А.Волков
А.Новиков
Гениальный пень
Шел четвертый час вахты. Хануфрий Оберонович Парсалов, рукаовдитель
нашей группы практикантов астроучилища, сидел в своем излюбленном кресле в
углу центрального поста, попыхивал своей неизменной трубочкой и лениво
перелистывал "Вестник астронавигации". Витька с Педро сидели в другом углу
за терминалом компьютера и от нечего делать рассчитывали галактические
коррдинаты корабля. А я... Я сидел перед контрольным пультом и с тоской
разглядывал на экране опостылевший рисунок незнакомых созвездий. Корабль
шел по заданному курсу, и на ближайшие несколько световых лет никаких
происшествий не предвиделось.
Монотонное гудение кондиционеров убаюкивало, и я уже начал клевать
носом, но тут тишину нарушила внезапно вспыхнувшая перепалка.
- Ты посмотри, что у тебя получилось! - раздраженно восклицал Педро,
тыкая Витьку носом в экран. - Так что, по-твоему, мы сейчас прямо в центре
Тау Кролика?
- А кто мне доказывал, что в этом расчете вместо линейного
интегрирования надо применять нелинейное дифференциирование? - защищался
Витька.
- Так если бы ты вместо лямбды-штрих подставил в формуту тэту, все
получилось бы нормально, пень ты галактический! - вскипел Педро, и,
повернувшись к Парсалосу, патетически воскликнул: - Хануфрий Оберонович,
разве я не прав?
Хануфрий Оберонович медленно опустил журнал, не спеша затянулся и
задумчиво обронил:
- На вашем месте, молодой человек, я бы не употреблял необдуманных
выражений. Однажды мне довелось побывать на планете, где слово "пень"
служит синонимом высшей мудрости. Впрочем, это длиннная история. - И он
снова уткнулся вжурнал.
Мы были заинтригованы. Всему астроучилищу было известно, что
неоднократно облетевший за свою жизнь всю галактику Хануфрий Оберонович -
неистощимый источник невероятно правдивых историй, в которых он сам играл
не последнюю роль. Но разговорить его было невероятно трудно. Если же это
удавалось сделать, то упорство достойно вознаграждалось.
Поэтому мы молча переглянулись и Педро, как самый смелый из нас, с
убедительно разыгранным удивлением произнес:
- А как же это может быть? Про разумныедеревья нам еще ничего в училище
не говорили. Ну, а пень ведь даже и не дерево.
- Мало ли о чем вам еще не говорили. В галактике и не такое попадается.
Хануфрий Оберонович отложил журнал, не торопясь набил трубку, поудобнее
расположился в кресле и, выпустив клуб дыма, начал:
- Давно это было. Летел я тогда в свободном поиске. Задание было
обыкновенной - обследовать сотни три звезд в одном из рукавов галактики.
Работа, сами понимаете, скучноватая. В корабле ты один, поговорить не с
кем, разве что с компьютером, а мне достался занудный экземпляр, который
желал беседовать только о шахматах и математике. Так что... - Парсало
махнул рукой. - Планеты попадались неинтересные, у аборигенов на уме было
только поесть да поспать, словом, на второй сотне я окончательно заскучал.
И тут, то ли на сто сорок второй, то ли на двести восемнадцатой пленете мне
повезло. Но понял я это не сразу.
Как сейчас помню, планета эта мне сразу понравилась, была она зеленая,
сплошь леса да лужайки. Крупных хищников там не было, и я, оставив на
корабле тяжелый бластер, с удовольствием вышел прогуляться. Иду я -
благодать, да и только: солнышко светит теплое, зверьки мелкие в траве
бегают, птички квакают, даже деревья на наши дубы похожи. Вышел я на
полянку посреди дубовой рощи и удивился - людей нет, деревья рубить некому,
а вся полянка в пнях. Да и пни не простые, верхушка куполом, а на нем трава
растет и как-то странно шевелится, хотя ветра нет. Подошел я к самому
большому пню, потыкал его сапогом, призадумался, и вдруг в голове у меня
голос раздался: - "Если не знаешь, что такое, так надо обязательно сапогом
пинать?". Удивился я, огляделся - никого. Стал пень вокруг обходить, а в
голове опять: "Да не мельтеши. Ты что, постоять спокойно не можешь?". Я так
и сел, прямо на ту травку, что на куполе шевелилась. Что тут началось!
