Всю следующую неделю, готовясь к акции уничтожения, я не мог избавиться от мысли, что Лука изготовила этот ад размерами с комнату специально для меня.
– Если бы ты мог до меня дотронуться… – с грустью проговорила она как-то вечером, когда мы сидели на кованых металлических стульях в ее заросшем папоротником саду. На ней было черное платье без рукавов, она курила «блэк кэтс» и пускала фигурные ароматные кольца. – Я хочу почувствовать твои руки, хочу, чтобы твои руки чувствовали меня. Сними перчатки!
– Ты же знаешь, я не могу. – Я вынул из ее пальцев сигару и пару раз потянул дым из тонкой коричневой каньябариллос. – Это опасно.
– Не могу. Не буду. Ты всегда носил перчатки. Эмоциональные перчатки. Никого не касайся, и тебя не коснутся. Чего ты так боишься, Эт?
– Я не боюсь.
Вдруг она схватила мои кисти.
– Боишься. Видишь, ты испуган, ты весь холодный. – И тут она заплакала. Навзрыд. По-настоящему. Слезы так и катились. – Я люблю тебя. Как больно! Но что я могу сделать? Ничего. Я ничего не могу сделать. Мне больше никто не нужен, Этан! Если хочешь, я всегда буду здесь. Ты всегда сможешь меня найти. Но тебе придется выбирать.
Неужели она так плохо меня знала, что забыла: для меня не бывает или/или, только и/и.
Наступила пятница. Визит к местному дилеру автомобильной компании подтвердил, что полная офисная система, встроенная в шестиместный «марк-альбениц», на котором ездит Бедави, является стандартной. Справочная служба Маракеша любезно предоставила код e-mail в его машине. Подготовившись таким образом, я отправился на наемном «пежо» в одно хорошенькое местечко на склоне долины. Присмотрел его еще на прошлой неделе, когда тащился по особенно неприятному витку горного серпантина. И стал ждать. Слушал «Новую волну», съел пакет соленых орешков. Заметив шестиместный «марк-альбениц» – в тот момент просто красное пятно на охряном фоне атласского пейзажа, я вынул переносной факс-фон. Когда красный «альбениц» стал карабкаться по крутому склону, я подсоединил карманный биопроцессор Olivetti\ICL Mark 88 к модему. Из-за поворота показался с натугой ползущий вниз трейлер-бензовоз. Когда красный «альбениц» оставил позади киоск с моими солеными орешками, я загрузил сефирот-диск и набрал на панели код инициирования фрактора. Когда автомобиль обогнул поворот перед очень уж специфическим уклоном, я вызвал номер, который получил от справочной службы, нажал кнопку «transmit» – передача – и впустил Кетера – ангела Разрушения – на дисплей передней панели «альбеница». С моего места было прекрасно видно, как шестиместный красный «марк-альбениц» выруливает прямо навстречу наползающему трейлеру с цистерной, разворачивается задом поперек дороги, пробивает невысокое ограждение из песчаника и с поразительной, балетной медлительностью летит вниз, чтобы в бешеных цветах пламени взорваться среди скал и кустарников тенистого днища долины. Я видел, как застыл на месте бензовоз, как высунулся из кабины шофер и целую минуту тупо смотрел вниз и лишь потом выскочил и, нелепо размахивая руками, побежал по дороге к киоску с орешками.
Вернувшись в Маракеш, я заказал билет на шаттл до Малаги, упаковал вещи, расплатился и уехал, ничего не объяснив, не оставив записки, не попрощавшись с Лукой.
Некоторые драконы слишком огромны, слишком сильно давят своим весом на землю, чтобы их можно было убить, пусть даже они сто раз заслужили смерть. Европа, дракониха, развалившаяся на целый континент, с лыжными курортами на ее гористой хребтине и со спрятанными за красными стеклами очков глазами, которые жадно мечутся в поисках еще одного ужина из девственных наций, она, эта Европа, вероятно, более других заслужила уничтожение, но даже моя отягощенная Кетером рука не в состоянии выжечь ее громадную, медлительную, многоголовую нервную систему. Однако здешний святой, может быть, сумеет разорвать цепь, которая приковала эту руку к пальцу дракона.
Внутренний дворик. В сумрачном рассвете ранняя трель птицы. Теперь поспеши. Пора. Я кладу ножницы, беру оружие и выхожу навстречу врагу.
