Когда-нибудь, сказал Бертрам, женщина, которая от-
вергает найденный специально для ее пола компромисс, которой никак не
удается лсмягчить взгляд и обратить глаза в клочок небес или каплю воды,
которая не желает, чтобы ее вели по жизни за ручку, а хочет жить своим
умом, когда-нибудь эта женщина поймет, что значит вина. Смотри, как бы
тебе не пожалеть. Я пожалела тотчас, как только Бертрам повернулся и
ушел от меня. Но теперь, став мужчиной, я на том же месте ничуть ни о
чем не жалел. Единственное, что я чувствовал, - это благодарность.
А распознали вы мою тактику в последние три года? Вам, чтобы прове-
рить ваш препарат, нужна была такая женщина, как я. И я хотела исподволь
подвести вас к мысли, что вы нуждаетесь во мне. Я, женщина, должна была
доказать свою ценность, соглашаясь стать мужчиной. Я прикинулась непри-
тязательной, дабы скрыть, что понимаю свое нелепое положение.
Привратнику нашего дома я представился в то первое утро моим собс-
твенным кузеном, который по договоренности собирался пожить в квартире
кузины, уехавшей в командировку, и меня тотчас занесли в домовую книгу
под рубрикой в гости на длительный срок. Ни одна душа не заметила от-
сутствия жилицы из квартиры номер 17.09 и не обратила внимания на нового
соседа. В этом отношении все шло без сучка без задоринки.
Как обычно, войдя в комнату, я сразу же встал у большого окна. В
шкафу висели мужские костюмы, в ванной лежали предметы мужского туалета.
А я стоял, устремив чисто женский взгляд в окно вашего кабинета, единс-
твенное, к моему удовлетворению, освещенное окно длинного институтского
здания, но и оно очень скоро, как если бы свет у меня послужил сигналом
для вас, погрузилось в темноту. Тут я, Иначек, попытался изобразить
улыбку, которой так хорошо владел, будучи женщиной. Улыбка эта все еще
жила во мне, я явственно ощущал ее. Но одновременно чувствовал, что она
мне больше не удается.
Это был первый, очень еще краткий приступ замешательства. Хорошень-
кое дело, пробормотал я и отправился под душ, где, познакомившись впер-
вые со своим новым челом, заключил с ним тесную дружбу; да, как мужчина
я оказался таким же видным, статным и цветущим, каким был женщиной.
Уродливого человека мы, чтобы не дискредитировать метод, не допустили бы
к подобному эксперименту...
Затаенная обида? Доктор Рюдигер был первый, кто упрекнул меня в
этом. Но еще до того он позабавился рассказанной мною историей о "малют-
ке" соседке. Я столкнулся с ней утром в лифте и, слыша ее вздохи, спро-
сил, что у нее болит. В ответ я получил взгляд, который и червяка прев-
ратил бы в мужчину. Однако наиприятнейшие ощущения не нашли у меня пол-
ного выражения из-за чисто женской насмешливой мысли: гляди-ка, а ведь
действует!.. Потому-то я и рассказываю об этом. Чтобы вы не подумали,
будто средство ваше хоть в чем-то, а особенно в этом наиважнейшем пунк-
те, дало осечку. Это я, я - женщина, насмешками, щепетильностью или поп-
росту нетерпением саботировала мужские триумфы господина Иначека. Это я,
я - женщина, помешала ему поднять "малюткину" сумочку (разве не была "я"
старше?), заставила его громоздить ошибку на ошибку, пока взгляд ее, по-
началу ничего не понимающий, не стал ледяным.
- Да, милый мой, - так обращался теперь ко мне доктор Рюдигер, - вот
и наступил час отмщения.
Правда, потеряв меня, он быстро утешился. И, считая меня вполне при-
емлемым, прежде всего хотел отработать тест, который бы однозначно дока-
зал, что чувства мои реагируют именно так, как следовало ожидать, судя
по моим прежним показателям. Синее оставалось для меня синим, жидкость,
нагретая до 50 градусов, - горячей, а тринадцать бессмысленных предметов
на лабораторном столе я не в состоянии был запомнить быстрее, чем преж-
де; последнее, кажется, несколько разочаровало Рюдигера. Но когда я вы-
полнял дополнительный тест, кое-какие мои новые ответы отличались от
старых, и тут он оживился. Увеличение же времени на ответы вполне объяс-
нялось потерей спонтанности: должен ли я отвечать как женщина? Или как
мужчина? Если как мужчина, то что же, ради всего святого? В конце концов
я отвечал на красное не любовь, как прежде, а ярость. На женщину - не
мужчина, а красавица, на ребенок - грязный вместо нежный, на девушка -
не стройная, а прелесть.
