Однако мой командир был неколебим, его приказы безапелляционны и мое повиновение обязательно, и я решил прибегнуть к философии, принесшей мне немало пользы в последние годы моей жизни и содержащейся в таком полустишии Вергилия: Superanda onmis fortuna ferendo est, Судьбу побеждают любую терпеньем (лат.) (Вергилий. Энеида, V, 710).
– смысл которого, если Вергилий имел в виду какой-то смысл, я, кажется, правильно понял и правильно применил.И так как двигаться я не мог, то и положил отдаться на волю тех, что должны были снести меня в телегу, как только она вернется, сгрузив на берегу багаж.Но еще до этого капитан, заметив, что происходит в небе и что ветер по-прежнему его враг, поднялся ко мне по лестнице и сообщил, что исполнение приговора отсрочено до утра.Признаюсь, то была весьма приятная новость, и я не слишком жалел, что груз придется посылать обратно, чтобы обставить мою комнату заново.Миссис Хамфриз осталась всем этим недовольна. Поскольку приговор был отсрочен только до утра, ничего, кроме ночевки, она не могла добавить к счету, а если из этого вычесть дрова и свечу, остального едва ли хватит, чтобы заплатить ей за труды, и она пустила в ход всю сварливость, которую постоянно держит про запас, и весь вечер только и делала, что всем мешала и все путала. Четверг, июля 23. Рано утром капитан явился ко мне и стал меня торопить. «Я твердо решил не терять ни минуты, – заявил он, – и ветер как раз наладился. Прямо скажу, не запомню, когда еще был так уверен в ветре». Я привел его слова, хотя ни толковать их, ни комментировать не берусь, замечу только, что произнесены они были в ужасной спешке.Мы пообещали, что будем готовы сразу после завтрака, но завтрака пришлось подождать: накануне вечером, когда мы собирались, на гуре исчезла наша чайница. Немедленно был обыскан весь дом, искали и в таких местах, что многие мои читатели себе это и представить не могут. Дамы и больные нелегко отказывают себе в этом всемогущем сердечном лекарстве, но предпринять далекое путешествие без всякой надежды возместить потерю до конца пути – это уже было нестерпимо. И все же, как ни страшно было это бедствие, оно казалось неизбежным: во всем Райде не найти было ни листика, ибо то, что миссис Хамфриз и люди в лавке называли чаем, произросло не в Китае. Оно даже не было похоже на чай, ни по запаху, ни по вкусу, это тоже был лист, но на том сходство кончалось: а был это табак семейства зловонных; что же касается каких-нибудь других портов, на них надежды не было, ибо капитан твердо заявил, что в ветре уверен и больше не бросит якорь, пока не войдет в Тахо.Когда по этому случаю было потрачено, а лучше сказать – потеряно впустую уже немало времени, возникла одна мысль, и все тут же подивились, как она сразу никому не пришла в голову. А состояла она в том, чтобы обратиться к доброй леди, которая, конечно же, пожалеет нас и выручит в такой беде. Тут же к ней был отправлен слуга с поручением рассказать о нашем несчастье, а мы, дожидаясь его возвращения, стали готовиться к отъезду, чтобы ничего не осталось, кроме как позавтракать. Чайницу, хоть она и была нужна нам не меньше, чем генералу – воинская касса, мы решили считать пропавшей или, вернее, украденной, ибо, хотя я ни за что никого не назвал бы, у всех у нас были подозрения, и, боюсь, все они сходились на одном имени.Слуга вернулся быстро и притащил такую огромную жестянку чая, отправленную нам великодушно и с готовностью, что будь наше путешествие и вдвое длиннее, нам уже не грозила бы опасность оказаться без этого нужнейшего товара. И в ту же минуту прибыл Уильям, мой лакей, с нашей чайницей. Она, оказывается, осталась в гукаре, когда пожитки из него выгружали обратно. Уильям так и догадался, когда услышал, что ее хватились, но хозяин гукара куда-то отлучился, а то бы Уильям успел найти ее еще до того, как дать нашей доброй соседке возможность проявить свою доброту.Поискать в гукаре было, понятно, самым естественным делом, и многие из нас это предлагали; но нас отговорила горничная моей жены, которая-де прекрасно помнила, что оставила шкатулку в спальне, ведь она не выпускала ее из рук, когда бегала на гукар и обратно; но Уильям, возможно, лучше знал девушку и понимал, до какого предела ей можно верить, не то бы он, выслушав ее заверения, едва ли по собственному почину бросился бы разыскивать владельца гукара, что оказалось и хлопотно и трудно.Так закончился этот эпизод, который начался как будто с великого горя, а под конец породил немало веселья и смеха.Теперь осталось только уплатить налоги, подсчитанные, нужно сказать, с непостижимой суровостью. Ночевка вздорожала на шесть пенсов, так же и дрова, и даже свечи, которые до тех пор не входили в счет, теперь числились в нем с самого начала и шли под рубрикой «забыто». Взяли за них, как за целый фунт, хотя мы сожгли всего десять за пять ночей, а в фунт входило двадцать четыре.