* * *
Велосипед – это друг, каким никогда не станет автомобиль. Машина может быть возлюбленной – изысканной, сложной, темпераментной, но один неверный шаг – и чары развеются. Велосипед по натуре прост, нетребователен и верен, но, как и над всякой дружбой, над ним надо работать, ухаживать за ним, при необходимости чинить, проводить с ним время, постигать характер. Постепенно я полюбил эту красно-зеленую грозу дорог – Dirt Wolf MTV. Мы начали совместный путь чужаками, Мас только что представил нас друг другу на пароме в Осаке, но в ходе взаимного непонимания и ошибок: потянутых мускулов, порванной цепи, ободранных локтей, погнутых колес, – мы сумели выстроить наши отношения. От Танацакии до штаба «Тоса Секьюрити» всего пятьдесят километров скучной, наводящей на мысли о вездесущем телевидении местности, однако удовольствие крутить педали прекрасной машины все равно приносит высокую радость. Следуя инструкциям, добытым у того акира, который еще был в состоянии дать их, я свернул с обрамленного деревьями проспекта с Очень Процветающими Телеком-зданиями, с Чуть Менее Процветающими Телеком-домами, сооруженными у них на участках, с Еще Менее Процветающим Жильем, сооруженным у них на участках, на частную дорогу и таким образом добрался до ворот «земли обетованной». Бойницы из армированного алюминия, оснащенные телекамерами Spyball и охраняемые стражами ToSec в униформе, стилизованной под mr. Нуди вплоть до вышитых гитар на эмблемах, да и как могло быть иначе?
Если у вашего врага имеется чувство юмора, это всегда опасно. Спросите у Бэтмена.
Я подъезжаю к воротам – стражники рычат, – слезаю с велосипеда (сиди на месте, добрый верный страж) и поднимаю свою голую правую руку к камерам слежения.
– Эй, там! – По-японски это звучит не так беззаботно, как мне бы хотелось. – Впустите меня. – И зеленые ворота «земли обетованной» раскрываются. Я клею биораспадающийся листок с фрактором лицевой стороной к линзе камеры. Бинах, владыка времени, позаботится о тех, кто сидит за мониторами. Удивленные стражники тянутся к внутренним карманам. Слишком медленно, ребята. Я отрываю листок с отпечатанным фрактором от демонического ящика, висящего на поясе, и пришлепываю его себе на шлем… и исчезаю, как только их окуляры доходят до области моего сердца. Потерянные акры, фрактор слепого пятна, о котором говорила Бекка. Исчезает все в радиусе двух метров, в этой зоне центры восприятия свертывают пространство. Пока охранники размахивают кулаками, как дуэт из борцов сумо, я подпрыгиваю и наклеиваю пару листков с Бинахом на их стекла из защитных забрал. Застыли. Играющие статуи. Секунда – и сзади на моем шлеме появляется второй фрактор Потерянных акров. И вот я уже готов плыть по реке из выровненного гравия меж темных рододендроновых берегов. Та парочка охранников, что попадается мне на пути, не имеет никаких шансов против врага, который может вынырнуть из зоны слепого пятна и заморозить их без движения, остановив время фрактором. Надо только молиться святому Дайцы, чтобы на их забралах не оказалось выведенных наружу датчиков: в инфракрасном свете я гол, как леди Годива, и так же беззащитен. Но самая большая опасность – это собаки, вроде тех, с которыми мне пришлось воевать в сахарном тростнике. Фрактор Потерянных акров не обманет их чуткие носы, а чтобы воспользоваться, как в тот раз, Кетером, мне придется выйти из слепого пятна. Я лезу напролом сквозь рододендроны и оказываюсь на широком, прекрасно подстриженном газоне, который усеян бюстами в два человеческих роста: Будда, Эдди Кох-рейн, Чак Берри, Пэтси Клайн, Литтл Ричард, Билл Хейли. Ну и, конечно, Элвис. Рай рок-н-ролла. Среди великих теней пасутся мунтжаки с урезанными генами. Сюрреалистичное зрелище, однако карликовые мунтжаки означают отсутствие киберпсов. За газоном желтая гравиевая дорожка, за желтым гравием – здание в духе Скарлет О'Хара. Единственным знаком, что я все еще в Японии, а не в прибежище сопливой мечты – Америке, является орел-громовержец, оседлавший портик над входом.
