Он кое-как взобрался на постель и мгновенно забылся мертвым сном.
Она села у изголовья кровати и сидела так в своем белом с оборочками халатике, еще хранившем в складках приятную ночную прохладу, которую она принесла с балкона. Она давала себе клятву, что, проснувшись, не станет по-матерински опекать его, не предложит вызвать врача, не станет замечать его состояния вообще.
Опершись на локоть, осторожно, чтобы не потревожить его сон, на что способна только истинная мать по отношению к своему больному ребенку, она склонилась над ним, вглядываясь в его черты. Даже теперь, когда все его тело пылало, он ухитрялся выглядеть так, будто ему зябко. Лоб покрыт холодной испариной. Нет, даже пылко влюбленная женщина и та не могла бы приблизиться к нему с ласками. Было что-то в его состоянии, что начисто исключало всякие мысли о физической близости.
Кейт заснула и тут же очутилась на знакомой скале. Да, перед нею снова предстал измученный тюлень, медленно, с трудом ковыляющий к далекому, невидимому океану. Она взяла это выскальзывающее существо на руки… и зачем только она бросила его одного на этих скалах. Он совсем ослаб, в темных глазах стоял укор. Кожа пересохла – надо во что бы то ни стало добыть хоть немного воды. Вдали она увидела какой-то дом. Пошатываясь от тяжести, она неверными шагами добрела до него. Сейчас в доме не было ни души, но он был обитаем: в маленьком камине еще тлели угли. Она опустила тюленя на камень у камина и попыталась раздуть огонь. И ей удалось растопить камин, хотя в доме было совсем немного дров. Тюлень лежал спокойно, только тяжело вздымались и опускались его бока. Глаза закрыты. Он медленно умирал без воды. Тогда она перетащила его в примыкающую к дому баньку и стала брызгать на него водой из деревянных кадок, что стояли вдоль рубленых стен. Наконец животное приоткрыло глаза и, казалось, стало понемногу оживать. Она подумала, что у нее впереди масса всяких дел по хозяйству: навести порядок в доме, набрать в лесу хвороста, пока еще не выпал первый снег, запастись кой-какой провизией, достать из сундуков теплую одежду для себя и для обитателей этого дома, которые – она это знала – были членами ее семьи. В комнате второго этажа она встретила высокого светловолосого юношу с голубыми глазами. Она знала его. Это был ее возлюбленный. Всю жизнь. Они легли в постель. Они ждали этого момента много лет, и благодаря долгому ожиданию и сильному влечению друг к другу их близость была упоительной… Вдруг она вспомнила о тюлене. Ведь он пропадет без нее, покинутый, один на полу в бане; он ждет ее. Она объяснила своему светлокудрому юноше: «Прости меня, я бы осталась с тобой навеки, но у меня есть одно неотложное дело – я должна донести своего тюленя до моря».
Она проснулась как от удара: яростно било в глаза солнце и не менее яростно обрушился на нее Джеффри, которому вдруг захотелось любви. Хотя ее собственный опыт – довольно ограниченный, как уже говорилось, – не дал ей случая узнать, как любят американские мужчины, она, разумеется, знала об их болезненном самолюбии в этой области.
Как бы то ни было, вчера вечером Джеффри уклонился от проявления чувств и теперь считал себя обязанным доказать свою мужскую силу.
Она хотела было обратить все в шутку: мол, недурно бы ему сначала чем-нибудь подкрепиться – он сам любил над собой так подшучивать, – но по его угрюмому виду и налитым кровью глазам поняла, что шутки на эту тему сейчас неуместны. Часы показывали шесть утра – и часа не прошло, как она заснула. Когда волна агрессивности схлынула, стало очевидно, что он совсем болен, – не лучше ли им сейчас мирно расстаться, как делают цивилизованные люди, и пойти каждому своим путем?
Лежа на своем халатике со смятыми белыми оборками, она всматривалась в угрюмого молодого мужчину, которому по его поведению никак нельзя было дать больше восемнадцати, и думала, что, если у него есть хоть капля здравого смысла, ему необходимо обратиться к врачу, и немедленно.
Нечеловеческим усилием воли она заставила себя сдержаться и не произнесла этого вслух.
Они оделись и пошли завтракать на террасу, к тому времени уже заполненную многоязычной публикой; Джеффри трижды выходил из-за стола и, наконец, признался, что у него расстроен желудок и ему надо сходить в аптеку за лекарством.
