А нам она хуже горькой редьки надоела. Ступай себе.
- Да куда я пойду? Хозяйства у меня нет, дома нет, одна жена уродина, плуг да балалайка!
- А это уже нас не касается. Прощевайте покеда. А как народится у вас дите, приходите, мы ему медовый пряник подарим и погремушку из рыбьего пузыря.
- А вот никуда мы отседа не пойдем! - озлился Ванька. - Вы, тятька, мне землицы обещались отрезать, да обманули. И я через то жениться отказываюсь! Забирайте свою уродину обратно или давайте земельки обещанной.
Жена Ванькина ревмя ревет, кулаками да коленками в забор стучит, неохота ей от родительского двора, от сытой жизни уходить.
Испугались тятька да мамка, а ну как дочка через забор перескочит! Где второй раз такого дурака сыщешь, который бы ее замуж взял. Отворили ворота.
- Что с тобой сделать, бери землицу, - говорит тятька и сыплет Ваньке полну шапку отборного чернозему да дюжину зернышек пшеничных сверху кладет. А мать рядом с тятькой стоит, охает и вилы зубьями вперед держит, дочь в дом не пускает. Дочь и в дом хочет, и на вилы напороться боится.
- Ладно, - поклонился Ваня родителям в пояс и в лес пошел.
Шалаш построил и стал жить-поживать и горе наживать. Жена в лесу корешки-ягоды собирает, на зиму сушит. Волки да медведи ее не трогают, боятся, в чащобе хоронятся. А Ванька отыскал место тихое да приветливое, поставил на пенек шапку с дареной землицей, стоит, смотрит, что делать с ней, придумать не может. Плуг есть, да велик, а лошадь была, да вся вышла. Постоял, поскреб в затылке ногтями, да и выстругал из сучка елового махонький плужок. Он хоть и махонький, но все у него как у настоящего - и лемех и держалки.
Поймал Ванька на болоте комара, узду на него набросил, в плуг запряг и стал землицу свою пахать. Туда-сюда плугом ездит, пальцем вглубь борозду пробует, пот с лица рукавом утирает. Хорошо своя землица пахнет, вкусно! Попашет так час, попашет другой, комар притомится, запищит жалостливо. Ванька вожжи натянет, остановится, к комару подойдет, даст ему кровушки своей пососать и сызнова кнутом погоняет. Комар лапками в землю упирается, хоботок вверх задирает, еле-еле плуг тащит. Так и работают. Овса да сена комару не надо, а крови Ваньке не жалко дармовая она. Так и вспахали землицу. Бросил Ванька в борозду зернышки и стал урожай ждать.
А год тот, надо сказать, выдался хороший - теплый, влажный, урожайный. Взошло зерно тугими колосьями. Собрал Ванька пшеницу в горсточку, смотрит - налюбоваться не может. Зернышки крупные, тяжелые, налитые, на солнце светятся, словно золота крупинки. И так Ваньке хорошо, так весело, что не передать. Не удержался он, смолол одно зерно в муку. А жена лепешку выпекла махонькую, глазом не увидать. Но такую вкусную, что иного пирога слаще. Потому что свой хлебец, не на дрожжах - на поте-кровушке да на беде замешан!
А остальные зерна Ванька в мешочек холщовый ссыпал и на грудь к образку привесил до будущего года.
Худо-бедно пережили зиму. И холодно-то было, и голодно. Берестой ноги кутали, от вьюги-метели друг дружкой укрывались, сухие коренья да грибы грызли, снегом запивали. Может, от того только и не померли, что хранил Ванька под рубахой мешочек холщовый. А в мешочке не пшеница была - сама надежда.
Весной полегче стало: жучки-паучки появились, из реки раки полезли, на деревьях кора новая наросла - белая, сладкая, что репа. С голоду не помрешь. Весна да лето крестьянину в облегчение. И жить-то веселее стало. Солнышко припекает, в лесу птахи поют-щебечут, травка густая, мягкая, как перина. А уж как тронет Ванька струны балалайки отцовой, так и совсем хорошо, век бы так жил да радовался.
А к осени новый урожай вышел. Из зерен, что в первых колосьях были, новые колосья поднялись - один другого краше! В то же время народилось у Ваньки первое дите - мальчик. Ванька колосья обтряс, пшеничку собрал, да и сызнова спрятал. Ни зернышка не потратил.
А тут зима подоспела, да такая, что хуже старики не припомнят. Лютует мороз, снег в лицо кидает. Птицы на лету в сосульки замерзают и к ногам падают. Жена, конечно, воет. Дите тоже воет - есть просят. Надоели им гусеницы да корешки сушеные, с которых в брюхе одна маета. Хочется им хлебца мягкого да душистого, чтобы тепло по жилкам разлилось.
