Генеральша Клэверинг подумала про себя, а затем сообщила другим, что подозрительной личностью, по-видимому, является не мистер Имхоф, а его жена. Если раньше генеральша обрывала попытки барона завязать беседу, то теперь, когда жена открыто пренебрегала им, она стала оказывать ему сочувственное внимание.
Мистер Гастингс привык направлять разговор так, как это ему было угодно. Когда он вел длительные, требовавшие необычайного искусства беседы с туземцами, ничто не могло отвлечь его от конечной цели, идти к которой надо было самыми окольными, цветистыми путями. Но его разговор с баронессой Имхоф направляла она. Мистер Гастингс терпеливо исправлял многочисленные ее ошибки. Она смеялась, повторяла за ним, старалась запомнить его поправки, через минуту снова делала ту же ошибку. Гастингс все, что она говорила, находил умным и очаровательным.
За обедом барон ознакомил старшего советника провинции Мадрас со своими воззрениями на Индию. У барона была богатая фантазия, забавные выдумки, причудливые ассоциации мыслей, живое чутье красок, поэзии. Мистеру Гастингсу барон пришелся по вкусу. Он сам любил поэзию. Работал над переводом небольшой индусской поэмы. Даже в самые занятые дни уделял музам не менее двадцати минут. Но он проводил строгое различие между поэзией и делами, и преклонение перед индусскими и персидскими стихами не мешало ему ревностно защищать интересы Ост-Индской компании против индусов и магометан. Марианна плохо понимала беседу мужчин, говоривших по-английски; время от времени она вставляла какую-нибудь банально-шутливую фразу.
Позже, в постели, барон стал объяснять жене, что мистер Гастингс преуспевает потому, что он не философ. Тот, кто предварительно долго вопрошает себя: почему? для чего? – никогда не сумеет успешно выполнить задуманное. Мистер Гастингс, вероятно, довершит покорение Индии именно потому, что не спрашивает себя, для чего это нужно. Он, Карл Адам, несомненно, гораздо более даровит, чем этот англичанин. Но он, к сожалению, философ, поэт в своем роде. Поэтому его удел – смотреть, как кофейного цвета англичанин уплетает пирог, истинную сущность которого только он, Карл Адам, в состоянии постичь и объяснить.
Марианна заснула, спокойно и радостно, пока Карл Адам втолковывал ей все это. Она питала огромное уважение к мужу и его философии; но она и без него отлично знала, как обстоит дело с низеньким, чопорным, кофейного цвета господином. Он нравился ей, потому что она сознавала свое превосходство над ним. Романтик-барон давал ей чувствовать свое превосходство над ней, поэтому она любила его.
Утром следующего дня произошла маловажная, но неприятная сценка. Маленький Карл загрязнил каюту. Баронесса, строго следившая за чистотой, велела горничной убрать. Та едва успела выполнить приказание, как мальчик снова загрязнил пол. На этот раз горничная принялась брюзжать. Баронесса попросила мужа дать сварливой особе на чай. Карл Адам заявил, что лишен этой возможности. Сказал, что не дорожит деньгами, но те пятнадцать луидоров, которыми он еще располагает, отложены на первое время жизни в Индии. Этой суммы хватит самое большее на неделю, он твердо решил не прикасаться к ней до прибытия. Во время этого разговора горничная продолжала стоять на месте, не приступала к уборке. Не понимая немецких слов, она, вероятно, все же улавливала их смысл. Видя, что подачки не последует, она ушла, не выполнив приказания баронессы. Марианна сначала хотела жаловаться на девушку, но, поразмыслив, предпочла ласково попросить ее, задобрить, подарив ей недорогую брошку.
Теперь барон к обеду стал одеваться особенно пышно. Гораздо пышнее, чем господин старший советник провинции Мадрас, по-прежнему сменявший один из двух своих сюртуков кофейного цвета на другой. Но атласный камзол Имхофа был слегка потерт, парик – тоже не первой свежести; чопорный мистер Гастингс резко отличался от барона, к невыгоде последнего. Марианна оживленно болтала по-немецки; говоря по-английски, она делала те же ошибки, что и в первый день. Она видела, что корректный мистер Гастингс так же восхищается ее болтовней на швабском наречии, как и ее неправильной английской речью. Она любила своего мужа и твердо решила стать миссис Гастингс.
