– Маховка?
– Так называют притон Махова на Хитровом рынке. Когда весной 1915 года бежал с каторги известный рецидивист Формер, к нам поступили данные, что он скрывается где-то в Москве, скорей всего на Хитровке. Мы тогда основательно шерстили все злачные места. Навестили, понятно, и Махова. Формера мы так и не нашли, во зато во время обыска в нумерах обнаружили ящик с химикатами, необходимыми для изготовления стразов, и несколько десятков фальшивых камней высшего разбора.
– Изготовителя, понятно, не нашли?
– Нет. Да мы его и не искали. Изготовление стразов само по себе законом не преследуется.
– А о «голландце» что-либо узнали?
– Почти ничего, – сказал Борин.
Действительно, сведения о «голландце» были более чем скудны. Они сводились лишь к тому, что его видела жена ювелира Павлова, когда он вместе с Михаилом Арставиным приезжал к ним. У Павловой создалось впечатление, что Михаил и «голландец» давно знакомы друг с другом. Кроме того, Павлова сказала, что, судя по разговору между ним и мужем, молодой человек со шрамом разбирался в тонкостях ювелирного дела. Муж с ним даже советовался о форме огранки какого-то камня. Поэтому Борин высказал предположение, что изготовителем стразов и был «голландец», который через Махова получил возможность осмотреть украденные в патриаршей ризнице камни и сделать с них копии. Теперь они сбывались любителям легкой наживы как подлинные самоцветы ризницы с помощью барыг типа Пушкова.
– А Василия Мессмера вы полностью из всего этого исключаете?
Борин помедлил с ответом.
– Как вам сказать… Хвощиков говорит, что Мессмеры и Арставины были знакомы домами. Из этого, понятно, еще ничего не следует, но… В наше время вообще затруднительно быть в чем-то уверенным. Я ни в чем не убежден, даже в том, что завтра я не окажусь в артели «Раскрепощенный лудильщик».
– Там нет вакансий, – сказал я, – а кроме того, вы не умеете лудить. Но какие у нас основания расставаться с вами?
– Ну как же? Дворянин, бывший полицейский…
Кажется, тогда в ризнице я слегка перегнул.
– Это, уж позвольте вам заметить, напрасно, – сказал я. – Мы умеем ценить добросовестность, а вы, как я убедился, добросовестны.
Он наклонял голову.
– Лестно.
– Я рассчитываю на то, что ваши знания и опыт значительно облегчат нам борьбу с преступностью в Москве.
– Весьма лестно.
Словом «лестно» Борин отгораживался от меня, как сплошным забором. Но в каждом заборе имеется калитка…
– Кстати, Петр Петрович, – впервые назвал я его по имени и отчеству, – все хотел полюбопытствовать: почему вы избрали поприщем для своей деятельности сыскную полицию?
Он удивленно и подозрительно посмотрел на меня. На всякий случай ощетинился.
– Грязная работа?
– Полноте! Как бывший политический преступник могу засвидетельствовать, что этот род деятельности предполагает многие редкие качества, в том числе и ум. Но насколько мне известно, дворянство сыскную полицию не жаловало. Впрочем, если мой вопрос вам неприятен…
– Нет, почему же? – Борин воинственно выставил вперед свою бородку, но затем в его глазах мелькнуло что-то вроде улыбки: – Игра воображения!
– В каком смысле?
Вместо ответа он неожиданно весело спросил меня:
– Вы в сыщиков-разбойников никогда не играли?
– Играл. Правда, давненько, еще до семинарии…
– Значит, вас уберег ваш ангел-хранитель. А мой своими обязанностями пренебрег…
– Выходит, Совету милиции надо вашего ангела-хранителя благодарить?
– Кого ж еще? С его согласия мое детство на многие лета затянулось. Я в сыщиков-разбойников и в гимназии играл. Но к шестому классу я уже был не рядовым сыщиков, а шефом криминальной полиции Франции Видоком. Так же, как и он, я был вначале преступником, трижды бежал с каторги, а затем предложил свои услуги правительству Наполеона I. «Только преступник сможет победить преступление», – сказал я и вместе с двенадцатью каторжниками, своими помощниками, за год выловил в Париже почти тысячу убийц, взломщиков и воров…
– Блестящая карьера! – сказал я.