За углом я вижу бассейн в форме гитары. Мои передвижения не остаются незамеченными, но я и не рассчитывал проникнуть в sanctus sanctorum – святая святых – без сопротивления. Подкрепление выстроилось на пятачке гравия: в руках автоматы, глаза устремлены к небу, как будто они ожидают нападения Супермена. Ничего сложного, надо только собраться с духом и сделать быстрый, сумасшедший бросок по грохочущему, предательскому гравию и надеяться добраться до двери до того, как они опустошат магазины на звук моих шагов. Ну, Этан, вперед, вперед…
Они даже не повернулись. Что-то уж слишком легко. Сверхъестественно легко. Внутри земли обетованной я закрываю дверь, задвигаю засов и снимаю маску человека-невидимки. Для внутренних покоев у меня есть другое оружие: Гевурах – разрушительный страх Божий. Двигаясь по коридорам, как Божья кара, я повергаю в ужас и бегство всех, кто попадается на пути, и при этом обнаруживаю, что моя «земля обетованная» – это загадка во чреве шутки. Слащавый фасад – всего-навсего пустая раковина для офисов и проходов, а внутри, если заглянуть в окна или вентиляторные отверстия, виднеется огромное помещение, размером во все здание, крытое стеклянным колпаком и облицованное тем, что я могу описать только как видиостены высотой в три этажа. Сотни телевизоров, тысячи. На полированном деревянном полу стоят четверо неосинтоистских ворот тории; каждые смотрят на одну из сторон света. А между ними – облицованный содзи и крытый черепицей Зал Дайцы.
И в первый раз моя уверенность, моя самонадеянность дрогнули. Господин Дайцы, не оставь меня!
Почудилось или вся масса телевизоров действительно заполнена лицами?
Слишком опасно уходить, распространяя ложь. Я подношу демона Страха к огню своей серебряной «Зиппо» и держу, пока он не скрючивается и не сворачивается в смертных кольцах. Потом поднимаюсь по ступеням к двери с надписью «АМИНИСТРАЦИЯ И БУХГАЛТЕРИЯ».
– Доброе утро, – объявляю я собравшимся секретаршам, младшим менеджерам, делопроизводителям, счетоводам и двум хорошеньким крошкам-панки в облегающих комбинезонах. – Пожалуйста, не пугайтесь. – Ласковое журчание Джеймса Мейсона из «Противной девчонки» у меня все же не выходит, но все лица поворачиваются в мою сторону, и я ловлю их души в свою правую руку. – Инструкции, которые я собираюсь загрузить в ваши рабочие станции, подлежат неукоснительному исполнению, нарушать их абсолютно недопустимо. Всем понятно? – Кивнули даже парни в модных – как у киногероев – костюмах. Я мечтал об этом с того момента, как идея пришла мне в голову, пока я крутил педали, удаляясь от Танацакии. – Вы организуете выплату каждому держателю акций ToSec суммы, эквивалентной дивидендам за пять лет. Вы выбросите на тихоокеанский рынок все акции, которые находятся в собственности компании. Все, что останется, разделите между собой, потом как можно быстрее покинете здание и отправитесь в длительный отпуск.
Разумеется, демонический ящик с фрактором Канджи на экране сообщает это значительно более убедительно, но ведь каждому мужику хочется хоть раз в жизни почувствовать себя Робин Гудом, гарцующим по Шербургскому лесу. Забрать у богатых и раздать бедным? И пусть скромный танец пальцев по клавишам не похож на величественные пассы мага от индустрии, но он означает истинное разрушение, полный экономический крах «Тоса Секьюрити».
Двойные двери раскрываются без моей команды. Я молча скольжу по сверкающему полу к самому сердцу земли обетованной. И так же молча утыканные телеэкранами стены заполняются лицами – мужскими, женскими, молодыми, старыми. Европейцев и американцев немного. Среди лиц странный пустой экран, по которому промелькнула путаница образов, резанувшая по глазам, как фрактор. Колонны ворот тории усеяны клапанами для душ.
Создаваемая «Тоса Секьюрити» империя мечты сооружается и поддерживается руками мертвецов, украденных душ, порабощенной памяти многих. Здесь десятки, возможно, сотни функционирующих систем. За ними надо следить, управлять ими, контролировать их. И все это осуществляют они. Бдительные. Неутомимые. Надежные. Вечные. Если мертвые – цифры и датчики этой империи, то кто… что же является ее движущим интеллектом? Дверь в Зал Дайцы распахивается. Что мне остается? Только войти.