Генеральша Клэверинг теперь уделяла много времени барону Имхофу. Но стоило только Марианне приблизиться к ним, как генеральша застывала в принужденной позе, замолкала и вскоре удалялась. Марианна твердо решила, что станет миссис Гастингс и будет первенствовать в пику генеральше.
Спустя три дня Уоррен Гастингс захворал. Преподобный Артур Сальмон, изучивший медицинские науки, не мог определить, где именно угнездилась болезнь. На всякий случай он прописал жаропонижающие средства; однако истинная причина заболевания чопорного господина заключалась в его бездеятельности; хорошо он чувствовал себя только в неустанной работе, среди треволнений.
Сидя в душной, плохо проветриваемой каюте, Марианна Имхоф ухаживала за больным. Подолгу глядела на его длинный нос, как бы продолжавший лоб – переносица была незаметна – и казавшийся еще много длиннее на исхудалом лице. Вглядывалась в массивный подбородок, в огромный лоб, блестящий, непомерно высокий, – ибо в тридцать девять лет Гастингс уже начинал лысеть. Напряженно внимала словам, срывавшимся с тонких, пересохших губ. Она понимала почти все, понимала, что он говорит об управлении страной, о войске, иногда цитирует кого-нибудь из латинских классиков. В Штутгарте ей часто приходилось слышать латинскую речь, она невольно смеялась над тем, как звучат латинские слова в устах англичанина, и – о чудо! – больной, бесспорно не подозревавший, что она возле него, вторил ее смеху.
Тогда Марианна Имхоф, любившая своего мужа Карла Адама, убедилась, что будет счастлива с человеком, чья фамилия – Гастингс, а имя так трудно произнести, и решила во что бы то ни стало выходить его. С этого дня она стала проводить в его каюте круглые сутки, вызывая этим общее негодование.
Когда Гастингсу стало лучше и его сознание впервые совершенно прояснилось, он попросил зеркало. Он часто бывал в смертельной опасности, благодаря своей невозмутимости выходил победителем из самых тяжелых положений, его девизом был совет Горация – хранить спокойствие в трудных обстоятельствах. Но сейчас, увидя в зеркале изможденное, обросшее бородой лицо, он заметно испугался и с необычным для него крайним возбуждением стал требовать цирюльника. Марианна не поняла его слов, но угадала их смысл. Руководимая чутьем, она проворно разыскала бритву, взбила мыльную пену и приготовилась побрить его. Он растерянно замахал руками: ведь это было как нельзя более неприлично. Но Марианна упорствовала и в течение сорока пяти минут, причинив Гастингсу всего лишь пять глубоких порезов, вернула ему его прежнее лицо.
Что касается Уоррена Гастингса, то он в продолжение этой процедуры ощущал некую глубокую, непристойную, необычайно приятную ему близость между этой женщиной и им самим. И так же непоколебимо, как он задумал довершить и упрочить завоевание Индии, он решил добиться того, чтобы брак этой женщины с бароном Имхофом, отнюдь не ненавистным ему, был расторгнут, а она стала бы миссис Гастингс.
Когда Гастингсу разрешили выйти на палубу, он попросил барона написать его портрет-миниатюру. Остальные пассажиры нашли несколько странным, что мадрасский старший советник заказывает подозрительному немцу свой портрет, притом еще в двух видах: в сюртуке кофейного цвета и в парадном фраке цвета бордо. Впрочем, нельзя было не признать, что маленький человек, с огромным лбом, длинным носом, как бы продолжавшим лоб, – переносица была незаметна, – кустистыми бровями и массивным подбородком, в этом фраке и в пышном парике являл внушительный вид. Даже мальчик Карл возымел некоторое почтение к нему.
Во время сеансов мистер Гастингс беседовал с мистером Имхофом о вопросах немецкого, английского, индусского законодательства, – преимущественно о тех из них, которые касались семейного права. Мистеру Гастингсу нередко приходилось одерживать победы в области политики, стратегии, коммерции; ни одна из них не доставила хмурому англичанину такой радости, как сообщение, что франконские суды расторгают брак в случаях взаимного нерасположения супругов или различия их темпераментов.
