Потом он вдруг замахал крыльями и взлетел.
– Хочу вам кое-что сказать, лейтенант, вы не обидитесь? – сказал дон Херонимо.
– Лучше не надо, – проворчал тот. – Не то настроение.
– Понял. Молчу, – отозвался таксист.
– Ну что, будут новые жертвы? – со смехом прокричала из кухни донья Адриана.
«Смешинка ей в рот попала, – подумал Литума. – Надо мне проведать девиц китайца Лао, а то скоро разучусь». Между ним и таксистом стоял стол парочки из Сорритоса, и потому переговариваться приходилось через их головы. И он, и она были молоды, разряжены как на праздник и с любопытством вертели головами, прислушиваясь к разговору Литумы, лейтенанта и дона Херонимо.
– Нет, все-таки скажу, хоть вам и не понравятся мои слова. Хочу, чтоб вы знали, – решительно заговорил таксист, в такт своим словам постукивая скатанной в трубку газетой по столу. – Ни одна собака в Таларе не верит в это. Даже вон тот петушок – и то не верит.
Цыпленок-переросток уже вернулся на прежнее место и теперь с угрюмым видом терзал зажатую в клюве ящерицу. Лейтенант продолжал есть, ни на что не обращая внимания, всецело погруженный в свои невеселые мысли.
– О чем ты, дон Херонимо? – спросил Литума.
– О том, что полковник Миндро застрелил свою дочку, а потом покончил с собой, – цыкая зубом и сплевывая, отвечал таксист. – Какой идиот поверит в такую басню?
– Я. Я – тот идиот, который верит в то, что полковник убил Алисию и покончил с собой, – сказал Литума.
– Не надо придуриваться! – расхохотался дон Херонимо. – Обоих прикончили, чтобы не проболтались и чтобы свалить убийство Паломино на полковника. Так что давай не будем!
– Ах, вот какие теперь толки идут? – поднял голову лейтенант. – Значит, полковника убили? И кто же, позвольте узнать?
– Важные птицы, я полагаю, – развел руками таксист. – Кому ж еще? И вы, лейтенант, не крутите, не надо, тут все свои. Ясно, что вы не имеете права говорить. Все знают, что вам заткнули рот, чтоб, не дай бог, не всплыла правда. Дело известное.
Лейтенант пожал плечами, давая понять, что все эти домыслы не интересуют его нисколько.
– Они даже пустили слух, что полковник будто бы жил с Алисией, – сплюнул очередное зернышко риса дон Херонимо. – Вот ведь сволочи. И мертвецов в покое не оставляют. Сволочи. Тебе не кажется, Адрианочка?
– Мне много чего кажется, – расхохоталась супруга дона Матиаса.
– Значит, все думают, что это выдумки, – кисло пробормотал лейтенант, снова принимаясь за еду.
– Разумеется, выдумки. Это все затем, чтоб покрыть истинных убийц.
Взвыла сирена сахарного завода, и цыпленок, подняв голову, нахохлился, на несколько мгновений застыл в напряженном ожидании. Потом удалился вприскочку.
– Ну а за что, по-твоему, разделались с Паломино? – спросил Литума.
– За контрабанду. Многомильонное дело, – уверенно ответил Херонимо. – Сначала его пришили – он что-то проведал. А когда полковник Миндро узнал об убийстве, и его прикончили, а за ним и дочку. А потом распустили слух, будто бы полковник, приревновав дочку к Паломино, убил солдатика. Вот они и навели тень на ясный день и добились, чего хотели: теперь о главном – о миллионах-то – никто и не вспоминает.
– Господи, чего только не придумают люди, – вздохнул лейтенант, так яростно скребя по тарелке вилкой, словно хотел сломать ее.
– А будете поминать господа всуе, у вас язык-то и отсохнет, – со смехом заметила донья Адриана. Она поставила перед лейтенантом тарелку с нарезанным и очищенным манго, прижавшись при этом своим крутым бедром к его руке. Лейтенант же руку поспешно отдернул. – Ха-ха-ха!
«Какое кокетство, а?» – подумал Литума. Что это творится с доньей Адрианой? Пошучивает с лейтенантом, так и вьется вокруг него, а тот хоть бы глянул в ее сторону. Мало того, все ее шуточки и заигрыванья ему явно не по душе. Его тоже узнать нельзя. Раньше он бы рехнулся на радостях, повел бы на нее атаку по всем правилам, только поспевай отбиваться. А теперь? Три дня уже ходит как в воду опущенный, уставится в одну точку и все думает, думает, точно жвачку жует. Что за чертовщина?
– У нас в Сорритосе тоже толкуют насчет контрабанды, – неожиданно вмешался молодой человек, приехавший на крестины, – смуглый, с золотым зубом, в жестко накрахмаленной рубашке. Говорил он с запинкой. – Правда, Марисита? – отнесся он к своей спутнице, по всей видимости, жене.
