После совещания Демин направился в село.
Всюду было оживленно.
Во дворе Суина Корнеску собралось человек сорок. Николае Мукершану беседовал с ними.
Демин поздоровался с крестьянами, которые, судя по их улыбающимся физиономиям, уже хорошо знали его, молча стал слушать, что говорит Мукершану.
Мукершану сделал паузу, и румыны зашумели:
-- Как мы можем себя освободить?
-- У нас нет оружия.
-- В стране -- немцы.
-- У Антонеску большая армия.
Мукершану переждал, потом поднял руку.
-- Успокойтесь, товарищи! -- крикнул он, и лицо его вдруг вновь осветилось.-- Успокойтесь, товарищи! -- повторил он, видимо испытывая несказанную радость оттого, что может наконец свободно и открыто, во весь голос произносить дорогое для него слово "товарищи".
Но румыны закричали еще громче:
-- Мы одни не справимся!
-- Будет ли помощь со стороны русской армии?
-- Не оставят ли нас одних?
-- Говорят, русские собираются уйти за Прут.
-- Антонеску нам головы поснимает!..
Теперь гарманештцы все повернулись к полковнику Демину. По лицам крестьян он понял, что их волнует. Улыбнулся:
-- За нашей помощью дело не станет, товарищи! Разгромим гитлеровцев и армию нашего Антонеску -- разве это не помощь? Красная Армия пойдет только вперед, будет воевать до полного уничтожении фашизма!
Мукершану быстро перевел его слова. Один древний старик -- это был конюх Ион -- подковылял к Демину, обнял начальника политотдела и уколол его щеку седыми усами, пахнущими табаком и мамалыгой.
-- Внука... внука моего убил он, Антонеску проклятый...-- прошептал старик и часто заморгал мутными слезившимися глазами.
Между тем Мукершану продолжал:
-- Товарищи! В бескорыстной помощи русских мы не можем, не имеем права сомневаться. Им, русским людям, наш народ обязан своим национальным возрождением. Дружба русского и румынского народов своими корнями уходит в далекое историческое прошлое. Румынская земля не раз была полита русской кровью во имя братской помощи нашему веками угнетаемому народу. В трудные времена своей жизни румынский народ находил поддержку у русского народа. Благодаря этой поддержке в 1859 году удалось объединить румынские земли в единое государство.
Мукершану шагнул вперед и высоко поднял правую руку, как бы призывая к вниманию, хотя и так все слушали его внимательно.
-- А в 1877 году русские помогли нам изгнать турок. Они, русские солдаты, такие же крестьяне, как вы, рука об руку боролись вместе с румынскими солдатами и своей кровью завоевали независимость Румынии. До сих пор есть еще живые свидетели тех славных дел. Есть такой и в Гарманешти. Вот дедушка Ион. Ему девяносто лет.-- Мукершану быстро подошел к старому конюху, положил руки на его острые, узкие плечи.-- А ну-ка, расскажи нам, дедушка, как ты вместе с русскими турок бил в семьдесят седьмом.-- Мукершану улыбнулся и вдруг, к немалому удивлению гарманештцев, запел озорным, задорным голосом:
Плевна вся огнем горит,
Ох, аман, аман!
Старый солдат встрепенулся. Тусклые глаза его оживились. Крякнул, покрутил седенькие усы и старческим скрипучим голосом подхватил:
Там Осман-паша дрожит,
Ох, аман, аман!
Лист бессмертника цветет,
Ох, аман, аман!
Мукершану приглушил свой голос, чтобы люди могли слышать старого воина.
Турка в Плевне страх берет,
Ох, аман, аман!
Плевна вся горит огнем,
Ох, аман, аман!
Войско русское кругом,
Ох, аман, аман!
После этих слов Ион на минуту смолк, глянул, счастливый, на полковника Демина, на подошедших разведчиков и запел погромче, покраснев от натуги:
На коня залез Осман,
Ох, аман, аман!
Турок все кричит: "Аман,
Ох, аман, аман!"
"Ох, аман, -- сказал Осман, -
Ох, аман, аман!"
Турок в страхе штурма ждет,
Ох, аман, аман!
Зуб на зуб не попадет,
Ох, аман, аман!
Русский Плевну с боя взял,
Ох, аман, аман!
В плен Осман-паша попал,
Ох, аман, аман!