Уоррен Гастингс стал быстро поправляться, – ведь перед ним стояла сложная задача. Многоопытный в длительных переговорах с людьми Востока, он исподволь стал подбираться к рыхлому фантазеру Имхофу. Барон видел, как англичанин подкрадывается к нему все ближе, и, еще не вступив в борьбу, сознавал, что будет побежден. Марианну он любил, а Гастингс внушал ему почтение. Оба – и Марианна и Гастингс – были энергичнее его. Богатое воображение мешало ему быть энергичным; он видел слишком много возможностей, а потому не мог неуклонно держаться одного и того же пути. При всей приятности брака с Марианной он, будучи фаталистом, готов был, пожав плечами, расторгнуть его с той же легкостью, с какой в свое время заключил. К тому же вся эта история, – будучи фаталистом, он не отказывался это признать, – имела и хорошие стороны. Щедрая рука молодого завоевателя Индии могла даровать умному человеку немало благ. Господин фон Имхоф тщательно раскрашивал и ретушировал свои миниатюры. Гастингсу нелегко было нащупать почву для переговоров. Понадобился целый ряд предварительных иносказательных собеседований, прежде чем каждый из них с полной ясностью изложил другому свою точку зрения. Оказалось, что они отнюдь не являются непримиримыми. Мистер Гастингс был столь же покладист в денежных делах, как мистер Имхоф – в вопросах чувства.
Когда они пришли к соглашению, барон ночью переговорил с Марианной, Вначале он старался вести разговор в светском, скептически-циничном тоне, но это ему плохо удавалось. Его рыхлое лицо приняло удрученное, старческое выражение, в ту минуту Марианна очень любила его. Она пыталась обратить дело в шутку, звонко смеялась, обнажая мелкие зубы. Но и ей это не удалось. В конце концов она расплакалась. За всю их долгую совместную жизнь Карл Адам лишь второй раз видел ее плачущей; ибо она – редкое исключение в то чувствительное время – не любила слез. На этот раз она плакала так сильно, что подушка промокла насквозь. Она пыталась заглушить рыдания, уткнувшись в подушку, но мальчик Карл проснулся, стал хныкать, требовать лимонаду, шуметь, соседи выражали неудовольствие.
В итоге было решено, что супруги Имхоф из первой же гавани, в которую зайдет судно, отправят в нюрнбергский суд прошение о разводе, а затем останутся в Мадрасе или ином месте, где будет иметь пребывание мистер Гастингс, пока не получат постановление суда о расторжении брака. Мистер Гастингс брал на себя заботу о том, чтобы супруги могли жить сообразно их положению в обществе, ибо вследствие коренного изменения всех планов мистер Имхоф лишился возможности выполнить свое первоначальное, сулившее столько выгод намерение – писать миниатюры с раджей. Предполагалось, что по получении развода барон вернется в Германию, а маленький Карл останется у матери.
Заключив это соглашение, супруги Имхоф, маленький Карл и мистер Уоррен Гастингс зажили на корабле дружной семейной жизнью. Барон фон Имхоф примирился со своей судьбой. Гораздо менее примирились с нею остальные тридцать девять пассажиров, меньше всех – генеральша Клэверинг. Теперь она держала себя с бароном Имхофом и мистером Гастингсом так нее холодно, как прежде с миссис Имхоф.
Прошло, однако, целых шесть лет, пока дело о разводе получило благоприятное разрешение. За эти годы Уоррен Гастингс стал губернатором Бенгалии и первым генерал-губернатором Британской Индии. Довершил завоевание Индии. Наполнил золотом кассы компании. Сломил злостное, упорное сопротивление советников, навязанных ему Лондоном. Для достижения этих целей предал казни через повешение знатнейшего из туземцев. В тех же целях предал истреблению храброе племя, к которому был расположен, ради племени трусливого, которое презирал. Строил дороги. Распределял припасы, когда в стране свирепствовал голод. Был справедлив и несправедлив, подобно великому Гангу.
Марианна Имхоф, живя бок о бок с ним, не задумывалась над всеми этими событиями. В Калькутте она окружила себя княжеской роскошью, блистала нарядами, тратила рупии мешками, получала от туземных властителей и вельмож вынужденные подарки, подносимые с внешним подобострастием и скрытой ненавистью, смеялась, обнажая мелкие зубы, чувствовала свое превосходство над Гастингсом и по-своему любила его, говорила на таком же дурном английском языке, как и вначале, а Гастингс все в ней находил восхитительным. Ее длинная шея с годами стала тощей, черты лица заострились, а маленький Карл превратился в неуклюжего, шумного, назойливого балбеса.