– Правда, Панчито, – отвечала та. – Сущая правда.
– Они вроде бы тайком ввозили сюда холодильники и плиты. Сколькими миллионами надо ворочать, чтобы можно было устраивать такие злодейства?!
– А мне так жалко Алисию Миндро, так жалко! – сказала Марисита и заморгала, словно собираясь заплакать. – Она-то ни в чем не виновата, бедняжка! И такое зло берет, как подумаешь, что убийцам ничего за это не будет. Выкрутились. И денежки сохранили, и на свободе гуляют. Верно я говорю, Панчито?
– Известное дело: богатый откупится, а бедный поплатится. Как по-вашему, господин лейтенант?
Лейтенант, едва не опрокинув стол и стул, резко поднялся.
– Я пошел, – объявил он, показывая своим видом и тоном, что ему все здесь опротивело до смерти. – Остаешься, Литума?
– Иду, иду, господин лейтенант. Дайте хоть кофе допить.
– Пей сколько влезет, – буркнул тот, нахлобучил фуражку и, стараясь не встречаться глазами с доньей Адрианой, которая проводила его от стойки до дверей насмешливой улыбочкой, вышел вон.
Через несколько минут хозяйка подала Литуме кофе и стакан воды и уселась напротив, на место лейтенанта.
– Я сейчас с ума сойду, – понизив голос, сообщил ей полицейский. – Не томите, донья Адриана. Что за история вышла у вас с моим начальником позапрошлой ночью?
– Спроси своего начальника, – отвечала хозяйка, расплываясь в лукавой улыбке.
– Я его десять раз спрашивал, – не отставал Литума. – Он придуривается, словечка из него не вытянешь. Ну, донья Адриана! Расскажите!
– Мужчины нынче пошли любопытные, хуже баб, – ответила она, продолжая сиять лукавой улыбкой, третий день не сходившей с ее лица.
«Прямо как девчонка, которая вытворила какую-то шкоду, – подумал Литума. – Даже помолодела и всякое такое».
– А еще говорят, тут пахнет даже не контрабандой, а шпионажем, – говорил тем временем дон Херонимо, встав и опираясь на спинку стула. – Хозяин кинотеатра мне так сказал, а он человек основательный, зря болтать не будет.
– Раз говорит, значит, знает, – поддакнул Панчито.
– Дыма без огня не бывает, – молвила его жена.
– Донья Адриана, не обижайтесь, ответьте мне, мочи нет, – подыскивая слова, зашептал Литума. – Вы приголубили моего лейтенанта? Уступили ему?
– Как у тебя язык поворачивается задавать мне такие вопросы? – так же, шепотом, произнесла хозяйка, грозя Литуме пальцем. Она пыталась казаться рассерженной, но Литума ясно видел – притворяется: в темных глазах играли огоньки насмешливого удовлетворения, а по губам змеилась двусмысленная улыбочка человека, не без раскаяния, но с удовольствием вспоминающего о какой-то проказе. – И вообще, тише говори, а то Матиас услышит.
– Паломино Молеро узнал, что они продают военные тайны Эквадору, и за это его убили, – сказал таксист. – А резидентом был сам полковник Миндро… Сам, собственной персоной.
– Ну надо же! – поразился Панчито. – Как в кино.
– Как в кино.
– Ничего он не услышит. Я вон отсюда слышу, как он храпит, – сказал Литума. – С той ночи, не знаю, как сказать… все стало как-то чудно. Вот я и пытаюсь угадать, с чего это вы такая веселая, а мой лейтенант такой смурной.
Хозяйка принялась хохотать, да так, что у нее слезы навернулись на глаза. Все тело ее пришло в движение; под цветастой тканью платья заколыхались ничем не стесненные могучие груди.
– Еще бы! – еле вымолвила она. – Еще бы. Запомнит по гроб жизни! Твой начальничек навеки заречется приставать к порядочным.
– Не вижу ничего удивительного в том, что рассказал дон Теотонио, – проговорил Панчито, облизнув свою золотую коронку. – Я с самого начала почуял: за всей этой кровью стоят козни Эквадора.
– Как же вам это удалось, донья Адриана? Он на себя не похож стал. Ну, не мучайте меня! Рассказывайте.
– А бедную девочку сперва изнасиловали, а уж потом убили, – вздохнула Марисита, крепенькая, курчавая смуглянка, обтянутая платьем цвета морской волны. – Так всегда бывает. От этих обезьян только и жди беды. А ведь у меня в Эквадоре родные.