– Еще бы! А главное – она продолжалась. В седьмом классе, когда мои приятели зубрили спряжение латинских глаголов, я уже был шефом криминальной полиции Лондона Джоном Филдингом, слепым сыщиком, который узнавал по голосу каждого из трех тысяч лондонских рецидивистов. Затем я превратился в Алана Пинкертона. Я основал в Американских Соединенных Штатах Национальное сыскное бюро, избрал его эмблемой изображение широко раскрытого глаза, а девизом слова: «Мы никогда не спим». Я тогда выловил много преступников и даже раскрыл заговор против президента Линкольна…
Борин замолчал, насупился. Кажется, он жалел о своей откровенности. Лед официальности растаял, оставив розовую лужицу сентиментальных воспоминаний…
– А в кого вы играли после гимназии, Петр Петрович? – спросил я. – В Бертильона? Фуше?
– Не угадали, – покачал он головой. – После гимназии я играл в честного полицейского чиновника, который не берет взяток. Глупая игра, не правда ли?
– Возможно, – согласился я, – но зато оригинальная. Насколько мне известно, ни Видок, ни Пинкертон в нее не играли. Надеюсь, она вам еще не надоела?
Он кисло улыбнулся:
– Можете не беспокоиться. Уж лучше играть в честного полицейского, чем в «раскрепощенного лудильщика». Так что, как видите, в сыск меня привели ангел-хранитель, пустые мечтания и интерес к истории криминальной полиции. Но если позволите…
– Откровенность за откровенность?
– Да. Что привело вас к революционерам? Ненависть к власть имущим, неудовлетворенное честолюбие или природная склонность к филантропии?
– Ни то, ни другое, ни третье.
– А что же?
– Тоже интерес к истории.
– Криминальной полиции?!
– Нет, к истории развития общества и классовой борьбы. Когда я понял несправедливость существующего строя, у меня появилось естественное желание способствовать его разрушению. Так я стал профессиональным революционером. Как видите, мои мечтания, в отличие от ваших, не оказались «пустыми»: то, что должно было свершиться, свершилось.
– «Кто был ничем, тот станет всем»?
– Совершенно верно, Петр Петрович. И это закономерно, справедливо и разумно.
– Разумно… – повторил Борин. – Извините великодушно, но я позволю себе еще один вопрос. – Он снова воинственно выставил вперед свою бородку. – Всю ту грязную пену, которая всплыла сейчас на поверхность, вы тоже считаете торжеством разума?
– Советская власть существует в России всего три месяца и несколько дней. Зачем же забывать об этом? А пена она и есть пена. Но во-первых, при большой волне она неизбежна, а во-вторых… Древние, как вам известно, утверждали, что Афродита родилась именно из пены…
Он ничего не возразил. Помолчал. Прикурил успевшую погаснуть папиросу, затянулся.
– Знаете, что самое странное, Леонид Борисович? Самое странное, что мы с вами, кажется, сработаемся.
– Не сомневаюсь.
– После разговора в ризнице у меня такой уверенности не было. А теперь…
– А теперь, если не возражаете, вернемся к делу, – сказал я.
– Да, да, разумеется. Дело – прежде всего.
Рычалов был бы им доволен: Борин понимал всю важность «самодисциплины». Впрочем, просто дисциплина ему тоже была свойственна в достаточной степени…

III

По распоряжению Рычалова я был освобожден от работы по Совету милиции и перебрался в уголовный розыск, где Дубовицкий выделил мне комнату.
Восторга мой переезд у него не вызвал. Но он старался изображать удовольствие от тесного общения со мной и беспрерывно ко мне наведывался. В конце концов я вынужден был сказать ему, что польщен таким трогательным вниманием, но не чувствую себя вправе пользоваться им. Это на него подействовало отрезвляюще.
По моему указанию начальником боевой дружины было проведено несколько облав, в которых участвовали Артюхин и Волжанин, успевшие если не подружиться, то, по крайней мере, притереться друг к другу. После одной из таких облав Артюхин торжественно принес мне еще три страза, имитирующие камни ризницы: астерикс «Схимник» с посоха патриарха Филарета, рубин-оникс «Светлейший» и бриллиант «Андрей Первозванный». Эти стразы были выброшены перед обыском на пол дежурки кем-то из задержанных. Кем именно – установить не удалось. Кербель подтвердил мое предположение, что стразы сделаны в той же манере и скорей всего тем же человеком. Кажется, неизвестный мастер наладил массовое производство фальшивых камней, рассчитывая на этом заработать. Но кто же этот мастер, черт побери? Как до него добраться?