Она осталась одна и от нечего делать стала наблюдать за мужчиной лет пятидесяти, сидевшим с девушкой, которой на вид было лет двадцать, не больше. У мужчины была прическа как у Майкла: волосы свободно, без пробора падали от темени вниз; а на шее и на лбу были подстрижены по прямой; у женщин такая прическа называется «под пажа». Кейт сама когда-то носила такую, правда довольно давно. На красивом, дочерна загорелом, сухом лице мужчины, старавшегося казаться ироничным, чтобы не уронить себя в собственных глазах, застыла мольба, обращенная к его ослепительно молодой партнерше; та была польщена его вниманием и в то же время умирала от скуки. Мужчина производил впечатление человека неглупого. Mon semblable
Мой двойник (франц.)
назвала она его про себя. Где-то в Штатах ее Майкл, с такой же прической «под пажа», с таким же сухим и красивым лицом и такой же многоопытный, тоже, может быть, сидит, прикрывшись, как и этот, спасительной броней иронии, а с ним такая же девчонка – воплощение юности в оболочке искусительной плоти, – которая и чувствует себя польщенной, и в то же время от скуки еле сдерживает зевоту. Правда, на сей раз с ним Эйлин, поэтому он, конечно, связан по рукам и ногам; и очень может статься, что юная дева, сидящая напротив него, просто-напросто его родная плоть и кровь, и он гордится ею и держится подчеркнуто предупредительно, как все пожилые отцы со своими взрослыми дочерьми…
Между столиками пробирался Джеффри, нагруженный пакетиками с целым набором медикаментов. Они поговорили о планах на ближайшее будущее; все это время он угрюмо поглядывал на праздную толпу вокруг и неожиданно заявил, что ему хотелось бы уехать отсюда в глубь страны, в «подлинную» Испанию.
Возникла проблема денег. Купить билет на самолет или нанять машину было ему не по карману. Он мог ехать лишь междугородным автобусом или поездом, поэтому и Кейт нельзя было думать ни о каком другом виде транспорта. Правда, это ее вполне устраивало: она любила так путешествовать.
С террасы был виден пустынный в этот час пляж. Двое мужчин огромными граблями выравнивали песок для новых орд молодежи, все еще нежившейся в постелях; впрочем, некоторые продолжали видеть сны. лежа прямо на песке под стенами террасы. Вот уж кого не мучили денежные проблемы: всю наличность они делили поровну. Если по многим признакам Джеффри и подходил для «детской» компании, то уже один тот факт, что он не мог принять деньги от Кейт – у него, как он сам выразился, при этом переворачивалось все внутри, – делал его чужеродным здесь элементом.
– Дальше по побережью есть одно дешевое местечко, – сказал он. – Там можно снять комнату за доллар в сутки.
Он сидел в зыбкой тени олеандрового куста, полуприкрыв веки, и держал руку на груди, точно заслонялся ею. Грудь под его рукой вздымалась и опускалась еле-еле, как у спящего. Он подолгу молчал; другая его рука свободно лежала на столе – иногда он судорожно сжимал ее и то впадал в забытье, то снова приходил в себя.
– Мне кажется, тебе разумнее было бы лечь в постель и не вставать, пока не станет лучше.
Эти слова неожиданно сорвались у нее с языка, и он, услышав их, как-то норовисто вздернул голову и с неприязнью уставился на нее.
– Зачем это? – спросил он ледяным тоном.
Еще не прошло и суток с момента их прибытия в Испанию, а они уже снова тряслись в автобусе, который вез их вдоль побережья на север, против волн туристов, движущихся на юг. Они направлялись в еще не загаженную туристами деревушку. Это даже и не деревушка, сказал он, а просто полдюжины рыбацких хижин; жены рыбаков там буквально с ног сбиваются, чтобы услужить приезжим, и не берут денег, пока насильно не заставишь. Они добрались до места к вечеру, но, приехав туда, обнаружили, что на берегу вырос большой новый отель, а пляж кишмя кишит отдыхающими.
Джеффри, всю дорогу проспавший у нее на плече, – Кейт постаралась сделать так, чтобы он даже не догадался об этом, – увидев эти новшества, тотчас направился обратно к автобусу.
– Куда же мы теперь?
– Дальше вдоль берега. Там есть еще одно подходящее местечко.
– Может быть, хотя бы поужинаем здесь? Или переночуем, а утром двинемся дальше?