А Ванька знай думает о своем: "Орите не орите, хошь удавитесь с досады, а хлебца вам не видать ни вот такусенькой крошечки! В той пшеничке, может, счастье мое схоронено, и детей моих счастье, и внуков, и правнуков.
Раньше я был дурак беспортошный, горе мыкал, за полушку спину гнул, со столов объедки таскал, и все-то через свою бестолковость. Ничего не имел - и ничего и не надо было. А теперь я хозяин. И пшеничка у меня, хоть маленько, а есть, и земля своя! И через то я стал гордый и в побирушки сызнова идти не желаю. Хошь убейте меня, хошь жилки по одной из живого повыдергивайте. Лучше еще десять лет лебеду да лягушек лопать, чем к трактирщику или к братьям на поклон идти!"
А метель воет, а дите орет, а женушка носом хлюпает, мальчонку пожалеть просит. Ванька сосульки на усах пальцем пообломал и говорит:
- Ума в тебе, баба, ровно как красоты. Прикинь сама-то. Зима люта да длинна. Дите корми не корми, все одно помрет, а пшеничку съеденную не возвернешь. Малец помрет, мы другого народим, да бог даст, с новым урожаем следующую зиму переживем. А не будет пшенички - и следующего мальца схороним. Зачать да родить дело нехитрое, сытую жизнь найти - вот задача!
Малец еще покричал-покричал да затих, и парок из дырки, что напротив рта была, идти перестал. Закопали сынка в сугроб возле самых ног. А сами закутались в тряпье да ветки еловые и стали весны ждать. Сидят, кашляют, на пальцы дышат. Ни о чем не думают, ничего не желают, смерти, что за плечами стоит, не боятся, о детеныше загубленном не вспоминают - что его вспоминать, если его уже нет. Видно, вовсе съежилась, замерзла душа. Превратилась на холоде да на ветру в ледяную, звонкую сосульку. Тронь расколется на мелкие куски.
И, наверное, вовсе извел бы мороз Ваньку с женой, если бы не тлел внутри них махонький теплый огонек надежды на добрую сытую жизнь, что зерна спрятанные обещали.
Так и дотерпели они до новой весны. А весной совсем глупо помирать - солнышко светит, травка растет, жить хочется.
Наверное, в ту зиму пересилил Ванька беду-кручину. Отступилась она от него, рукой махнула. Беда да смерть шебутных да настырных не любят. Хлопот с ними много, а пользы - чуть. Беда со смертью к тихим, к смирившимся льнут и еще к счастливым, кому есть что терять, о чем расстраиваться. А с Ваньки какой навар? Хуже, чем жизнь его нынешняя - беды не бывает. Смерть ему избавление, а жене радость - вернется в дом родительский, заживет всласть на всем готовом.
В общем, отступилась беда от Ваньки. И пошли у него дела на поправку. Что ни год, то в прибыток, что ни день, то в пользу! Дом справил хоть неказистый, махонький, а свой. Лошаденку купил старую, дряхлую, но опять-таки свою. И зерно в амбаре завелось, и куры в сарайке закудахтали, и даже мыши с тараканами по углам заскреблись, зашуршали, а разве в пустом доме, где крошки не сыщешь, листа капустного не найдешь, мыши с тараканами заведутся?
Сядет Ванька на приступочку на солнышко и сам своему достатку удивляется. И откуда все взялось? И сыт, и обут, и даже медные денежки в сундуке имеются! И уж не верилось ему, что это он когда-то сидел в сугробе нищий да голодный, зубами стучал, не знал, как следующий день пережить, и рад был распоследней сухой заплесневелой корочке.
Чудеса!
Но вот только долго сидеть на солнышке греться Ваньке нельзя. Большое хозяйство большой заботы требует. Забор поправить, погреб углубить, крышу перекрыть, в огороде навоз разбросать, скотину накормить-напоить, мальцу (а народилась к тому времени у Ваньки детей целая дюжина) сопли подтереть, с огорода соседского кабанчика прогнать, да и мало ли что еще. Дело за дело цепляется, как звенья в цепочке. Одно за другим, одно за другим - до бесконечности. Срослись вместе - не разорвешь. Выпало одно звено - вся цепь распалась. Вот и крутится Ванька, и тут и там успевает. Суета. Но не в тягость. Потому что для себя старается!
Весь день в бегах, в заботах, а вечером запрется в комнате, окна занавесочками задернет, лучину запалит и пересчитывает медяки. Звяк-звяк, звяк-звяк - одна к другой монетки. Тяжеленькие, литые на раскрытой ладошке лежат. А если в столбик уложить, высо-о-окий столбик получается, под потолок! Аж дыхание спирает. Такое удовольствие.
Рядом жена на коленках стоит, нижнюю губу оттопырила, на монетки таращится и думает о своем, о самом что ни на есть сокровенном, - вот бы отрез на платье купить или младшему сынку обувку справить, настоящую. А то у него ноги стынут, а скоро холода...