Давно я таких слов не слышал. Вскочил, стою, пошевелиться боюсь. "А кто
это?" - спрашиваю. "Да я, кто же еще?". "А где вы?" - говорю. "Да здесь же
я, рядом. Пень я, неужели не понятно?".
И тут до меня дошло. Слово за слово, разговорились мы, и так
заболтались, что вернулся я на корабль лишь когда стемнело. Пень попался
неглупый, да и я по умному разговору стосковался, с трудом дождался утра -
и опять на полянку.
Прохожу мимо кустарника, а оттуда три зверька вылезают, на наших ежиков
похожие. Веселые такие, поют, да так радостно, что я сам чуть подпевать им
не начал, да вовремя спохватился - слов-то не знаю все равно...
- Каких слов? - ошарашенно спросил Витька.
- Каких, каких? Обыкновенных - солнышко, мол, греет, травка растет, и
еще что-то, не помню уже. разве я не сказал, что песенка та у меня тоже в
голове звучала? И понял я тогда, что не одни пни на этой планете разумом
обладают.
Смотрю, что дальше будет. Тут ежики еще веселее запели, и дружненько
пошли прямиком на ту полянку, где пни стоят. Я за ними. подходим мы, и
вдруг кто-то из пней как закричит, телепатически, конечно: "Ежики идут!".
Дальше случилось такое, что я глазам своим не поверил - пни начали корни
свои из земли вытягивать. А как вытянут, так в сторону ковыляют. Помню,
удивился я тогда - что ежики пню сделать могут? Слышу, ежик кричит: "Куда
же вы, ребята, погодите!". Подскочили все трое к одному из пней, что
вылезти не успел, расселись вокруг и опять поют. Минуты не прошло, как пень
корни вытянул и чуть ли не в пляс пустился.
Понемногу веселье стало стихать, ежики ненадолго замолкли, потом
затянули грустную песню. В ней было все: и тоска одиночества, и горечь
утраты (непонятно чего), и печаль по бесцельно прожитой жизни. Хорошо они
пели, даже меня проняло. Стою, чуть не плачу. А что с пнем творилось! Жалко
ему стало ежиков, захотелось помочь, утешить. Ежики всхлипнули, поднялись,
и продолжая грустно напевать, поплелись к зарослям кустарника. Пень - за
ними, а сам бормочет: "Я с вами, ребята.."
Больше я их не видел.
Долго стоял я в раздумье, но так ничего и не понял. И тут меня озарило,
можно же у пней спросить, что же тут происходит. Они как раз на полянку
вернулись и на прежние места зарываться стали. Отыскал я своего знакомог,
подсел к нему и начал выпытывать. Пень повздыхал, повздыхал, и тут его
прорвало. История оказалась печальная, и даже немного жуткая. Вот что я
узнал.
Никто уже не помнит когда, но в незапамятные времена шевельнулась у
молодых дубков мысль, затем вторая, и пошло, и пошло. Одна беда - ствол
большой, веток да листьев много, мысли растекаются, никак их воедино не
соберешь, да толком не поразмыслишь. А тут другая напасть - то ветка
отсохнет, то гусеницы листву обгрызут, а в каждом листочке что-нибудь да
есть. Осенью так вообще на глазах глупеешь, ветер как дунет, мысли так и
разлетаются в разные стороны. Но нашелся гениальный дубок, решил мысли
воедино собрать, к корням поближе, где надежней. Сорбал, получилось, да так
у него после этого мысль взыграла, что понял он, надо их и дальше в одном
месте копить, да желудям наказать, чтобы когда в рост пойдут, мысли при
себе держали, да по стволу не размазывали. С тех пор и пошел род дубовый
умнеть да умнеть. Потихоньку научились меж собой разговаривать, друг и
друга умаразума набираться. Каждый свой ум у корней складывал, и начал тот
ум принимать форму то ли ореха, то ли желудя большого. Кто умнее, у того и
желудь под корнями больше. А чтоб червяк его какой случайно не попортил,
самые умные свои умы в основание ствола переместили.