В ту самую пору, когда мистер Гастингс дерзко, гениально и беззаконно сломил сопротивление трех своих противников, заседавших в Совете по делам Индии, прибыло постановление нюрнбергского суда о разводе, и Гастингс мог наконец сочетаться браком с миссис Имхоф. Но одним из трех советников, которых он наконец поборол, был генерал Клэверинг. Теперь, когда между ними установилось некое подобие мирных отношений, генералу неловко было бы не присутствовать на бракосочетании губернатора. За два дня до торжества Клэверинг довольно сильно занемог. Генеральша просила извинить ее, ибо она должна ухаживать за мужем. Однако Гастингс, по желанию Марианны, в день свадьбы сам приехал к генералу и с учтивой настойчивостью принудил его и леди Клэверинг принять участие в празднестве.
Марианна Имхоф в течение своей жизни по большей части была счастлива. Она была счастлива в Штутгарте, когда светский, элегантный барон обольстил ее, была счастлива, когда он женился на ней, была счастлива, когда в первый раз приложила к груди малютку Карла. Была счастлива, когда кофейного цвета господин на корабле воспылал любовью к ней; счастлива, когда он в своей карьере поднимался на все большие высоты. Но самым счастливым за всю ее жизнь был тот день, когда деревяннолицая генеральша принесла ей свои поздравления.
Впрочем, генерал Клэверинг скончался через три дня после свадьбы губернатора, – потому ли, что празднество чрезмерно утомило его, или потому, что досада вконец истерзала его сердце.
Марианна уведомила свою матушку, Сусанну Шапюзе, о том, что вступила в новый брак, и приложила к письму перевод на крупную сумму. Письмо пошло из Калькутты в Плимут и через восемнадцать недель после того, как было отправлено, уже очутилось в руках почтенной Сусанны Шапюзе. Пожилая, надменная дама до некоторой степени разделяла взгляд штутгартского двора, который смотрел на губернатора Индии свысока. Индию там считали чем-то вроде цирка или зверинца, а ее губернатора – некой помесью укротителя зверей и торгаша. В Штутгарте это не могло внушать почтения. В ответном послании, полученном Марианной через десять месяцев после отправки письма из Индии, мать в сердечных выражениях поздравляла дочь, но наряду с этим высказывала опасение, что Марианне, по-видимому, и на сей раз не придется лакомиться вареньем. Она подразумевала густое малиновое варенье, какое в Вюртемберге приготовляют особенно вкусно.
Сэр Уоррен Гастингс, старец семидесяти трех лет, вопреки моде одетый в скромный сюртук кофейного цвета, один шел по прекрасному парку своего поместья Дэйльсфорд. Было раннее июньское утро. Замок Дэйльсфорд, белый, обширный, безмолвный, высился среди огромного парка, над тихим озером. Слуги только что проснулись. Старый джентльмен радовался тому, как хорошо принялись некоторые растения, привезенные им из Бенгалии, досадовал, что другие, с большими хлопотами доставленные из Мадраса, по-видимому, не принесут плодов. Он нагнулся, чтобы прочесть ученое название дерева, старательно выведенное на дощечке: Nephelium Litchi – гласило оно.
Солнце медленно поднималось над деревьями. Гастингс направился в маленькую столовую, где подавался завтрак. Стол был накрыт на три прибора. Ему бросился в глаза неказистый глиняный горшочек, каких в Англии не изготовляли. Он улыбнулся. Горшочек, наверно, предназначался для гостьи, прибывшей накануне.
Гостья была легка на помине. В столовую, заботливо поддерживаемая Марианной, вошла дряхлая старушка, и Гастингс необычайно почтительно приветствовал ее. То была мать Марианны.