-О-ля-ля, -сказал Рюдигер, - полный порядок, мой милый.
После этого теста мы решили пойти закусить. И, непринужденно болтая,
зашагали по длинным институтским коридорам к столовой; одной рукой Рюди-
гер, погруженный в разговор, обнял меня за плечи. Два добрых приятеля.
Общим знакомым Рюдигер с удовольствием представлял меня как коллегу и
гостя института, а если те удивлялись, что им знакома та или иная черта
в моем лице, мы их высмеивали. За вашими дверьми, профессор, царила ти-
шина. Вы нигде не попались нам навстречу. И в столовой вас не оказалось.
Нет, любопытством вы не страдали. А потому не видели, что мне пришлось
есть свиную ножку с гороховым пюре-доказательство мужественности, по
мнению доктора Рюдигера.
В первый, но не в последний раз я подумал, что под влиянием моего
превращения мой визави изменился больше, нежели я сам. Поистине, только
вы ничуть не переменились. Доктор Рюдигер без обиняков признавал, что
удовлетворен моим "новым" изданием, и даже готов был обосновать свое
удовлетворение. Мотив мести, конечно же, надо считать шуткой. Хотя не-
большое наказание мне, возможно, пошло бы на пользу. За что? Да за прок-
лятое высокомерие, разумеется. За плохой пример, который я подал другим
женщинам своим добровольным безбрачием, усугубляя тем самым все возрас-
тающее отвращение слабого пола к браку и поддерживая мятеж против скуки
и непродуктивности этого института. О нет, Рюдигер вовсе не сидит под
стеклянным колпаком. Холостяк - вот он, например, - это свободный чело-
век, который ни у кого ничего не отбирает. Доктору Рюдигеру в голову не
пришло, что я еще не утерял своего чисто женского инстинкта, который тут
же подал мне сигнал: так страстно жаждет отмщения тот, кто чувствует се-
бя униженным. А доктора Рюдигера оскорбляло, что он, даже если бы захо-
тел, все равно не заполучил бы меня в жены, и вообще никто не заполучил
бы меня.
И вот, пока мы ели яблочный торт и пили кофе, он со всей серьез-
ностью предпринял попытку обратить меня в мужскую веру. Женщин, отяго-
щенных проблемами, доктор Рюдигер недолюбливает - а кто их любит? Они
сами себя не любят, те, кто достаточно умен, чтобы видеть тиски, в кото-
рые попали, - между мужем и увлеченностью работой, между семейным
счастьем и творчеством, между желанием иметь ребенка и честолюбивым
стремлением всю жизнь выписывать зигзаги, точно ошибочно запрограммиро-
ванная кибернетическая мышь. Судорожные потуги, чувство ущербности, аг-
рессивностьвсе это по-дружески тревожило его последние годы в моем пове-
дении, когда я был женщиной... Короче говоря, только бы я не сошел с ума
и опять не угодил в западню, из которой столь счастливо выбрался!
- Э, ты ведь пытаешься обратить меня в мужскую веру, - сказал я,
засмеявшись.
- Видишь, - ответил доктор Рюдигер, - теперь ты можешь смеяться над
подобным предположением.
- Ну, раз уж мы перешли на остроты, - продолжал я, - может, тебе
просто-напросто надоело ходить под началом женщины?
- Это уже не острота, - заявил Рюдигер, - а затаенная обида.
Что ж, по сравнению с таким выпадом я воспринял крепчайшую кубинскую
сигару, которую он предложил мне после кофе, как чистый юмор. Тут я уви-
дел Ирену и Беату, они пересекали столовую, направляясь к нашему столи-
ку. Крена в своем вечном зеленом свитере вышагивала точно цапля, а бесц-
ветное лицо Беаты бледнили заново выкрашенные пепельные волосы. Бросив
взгляд на Рюдигера, я понял: он тоже все это заметил. Нам тотчас приш-
лось заверить обеих, что мы вовсе не проезжались на их счет. Отчего это
женщины всегда предполагают, что двое мужчин, если сидят одни, обяза-
тельно проезжаются на их счет?
- Оттого, что они почти всегда так делают, - сказала Ирена.