– Он вломился ко мне с револьвером – думал напугать, – шептала хозяйка, еле удерживаясь от смеха и чуть щурясь, словно перед ее мысленным взором воскресла так забавлявшая ее картина. – Я уже спала, вскинулась, решила – воры. А это он, начальничек твой. Дверь высадил, бесстыдник. Думал, я напугаюсь. Дурачок. Вот дурачок-то.
– Нет, об этом я ничего не слышал, – сказал дон Херонимо, вытягивая шею над газетой, которой отмахивался от мух. – Но похоже на правду. Наверняка изнасиловали. Всем скопом.
– Вломился – и понес, и понес, – сказала донья Адриана.
– Что же он понес? – перебил ее Литума.
– Не могу, говорит, длить эту муку. Умираю, говорит, от желания. Страсть, говорит, довела меня до умоисступления. Если не буду обладать вами, покончу с собой. Или вас убью.
– Цирк, – скорчился от смеха Литума. – Это все он вам говорил или же вы придумали по зловредности?
– Думаю, он хотел меня разжалобить, или напугать, или и то и другое, – отвечала хозяйка, похлопывая Литуму по плечу. – Ну, я ему припасла гостинец!
– Конечно, – сказал Панчито, – всем скопом. Это уж как водится.
– Ну а вы что?
– А я скинула рубашку и осталась в чем мать родила, – сказала донья Адриана, густо покраснев. Да, так оно и было: скинула рубашку, осталась нагишом. Мгновенный неожиданный взмах обеих рук сорвал ночное одеяние, швырнул его на кровать. А на лице под взъерошенными волосами, над могучей плотью, смутно белевшей в полумраке комнаты, лейтенант увидел не страх, а гнев.
– Совсем голая? – заморгал Литума.
– А потом сказала ему такое, чего он отродясь не слыхивал. Такие непристойности ему и присниться не могли.
– Ну да? – хлопал ресницами пораженный Литума, боясь пропустить хоть слово.
– «Вот, сказала я, вот она я, чего ж ты ждешь, мой козлик, чего медлишь?! – дрожащим от негодования и презрения голосом говорила донья Адриана. Она выпятила грудь, выставила живот, подбоченилась. – Или ты, может, стесняешься? Может, тебе нечем хвастать? Ну ничего, ничего, покажись-ка мне, каков ты есть. Ну давай, приступай, насилуй! Будь мужчиной! Мой муж берет меня по пяти раз за ночь, но он же стар, а ты молод, ты его за пояс заткнешь, верно ведь? Сколько мне от тебя ждать? Шесть? Семь? Ну, совладаешь?»
– Вот это да… – мямлил растерявшийся Литума. – Это вы, вы ему говорили?
«Что вы, что вы… – промямлил лейтенант. – Что с вами, донья Адриана?»
– Я и сама от себя такого не ожидала, – зашептала хозяйка. – Я и сама не знала, откуда и взялись-то у меня такие слова. Видно, господь наш, Спаситель Айабакский вложил их мне в уста. Я ведь в октябре ходила в Айабаку на богомолье, паломничество совершила. Вот он и просветил меня, когда нужда приспела. А лейтенант оторопел в точности как ты сейчас. «Давай, сказала я, давай-ка раздевайся, покажи-ка, сильно ли на тебя природа потратилась. Ну, приступай! Сейчас начну считать твои разы! До восьми доберешься?»
– Что? Что? – заикаясь, выговорил Литума. Щеки его горели, глаза стали как плошки.
«Вы не имеете права издеваться надо мной», – заикаясь, выговорил лейтенант.
– А заикался он потому, что я ему все сказала совсем простыми словами. От злобы моей и от насмешки он вовсе сник. И сейчас еще одурелый ходит, ты же видел.
– Одуреешь тут, – сказал Литума. – Доведись мне все это услышать, я бы и совсем спятил. Ну а он как себя повел?
– Разумеется, он меня не послушался, одежду с себя не скинул, – отвечала хозяйка. – Всю охоту я ему отбила.
«Я пришел не затем, чтобы вы надо мной издевались, – сказал вконец потерявшийся лейтенант. – Донья Адриана».
«Да уж, конечно, не затем! Ты пришел стращать меня своим пистолетом, надругаться надо мной и почувствовать себя мужчиной! Что ж, супермен ты хренов, приступай! Давай, давай! Только учти наперед – на меньше, чем десять раз, я не согласна. Ну, чего ждешь?»
– Вы с ума сошли, – прошептал Литума.
– Да, я с ума сошла, – прошептала донья Адриана. – Однако благодаря этому твой начальничек ничего не добился. И отвалил поджавши хвост. Еще оскорбился, недоделанный!
«Я пришел изъяснить вам свое чистое чувство, а вы обидели меня и унизили, – сказал лейтенант. – Вы унизили и себя, ибо кричали как уличная женщина».