Да, престарелая баронесса Сусанна Шапюзе наконец совершила путешествие из Штутгарта в Дэйльсфорд. Она не видела дочери с того дня, как та в сопровождении Карла Адама фон Имхофа уехала в Нюрнберг. Правда, о ее судьбе она слыхала многое, самые удивительные вещи. Время от времени Марианна и сама давала знать о себе весьма реальным образом:
1 2 3
Мистер Гастингс привык направлять разговор так, как это ему было угодно. Когда он вел длительные, требовавшие необычайного искусства беседы с туземцами, ничто не могло отвлечь его от конечной цели, идти к которой надо было самыми окольными, цветистыми путями. Но его разговор с баронессой Имхоф направляла она. Мистер Гастингс терпеливо исправлял многочисленные ее ошибки. Она смеялась, повторяла за ним, старалась запомнить его поправки, через минуту снова делала ту же ошибку. Гастингс все, что она говорила, находил умным и очаровательным.
За обедом барон ознакомил старшего советника провинции Мадрас со своими воззрениями на Индию. У барона была богатая фантазия, забавные выдумки, причудливые ассоциации мыслей, живое чутье красок, поэзии. Мистеру Гастингсу барон пришелся по вкусу. Он сам любил поэзию. Работал над переводом небольшой индусской поэмы. Даже в самые занятые дни уделял музам не менее двадцати минут. Но он проводил строгое различие между поэзией и делами, и преклонение перед индусскими и персидскими стихами не мешало ему ревностно защищать интересы Ост-Индской компании против индусов и магометан. Марианна плохо понимала беседу мужчин, говоривших по-английски; время от времени она вставляла какую-нибудь банально-шутливую фразу.
Позже, в постели, барон стал объяснять жене, что мистер Гастингс преуспевает потому, что он не философ. Тот, кто предварительно долго вопрошает себя: почему? для чего? – никогда не сумеет успешно выполнить задуманное. Мистер Гастингс, вероятно, довершит покорение Индии именно потому, что не спрашивает себя, для чего это нужно. Он, Карл Адам, несомненно, гораздо более даровит, чем этот англичанин. Но он, к сожалению, философ, поэт в своем роде. Поэтому его удел – смотреть, как кофейного цвета англичанин уплетает пирог, истинную сущность которого только он, Карл Адам, в состоянии постичь и объяснить.
Марианна заснула, спокойно и радостно, пока Карл Адам втолковывал ей все это. Она питала огромное уважение к мужу и его философии; но она и без него отлично знала, как обстоит дело с низеньким, чопорным, кофейного цвета господином. Он нравился ей, потому что она сознавала свое превосходство над ним. Романтик-барон давал ей чувствовать свое превосходство над ней, поэтому она любила его.
Утром следующего дня произошла маловажная, но неприятная сценка. Маленький Карл загрязнил каюту. Баронесса, строго следившая за чистотой, велела горничной убрать. Та едва успела выполнить приказание, как мальчик снова загрязнил пол. На этот раз горничная принялась брюзжать. Баронесса попросила мужа дать сварливой особе на чай. Карл Адам заявил, что лишен этой возможности. Сказал, что не дорожит деньгами, но те пятнадцать луидоров, которыми он еще располагает, отложены на первое время жизни в Индии. Этой суммы хватит самое большее на неделю, он твердо решил не прикасаться к ней до прибытия. Во время этого разговора горничная продолжала стоять на месте, не приступала к уборке. Не понимая немецких слов, она, вероятно, все же улавливала их смысл. Видя, что подачки не последует, она ушла, не выполнив приказания баронессы. Марианна сначала хотела жаловаться на девушку, но, поразмыслив, предпочла ласково попросить ее, задобрить, подарив ей недорогую брошку.
Теперь барон к обеду стал одеваться особенно пышно. Гораздо пышнее, чем господин старший советник провинции Мадрас, по-прежнему сменявший один из двух своих сюртуков кофейного цвета на другой. Но атласный камзол Имхофа был слегка потерт, парик – тоже не первой свежести; чопорный мистер Гастингс резко отличался от барона, к невыгоде последнего. Марианна оживленно болтала по-немецки; говоря по-английски, она делала те же ошибки, что и в первый день. Она видела, что корректный мистер Гастингс так же восхищается ее болтовней на швабском наречии, как и ее неправильной английской речью. Она любила своего мужа и твердо решила стать миссис Гастингс.