- Оттого, что женщины много мнят о себе, - сказал доктор Рюдигер.
- Оттого, что женщины по природе своей страдают комплексом неполно-
ценности, - решила Беата.
Я слушал их, но своего мнения не имел, я жил в не очень четкой сфере
ничейной земли и ничего, кроме едва заметной ностальгии по женской не-
последовательности, не испытывал. Крена, видевшая во мне совиновную
жертву бессовестного сманивания в чужой лагерь, поспешила предостеречь
меня против возможных попыток подкупа; попытки эти будут предприниматься
ради того, чтобы выманить у меня секреты, которых без меня никогда не
узнать мужчине.
Я усомнился, но доктор Рюдигер предложил в качестве доказательства
историю из классической древности.
Некий грек по имени Тиресий увидел однажды, как спариваются две
змеи, и ранил одну из них. В наказание он был обращен в женщину, и ему
пришлось спать с мужчинами. Бог Аполлон пожалел Тиресия и подсказал, как
он снова может стать мужчиной: ему надобно еще раз подсмотреть тех самых
змей и ранить другую. Тиресий так и поступил и вновь обрел свой истинный
пол. В это же время великие боги Зевс и Гера поспорили о том, кто полу-
чает большее наслаждение от объятий - мужчина или женщина. Компетентным
судьей призван был Тиресий. Он утверждал, что мужчина получает лишь де-
сятую долю наслаждения, а женщина испытывает наслаждение в полной мере.
Гера, разгневавшись на Тиресия за то, что он выдал строго хранимую
тайну, ослепила несчастного. Желая утешить слепого, великий Зевс награ-
дил его даром ясновидца.
Короткое молчание за нашим столом позволило предположить, что каждый
воздержался выдать свою первую мысль (моя была достаточно странной: кто
ослепит меня? Вторая мысль вырвалась у всех как восклицание, смысл кото-
рого, однако, следовало понимать поразному, поскольку вообще-то история
доктора Рюдигера была далеко не однозначной. Ирена считала, что и мне
следует напомнить о наказания, грозящих за выдачу женских тайн, а Беата
тихо спросила:
Но как же, Тиресий ведь солгал... Беседа мужчин никогда не похожа на
разговор в смешанной компании.
Мой энтузиазм испарился. Вместо него примерно на уровне груди я ощу-
тил пустоту. Ничего удивительного. Но лишало меня уверенности вовсе не
отсутствие такого женского органа, как грудь, а отсутствие оценивающих
мужских взглядов, которые подтверждают, что ты "существуешь".
Свою историю, вы, конечно, понимаете, я рассказываю выборочно и все
время опасаюсь, что наскучу вам. Мне никак не удавалось почувствовать
себя шпионом, орудующим в тылу врага, нахлобучив лучшую из возможных ша-
пок-невидимок. Зато я познал все трудности применения производных от
личного местоимения ля. Кто же не знает, что нас создают надежды, кото-
рые возлагают на пас окружающие. Но чего стоило все мое знание по срав-
нению с первым взглядом женщины, брошенным на меня! НПО сравнению с мои-
ми прогулками по городу, который меня не узнавал и стал мне чужим? Муж-
чины и женщины живут на разных планетах, профессор. Я высказала вам это
- помните? - а вы, упрекнув меня в субъективизме, ждали, что я отступлю
и поклянусь подчинить, как обычно, свои чувственные впечатления и ощуще-
ния вашему анализу. И тут я впервые разочаровала вас. Старые уловки не
могли тягаться с моим новым жизненным опытом. Мне, однако, хотелось уз-
нать, что получится, если я останусь при своем мнении. Если тотчас не
почувствую себя виновной, виновной в непоправимом недостатке характера,
из-за которого мы, женщины, как ни жаль мужчинам, не способны видеть мир
таким, какой он есть в действительности. Вы, мужчины, прочно держите его
в своей сети из цифр, кривых и оценок, не правда ли? Словно грешника, с
которым и связываться не стоит. От которого отмежевываются. Наиболее
утонченный метод для этогобесконечное перечисление фактов, выдаваемых
нами за научные отчеты.