– Погляди-ка, он так и не отошел, – прибавила хозяйка. – Даже жалко его стало.
Она снова заливисто расхохоталась, очень довольная собой и своей находчивостью. Литуму же обуяло теплое, братское чувство к лейтенанту. Еще бы ему не хмуриться – хозяйка оскорбила его мужское достоинство. То-то завопят «непобедимые», когда он расскажет им эту историю. Пожалуй, они сложат в честь доньи Адрианы гимн и сочтут, что она, а не Чунга достойна быть их королевой.
– А еще говорят, во всем виноваты педерасты, – сказал Панчито.
– Да? – облизывая губы, замигал дон Херонимо. – Очень возможно.
– Вполне возможно, – сказал Панчито. – В казармах всегда процветают такого рода дела. А субъекты эти, сами знаете, рано или поздно докатываются до преступлений. Прости, Марисита, что мы завели при тебе этот разговор.
– Ничего, Панчито. Жизнь есть жизнь.
– Очень возможно, – размышлял над услышанным таксист. – А как было дело? Кто с кем жил?
– Никто не верит в самоубийство полковника, – резко сменила тему донья Адриана.
– Слышу, – пробормотал Литума.
– Я и сама не очень-то верю.
– Не верите? – Литума, поднявшись из-за стола, подписал счет за обед. – А я вот в вашу историю поверил, а это менее правдоподобно, чем самоубийство полковника Миндро. Будьте здоровы, донья Адриана.
– Эй, Литума, – позвала она и, когда он вернулся к столу, поглядела на него блестящими плутоватыми глазами и, сильно понизив голос, сказала: – Передай своему лейтенанту, что нынче ночью, пожалуй, дам ему замесить мучицы в моей квашне. Так что пусть сменит гнев на милость.
Она зазывно рассмеялась. Не удержался и полицейский.
«Черт их разберет, этих женщин», – думал он, направляясь к двери. Вдогонку ему долетел голос таксиста:
– Эй, Литума, отчего бы тебе не сказать нам, сколько отслюнили твоему начальнику, чтобы он придумал эту историю с самоубийством?
– Мне не по вкусу такие шутки, – ответил он не поворачиваясь. – А лейтенанту они понравятся еще меньше. Смотри, дон Херонимо, они могут тебе дорого обойтись.
Он услышал, как таксист выругался сквозь зубы, и помедлил на пороге: не вернуться ли? Однако решил не возвращаться. Вышел на раскаленную улицу. Двинулся по обжигающему песку, мимо мальчишек, гонявших тряпичный мяч, – тени их мельтешащим причудливым узором ложились ему под ноги. Он вспотел, рубаха прилипла к лопаткам. Можно ли поверить донье Адриане? Приходится верить. Теперь понятно, почему лейтенант с той ночи как оплеванный. Вот ведь как всерьез его заело. Вокруг такое творится, а он все про толстуху думает. Нельзя так распускаться. Вот и поплатился. Но кто бы мог ждать от доньи Адрианы? Бой-баба. Литума представил себе, как хозяйка в чем мать родила, колебля изобильные телеса, глумится над лейтенантом, а тот, растерявшись, ушам своим не верит. Да кто ж тут не растеряется? Тут уж ни до чего, давай бог ноги. Он засмеялся.
В полиции он обнаружил лейтенанта: тот сидел за своим столом по пояс голый, обливаясь потом. Одной рукой обмахивался, а в другой держал телеграмму, и глаза его за стеклами темных очков скользили по строчкам.
– Самое поганое, что никто не желает верить тому, что полковник застрелил Алисию, а потом покончил с собой, – сказал Литума. – Если бы вы слышали, какую они чушь пороли! И контрабанда, и шпионаж, и рука Эквадора. И даже педерастов приплели. Ну не дураки ли?
– Скверные новости, друг Литума, – сказал лейтенант. – Тебя переводят в департамент Хунин, к черту в зубы. Прибыть следует незамедлительно. Автобус тебе оплатят.
– В Хунин? – переспросил Литума, завороженно глядя на телеграмму. – Меня?
– Меня тоже переводят, только пока не знаю куда. Должно быть, к такой-то матери.
– Это, наверно, далеко, – пробормотал Литума.
– Вот что я тебе скажу, обалдуй ты мой Литума, – с жаром заговорил лейтенант. – Вот хотел ты распутать дело об убийстве Паломино Молеро. Готово, распутал! И что же? В награду тебя посылают в горы, подальше от этого солнышка и от тех, к кому ты привязался. Вот как тебя отблагодарили за беспорочную службу в гражданской гвардии, куда ты имел глупость поступить. Тебя переводят, куда ворон костей не донесет. Стоит мне подумать о тамошней стуже, завыть хочется.