Генеральша Клэверинг теперь уделяла много времени барону Имхофу. Но стоило только Марианне приблизиться к ним, как генеральша застывала в принужденной позе, замолкала и вскоре удалялась. Марианна твердо решила, что станет миссис Гастингс и будет первенствовать в пику генеральше.
Спустя три дня Уоррен Гастингс захворал. Преподобный Артур Сальмон, изучивший медицинские науки, не мог определить, где именно угнездилась болезнь. На всякий случай он прописал жаропонижающие средства; однако истинная причина заболевания чопорного господина заключалась в его бездеятельности; хорошо он чувствовал себя только в неустанной работе, среди треволнений.
Сидя в душной, плохо проветриваемой каюте, Марианна Имхоф ухаживала за больным. Подолгу глядела на его длинный нос, как бы продолжавший лоб – переносица была незаметна – и казавшийся еще много длиннее на исхудалом лице. Вглядывалась в массивный подбородок, в огромный лоб, блестящий, непомерно высокий, – ибо в тридцать девять лет Гастингс уже начинал лысеть. Напряженно внимала словам, срывавшимся с тонких, пересохших губ. Она понимала почти все, понимала, что он говорит об управлении страной, о войске, иногда цитирует кого-нибудь из латинских классиков. В Штутгарте ей часто приходилось слышать латинскую речь, она невольно смеялась над тем, как звучат латинские слова в устах англичанина, и – о чудо! – больной, бесспорно не подозревавший, что она возле него, вторил ее смеху.
Тогда Марианна Имхоф, любившая своего мужа Карла Адама, убедилась, что будет счастлива с человеком, чья фамилия – Гастингс, а имя так трудно произнести, и решила во что бы то ни стало выходить его. С этого дня она стала проводить в его каюте круглые сутки, вызывая этим общее негодование.
Когда Гастингсу стало лучше и его сознание впервые совершенно прояснилось, он попросил зеркало. Он часто бывал в смертельной опасности, благодаря своей невозмутимости выходил победителем из самых тяжелых положений, его девизом был совет Горация – хранить спокойствие в трудных обстоятельствах. Но сейчас, увидя в зеркале изможденное, обросшее бородой лицо, он заметно испугался и с необычным для него крайним возбуждением стал требовать цирюльника. Марианна не поняла его слов, но угадала их смысл. Руководимая чутьем, она проворно разыскала бритву, взбила мыльную пену и приготовилась побрить его. Он растерянно замахал руками: ведь это было как нельзя более неприлично. Но Марианна упорствовала и в течение сорока пяти минут, причинив Гастингсу всего лишь пять глубоких порезов, вернула ему его прежнее лицо.
Что касается Уоррена Гастингса, то он в продолжение этой процедуры ощущал некую глубокую, непристойную, необычайно приятную ему близость между этой женщиной и им самим. И так же непоколебимо, как он задумал довершить и упрочить завоевание Индии, он решил добиться того, чтобы брак этой женщины с бароном Имхофом, отнюдь не ненавистным ему, был расторгнут, а она стала бы миссис Гастингс.
Когда Гастингсу разрешили выйти на палубу, он попросил барона написать его портрет-миниатюру. Остальные пассажиры нашли несколько странным, что мадрасский старший советник заказывает подозрительному немцу свой портрет, притом еще в двух видах: в сюртуке кофейного цвета и в парадном фраке цвета бордо. Впрочем, нельзя было не признать, что маленький человек, с огромным лбом, длинным носом, как бы продолжавшим лоб, – переносица была незаметна, – кустистыми бровями и массивным подбородком, в этом фраке и в пышном парике являл внушительный вид. Даже мальчик Карл возымел некоторое почтение к нему.
Во время сеансов мистер Гастингс беседовал с мистером Имхофом о вопросах немецкого, английского, индусского законодательства, – преимущественно о тех из них, которые касались семейного права. Мистеру Гастингсу нередко приходилось одерживать победы в области политики, стратегии, коммерции; ни одна из них не доставила хмурому англичанину такой радости, как сообщение, что франконские суды расторгают брак в случаях взаимного нерасположения супругов или различия их темпераментов.