Самым простым было бы, конечно, немедленно задержать Михаила Арставина, адрес которого сообщил нам Хвощиков, и старика Махова с Хитровки. Провести там и там обыски, допросить задержанных, устроить им, в случае необходимости, очную ставку. Но самое простое – не самое умное. Об этом свидетельствовал печальный опыт с допросом «вышеозначенного» Пушкова, которого пришлось выпустить, так и не добившись правдивых показаний. Ну, допустим, мы возьмем Михаила Арставина. А дальше? Если обыск на его квартире ничего не даст, то мы окажемся в глупейшем положении. Купеческий сынок сразу же сообразит, что, кроме умозрительных заключений, уголовный розыск ничем не располагает: ни свидетелями, ни вещественными доказательствами. Какой же ему резон в чем-то признаваться? Поэтому я предпочел выбрать другой путь – установить за квартирой Михаила Арставина, а по возможности и за ним самим, постоянное наблюдение. Я рассчитывал, что Михаил Арставин рано или поздно, но встретится с «голландцем», Маховым или каким-либо иным путем даст нам возможность собрать компрометирующий материал и обнаружит свои связи.
Еще сложней было с Никитой Африкановичем Маховым. На Хитровом рынке пост наружного наблюдения не установишь. Да и подступиться к Махову было трудно. Махов считался на Хитровом рынке вторым после атамана человеком.
«Да– с, – говорил мне Хвощиков, который по ходатайству Борина был вновь зачислен в розыск, – с Никитой Африкановичем, смею вас уверить, не поиграешься. Уж я-то знаю. У Никиты Африкановича свой сыск, почище нашего. Сколько раз мы к нему ключи подобрать пытались – ан нет. Хитрый барыга, из песка веревки вьет…»
У Хвощикова, прослужившего в полиции добрых тридцать лет, были вечно воспаленные глаза старого алкоголика, великолепное знание преступного мира, длинный послужной список и страстное желание, по выражению Артюхина, «подкорячиться под новую власть». Возвращение в артель «Раскрепощенный лудильщик» ему не улыбалось, и он всеми силами старался быть полезным в расследовании ограбления ризницы.
Еще при допросе «вышеозначенного» Пушкова меня заинтересовало, какую роль в преступном мире играют подобные типы, паразитирующие на преступлениях. Теперь, когда я пытался протоптать дорожку к Махову, королю барыг, этот вопрос приобрел уже практическое значение.
«Без капитала, изволите знать, ни в чем не обойдешься, – с видимым удовольствием объяснял мне Хвощиков, – и в честной коммерции, и в преступлениях. Взломщику нужны инструменты, налетчику – оружие. Где раздобудешь? У хитрованских купцов. Те и за наличные продадут, и в кредит. А с краденым куда подашься? Опять же к ним. Хоть и за полцены возьмут, а все надежней, чем на толкучке. Вот денежки к ним и текут, когда ручейком, а когда и речкой полноводной…»
По его словам, среди хитрованской буржуазии были весьма состоятельные люди, доход которых, по сведениям полиции, достигал некогда десяти – пятнадцати тысяч рублей в год. Наиболее богатые имели даже приказчиков и коммивояжеров, предлагавших товар своего хозяина (фомки, отмычки, колоды шулерских карт) провинциальному жулью. Некоторые, в том числе и Махов, открывали филиалы подпольных контор, лавок и скупочных пунктов в других городах.
Хитрованская буржуазия, подкармливавшая верхушку уголовников, пользовалась в преступном мире громадным влиянием. Атаман Хитрова рынка постоянно заботился о своих «торговопромышленниках» и не принимал ни одного решения без совета с Маховым, первым купцом «вольного города Хивы».
Никита Африканович Махов начал свою карьеру пятьдесят лет назад обычным карманником с забавной кличкой Морковка. Затем – мелкое барышничество и негласное сотрудничество с сыскной полицией, а потом дела и покрупней. Перед империалистической войной Махов уже являлся содержателем трактира «Каторга» в доме Румянцева, тайного притона в Свиньинском переулке и подпольной мастерской для изготовления крапленых карт. Его обслуживали десятки барыг и подпольных торговцев водкой. Маховка превратилась в своеобразный торговый и административный центр Хитрова рынка, который в свою очередь был чем-то вроде штаба преступного мира России. Теперь Махов не боялся полиции – полиция боялась его.