– Нет, нет, нет, это рукой подать, всего каких-нибудь двадцать миль отсюда, садись!
И снова дорога. Внизу, справа по ходу автобуса, вилась изрезанная бухтами и мысами, особенно заметными на фоне коричневой земли, лазурь Средиземноморья и пляжи с белым песком, сплошь усеянные телами.
Время от времени автобус останавливался подобрать какую-нибудь крестьянку, возвращавшуюся домой от родственников или с базара с полной корзиной продуктов. В одном маленьком городишке в автобус села группка ребятишек, а час спустя на холме, где не видно было ни строения, ни огонька, они высадились. И растворились в черноте, держась за руки и громко разговаривая о своих детских делах, – испанские слова, словно незнакомые экзотические птицы, улетали вдаль, в море.
Джеффри спал. В полночь они доехали до конечной остановки. Миновав Альмерию, они оказались в небольшом городке, в миле от побережья. В городе была гостиница, совсем неприспособленная для туристов. Портье молча подождал, пока они заполнят регистрационные листки, и так же молча проводил их в ресторан, где еще сидели за ужином местные жители, не туристы. Джеффри заказывал одно горячее блюдо за другим, с сосредоточенным видом подносил вилку ко рту, но при первом же запахе пищи снова опускал ее. На лице его было написано недоумение и беспокойство: почему это его рука, будто по собственной воле, снова и снова опускает вилку с едой на тарелку. На десерт он заказал персики и, съев их, попросил еще. Это была их первая еда за день, и Кейт, быстро разделавшись со своей порцией, увидела, как он, доев пятый персик, опрометью кинулся из ресторана.
Когда она вошла в комнату, он лежал, раскинувшись на кровати; свет лампочки бил ему прямо в лицо. Он прикрыл глаза рукой, точно защищаясь от слепящего солнца. Увидев ее, он еще больше нахмурился.
– Джеффри!
– В чем дело?
– Тебе нужно показаться врачу.
Он резко повернул голову в сторону, как солдат, услышавший команду «Направо!» – и тоже словно по команде вытянул руки по швам. Потом рывком повернулся на бок и потянул на себя простыню, пытаясь прикрыться ею. Он лег не раздеваясь – даже туфли не снял. Что же до Кейт, почти не сомкнувшей глаз в предыдущую ночь, то она заснула, едва прикоснувшись к подушке.
Проснулась она рано; он был уже на ногах и заглатывал целыми пригоршнями таблетки, купленные накануне в аптеке. В семь утра он решительно заявил:
– Мы едем в Гранаду. Вглубь. Это совсем рядом.
Разумеется, она не возражала.
Пока она пила кофе со сдобными булочками и наблюдала, как осы лакомятся абрикосовым джемом, Джеффри в ресторан не входил, а стоял со стаканом содовой в руке, обсуждая что-то с портье. Оказалось, что из этого местечка нет прямого автобусного сообщения с Гранадой. Им придется вернуться назад в Альмерию и там пересесть в гранадский автобус. На дорогу уйдет весь день.
Он подошел к дверям ресторана, чтобы вызвать ее в вестибюль; она заметила, что он избегает смотреть на пищу и вдыхать ее запахи. Он решил ехать дальше по побережью. Там все-таки должно быть одно спокойное местечко, он хорошо помнит. Ясно, что дорога в Альмерию плюс долгое ожидание на стоянке и потом целый день тряски в автобусе – это ему не по плечу. И однако какая-то сила гнала его вперед – не сиделось на месте. Кейт понимала, что это ему необходимо.
– Гранаду мы оставим на потом, – объявил он и понес оба чемодана, ее и свой, к автобусу, маршрут которого пролегал на север до Аликанте; по расписанию автобус прибывал туда около трех часов дня. Но до самого Аликанте они не доедут, так как, чтобы попасть в деревню, которую он имеет в виду, нужно, насколько он помнит, сойти раньше.
Автобус был до отказа набит местными жителями – туристов видно не было, если не считать двух юношей с побережья, отдавших, видимо, предпочтение более дешевому виду транспорта. Испанцы были веселые, общительные пассажиры; они переговаривались, громко обмениваясь новостями, – она, разумеется, их совсем не понимала, ни полслова. Да, это было поистине самое удивительное приключение в ее жизни – пожалуй, даже более удивительное, чем вся эта ситуация, когда она оказалась по воле случая с молодым мужчиной на руках, которого не могла бросить на произвол судьбы из-за того, что он то ли болен физически, то ли переживает какой-то духовный кризис, и что-то гонит его все дальше и дальше по вьющемуся серпантином берегу на север.