А Ваньке слов и не надо, известное дело, о чем может баба думать, увидав деньги? Молчит Ванька и только злобно сопит.
"Баба она и есть баба. Ума что у курицы. Только одно и знает - дай да дай! Я, почитай, до самой женитьбы в лаптях бегал, не помер. И отец мой, и дед, и прадед, кроме лаптей, ничего не знали. Настоящая обувка на коже, да на подметке, да на каблуке дорогих денег стоит, а пятки всю жизнь три - не изотрешь.
Отрез на платье и вовсе блажь. Платье справной бабе к лицу, а мою что в шелка наряжай, что в дерюгу - краше не станет. Нет, платье для дела мужицкого вещь бестолковая, так - тряпка. Лучше борону новую купить или маслобойку. Масло на рынке в цене...
Только вот к маслобойке корова нужна, а на нее этих медяков не хватит. Какие тут к бесу платья! Поясок подтянуть, поднапрячься, глядишь - для базара масло, для детишек молоко выйдет. Чем плохо? Нет, непременно корову куплю. Корова телка принесет.
Глядишь, опять приварок. Пупок надорву, а куплю..."
Размечтался Ванька. Мечта, она главная мужикова радость. Она при случае и хлеб, и чарку, и жену заменит.
Черпай полными горстями, не жалей - не оскудеют запасы.
И всего-то надо полгода хлеба не поесть да год мяса! А еще можно старшого сына в работники отдать. Нечего ему задарма харчи переводить. С виду - пацаненок малахольный, а жрать горазд. Ох горазд! Трех мужиков за пояс заткнет. Сплошной убыток с него.
Отдать старшого на год мельнику за пуд муки. А на той муке, глядишь, зиму протянем. Отдать, и дело с концом! Одним ртом меньше, одним пудом муки больше. С младшенькими-то попроще. Они как трава растут, тихо, незаметно, сами по себе. Рыбу удят, раков да голубей ловят, тем и сыты. А то к церкви пойдут, корочку выпросят или украдут. Ручки у них маленькие, ловкие, в любую щелку прошмыгнут. А если и поймают мальца, в околоток не потащат. Какой с него спрос? Вожжами поперек спины вытянут да и отпустят.
Никаких забот с младшими.
Считает Ванька, пересчитывает, в затылке пятерней чешет. И так прикинет, и эдак. И тут урежет, и там. Растягивает медный пятак, как резину, хочет им все дыры в хозяйстве прикрыть.
И ведь исхитрился! Купил-таки Ванька через полгода корову. Правда, молока парного мальцам попробовать не пришлось. Молоко Ванька до капли попу сносил за гривенник в месяц. Вьются детишки возле крынки, норовят незаметно руку внутрь запустить да облизать по-быстрому. Ванька на них цыкает, хворостиной гоняет - кышь, проклятые! Стегает по пальцам, как кипятком обожжет. У пацанов глаза слезами набухнут, но вслух не плачут, боятся, что прогонит тятька из сарайки.
- Милая ты моя. Родненькая. Хорошая. Кормилица, - ласкает Ванька корову, в мокрые теплые губы целует, морду гладит.
- Брысь отседа, говнюки! Вот я вас... - орет Ванька на детей. Хворостиной вжик-вжик - куда ни попадя. Только успевай уворачивайся.
Корову ласкает, детей гоняет, а сам по сторонам глядит, прикидывает, куда бы бычка поставить. Очень ему бычок запонадобился. Нет, мала сарайка. Всех не уместишь...
И что вы думаете, купил Ванька вскорости бычка. Совсем добрым хозяином стал. Соседи с Ванькой за ручку здороваются, пристав под козырек берет. Уважают Ваньку. И Ванька себя уважает. Потому что есть за что. И дом у него, и корова, и бычок, и амбар, и денежка медная. Да и то сказать, не с неба благодать свалилась. Вон они, мозоли на ладошках, что копыта у вола, иглой не проткнешь. У других пятка мягче.
Идет Ванька по деревне в новом картузе, и душа у него поет. И, понятное дело, брюхо поет, бурлит под натянутой, как барабан, кожей, булькает, урчит. Почитай, неделю Ванька с семейством одной шелухой картофельной кормится. Но это пустяк, Ванька еще год готов очистки есть, лишь бы человеком себя чувствовать.
Ходит Ванька по пыльной дороге как пава, в лавки заходит, покупать ничего не покупает, но к товару приценивается. Приказчики вкруг него ужами вьются, в глазки заглядывают, пылинки с сюртука сдувают, головами напомаженными вертят, кланяются.
- Ах, какой дорогой покупатель к нам пожаловал! Ах, как мы рады-разрады!