Из разговора с Хвощиковым у меня создалось впечатление, что этот страх перед Маховым над ним довлеет до сих пор. Как бы то ни было, ни он, ни Борин ничего мне не могли предложить, кроме выжидания. Но если выжидание в отношении Михаила Арставина или Мессмеров могло что-то дать, то выжидание с Маховкой, которую мы не контролировали, а главное – не могли контролировать, представлялось бессмысленным. Надо было искать какие-то зацепки на Хитровом рынке. И тогда мне впервые пришла в голову мысль использовать для этого обосновавшиеся на рынке «Общество отщепенцев» или «Союз анархистской молодежи».
Но как это сделать?
Если сразу после Октябрьской революции наши отношения с Московской федерацией анархистских групп были вполне терпимыми (одно время мы даже выдавали черной гвардии оружие с наших военных складов), то к декабрю семнадцатого повеяло холодком, а в январе восемнадцатого взаимоотношения уже приобрели определенную остроту. Правда, вожди федерации в своих публичных заявлениях подчеркивали лояльность анархистов. Беседуя с корреспондентом одной из газет, Леон Черный, например, сказал, что анархисты-коммунисты поддерживают большевиков, так как их политика отвечает интересам народа. Жаль только, что большевики проявляют непонятную медлительность в проведении коренных социальных реформ. Именно это заставляет анархистов «подталкивать» их.
Однако в действительности противоречия носили более глубокий и принципиальный характер. Об этом сказал не кто иной, как сам Кропоткин. Старик давно отошел от практической деятельности, не был связан с федерацией, с ее сиюминутными интересами, а потому имел возможность говорить то, что думает. Выступая на многолюдном собрании, он заявил, что анархисты боролись и будут бороться с любым самодержавием: и с царским, и с большевистским… Сказанное им логически вытекало из всех анархистских концепций, отрицающих государство как таковое.
Выступая против любой власти, анархисты не делали и не могли сделать исключения для нас. Это не афишировалось, но зато во всем проявлялось на практике.
И Рычалов, с которым я поделился своим проектом о привлечении анархистов к розыску ценностей, похищенных из патриаршей ризницы, отнесся к нему скептически. Но когда я ему рассказал о деле Бари, он усмехнулся:
– А пожалуй, мысль. На это они должны клюнуть. Ну что ж, попробуй.
Дело Бари, которое, по моим прикидкам, вполне могло стать почвой для временного сотрудничества с федерацией, вызвало в Москве большой шум, а среди анархистов – тревогу. В связи с этим делом мне уже звонил Пол-Кропоткина, который выразил надежду, что принципиальные разногласия по поводу освобождения из тюрем заключенных не скажутся на наших личных отношениях. Пол-Кропоткина ни слова не сказал о деле Бари, но я прекрасно понимал, что секрет внезапного внимания к моей скромной особе кроется именно в нем. Дело Бари рыбьей костью застряло в горле федерации, и извлечь эту кость без моей помощи или помощи Рычалова анархисты не могли.
Суть этого скандального дела сводилась к следующему. Известный московский промышленник и кутила Бари был восемь дней назад похищен. Произошло это около двенадцати ночи, когда Бари после плотного ужина и обильного возлияния вышел с очаровательной певичкой из «Московского свободного клуба», который находился в бывшем помещении театра «Мозаика». У подъезда клуба стояла машина фирмы «Даймлер». Не успел Бари сделать и шага, как двое дюжих парней схватили его за руки и запихнули в автомашину. Пока певичка соображала, что ей предпринимать: падать в обморок или звать на помощь, машина умчалась…
Похищение сопровождалось всеми атрибутами американского синематографа: хлороформом, масками и, само собой понятно, завязанными глазами.
Когда Бари привезли на какую-то дачу, брюсовский «юноша бледный со взором горящим» сунул ему под нос револьвер и нечто отдаленно похожее на ордер об аресте. В этом нечто со штампом «Московская подпольная группа анархистов-индивидуалистов» в одной графе значилась фамилия похищенного, а в другой – сумма выкупа:

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Черный треугольник. Дилогия'


1 2 3 4 5 6 7 8 9