В полдень автобус сделал более долгую, чем до сих пор, остановку, чтобы дать возможность пассажирам выпить глоток вина и перекусить. Кейт оставила задремавшего Джеффри в автобусе, а сама пошла выпить лимонаду и выкурить сигарету. Вернувшись, она увидела, что шофер пристально разглядывает спящего. Он показал на него пальцем, давая понять, что тот болен. Она закивала и беспомощно улыбнулась: язык словно к нёбу прилип. Еще раз покачав головой, шофер вернулся на свое место, и автобус тронулся. Становилось все жарче, нестерпимо слепило глаза, и они с Джеффри обливались потом. Его пот отдавал чем-то нездоровым, лицо было очень бледно – до желтизны. Что у него, желтуха? Хотя он такой смуглый, что все равно будет выглядеть желтым при любом заболевании.
Автобус доехал до Аликанте к вечеру, и Джеффри проснулся. Он был весь мокрый, его бил озноб. Но стремление ехать дальше на север было непоколебимо. Она взяла его за плечи и сказала:
– Ты болен. Слышишь? Ты серьезно болен. Надо сейчас же лечь в постель и вызвать врача.
Он стряхнул с себя ее руки, словно освобождаясь от паутины или от сучка, за который случайно зацепился рукавом. Подошел к ближайшему автобусу и сел в него, даже не взглянув, куда тот идет. Она стояла в растерянности, не зная, что делать – звать на помощь? Кого? Полицию?
Так ничего и не придумав, она подняла чемоданы, брошенные им на обочине, и понесла к автобусу, где сидел Джеффри (тот, на котором они приехали, уже развернулся, отправляясь в обратный путь). То, что этот сверхвежливый американец позволил ей, женщине, нести тяжелые чемоданы и даже не заметил этого, достаточно красноречиво говорило о его состоянии.
На автобусе висела табличка с названием конечного пункта; Кейт понятия не имела, где это и далеко ли. Да какая разница в конце концов? Она купила бутылку содовой в кафе и отнесла в автобус. Джеффри стал пить воду, но с уже знакомым ей видом, как человек, у которого питье вызывает определенные ассоциации, словно у животного, одновременно испытывающего и голод, и отвращение к пище. Он судорожно подносил стакан к губам, жадно отпивал… и долго держал воду во рту, не глотая, словно опасался, что ему дали отраву. Наконец он выпил всю содовую, и рвоты на сей раз не последовало. Значит, от обезвоживания он не умрет – и то хорошо. Он откинулся на спинку сиденья. Становилось все жарче. На улицах не было ни души – сиеста; только в кафе да на скамейках пыльного сквера сидели сонные люди. Городок словно придавило зноем, и, когда автобус тронулся, он был почти пуст.
Джеффри сидел, обмякнув; тело его скользило и дергалось, следуя поворотам автобуса. Поначалу автобус ехал прямо на север, но спустя полчаса свернул в глубь страны. Джеффри, казалось, даже не заметил, что вид Средиземного моря больше не сопутствует им. Спустя некоторое время он произнес с довольной улыбкой:
– Вот теперь все идет как по нотам, эта дорога как раз в ту деревню, я вспомнил.
Автобус шел по равнине, где изредка мелькали возделанные куски земли. Потом дорога стала подниматься на низкие холмы предгорья. Отсюда, обернувшись, можно было увидеть далекую синюю гладь моря. Затем оно исчезло за холмами. Каменистая дорога вилась по склону холма вверх. Джеффри мотался в полудреме из стороны в сторону. Она обняла его за плечи, чтобы он сидел более устойчиво и не падал. Один раз он открыл глаза, и в них вместо мрачной угрюмости больного появились проблески того недавнего прошлого, когда он еще только начинал искать ее расположения. Он улыбнулся ей просветленной улыбкой и сказал:
– Кейт! Просто великолепно, правда? Изумительно! Просто…
И, не досказав своей мысли, снова впал в забытье.
Наконец солнце спряталось за вершины более высоких холмов, чем те, среди которых пролегла дорога. Наступил вечер. В какой-то деревушке, похожей на деревушки Северной Африки, где нищета проглядывала в облике каждого крестьянина, лезла из щелей глинобитных домов, автобус остановился, выбросил из своих недр проволочную клеть с обалдевшей от жажды птицей, бочку сардин в масле и корзину апельсинов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Она села у изголовья кровати и сидела так в своем белом с оборочками халатике, еще хранившем в складках приятную ночную прохладу, которую она принесла с балкона. Она давала себе клятву, что, проснувшись, не станет по-матерински опекать его, не предложит вызвать врача, не станет замечать его состояния вообще.