Уоррен Гастингс стал быстро поправляться, – ведь перед ним стояла сложная задача. Многоопытный в длительных переговорах с людьми Востока, он исподволь стал подбираться к рыхлому фантазеру Имхофу. Барон видел, как англичанин подкрадывается к нему все ближе, и, еще не вступив в борьбу, сознавал, что будет побежден. Марианну он любил, а Гастингс внушал ему почтение. Оба – и Марианна и Гастингс – были энергичнее его. Богатое воображение мешало ему быть энергичным; он видел слишком много возможностей, а потому не мог неуклонно держаться одного и того же пути. При всей приятности брака с Марианной он, будучи фаталистом, готов был, пожав плечами, расторгнуть его с той же легкостью, с какой в свое время заключил. К тому же вся эта история, – будучи фаталистом, он не отказывался это признать, – имела и хорошие стороны. Щедрая рука молодого завоевателя Индии могла даровать умному человеку немало благ. Господин фон Имхоф тщательно раскрашивал и ретушировал свои миниатюры. Гастингсу нелегко было нащупать почву для переговоров. Понадобился целый ряд предварительных иносказательных собеседований, прежде чем каждый из них с полной ясностью изложил другому свою точку зрения. Оказалось, что они отнюдь не являются непримиримыми. Мистер Гастингс был столь же покладист в денежных делах, как мистер Имхоф – в вопросах чувства.
Когда они пришли к соглашению, барон ночью переговорил с Марианной, Вначале он старался вести разговор в светском, скептически-циничном тоне, но это ему плохо удавалось. Его рыхлое лицо приняло удрученное, старческое выражение, в ту минуту Марианна очень любила его. Она пыталась обратить дело в шутку, звонко смеялась, обнажая мелкие зубы. Но и ей это не удалось. В конце концов она расплакалась. За всю их долгую совместную жизнь Карл Адам лишь второй раз видел ее плачущей; ибо она – редкое исключение в то чувствительное время – не любила слез. На этот раз она плакала так сильно, что подушка промокла насквозь. Она пыталась заглушить рыдания, уткнувшись в подушку, но мальчик Карл проснулся, стал хныкать, требовать лимонаду, шуметь, соседи выражали неудовольствие.
В итоге было решено, что супруги Имхоф из первой же гавани, в которую зайдет судно, отправят в нюрнбергский суд прошение о разводе, а затем останутся в Мадрасе или ином месте, где будет иметь пребывание мистер Гастингс, пока не получат постановление суда о расторжении брака. Мистер Гастингс брал на себя заботу о том, чтобы супруги могли жить сообразно их положению в обществе, ибо вследствие коренного изменения всех планов мистер Имхоф лишился возможности выполнить свое первоначальное, сулившее столько выгод намерение – писать миниатюры с раджей. Предполагалось, что по получении развода барон вернется в Германию, а маленький Карл останется у матери.
Заключив это соглашение, супруги Имхоф, маленький Карл и мистер Уоррен Гастингс зажили на корабле дружной семейной жизнью. Барон фон Имхоф примирился со своей судьбой. Гораздо менее примирились с нею остальные тридцать девять пассажиров, меньше всех – генеральша Клэверинг. Теперь она держала себя с бароном Имхофом и мистером Гастингсом так нее холодно, как прежде с миссис Имхоф.
Прошло, однако, целых шесть лет, пока дело о разводе получило благоприятное разрешение. За эти годы Уоррен Гастингс стал губернатором Бенгалии и первым генерал-губернатором Британской Индии. Довершил завоевание Индии. Наполнил золотом кассы компании. Сломил злостное, упорное сопротивление советников, навязанных ему Лондоном. Для достижения этих целей предал казни через повешение знатнейшего из туземцев. В тех же целях предал истреблению храброе племя, к которому был расположен, ради племени трусливого, которое презирал. Строил дороги. Распределял припасы, когда в стране свирепствовал голод. Был справедлив и несправедлив, подобно великому Гангу.
Марианна Имхоф, живя бок о бок с ним, не задумывалась над всеми этими событиями. В Калькутте она окружила себя княжеской роскошью, блистала нарядами, тратила рупии мешками, получала от туземных властителей и вельмож вынужденные подарки, подносимые с внешним подобострастием и скрытой ненавистью, смеялась, обнажая мелкие зубы, чувствовала свое превосходство над Гастингсом и по-своему любила его, говорила на таком же дурном английском языке, как и вначале, а Гастингс все в ней находил восхитительным. Ее длинная шея с годами стала тощей, черты лица заострились, а маленький Карл превратился в неуклюжего, шумного, назойливого балбеса.