Дальше - больше. Каждый год на дубе много желудей созревает. Обычных,
конечно. Но ведь каждому надо немного ума отдать, к осени опять глупеть
начинаешь. посовещались дубы и решили - чем сотню туповатых желудей
плодить, лучше десяток покрупнее, да поумнее. Так и сделали. Потом другой
вопрос появился. Дуб сто лет растет, двести лет растет, ствол все толще, да
толще становится. На рост много сил уходит, да еще листья отращивай... Дубы
и тут выход нашли: как отрастил себе под корнями ум побольше - ствол побоку
за ненадобностью. Сделал себе по окружности ствола трухлявый поясок, ветер
дунул - вот и пень готов. А чтобы с голосу не помереть, весной на макушке
травку отрастил - и порядок. Потом и переползать научились, в роще-то
темновато, да и молодым где-то расти надо. А так на полянку выполз, корни
пустил - и благодать. Солнышко, друзья-пни рядом. Что еще для счастья надо?
Но и тут дубам не повезло. Издавна в дубовых рощах ежики жили. Ребята
они были простые, безобидные, и дубам особо не вредили, разве что осенью
молодыми желудями подкармливались. Но с тех пор, как на дубах умные жулуди
вызревать начали, и ежики понемногу начали умнеть, хотя до пней по уму
дотянуться так и не сумели. Дубы на такое безобразие смотреть спокойно,
конечно же, не могли. Шутка ли, растишь потомства, растишь, каждый желудь
наперечет, а тут какой-то ежик его раз - и на обед схрупал... Но к тому
времени, желудей умных наевшись, ежики тоже научились с дубами мыслями
обмениваться. Поговорили тогда пни с ежиками по душам, и договорились. Пока
дуб молодой, желуди у него тоже мелкие да не шибко умные, так пусть ежики
ими и пользуются. За это обущали ежики умные желуди, что на старых дубах
растут, собирать и в хорошие места пересаживать.
Только дубы с облегчением вздохнули, тут новая беда навалилась -
росянки обнаглели. Что за росяник? Обыкновенный хищный кустарник. Она на
упавших дубовых стволах поселялись, да потихоньку ими питались. А чтобы
стволы трухлявились поскорее, поливали в кончиков листьев своим соком,
потому их росянками и прозвали. Санитары леса, да и только. Всем от этого
польза была - и желудям место освобождалось, и гнили в лесу было меньше.
Несчастье подкралось незаметно. Съели росянки как-то весной по случаю
несколько пней, что от зимней спячки еще толком проснуться не успели.
Заползали по их кустам мысли, и начали они кое-то соображать. только
сосредоточиться-то на кусте мыслям нешде, поумнеть росянки вроде бы и
поумнели, а потребности старые остались - лишь бы пожрать, да побольше. Пни
им, очевидно, повкуснее стволов показались, только как до пня добраться?