– В лоб их всех драть, – задумчиво промолвил Литума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
– Хочу вам кое-что сказать, лейтенант, вы не обидитесь? – сказал дон Херонимо.
– Лучше не надо, – проворчал тот. – Не то настроение.
– Понял. Молчу, – отозвался таксист.
– Ну что, будут новые жертвы? – со смехом прокричала из кухни донья Адриана.
«Смешинка ей в рот попала, – подумал Литума. – Надо мне проведать девиц китайца Лао, а то скоро разучусь». Между ним и таксистом стоял стол парочки из Сорритоса, и потому переговариваться приходилось через их головы. И он, и она были молоды, разряжены как на праздник и с любопытством вертели головами, прислушиваясь к разговору Литумы, лейтенанта и дона Херонимо.
– Нет, все-таки скажу, хоть вам и не понравятся мои слова. Хочу, чтоб вы знали, – решительно заговорил таксист, в такт своим словам постукивая скатанной в трубку газетой по столу. – Ни одна собака в Таларе не верит в это. Даже вон тот петушок – и то не верит.
Цыпленок-переросток уже вернулся на прежнее место и теперь с угрюмым видом терзал зажатую в клюве ящерицу. Лейтенант продолжал есть, ни на что не обращая внимания, всецело погруженный в свои невеселые мысли.
– О чем ты, дон Херонимо? – спросил Литума.
– О том, что полковник Миндро застрелил свою дочку, а потом покончил с собой, – цыкая зубом и сплевывая, отвечал таксист. – Какой идиот поверит в такую басню?
– Я. Я – тот идиот, который верит в то, что полковник убил Алисию и покончил с собой, – сказал Литума.
– Не надо придуриваться! – расхохотался дон Херонимо. – Обоих прикончили, чтобы не проболтались и чтобы свалить убийство Паломино на полковника. Так что давай не будем!
– Ах, вот какие теперь толки идут? – поднял голову лейтенант. – Значит, полковника убили? И кто же, позвольте узнать?
– Важные птицы, я полагаю, – развел руками таксист. – Кому ж еще? И вы, лейтенант, не крутите, не надо, тут все свои. Ясно, что вы не имеете права говорить. Все знают, что вам заткнули рот, чтоб, не дай бог, не всплыла правда. Дело известное.
Лейтенант пожал плечами, давая понять, что все эти домыслы не интересуют его нисколько.
– Они даже пустили слух, что полковник будто бы жил с Алисией, – сплюнул очередное зернышко риса дон Херонимо. – Вот ведь сволочи. И мертвецов в покое не оставляют. Сволочи. Тебе не кажется, Адрианочка?
– Мне много чего кажется, – расхохоталась супруга дона Матиаса.
– Значит, все думают, что это выдумки, – кисло пробормотал лейтенант, снова принимаясь за еду.
– Разумеется, выдумки. Это все затем, чтоб покрыть истинных убийц.
Взвыла сирена сахарного завода, и цыпленок, подняв голову, нахохлился, на несколько мгновений застыл в напряженном ожидании. Потом удалился вприскочку.
– Ну а за что, по-твоему, разделались с Паломино? – спросил Литума.
– За контрабанду. Многомильонное дело, – уверенно ответил Херонимо. – Сначала его пришили – он что-то проведал. А когда полковник Миндро узнал об убийстве, и его прикончили, а за ним и дочку. А потом распустили слух, будто бы полковник, приревновав дочку к Паломино, убил солдатика. Вот они и навели тень на ясный день и добились, чего хотели: теперь о главном – о миллионах-то – никто и не вспоминает.
– Господи, чего только не придумают люди, – вздохнул лейтенант, так яростно скребя по тарелке вилкой, словно хотел сломать ее.
– А будете поминать господа всуе, у вас язык-то и отсохнет, – со смехом заметила донья Адриана. Она поставила перед лейтенантом тарелку с нарезанным и очищенным манго, прижавшись при этом своим крутым бедром к его руке. Лейтенант же руку поспешно отдернул. – Ха-ха-ха!
«Какое кокетство, а?» – подумал Литума. Что это творится с доньей Адрианой? Пошучивает с лейтенантом, так и вьется вокруг него, а тот хоть бы глянул в ее сторону. Мало того, все ее шуточки и заигрыванья ему явно не по душе. Его тоже узнать нельзя. Раньше он бы рехнулся на радостях, повел бы на нее атаку по всем правилам, только поспевай отбиваться. А теперь? Три дня уже ходит как в воду опущенный, уставится в одну точку и все думает, думает, точно жвачку жует. Что за чертовщина?
– У нас в Сорритосе тоже толкуют насчет контрабанды, – неожиданно вмешался молодой человек, приехавший на крестины, – смуглый, с золотым зубом, в жестко накрахмаленной рубашке. Говорил он с запинкой. – Правда, Марисита? – отнесся он к своей спутнице, по всей видимости, жене.