В ту самую пору, когда мистер Гастингс дерзко, гениально и беззаконно сломил сопротивление трех своих противников, заседавших в Совете по делам Индии, прибыло постановление нюрнбергского суда о разводе, и Гастингс мог наконец сочетаться браком с миссис Имхоф. Но одним из трех советников, которых он наконец поборол, был генерал Клэверинг. Теперь, когда между ними установилось некое подобие мирных отношений, генералу неловко было бы не присутствовать на бракосочетании губернатора. За два дня до торжества Клэверинг довольно сильно занемог. Генеральша просила извинить ее, ибо она должна ухаживать за мужем. Однако Гастингс, по желанию Марианны, в день свадьбы сам приехал к генералу и с учтивой настойчивостью принудил его и леди Клэверинг принять участие в празднестве.
Марианна Имхоф в течение своей жизни по большей части была счастлива. Она была счастлива в Штутгарте, когда светский, элегантный барон обольстил ее, была счастлива, когда он женился на ней, была счастлива, когда в первый раз приложила к груди малютку Карла. Была счастлива, когда кофейного цвета господин на корабле воспылал любовью к ней; счастлива, когда он в своей карьере поднимался на все большие высоты. Но самым счастливым за всю ее жизнь был тот день, когда деревяннолицая генеральша принесла ей свои поздравления.
Впрочем, генерал Клэверинг скончался через три дня после свадьбы губернатора, – потому ли, что празднество чрезмерно утомило его, или потому, что досада вконец истерзала его сердце.
Марианна уведомила свою матушку, Сусанну Шапюзе, о том, что вступила в новый брак, и приложила к письму перевод на крупную сумму. Письмо пошло из Калькутты в Плимут и через восемнадцать недель после того, как было отправлено, уже очутилось в руках почтенной Сусанны Шапюзе. Пожилая, надменная дама до некоторой степени разделяла взгляд штутгартского двора, который смотрел на губернатора Индии свысока. Индию там считали чем-то вроде цирка или зверинца, а ее губернатора – некой помесью укротителя зверей и торгаша. В Штутгарте это не могло внушать почтения. В ответном послании, полученном Марианной через десять месяцев после отправки письма из Индии, мать в сердечных выражениях поздравляла дочь, но наряду с этим высказывала опасение, что Марианне, по-видимому, и на сей раз не придется лакомиться вареньем. Она подразумевала густое малиновое варенье, какое в Вюртемберге приготовляют особенно вкусно.
Сэр Уоррен Гастингс, старец семидесяти трех лет, вопреки моде одетый в скромный сюртук кофейного цвета, один шел по прекрасному парку своего поместья Дэйльсфорд. Было раннее июньское утро. Замок Дэйльсфорд, белый, обширный, безмолвный, высился среди огромного парка, над тихим озером. Слуги только что проснулись. Старый джентльмен радовался тому, как хорошо принялись некоторые растения, привезенные им из Бенгалии, досадовал, что другие, с большими хлопотами доставленные из Мадраса, по-видимому, не принесут плодов. Он нагнулся, чтобы прочесть ученое название дерева, старательно выведенное на дощечке: Nephelium Litchi – гласило оно.
Солнце медленно поднималось над деревьями. Гастингс направился в маленькую столовую, где подавался завтрак. Стол был накрыт на три прибора. Ему бросился в глаза неказистый глиняный горшочек, каких в Англии не изготовляли. Он улыбнулся. Горшочек, наверно, предназначался для гостьи, прибывшей накануне.
Гостья была легка на помине. В столовую, заботливо поддерживаемая Марианной, вошла дряхлая старушка, и Гастингс необычайно почтительно приветствовал ее. То была мать Марианны.
Да, престарелая баронесса Сусанна Шапюзе наконец совершила путешествие из Штутгарта в Дэйльсфорд. Она не видела дочери с того дня, как та в сопровождении Карла Адама фон Имхофа уехала в Нюрнберг. Правда, о ее судьбе она слыхала многое, самые удивительные вещи. Время от времени Марианна и сама давала знать о себе весьма реальным образом:
1 2 3