Крестьяне весело переглядывались и подпевали древнему Иону. Замолчав и подождав, когда крестьяне утихли, Ион начал:
-- Служил я тогда в четырнадцатом пехотном полку,-- давайте-ка присядем, ноги мои слабые стали... Да, в четырнадцатом. Три месяца стояли под самой Плевной. Зима в тот год -- ох, лютая выдалась. В окопах многие померзли в ожидании, а Османа все нет и нет. Потом мы сами налетели на турок -- и началось! -- Ион заерзал на бревне, глаза его вновь оживились.-Рукопашная завязалась. А к туркам вдруг -- подмога. Если б не русские, пропали бы мы: ведь к концу-то войны, помню, винтовок у нас уж не было, провианта не было, одежды не хватало. А морозы-то, я говорю, стояли страшные...
Подумав, старый воин закончил:
-- С русскими, как с родными, обнимались, делили все пополам: и горести и радости. Да... Сдался тогда Осман-паша! Шесть лет я отмотал в армии, а вернулся- опять конюхом стал у Штенбергов. В этом-то деле, значит, ничего не изменилось... Ну да ладно! -- заторопился старик.-- Теперь вот, может, изменится! Похоже на то! -- Дед бойко встал на ноги и подошел к Пинчуку, который уже давно приблизился, силясь понять рассказ старика. Они, не сговариваясь, обнялись и троекратно, по мужски поцеловались -- два мудрых солдата.
-- Правильно, дедушка, -- улыбаясь, сказал ему Мукершану,-- изменится. Обязательно! Ведь и сами русские у себя очень многое изменили. Пример нам дали! Спасибо за рассказ!
Мукершану вернулся на свое прежнее место и, как бы продолжая повесть старого воина, стал рассказывать о том, как во время первой мировой войны Румыния сохранила свою национальную самостоятельность опять-таки с русской помощью!
-- Только отъявленные негодяи и сволочи, только враги румынского народа могли забыть и растоптать эти исторические факты! Что ему, Антонеску, интересы народа! -- воскликнул Мукершану.-- Он еще в 1907 году с неслыханной жестокостью подавлял крестьянские восстания. Многие помнят эту кровавую расправу. Вон Суин,-- оратор показал на Корнеску, который стоял рядом с полковником Деминым,-- он сам на своей спине испробовал полицейских нагаек.
Корнеску мрачно кивнул головой. Мукершану напомнил о том, что руки Антонеску обагрены кровью не только румын, но и других народов. В 1919 году он, как опытный и хладнокровный палач, участвовал в свержении Советской власти в Венгрии. В 1941 году он втянул страну в безумную войну против советского народа -- великого и могучего друга румын.
-- Так можно ли, товарищи, ну, подумайте сами, можно ли дальше терпеть этого проклятого палача у власти?! -- закончил Николае.
Крестьяне разом заговорили. Суин Корнеску задрал рубаху и показывал стоявшим рядом с ним односельчанам рубцы на своей спине. Александру Бокулей что-то сердито шептал, шевеля потрескавшимися губами. Его сосед сжимал и разжимал толстые, искривленные тяжелой работой пальцы.
-- Что нам делать, скажи? -- спросил кто-то из толпы.
Мукершану стремительно повернул голову в сторону спрашивающего и сразу же начал, словно давно уже ожидал этого вопроса:
-- Что делать? Нам надо объединить свои усилия. Только в сплочении -наше спасение и наша победа, товарищи! Сегодня, в день Первого мая, мы уже одержали одну большую историческую победу. Центральный комитет нашей партии сообщил мне, что достигнуто соглашение об объединении социал-демократов и коммунистов в один общий Демократический фронт, который ставит своей целью свержение ненавистного режима Антонеску. Многие из вас являются членами "Земледельческого фронта", многие сочувствуют ему. Надо, чтобы и эта организация примкнула к Демократическому фронту, и тогда этот фронт -- фронт народа -- будет непобедим! -- Мукершану немного помолчал, потом громко заключил: -- Мы одержим победу! Да здравствует Красная Армия-освободительница! Да здравствует народная Румыния!
Дружный, одобрительный гул прокатился по толпе.
После Мукершану стал говорить Корнеску, заверивший коммунистов, что "Фронтул Плугарилор" поддержит их славную борьбу.
Захваченные словами ораторов, люди не заметили, как во дворе появился Патрану. Он обратился к Мукершану, но так, чтобы слышали все:
-- Умную речь вы сейчас сказали, Николае. И еще мальчишкой помню вас -такой разумный, смышленый был малец. Вот и теперь... Только, Николае, как бы опять это... самое... Как бы кровопролития снова не было... Может, через короля все это? А? Может, оно и лучше бы все получилось, по-мирному! Ведь король -- он глава всему!