Опершись на локоть, осторожно, чтобы не потревожить его сон, на что способна только истинная мать по отношению к своему больному ребенку, она склонилась над ним, вглядываясь в его черты. Даже теперь, когда все его тело пылало, он ухитрялся выглядеть так, будто ему зябко. Лоб покрыт холодной испариной. Нет, даже пылко влюбленная женщина и та не могла бы приблизиться к нему с ласками. Было что-то в его состоянии, что начисто исключало всякие мысли о физической близости.
Кейт заснула и тут же очутилась на знакомой скале. Да, перед нею снова предстал измученный тюлень, медленно, с трудом ковыляющий к далекому, невидимому океану. Она взяла это выскальзывающее существо на руки… и зачем только она бросила его одного на этих скалах. Он совсем ослаб, в темных глазах стоял укор. Кожа пересохла – надо во что бы то ни стало добыть хоть немного воды. Вдали она увидела какой-то дом. Пошатываясь от тяжести, она неверными шагами добрела до него. Сейчас в доме не было ни души, но он был обитаем: в маленьком камине еще тлели угли. Она опустила тюленя на камень у камина и попыталась раздуть огонь. И ей удалось растопить камин, хотя в доме было совсем немного дров. Тюлень лежал спокойно, только тяжело вздымались и опускались его бока. Глаза закрыты. Он медленно умирал без воды. Тогда она перетащила его в примыкающую к дому баньку и стала брызгать на него водой из деревянных кадок, что стояли вдоль рубленых стен. Наконец животное приоткрыло глаза и, казалось, стало понемногу оживать. Она подумала, что у нее впереди масса всяких дел по хозяйству: навести порядок в доме, набрать в лесу хвороста, пока еще не выпал первый снег, запастись кой-какой провизией, достать из сундуков теплую одежду для себя и для обитателей этого дома, которые – она это знала – были членами ее семьи. В комнате второго этажа она встретила высокого светловолосого юношу с голубыми глазами. Она знала его. Это был ее возлюбленный. Всю жизнь. Они легли в постель. Они ждали этого момента много лет, и благодаря долгому ожиданию и сильному влечению друг к другу их близость была упоительной… Вдруг она вспомнила о тюлене. Ведь он пропадет без нее, покинутый, один на полу в бане; он ждет ее. Она объяснила своему светлокудрому юноше: «Прости меня, я бы осталась с тобой навеки, но у меня есть одно неотложное дело – я должна донести своего тюленя до моря».
Она проснулась как от удара: яростно било в глаза солнце и не менее яростно обрушился на нее Джеффри, которому вдруг захотелось любви. Хотя ее собственный опыт – довольно ограниченный, как уже говорилось, – не дал ей случая узнать, как любят американские мужчины, она, разумеется, знала об их болезненном самолюбии в этой области.
Как бы то ни было, вчера вечером Джеффри уклонился от проявления чувств и теперь считал себя обязанным доказать свою мужскую силу.
Она хотела было обратить все в шутку: мол, недурно бы ему сначала чем-нибудь подкрепиться – он сам любил над собой так подшучивать, – но по его угрюмому виду и налитым кровью глазам поняла, что шутки на эту тему сейчас неуместны. Часы показывали шесть утра – и часа не прошло, как она заснула. Когда волна агрессивности схлынула, стало очевидно, что он совсем болен, – не лучше ли им сейчас мирно расстаться, как делают цивилизованные люди, и пойти каждому своим путем?
Лежа на своем халатике со смятыми белыми оборками, она всматривалась в угрюмого молодого мужчину, которому по его поведению никак нельзя было дать больше восемнадцати, и думала, что, если у него есть хоть капля здравого смысла, ему необходимо обратиться к врачу, и немедленно.
Нечеловеческим усилием воли она заставила себя сдержаться и не произнесла этого вслух.
Они оделись и пошли завтракать на террасу, к тому времени уже заполненную многоязычной публикой; Джеффри трижды выходил из-за стола и, наконец, признался, что у него расстроен желудок и ему надо сходить в аптеку за лекарством.