Если вы все это так понимаете, профессор, то вы правы, шутливо ут-
верждая, что наша-наука-хоть и дама, но обладает мужским мозгом. Годы
жизни ушли у меня на то, чтобы приобщиться к образу мышления, высшие
добродетели которого-невмешательство и невозмутимость. Ныне я пытаюсь
вновь получить доступ во все заброшенные было уголки моего внутреннего
мира. Вас удивит, но помочь мне в этом может язык, ибо его происхождение
связано с той поразительной сутью человека, для которого слова судить и
любить сливались в одно слово "полагать". Вы постоянно выговаривали мне
за сожаление о безвозвратно утраченном. А меня все равно волнуют судьбы
некоторых слов, и все равно больше всего на свете я мучаюсь от желания
увидеть вновь в братском единстве слова "ум" и "разум", ведь некогда,
пребывая в сумбурно-созидательном лоне языка, они, пока мы их навек не
разлучили, означали одно и то же...
Никогда бы я, Иначек, не посмел называть предметы теми же словами,
какими называл их, будучи женщиной, если бы мне пришли на ум другие сло-
ва. Правда, я помнил, что значил для нее "город": бездна вновь и вновь
ведущих к разочарованию, вновь и вновь зарождающихся надежд. Для него же
- иначе говоря, для меня, Иначека, - город значил скопление неисчерпае-
мых возможностей. Он - иначе говоря, я, Иначек, - был опьянен городом,
тот внушал ему, что он обязан здесь все и вся завоевать, а женщина во
мне еще не разучилась умело напоминать о себе или в зависимости от ситу-
ации отходить в тень.
Эпизод из моей автопрактики вас не убедит, но, быть может, позаба-
вит. О том, что женщины плохо ориентируются и потому, даже имея хорошие
навыки вождения, никудышные водители, сказал мне в первый же час занятий
мой инструктор, желая подготовить к противоречивым реакциям водителей и
пешеходов - как женщин, так и мужчин на женщину за рулем. Это сбило меня
с толку в вопросах, в которых прежде, как мне казалось, я хорошо разби-
ралась, и я уже начала смиряться с мыслью, что водить машину дело нелег-
кое. Пока меня в начале второй недели моего мужского существования на
середине оживленной Александерплац не подвел мотор. Тут мне не остава-
лось ничего другого, как застопорить движение и покорно ждать свистков,
презрительного пожатия плеч регулировщика, бешеного воя сирен за моей
спиной и язвительных выкриков проезжающих водителей. И потому, когда по-
лицейский свистком и жестом закрыл движение в моем ряду, спустился из
своей будки и поинтересовался, в чем загвоздка, уважительно называя меня
при этом "хозяин", когда два-три водителя других машин без лишних слов
оттащили мою злополучную машину с перекрестка и никто не выказал ни ма-
лейшей охоты удовлетворить мою жгучую потребность в поучениях, голово-
мойке и штрафе, я решил, что грежу. Поверите ли, с тех пор я без труда
ориентируюсь на улицах!
Но вернемся к моей планете. В какой части протокола должен был я от-
метить ощущение, ничем, правда, не доказуемое, что мне, теперь мужчине,
стало куда легче переносить тяготы земной жизни? В той, где записано,
как однажды вечером на пустынной улице в двух шагах от меня упала в об-
морок юная студентка? Чувствуя почему-то укоры совести, я помог ей
встать, подвел к скамье и предложил - ведь это же само собой разумеется
- отдохнуть в моей квартире, расположенной неподалеку. В ответ, возму-
щенно оглядев меня с ног до головы, девица назвала меня "наивным". Позже
я заглянул в словарь. "Наивный" значило когда-то "природный, естествен-
ный". Мог ли я распространяться перед девушкой о природном дружелюбии
или о естественной готовности оказать помощь ближнему без того, чтобы не
усугубить ее ожесточение против нас, мужчин? Я имел несчастье сослаться
на ее "положение"; ее беременность каждая женщина заметила бы с первого
взгляда. Но я не был женщиной, и потому она, выказав мне лишь свое глу-
бокое презрение (Что еще за положение!), просто-напросто отшила. Меня
как громом поразило, и я впервые в жизни обиделся за мой пол. Что же вы
с нами сотворили, спрашивал я себя, если мы из мести запрещаем вам быть
с нами дружелюбными? Незавидной казалась мне ваша участь: с головой пог-
руженные в бесчисленное множество различных видов полезной деятельности,
вы бездеятельно наблюдаете, как слова "мужество" и "мужчина", происходя-
щие от одного корня, невозвратно отдаляются друг от друга.
Невозвратно - это сказала Крена; я не столь категоричен. Она пришла
ко мне на семнадцатый этаж, чтобы слить свою меланхолию с моей.
1 2 3 4