-- Нет, уж лучше без короля! -- коротко бросил Мукершану.
-- Гляди, тебе виднее,-- пробормотал Патрану, неожиданно перейдя на "ты". -- Я ведь всем добра хочу. -- И он смолк, присмирел, нахохлившись.
Крестьяне не расходились, до позднего вечера. Речи ораторов в одних будили безотчетную тревогу, ощущение чего-то непривычного, нарушающего веками установившийся порядок вещей, а потому и опасного; в других -желание что-то немедленно предпринять, действовать; в третьих -- и таких было большинство -- беспокойную и робкую тень надежды. Эти последние долго не отходили от Мукершану и полковника Демина, засыпая их бесконечными вопросами.
Мукершану терпеливо и даже с радостью отвечал на них. Он, пожалуй, больше всех сейчас понимал и чувствовал, что в окружающих его, измученных жизнью людях пробуждается и ищет выхода давно дремлющая, придавленная темнотой и страхом могучая сила и что приход Красной Армии в Румынию явится тем толчком, который заставит эту силу вырваться наружу и смести с лица земли все то, что мешает простым людям свободно дышать и жить человеческой жизнью.
Крестьяне уходили со двора Корнеску удовлетворенные, со смутной, но уже родившейся и жившей в них верой в свои силы и оттого гордые и счастливые. Может быть, уже в тот день забитые эти люди пусть не совсем ясно, но видели перед собой путь к новой жизни и себя хозяевами этой жизни.
Уходили, забыв накрыть головы шапками. Как сняли их там, во дворе, так и держали до сих пор в черных узловатых руках. Ночью во многих домах пели скрипки и рожки: крестьяне отмечали праздник 1 Мая -- впервые открыто, свободно. Пили цуйку, плясали, до рассвета по селу разливались звуки родной дойны*.
* Дойна -- румынская национальная песня..
5
Полковник Демин, вернувшись к себе, долго ходил по землянке, взволнованный не меньше румын. Задумчивые складки легли на его большом выпуклом лбу. Демин старался мысленно проникнуть в события, которые разворачивались на его глазах; он понимал, что это события величайшей исторической значимости. Ему было ясно, что люди, с которыми он провел целый день, уже больше не станут безропотно служить капиталистам, и не станут главным образом потому, что встретились с людьми из совершенно иного мира.
Полковник хотел пройти в блиндаж командира дивизии, поделиться с генералом охватившими его большими чувствами, но раздался телефонный звонок и отвлек его. Звонили из медсанбата. Врач сообщал, что туда доставлен тяжело раненный разведчик, он наотрез отказывается эвакуироваться в госпиталь, уверяет, что знаком с полковником Деминым и хочет его немедленно увидеть.
-- Вообще странный какой-то солдат,-- закончил начсандив.
-- Как его фамилия? -- спросил Демин.
-- Камушкин.
-- Камушкин? Комсорг разведроты? Когда ранен?
-- Два часа тому назад. Возвращался с задания, и вот...
Полковник взглянул на циферблат: стрелки показывали два часа ночи.
-- Состояние?
-- Опасное.
-- Сейчас буду.
Вася Камушкин родился в ту студеную зиму, когда молодая Советская республика прощалась со своим вождем -- Владимиром Ильичем Лениным. Если бы мальчик, качавшийся под бревенчатым потолком в своей зыбке, мог тогда глядеть, то увидел бы в родной своей хате много взрослых людей -- мужчин и женщин. Они непрерывно приходили и уходили. Дверь не переставая хлопала, холодный пар врывался в дом. Печальная мать кутала Васю в теплые одеяльца, боялась простудить. Люди говорили тихо, будто совершая какое-то таинство. Многие из них всхлипывали не стесняясь. А мальчик безмятежно дремал на руках матери, взявшей его из зыбки покормить, и не знал, что с молоком ее он как бы уже впитывал в себя все то, что завещал человек, смерть которого оплакивал весь мир в ту лютую и трагическую январскую стужу. Мать прижимала Васю к своей груди. Спи, малютка! Пусть великое горе не касается твоего крохотного сердца. Вырастешь -- все поймешь и узнаешь, а в лихие годы окрепшими руками поднимешь знамя с образом Ленина и понесешь его сквозь огонь вперед, по родной стране и далеко за ее рубежи. А пока спи...