– Правда, Панчито, – отвечала та. – Сущая правда.
– Они вроде бы тайком ввозили сюда холодильники и плиты. Сколькими миллионами надо ворочать, чтобы можно было устраивать такие злодейства?!
– А мне так жалко Алисию Миндро, так жалко! – сказала Марисита и заморгала, словно собираясь заплакать. – Она-то ни в чем не виновата, бедняжка! И такое зло берет, как подумаешь, что убийцам ничего за это не будет. Выкрутились. И денежки сохранили, и на свободе гуляют. Верно я говорю, Панчито?
– Известное дело: богатый откупится, а бедный поплатится. Как по-вашему, господин лейтенант?
Лейтенант, едва не опрокинув стол и стул, резко поднялся.
– Я пошел, – объявил он, показывая своим видом и тоном, что ему все здесь опротивело до смерти. – Остаешься, Литума?
– Иду, иду, господин лейтенант. Дайте хоть кофе допить.
– Пей сколько влезет, – буркнул тот, нахлобучил фуражку и, стараясь не встречаться глазами с доньей Адрианой, которая проводила его от стойки до дверей насмешливой улыбочкой, вышел вон.
Через несколько минут хозяйка подала Литуме кофе и стакан воды и уселась напротив, на место лейтенанта.
– Я сейчас с ума сойду, – понизив голос, сообщил ей полицейский. – Не томите, донья Адриана. Что за история вышла у вас с моим начальником позапрошлой ночью?
– Спроси своего начальника, – отвечала хозяйка, расплываясь в лукавой улыбке.
– Я его десять раз спрашивал, – не отставал Литума. – Он придуривается, словечка из него не вытянешь. Ну, донья Адриана! Расскажите!
– Мужчины нынче пошли любопытные, хуже баб, – ответила она, продолжая сиять лукавой улыбкой, третий день не сходившей с ее лица.
«Прямо как девчонка, которая вытворила какую-то шкоду, – подумал Литума. – Даже помолодела и всякое такое».
– А еще говорят, тут пахнет даже не контрабандой, а шпионажем, – говорил тем временем дон Херонимо, встав и опираясь на спинку стула. – Хозяин кинотеатра мне так сказал, а он человек основательный, зря болтать не будет.
– Раз говорит, значит, знает, – поддакнул Панчито.
– Дыма без огня не бывает, – молвила его жена.
– Донья Адриана, не обижайтесь, ответьте мне, мочи нет, – подыскивая слова, зашептал Литума. – Вы приголубили моего лейтенанта? Уступили ему?
– Как у тебя язык поворачивается задавать мне такие вопросы? – так же, шепотом, произнесла хозяйка, грозя Литуме пальцем. Она пыталась казаться рассерженной, но Литума ясно видел – притворяется: в темных глазах играли огоньки насмешливого удовлетворения, а по губам змеилась двусмысленная улыбочка человека, не без раскаяния, но с удовольствием вспоминающего о какой-то проказе. – И вообще, тише говори, а то Матиас услышит.
– Паломино Молеро узнал, что они продают военные тайны Эквадору, и за это его убили, – сказал таксист. – А резидентом был сам полковник Миндро… Сам, собственной персоной.
– Ну надо же! – поразился Панчито. – Как в кино.
– Как в кино.
– Ничего он не услышит. Я вон отсюда слышу, как он храпит, – сказал Литума. – С той ночи, не знаю, как сказать… все стало как-то чудно. Вот я и пытаюсь угадать, с чего это вы такая веселая, а мой лейтенант такой смурной.
Хозяйка принялась хохотать, да так, что у нее слезы навернулись на глаза. Все тело ее пришло в движение; под цветастой тканью платья заколыхались ничем не стесненные могучие груди.
– Еще бы! – еле вымолвила она. – Еще бы. Запомнит по гроб жизни! Твой начальничек навеки заречется приставать к порядочным.
– Не вижу ничего удивительного в том, что рассказал дон Теотонио, – проговорил Панчито, облизнув свою золотую коронку. – Я с самого начала почуял: за всей этой кровью стоят козни Эквадора.
– Как же вам это удалось, донья Адриана? Он на себя не похож стал. Ну, не мучайте меня! Рассказывайте.
– А бедную девочку сперва изнасиловали, а уж потом убили, – вздохнула Марисита, крепенькая, курчавая смуглянка, обтянутая платьем цвета морской волны. – Так всегда бывает. От этих обезьян только и жди беды. А ведь у меня в Эквадоре родные.