И наконец, была сделана попытка, поверить в которую почти так же трудно, как не хватает человеческого терпения ее удовлетворить. С нас пожелали взять за существование в течение часа или двух столько же, как за целые сутки, а приготовление обеда было включено под отдельной рубрикой, хотя, когда мы отбыли, ни котел, ни вертел еще и не приближались к огню. И здесь, каюсь, терпение мне изменило, и я стал примером истинности того утверждения, что всякую тиранию и гнет можно терпеть только до известного предела и что такого ярма может не выдержать шея даже самого покорного раба. Когда я восстал против этого безобразия с некоторой горячностью, миссис Хамфриз только глянула на меня и молча вышла из комнаты. Воротилась она через минуту с пером, чернилами и листом бумаги и предложила мне самому написать счет: надо, мол, надеяться, что я не воображаю, что ее дом должен быть весь замусорен, а провизия должна пропадать и портиться задаром. «И всего-то тринадцать шиллингов. Могут ли благородные люди провести ночь на постоялом дворе и заплатить дешевле? Если могут, значит пора мне перестать держать гостиницу. Но прошу вас, заплатите сколько не жалко; пусть люди знают, что для меня деньги – тьфу, как и для других людей. Была и останусь дурой, так я и мужу говорю, никогда своей выгоды не знаю. А все-таки пусть ваша честь будет мне предостережением, чтобы больше так не попадаться. Некоторые люди знают лучше других, как писать счета. Свечи! Ну да, конечно, почему бы путешественнику не платить за свечи? Я-то за свечу плачу, а торговец свечами платит за них его величеству королю, а если б не платил, платить пришлось бы мне, так что все равно одно на одно выходит. Да, которые по шестнадцать у меня сейчас кончились, но эти, хоть и поменьше, горят ярким светлым огнем. Мой торговец должен скоро здесь появиться, а то я послала бы в Портсмут, если бы ваша честь здесь еще задержались. Но когда люди только дожидаются ветра, сами знаете, как на них рассчитывать». Здесь лицо ее стало лукавым, казалось – она готова выслушать возражение. И я возразил ей: выбросил на стол полгинеи и заявил, что больше английских денег у меня нет, что и было чистою правдой, а так как она не могла сразу разменять тридцать шесть монет по шиллингу, этим спор и закончился. Миссис Хамфриз вскоре покинула комнату, а вскоре после того мы покинули ее дом; и эта добрая женщина даже не пожелала проститься с нами и пожелать нам счастливого пути.Впрочем, я не хочу покинуть этот дом, где с нами так дурно обращались, не отдав ему должного, не сказав всего, что можно, не отступая от правды, сказать в его защиту.Прежде всего, место, где он стоит, по-моему, самое прелестное и приятное на всем острове. Правда, ему не хватает той прекрасной реки, что ведет из Ньюпорта в Кауз; но вид, который открывается оттуда на море и охватывает Портсмут, Спитхед и городок Сент-Хелен, мог бы утешить нас за потерю самой Темзы даже в самой прелестной ее части, в Беркшире или Бакингемшире, хотя бы ее дружно воспели новый Денэм и новый Поп. В описательной поэме Джона Денэма (1615–1669) «Куперз-хилл» (1642) имеется катрен, посвященный Темзе; Темза («бог Тамес», в переводе H Карамзина) – «героиня» пасторальной поэмы А. Попа «Виндзорский лес» (1713).
Сам же я признаюсь, что для меня ничто не заменит морского вида и ничто на земле с ним не сравнится, а если он еще украшен судами, никаких больше украшений с terra firma Твердой земли (лат.).
для него не требуется. Мне кажется, что флотилия кораблей – самое благородное творение, какое произвело искусство человека, намного превосходящее искусство архитекторов, строящих из кирпича, камня или мрамора.Когда покойный сэр Роберт Уолпол, один из лучших людей и министров на свете, ежегодно преподносил нам новую флотилию в Спитхеде, даже враги его вкуса не могли не признать, что он дарил нации прекрасное зрелище за ее деньги. Десятилетие назад, в 1740-е годы, такая оценка личности Р. Уолпола могла быть у Филдинга только иронической. Пересмотр отношения заявил о себе во втором издании «Джонатана Уайлда» (1754), где писатель снял чересчур прозрачные аллюзии на покойного премьера. В «реабилитации» Уолпола Филдинг пошел дальше Ф. Честерфилда, пытавшегося соблюсти объективную меру: «История не вспомнит его имени в числе лучших людей или лучших министров, но и к худшим его никак нельзя отнести».
Куда более прекрасное, чем построенный за те же деньги военный лагерь. Ибо в самом деле, какую мысль может вызвать в уме множество мелких бараков лучше той, что множество людей объединялись в общество еще до того, как стало известно искусство строить более основательные дома? Это, может быть, и было бы приятно, но есть мысль и похуже, и она заслоняет первую, – о том, что здесь приютилась целая банда головорезов, опора тирании, угроза справедливым свободам и правам человечества, грабители трудолюбивых, насильники над целомудрием, убийцы невинных; словом – разрушители изобилия, мира и безопасности своих ближних.Можно спросить: а что же такое эти военные суда, так чарующие наши взоры? Разве и они не опора тирании, угнетатели невинности, несущие смерть и разорение всюду, куда их хозяевам угодно их послать? Да, это так; и хотя военный корабль своими размерами и оснасткой превосходит корабль торговый, я от души желаю, чтобы он оказался не нужен;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14