Вася рос вместе со своей юной республикой. Он помнит, как его старшая сестра, Ленушка, прочла ему рассказ о Володе Ульянове, мальчике, которому суждено было стать вождем всего человечества. Вася заставлял сестру читать этот рассказ дважды и трижды и незаметно для себя заучил его наизусть. Однажды он вернулся с улицы и, сияющий, встал у порога. На его груди пламенел красный галстук. И алее галстука горели Васины щеки. Ленушка, увидев брата, радостно засмеялась, звонко крикнула:
-- Будь готов!
-- Всегда готов!
А годы шли да шли.
Вася в группе товарищей и подруг -- студентов художественного училища, таких же юных, здоровых, жизнерадостных и, понятно, озорных,-- шел в райком комсомола за получением комсомольского билета. В райкоме ему задали один лишь вопрос, хотя Вася был совершенно уверен, что его будут спрашивать не меньше часа и обязательно "зашьют". Но его только спросили:
-- Задача комсомольца?
-- Быть всегда впереди, любить Советскую родину и защищать ее до последней капли крови! -- звонким, срывающимся голосом ответил он и робко посмотрел на человека в черной, военного покроя, гимнастерке. Тот встретил его взгляд улыбкой:
-- Правильно! -- И протянул Камушкину маленькую книжечку.
Вася взял ее, прочел: "Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи", затем мысленно сократил слова, соединил начальные буквы этих слов вместе, получилось: "ВЛКСМ". Долго смотрел на ленинский силуэт, чувствуя, как сердце буйно гонит по жилам молодую горячую кровь. Силуэт оживал, перед встревоженным волнением взором парня вставал ленинский образ и слышались слова:
"Будь готов!"
И сердце отвечало:
"Всегда готов!"
Впрочем, Вася был уже не пионером, а комсомольцем.
-- Ленушка!
Сестра обняла брата и поцеловала.
А на другой день, с походными сумками за плечами, он и Ленушка снова шли в райком комсомола, чтобы прямо оттуда отправиться на фронт.
Вслед за ними прибежала мать.
-- Вася, сынок мой!.. Ты еще так молод!..
В ответ она увидела упрямую складку меж красиво взлетавших над ясными спокойными глазами бровей сына, решимость на его веснушчатом лице.
-- Мама, я -- комсомолец.
И сразу поняла старая женщина, что этим сказано все и что уже нельзя остановить его. С вокзала уходила печальная и гордая. А из красных товарных вагонов неслось:
Уходили, расставались,
Покидая тихий край.
"Ты мне что-нибудь, родная,
На прощанье пожелай..."
Мать остановилась, подняла голову. Ветер колыхал седые ее волосы. Прошептала, глотая слезы:
-- Береги себя, сынок!.. Благословляю вас!..
А осенью 1941 года уже дважды раненный и все-таки не покинувший поля боя комсорг Камушкин услышал и другое благословение:
"Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!"
В тот день немцы еще трижды пытались прорваться через наши рубежи, но так и не смогли. Вечером комиссар полка лично обходил все окопы и благодарил героев. Он особенно долго тряс руку комсорга третьей роты Васи Камушкина. Потом, пристально взглянув в смелые открытые глаза, в веснушчатое лицо парня, спросил:
-- Какого года рождения?
-- Двадцать четвертого,-- ответил Вася и увидел, как лицо комиссара вдруг оживилось.
-- В тот год, значит, когда я вступил в партию... по ленинскому призыву,-- задумчиво произнес он и неожиданно попросил:
-- Дайте ваш комсомольский билет.
Камушкин подал.
Комиссар, а вслед за ним и Вася долго вглядывались в силуэт Ленина, и каждый вспоминал свое: Камушкин -- тот день, когда его принимали в комсомол, а маленький большеголовый комиссар... Что же вспоминал он? И почему потемнело его такое спокойное до этой минуты и светлое лицо? Может быть, перед ним встала далекая студеная и скорбная зима, когда над всей страной плыли звуки траурных мелодий и током высочайшего напряжения проходили через людские сердца.
Вернул Камушкину билет и, почти не пригибаясь, быстро пошел по траншее. Вася глядел в широкую плотную спину комиссара, а видел своего отца, убитого кулаками в дни коллективизации...
Так встретился Вася Камушкин с полковником Деминым. И сейчас, после тяжелой операции, когда из него извлекли четыре осколка, комсорг почему-то вспомнил об этой встрече и попросил передать начальнику политотдела, что очень хочет его увидеть.
Демин приехал.
Вася хотел было приподняться, но полковник быстро остановил его:
-- Тебе нельзя,-- и поправил под головой солдата подушку.-- Ну как дела, орел? Царапнуло? Ничего, ничего! -- проговорил начподив с ласковой шутливостью в голосе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33