– Он вломился ко мне с револьвером – думал напугать, – шептала хозяйка, еле удерживаясь от смеха и чуть щурясь, словно перед ее мысленным взором воскресла так забавлявшая ее картина. – Я уже спала, вскинулась, решила – воры. А это он, начальничек твой. Дверь высадил, бесстыдник. Думал, я напугаюсь. Дурачок. Вот дурачок-то.
– Нет, об этом я ничего не слышал, – сказал дон Херонимо, вытягивая шею над газетой, которой отмахивался от мух. – Но похоже на правду. Наверняка изнасиловали. Всем скопом.
– Вломился – и понес, и понес, – сказала донья Адриана.
– Что же он понес? – перебил ее Литума.
– Не могу, говорит, длить эту муку. Умираю, говорит, от желания. Страсть, говорит, довела меня до умоисступления. Если не буду обладать вами, покончу с собой. Или вас убью.
– Цирк, – скорчился от смеха Литума. – Это все он вам говорил или же вы придумали по зловредности?
– Думаю, он хотел меня разжалобить, или напугать, или и то и другое, – отвечала хозяйка, похлопывая Литуму по плечу. – Ну, я ему припасла гостинец!
– Конечно, – сказал Панчито, – всем скопом. Это уж как водится.
– Ну а вы что?
– А я скинула рубашку и осталась в чем мать родила, – сказала донья Адриана, густо покраснев. Да, так оно и было: скинула рубашку, осталась нагишом. Мгновенный неожиданный взмах обеих рук сорвал ночное одеяние, швырнул его на кровать. А на лице под взъерошенными волосами, над могучей плотью, смутно белевшей в полумраке комнаты, лейтенант увидел не страх, а гнев.
– Совсем голая? – заморгал Литума.
– А потом сказала ему такое, чего он отродясь не слыхивал. Такие непристойности ему и присниться не могли.
– Ну да? – хлопал ресницами пораженный Литума, боясь пропустить хоть слово.
– «Вот, сказала я, вот она я, чего ж ты ждешь, мой козлик, чего медлишь?! – дрожащим от негодования и презрения голосом говорила донья Адриана. Она выпятила грудь, выставила живот, подбоченилась. – Или ты, может, стесняешься? Может, тебе нечем хвастать? Ну ничего, ничего, покажись-ка мне, каков ты есть. Ну давай, приступай, насилуй! Будь мужчиной! Мой муж берет меня по пяти раз за ночь, но он же стар, а ты молод, ты его за пояс заткнешь, верно ведь? Сколько мне от тебя ждать? Шесть? Семь? Ну, совладаешь?»
– Вот это да… – мямлил растерявшийся Литума. – Это вы, вы ему говорили?
«Что вы, что вы… – промямлил лейтенант. – Что с вами, донья Адриана?»
– Я и сама от себя такого не ожидала, – зашептала хозяйка. – Я и сама не знала, откуда и взялись-то у меня такие слова. Видно, господь наш, Спаситель Айабакский вложил их мне в уста. Я ведь в октябре ходила в Айабаку на богомолье, паломничество совершила. Вот он и просветил меня, когда нужда приспела. А лейтенант оторопел в точности как ты сейчас. «Давай, сказала я, давай-ка раздевайся, покажи-ка, сильно ли на тебя природа потратилась. Ну, приступай! Сейчас начну считать твои разы! До восьми доберешься?»
– Что? Что? – заикаясь, выговорил Литума. Щеки его горели, глаза стали как плошки.
«Вы не имеете права издеваться надо мной», – заикаясь, выговорил лейтенант.
– А заикался он потому, что я ему все сказала совсем простыми словами. От злобы моей и от насмешки он вовсе сник. И сейчас еще одурелый ходит, ты же видел.
– Одуреешь тут, – сказал Литума. – Доведись мне все это услышать, я бы и совсем спятил. Ну а он как себя повел?
– Разумеется, он меня не послушался, одежду с себя не скинул, – отвечала хозяйка. – Всю охоту я ему отбила.
«Я пришел не затем, чтобы вы надо мной издевались, – сказал вконец потерявшийся лейтенант. – Донья Адриана».
«Да уж, конечно, не затем! Ты пришел стращать меня своим пистолетом, надругаться надо мной и почувствовать себя мужчиной! Что ж, супермен ты хренов, приступай! Давай, давай! Только учти наперед – на меньше, чем десять раз, я не согласна. Ну, чего ждешь?»
– Вы с ума сошли, – прошептал Литума.
– Да, я с ума сошла, – прошептала донья Адриана. – Однако благодаря этому твой начальничек ничего не добился. И отвалил поджавши хвост. Еще оскорбился, недоделанный!
«Я пришел изъяснить вам свое чистое чувство, а вы обидели меня и унизили, – сказал лейтенант. – Вы унизили и себя, ибо кричали как уличная женщина».