Она осталась одна и от нечего делать стала наблюдать за мужчиной лет пятидесяти, сидевшим с девушкой, которой на вид было лет двадцать, не больше. У мужчины была прическа как у Майкла: волосы свободно, без пробора падали от темени вниз; а на шее и на лбу были подстрижены по прямой; у женщин такая прическа называется «под пажа». Кейт сама когда-то носила такую, правда довольно давно. На красивом, дочерна загорелом, сухом лице мужчины, старавшегося казаться ироничным, чтобы не уронить себя в собственных глазах, застыла мольба, обращенная к его ослепительно молодой партнерше; та была польщена его вниманием и в то же время умирала от скуки. Мужчина производил впечатление человека неглупого. Mon semblable
Мой двойник (франц.)
назвала она его про себя. Где-то в Штатах ее Майкл, с такой же прической «под пажа», с таким же сухим и красивым лицом и такой же многоопытный, тоже, может быть, сидит, прикрывшись, как и этот, спасительной броней иронии, а с ним такая же девчонка – воплощение юности в оболочке искусительной плоти, – которая и чувствует себя польщенной, и в то же время от скуки еле сдерживает зевоту. Правда, на сей раз с ним Эйлин, поэтому он, конечно, связан по рукам и ногам; и очень может статься, что юная дева, сидящая напротив него, просто-напросто его родная плоть и кровь, и он гордится ею и держится подчеркнуто предупредительно, как все пожилые отцы со своими взрослыми дочерьми…
Между столиками пробирался Джеффри, нагруженный пакетиками с целым набором медикаментов. Они поговорили о планах на ближайшее будущее; все это время он угрюмо поглядывал на праздную толпу вокруг и неожиданно заявил, что ему хотелось бы уехать отсюда в глубь страны, в «подлинную» Испанию.
Возникла проблема денег. Купить билет на самолет или нанять машину было ему не по карману. Он мог ехать лишь междугородным автобусом или поездом, поэтому и Кейт нельзя было думать ни о каком другом виде транспорта. Правда, это ее вполне устраивало: она любила так путешествовать.
С террасы был виден пустынный в этот час пляж. Двое мужчин огромными граблями выравнивали песок для новых орд молодежи, все еще нежившейся в постелях; впрочем, некоторые продолжали видеть сны. лежа прямо на песке под стенами террасы. Вот уж кого не мучили денежные проблемы: всю наличность они делили поровну. Если по многим признакам Джеффри и подходил для «детской» компании, то уже один тот факт, что он не мог принять деньги от Кейт – у него, как он сам выразился, при этом переворачивалось все внутри, – делал его чужеродным здесь элементом.
– Дальше по побережью есть одно дешевое местечко, – сказал он. – Там можно снять комнату за доллар в сутки.
Он сидел в зыбкой тени олеандрового куста, полуприкрыв веки, и держал руку на груди, точно заслонялся ею. Грудь под его рукой вздымалась и опускалась еле-еле, как у спящего. Он подолгу молчал; другая его рука свободно лежала на столе – иногда он судорожно сжимал ее и то впадал в забытье, то снова приходил в себя.
– Мне кажется, тебе разумнее было бы лечь в постель и не вставать, пока не станет лучше.
Эти слова неожиданно сорвались у нее с языка, и он, услышав их, как-то норовисто вздернул голову и с неприязнью уставился на нее.
– Зачем это? – спросил он ледяным тоном.
Еще не прошло и суток с момента их прибытия в Испанию, а они уже снова тряслись в автобусе, который вез их вдоль побережья на север, против волн туристов, движущихся на юг. Они направлялись в еще не загаженную туристами деревушку. Это даже и не деревушка, сказал он, а просто полдюжины рыбацких хижин; жены рыбаков там буквально с ног сбиваются, чтобы услужить приезжим, и не берут денег, пока насильно не заставишь. Они добрались до места к вечеру, но, приехав туда, обнаружили, что на берегу вырос большой новый отель, а пляж кишмя кишит отдыхающими.
Джеффри, всю дорогу проспавший у нее на плече, – Кейт постаралась сделать так, чтобы он даже не догадался об этом, – увидев эти новшества, тотчас направился обратно к автобусу.
– Куда же мы теперь?
– Дальше вдоль берега. Там есть еще одно подходящее местечко.
– Может быть, хотя бы поужинаем здесь? Или переночуем, а утром двинемся дальше?
– Нет, нет, нет, это рукой подать, всего каких-нибудь двадцать миль отсюда, садись!