Переплелись росянки корнями, долго думали, и додумались до нехорошего
дела. Не раз они видели - отыщут ежики хорошую полянку, и ведут туда пней с
песнями. Только как их заставишь пень прямо к росянкам привести? И вот
научились некоторые росянки листью рюмочкой скручивать и росой наполнять. А
роса не простая - веселящая. Бегают летом ежики по своим делам, пить
хочется, до воды порой далеко. Ну, и сали к рюмочкам приклабываться. Много
ли ежику надо? Рюмочку выпил - и уже песни петь хочется. А песни веселее в
друзьями петь. Стали ежики к росянкам компаниями ходить. Возвращается такая
компания домой, по норкам, и хочется им с лучшим другом - пнем - радостью
поделиться. Они и делятся. Пню тоже повеселиться хочется - не все же время
философствовать, да и музыку пни издавна тонко чувствовали. Одна у ежиков
беда - радость быстро выветривается, хочется еще глоточек хлебнуть. И
бредут они обратно, вселенской скорби полны, а пень за ними ковыляет,
утешить хочет. Забредет за ежиками в кусты - и крышка.
Попробовали пни с ежиками говорить, убедить, да что они могут? Слушает
ежик, кивает, раскаивается, а друзья позовут - он, по простоте душевной, за
ними, чтобы не обидеть. Так эта трагедия и тянется, и конца не видать, и
выхода не видно.
Парсалов нахмурился, замолк и начал заново набивать потухшую трубку.
- Что же дальше-то было? - не выдержал Педро.
- Дальше... - Хануфрий Оберонович выпустил огромный клуб дыма. -
Вернулся я на корабль и всю ночь глаз не сомкнул, все думал, как пням
помочь. Ничто мне в голову так и не пришло. Решил было с отчаяния поутру
все росянки в корнем повыдрать, да вовремя одумался - кто же тогда стволы
есть будет? Экология - штука сложная... Одно мне осталось - еще раз с
ежиками поговорить, может, одумаются.
Попросил я утром всех ежиком, что в роще жили, на полянку собрать. Ну и
картина была, скажу я вам! Кругом иголки да иголки. Все пришли, даже
старичков и ежат маленьких из норок принесли. Расселись вокруг меня, уши
насторожили и слушают.
Долго я с ними говорил, телепатически, конечно. И уговаривал, и
убеждал, и стыдил, и истории правдивые из своей жизни рассказывал, уж очень
они ежикам понравились. Слушали они меня - не оторвать было. Чувствую,
раскаиваться начали, еще немного - и убедил бы я их. Тольк не выдержал. На
четвертые сутки разморило меня на солнышке, и уснул.
- Ну, а ежики? - спросил Витька.
- Да что ежики? Как я заснул, так они наперегонки к росянкам помчались.
За три дня жажда-то их замучила.
- Эх, жаль, - вздохнул Педро. - Выходит, так все пни и пропали?
- Разве я это говорил? - возразил Хануфрий Оберонович. - Зря я, что ли,
три дня распинался? Пока ежики меня слушали, росянки сами себя извели.
- Как?! - дружно воскликнули мы.
- Да осень просто. Пойло-то им девать было некуда. Рюмочки
переполнились, сок стал на землю проливаться, пришлось самим его пить.
Понравилось. Так потихоньку насосались, что и те немногие мысли, которые и
раньше собрать не могли, расползлись неизвестно куда. А как поглупели, так
и самогонку свою гнать разучились. Так что ежики повздыхали, потоптались
немного, да и пошли обратно.
А пни мне в благодарность самый умный желудь в подарок выбрали. Из
последнего урожая. Хотел я его на Земле посадить, на не вышло. Положил я
его на кухне в кастрюдьку, да забыл. А дурак киберповар его за большой орех
принял, да в салат покрошил. Я его и уплел за милую душу. Через пару дней
сижу за пультом и вдруг чувствую - вместо курса о смысле жизни рассуждаю.
Шевельнулась у меня в голове страшная догадка, помчался я на кухню, а
кастрюлька пуста. Расспросил я киберповара, он мне во всем и признался. С
тех пор меня порой на философию и тянет.
- А почему на философию? - не понял Педро.
Парсалов с сочувствием посмотрел на него, выпустил клуб дыма и пояснил:
- Из желудя того великого философа растили. И скажу я вам. гениальный
бы из него пень получился...
И Хануфрий Оберонович, вздохнув, откинулся на спинку кресла и задумчиво
прикрыл глаза.

1