А сами промеж себя думают: ну, куркуль, ну, скряга! Удавится за копейку! Курицын сын! Дать бы ему хорошего леща!
- Чего изволите? Сукна у нас исключительно несносимые. А вид-то, вид-то какой! Или вот топор, извольте взглянуть, кованый, с клеймецом, не топор - бритвица! Хошь дрова коли, хошь щеки скобли!
И от такого обхождения Ванька на седьмом небе. Разве так с ним раньше говорили, с беспортошным-то? Уж как хорошо, слов нет. Просто мед по душе разливается! Спел бы, сплясал бы на радостях, на балалайке тятькиной сыграл бы!
Только вот незадача, не может сыграть Ванька на тятькиной балалайке. Руки у него от работы, от земли, от навоза загрубели, пальцы стали толстые, неуклюжие. Соху, лопату, топор держат, а вот балалайку не могут. Шейка у балалайки махонькая, не ухватить. Струнки тонюсенькие, что паучья паутинка, пальцем не нащупаешь. Начнет Ванька играть - ткнет ногтем раз-другой да все струны пооборвет. Дз-зынь! Отбросит балалайку с досады. Да и дело ли на балалайке тренькать, когда работы невпроворот!
А младший сынок балалайку изломанную поднимет, струнки натянет, ногу на ногу заложит и заведет плясовую. Трень-трень, там, тара-рам, там. Трень-трень... Да складно так, да сладко! Не хуже Ваньки в молодости, а то и лучше. Ноги сами в пляс идут.
Там-та-рам, там-та!..
Только плясать Ванька тоже не может. Не к лицу ему коленца выделывать. А раньше мастак был. Притопнет пяткой, тряхнет кудрями, раскинет руки по сторонам, в круг войдет и ну выкаблучивать, ногами землю лущить. Девки визжат-заходятся, бабы головами качают - ловок чертушка. Ох ловок! Э-эх! Любого переплясать мог. Может, и сейчас бы смог, да нельзя.
Повертит Ванька товар, потрет меж пальцев сукно, проведет ногтем по лезвию топора, вздохнет. Хорош товар, да дорог. Нахлобучит Ванька картуз на голову и айда за порог.
- Милости просим. Приходите еще. Мы завсегда гостям рады, рассыпаются приказчики, сальными глазками по лицу мажут. А как дверца хлопнет, выматерятся вдогонку с досады, под ноги плюнут да каблуком растопчут.
- Ну, скряга. Ну, куркуль! Чтоб ему ни дна ни покрышки!..
Но Ванька этого не слышит и шагает себе дальше, от счастья и довольства лопается. И, честно говоря, идти ему домой не очень чтобы хочется. Что дома - печка стылая, жена нелюбимая да чугунок пустой! Правда, еще бычок, корова да медяки...
Придет Ванька домой, а на дворе, за плетнем, мальцы его по пыли да лопухам катаются, кулаками друг дружку мутузят - только холстина трещит да кровь во все стороны брызжет.
- А ну, цыц! - кричит Ванька.
Да разве его услышишь! Ругаются мальцы, хрипят, головами стукаются, глазищами сверкают. Совсем озверели. Посторонний не суйся - зашибут. Что делать?
Возьмет Ванька дрын потолще, поздоровей и ну кучу наколачивать - по плечам, по спинам, по головам дурным. Куда попадет. Только треск стоит. Заорут пацаны, известное дело тяжела отцова рука. Распадется куча.
- Чего бузите? - спрашивает Ванька, а сам на младшего сына глядит, у которого рубаха в двух местах исполосована. И рубаха, главное дело, почти новая - трех годов еще не носит.
- Мы это, играли, а я монетку нашел. Вот. А они, это, монетку забрать захотели. Зуб мне совсем вышибли... - жалуется младший, на дыру от зуба пальцем показывает и кулаком братьям грозит.
- А чево он врет-та? - ругаются братья. - Чево врет?! Это мы монетку сыскали возле церквы. Это наша монетка. А зуб он сам себе вышиб, когда из-под кур яйца воровал! Мы точно знаем!
- Кто воровал? Я? Да? - ревет, воет младший во всю глотку.
- Где монета-то? - спрашивает Ванька строго. Братья стоят, насупились, исподлобья на отца глядят. Жалко монетку-то.
- А ну, покажьте!
- Вот она. Всего-то полушка, - говорит старший и дает отцу полушку.
Точно - полушка. И цена ей по нынешним временам - горсть леденцов. Смотрит Ванька на денежку, и сыны смотрят. Отдать, что ли, думает Ванька. Пускай ватрушку себе купят, порадуются. Дети, они тоже небось люди. Какой мне навар с полушки? Дом не построишь, скотину не купишь. Одно слово - полушка!
Хочет отдать, да не может.
1 2 3 4 5