И снова дорога. Внизу, справа по ходу автобуса, вилась изрезанная бухтами и мысами, особенно заметными на фоне коричневой земли, лазурь Средиземноморья и пляжи с белым песком, сплошь усеянные телами.
Время от времени автобус останавливался подобрать какую-нибудь крестьянку, возвращавшуюся домой от родственников или с базара с полной корзиной продуктов. В одном маленьком городишке в автобус села группка ребятишек, а час спустя на холме, где не видно было ни строения, ни огонька, они высадились. И растворились в черноте, держась за руки и громко разговаривая о своих детских делах, – испанские слова, словно незнакомые экзотические птицы, улетали вдаль, в море.
Джеффри спал. В полночь они доехали до конечной остановки. Миновав Альмерию, они оказались в небольшом городке, в миле от побережья. В городе была гостиница, совсем неприспособленная для туристов. Портье молча подождал, пока они заполнят регистрационные листки, и так же молча проводил их в ресторан, где еще сидели за ужином местные жители, не туристы. Джеффри заказывал одно горячее блюдо за другим, с сосредоточенным видом подносил вилку ко рту, но при первом же запахе пищи снова опускал ее. На лице его было написано недоумение и беспокойство: почему это его рука, будто по собственной воле, снова и снова опускает вилку с едой на тарелку. На десерт он заказал персики и, съев их, попросил еще. Это была их первая еда за день, и Кейт, быстро разделавшись со своей порцией, увидела, как он, доев пятый персик, опрометью кинулся из ресторана.
Когда она вошла в комнату, он лежал, раскинувшись на кровати; свет лампочки бил ему прямо в лицо. Он прикрыл глаза рукой, точно защищаясь от слепящего солнца. Увидев ее, он еще больше нахмурился.
– Джеффри!
– В чем дело?
– Тебе нужно показаться врачу.
Он резко повернул голову в сторону, как солдат, услышавший команду «Направо!» – и тоже словно по команде вытянул руки по швам. Потом рывком повернулся на бок и потянул на себя простыню, пытаясь прикрыться ею. Он лег не раздеваясь – даже туфли не снял. Что же до Кейт, почти не сомкнувшей глаз в предыдущую ночь, то она заснула, едва прикоснувшись к подушке.
Проснулась она рано; он был уже на ногах и заглатывал целыми пригоршнями таблетки, купленные накануне в аптеке. В семь утра он решительно заявил:
– Мы едем в Гранаду. Вглубь. Это совсем рядом.
Разумеется, она не возражала.
Пока она пила кофе со сдобными булочками и наблюдала, как осы лакомятся абрикосовым джемом, Джеффри в ресторан не входил, а стоял со стаканом содовой в руке, обсуждая что-то с портье. Оказалось, что из этого местечка нет прямого автобусного сообщения с Гранадой. Им придется вернуться назад в Альмерию и там пересесть в гранадский автобус. На дорогу уйдет весь день.
Он подошел к дверям ресторана, чтобы вызвать ее в вестибюль; она заметила, что он избегает смотреть на пищу и вдыхать ее запахи. Он решил ехать дальше по побережью. Там все-таки должно быть одно спокойное местечко, он хорошо помнит. Ясно, что дорога в Альмерию плюс долгое ожидание на стоянке и потом целый день тряски в автобусе – это ему не по плечу. И однако какая-то сила гнала его вперед – не сиделось на месте. Кейт понимала, что это ему необходимо.
– Гранаду мы оставим на потом, – объявил он и понес оба чемодана, ее и свой, к автобусу, маршрут которого пролегал на север до Аликанте; по расписанию автобус прибывал туда около трех часов дня. Но до самого Аликанте они не доедут, так как, чтобы попасть в деревню, которую он имеет в виду, нужно, насколько он помнит, сойти раньше.
Автобус был до отказа набит местными жителями – туристов видно не было, если не считать двух юношей с побережья, отдавших, видимо, предпочтение более дешевому виду транспорта. Испанцы были веселые, общительные пассажиры; они переговаривались, громко обмениваясь новостями, – она, разумеется, их совсем не понимала, ни полслова. Да, это было поистине самое удивительное приключение в ее жизни – пожалуй, даже более удивительное, чем вся эта ситуация, когда она оказалась по воле случая с молодым мужчиной на руках, которого не могла бросить на произвол судьбы из-за того, что он то ли болен физически, то ли переживает какой-то духовный кризис, и что-то гонит его все дальше и дальше по вьющемуся серпантином берегу на север.