Висячие бронзовые светильники озаряют ясные лики сотен буддийских святых, которые обрамляют стены. Я узнаю Кэннона, Дайницы, Бинзуру, навеки лишенного просветления из-за пристрастия к крепким напиткам. Место центрального образа в алтаре занято чем-то, напоминающим древние рыцарские доспехи с телевизором вместо головы.
– Жизнь имитирует анима? – говорю я по-английски, двигаясь между боддисатвами и боддидхармами. Теперь я вижу, что древние доспехи укреплены на корпусе популярного промышленного робота Дорнье, такого же, как Одджоб Луки Касиприадин, который сопровождал нас в калифорнийском чистилище. Я продолжаю приближаться, пока не вижу, что мое лицо полностью отражается в пустом экране под пикирующим крылатым силуэтом.
– Совсем рядом люди спокойно завтракают и смотрят утренние новости.
Лезвие кажется ужасающе ярким серебряным пятном, стальной ветер бьет мне в лицо, оно готово к удару, как и моя левая рука, тоже готовая и тоже к удару.
– Это легко могла бы оказаться и ваша голова, мистер Ринг. – Английская речь. Стандартное произношение. Достаточно идиоматичное. Совершенное, как может быть совершенным только микрочип-переводчик самого высокого класса.
Я начинаю понимать. И очень сильно пугаюсь.
– А ваша – еще легче, – бессильно бросаю я и сжимаю левую руку.
– Что-то я сомневаюсь, мистер Ринг.
Совсем как в старом мультфильме Рея Харрихаузена, машина-самурай спускается с алтаря; тонкие ноги стучат, стучат, стучат по деревянному полу. Две из ее четырех рук оканчиваются короткими острыми лезвиями. Детский кошмар: телевоспоминания о крабопауках, извлеченных со дна Японского моря, пять метров позвякивающих, хитинообразных, длиннющих доспехов. Поборов внезапную слабость, я перехожу к делу:
– Значит, все делают компьютеры, так? – кричу я боддисатвам и боддидхармам и массе телелиц на массе экранов. Всему, что может и будет слушать. – Как вы умерли?
– Рак, мистер Ринг. Разумеется, рак. Некоторые говорят, что такая болезнь – благословение, она дает время подготовиться к встрече с Буддой, или с предками, или с Аллахом и обрести достоинство. Но это не про меня, мистер Ринг. Но с другой стороны, я всегда был исключением из правил. Вместо достоинства я обрел гнев. Гнев, что тело, которое я так яростно тренировал, так необратимо предало меня. Гнев, что мои амбиции, моя работа станут достоянием других, не таких способных, как я. Да, гнев. Сама по себе смерть не была мучительной. Клапан моей души был разгружен в симулятор, мои дети и служащие выказали приличествующую случаю скорбь, я превратился в призрак, живую память. А потом, мистер Ринг, произошла странная вещь, которую я не могу должным образом объяснить вам потому, что она подразумевает проникновение в самую суть необъяснимости каждой личности. Я вернулся к жизни. Я превратился в нечто большее, чем просто мертвая, пассивная память. Я стал понимать, чувствовать. Стал активным, живым. Мне нравится думать, что именно гнев, сила моего негодования не пожелали умирать и реинкарнировались в машине. Конечно, только гнев и инстинкт обладания заставили меня создать компанию, напасть на других призраков, обитающих в том же симуляторе, покорить их, превратить в инструменты, оружие, которое отобрало контроль над компанией у моих наследников. Представьте себе их возмущение, когда они обнаружили, что системы им не повинуются, и увидели на экране мое лицо! Еще несколько шагов по деревянному полу.
– У всех наций, мистер Ринг, имеется определенная дата, время и место, когда каждый очень отчетливо помнит, что именно он делал. У вас – это смерть Элвиса Пресли, гибель «Челенджера». У нас – внезапный утренний свет над Хиросимой. Я видел тот свет, мистер Ринг. Видел, как вместе с дождем и пылью на землю обрушился пепел Империи. И я видел, как Империя возродилась, стряхнула с себя патернализм Америки, победила ее. И я не жалею, что сегодня мы отодвинуты на периферийные роли, боковые игроки иногда переигрывают центральных нападающих.
Теперь я понимаю и этот дом – воплощение культурной шизофрении, и это неоимперское приключение. За напудренной маской гейши живет все та же душа, неизменившаяся, неизменяющаяся и не подверженная изменениям.
– И сейчас вы поднимаете меч Мисимы.
– Требуется особое благородство, чтобы выпотрошить себя на балконе отеля, но Мисима был идеалистом, а все идеалисты – дураки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15