– Погляди-ка, он так и не отошел, – прибавила хозяйка. – Даже жалко его стало.
Она снова заливисто расхохоталась, очень довольная собой и своей находчивостью. Литуму же обуяло теплое, братское чувство к лейтенанту. Еще бы ему не хмуриться – хозяйка оскорбила его мужское достоинство. То-то завопят «непобедимые», когда он расскажет им эту историю. Пожалуй, они сложат в честь доньи Адрианы гимн и сочтут, что она, а не Чунга достойна быть их королевой.
– А еще говорят, во всем виноваты педерасты, – сказал Панчито.
– Да? – облизывая губы, замигал дон Херонимо. – Очень возможно.
– Вполне возможно, – сказал Панчито. – В казармах всегда процветают такого рода дела. А субъекты эти, сами знаете, рано или поздно докатываются до преступлений. Прости, Марисита, что мы завели при тебе этот разговор.
– Ничего, Панчито. Жизнь есть жизнь.
– Очень возможно, – размышлял над услышанным таксист. – А как было дело? Кто с кем жил?
– Никто не верит в самоубийство полковника, – резко сменила тему донья Адриана.
– Слышу, – пробормотал Литума.
– Я и сама не очень-то верю.
– Не верите? – Литума, поднявшись из-за стола, подписал счет за обед. – А я вот в вашу историю поверил, а это менее правдоподобно, чем самоубийство полковника Миндро. Будьте здоровы, донья Адриана.
– Эй, Литума, – позвала она и, когда он вернулся к столу, поглядела на него блестящими плутоватыми глазами и, сильно понизив голос, сказала: – Передай своему лейтенанту, что нынче ночью, пожалуй, дам ему замесить мучицы в моей квашне. Так что пусть сменит гнев на милость.
Она зазывно рассмеялась. Не удержался и полицейский.
«Черт их разберет, этих женщин», – думал он, направляясь к двери. Вдогонку ему долетел голос таксиста:
– Эй, Литума, отчего бы тебе не сказать нам, сколько отслюнили твоему начальнику, чтобы он придумал эту историю с самоубийством?
– Мне не по вкусу такие шутки, – ответил он не поворачиваясь. – А лейтенанту они понравятся еще меньше. Смотри, дон Херонимо, они могут тебе дорого обойтись.
Он услышал, как таксист выругался сквозь зубы, и помедлил на пороге: не вернуться ли? Однако решил не возвращаться. Вышел на раскаленную улицу. Двинулся по обжигающему песку, мимо мальчишек, гонявших тряпичный мяч, – тени их мельтешащим причудливым узором ложились ему под ноги. Он вспотел, рубаха прилипла к лопаткам. Можно ли поверить донье Адриане? Приходится верить. Теперь понятно, почему лейтенант с той ночи как оплеванный. Вот ведь как всерьез его заело. Вокруг такое творится, а он все про толстуху думает. Нельзя так распускаться. Вот и поплатился. Но кто бы мог ждать от доньи Адрианы? Бой-баба. Литума представил себе, как хозяйка в чем мать родила, колебля изобильные телеса, глумится над лейтенантом, а тот, растерявшись, ушам своим не верит. Да кто ж тут не растеряется? Тут уж ни до чего, давай бог ноги. Он засмеялся.
В полиции он обнаружил лейтенанта: тот сидел за своим столом по пояс голый, обливаясь потом. Одной рукой обмахивался, а в другой держал телеграмму, и глаза его за стеклами темных очков скользили по строчкам.
– Самое поганое, что никто не желает верить тому, что полковник застрелил Алисию, а потом покончил с собой, – сказал Литума. – Если бы вы слышали, какую они чушь пороли! И контрабанда, и шпионаж, и рука Эквадора. И даже педерастов приплели. Ну не дураки ли?
– Скверные новости, друг Литума, – сказал лейтенант. – Тебя переводят в департамент Хунин, к черту в зубы. Прибыть следует незамедлительно. Автобус тебе оплатят.
– В Хунин? – переспросил Литума, завороженно глядя на телеграмму. – Меня?
– Меня тоже переводят, только пока не знаю куда. Должно быть, к такой-то матери.
– Это, наверно, далеко, – пробормотал Литума.
– Вот что я тебе скажу, обалдуй ты мой Литума, – с жаром заговорил лейтенант. – Вот хотел ты распутать дело об убийстве Паломино Молеро. Готово, распутал! И что же? В награду тебя посылают в горы, подальше от этого солнышка и от тех, к кому ты привязался. Вот как тебя отблагодарили за беспорочную службу в гражданской гвардии, куда ты имел глупость поступить. Тебя переводят, куда ворон костей не донесет. Стоит мне подумать о тамошней стуже, завыть хочется.
– В лоб их всех драть, – задумчиво промолвил Литума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13