В полдень автобус сделал более долгую, чем до сих пор, остановку, чтобы дать возможность пассажирам выпить глоток вина и перекусить. Кейт оставила задремавшего Джеффри в автобусе, а сама пошла выпить лимонаду и выкурить сигарету. Вернувшись, она увидела, что шофер пристально разглядывает спящего. Он показал на него пальцем, давая понять, что тот болен. Она закивала и беспомощно улыбнулась: язык словно к нёбу прилип. Еще раз покачав головой, шофер вернулся на свое место, и автобус тронулся. Становилось все жарче, нестерпимо слепило глаза, и они с Джеффри обливались потом. Его пот отдавал чем-то нездоровым, лицо было очень бледно – до желтизны. Что у него, желтуха? Хотя он такой смуглый, что все равно будет выглядеть желтым при любом заболевании.
Автобус доехал до Аликанте к вечеру, и Джеффри проснулся. Он был весь мокрый, его бил озноб. Но стремление ехать дальше на север было непоколебимо. Она взяла его за плечи и сказала:
– Ты болен. Слышишь? Ты серьезно болен. Надо сейчас же лечь в постель и вызвать врача.
Он стряхнул с себя ее руки, словно освобождаясь от паутины или от сучка, за который случайно зацепился рукавом. Подошел к ближайшему автобусу и сел в него, даже не взглянув, куда тот идет. Она стояла в растерянности, не зная, что делать – звать на помощь? Кого? Полицию?
Так ничего и не придумав, она подняла чемоданы, брошенные им на обочине, и понесла к автобусу, где сидел Джеффри (тот, на котором они приехали, уже развернулся, отправляясь в обратный путь). То, что этот сверхвежливый американец позволил ей, женщине, нести тяжелые чемоданы и даже не заметил этого, достаточно красноречиво говорило о его состоянии.
На автобусе висела табличка с названием конечного пункта; Кейт понятия не имела, где это и далеко ли. Да какая разница в конце концов? Она купила бутылку содовой в кафе и отнесла в автобус. Джеффри стал пить воду, но с уже знакомым ей видом, как человек, у которого питье вызывает определенные ассоциации, словно у животного, одновременно испытывающего и голод, и отвращение к пище. Он судорожно подносил стакан к губам, жадно отпивал… и долго держал воду во рту, не глотая, словно опасался, что ему дали отраву. Наконец он выпил всю содовую, и рвоты на сей раз не последовало. Значит, от обезвоживания он не умрет – и то хорошо. Он откинулся на спинку сиденья. Становилось все жарче. На улицах не было ни души – сиеста; только в кафе да на скамейках пыльного сквера сидели сонные люди. Городок словно придавило зноем, и, когда автобус тронулся, он был почти пуст.
Джеффри сидел, обмякнув; тело его скользило и дергалось, следуя поворотам автобуса. Поначалу автобус ехал прямо на север, но спустя полчаса свернул в глубь страны. Джеффри, казалось, даже не заметил, что вид Средиземного моря больше не сопутствует им. Спустя некоторое время он произнес с довольной улыбкой:
– Вот теперь все идет как по нотам, эта дорога как раз в ту деревню, я вспомнил.
Автобус шел по равнине, где изредка мелькали возделанные куски земли. Потом дорога стала подниматься на низкие холмы предгорья. Отсюда, обернувшись, можно было увидеть далекую синюю гладь моря. Затем оно исчезло за холмами. Каменистая дорога вилась по склону холма вверх. Джеффри мотался в полудреме из стороны в сторону. Она обняла его за плечи, чтобы он сидел более устойчиво и не падал. Один раз он открыл глаза, и в них вместо мрачной угрюмости больного появились проблески того недавнего прошлого, когда он еще только начинал искать ее расположения. Он улыбнулся ей просветленной улыбкой и сказал:
– Кейт! Просто великолепно, правда? Изумительно! Просто…
И, не досказав своей мысли, снова впал в забытье.
Наконец солнце спряталось за вершины более высоких холмов, чем те, среди которых пролегла дорога. Наступил вечер. В какой-то деревушке, похожей на деревушки Северной Африки, где нищета проглядывала в облике каждого крестьянина, лезла из щелей глинобитных домов, автобус остановился, выбросил из своих недр проволочную клеть с обалдевшей от жажды птицей, бочку сардин в масле и корзину апельсинов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25