— На солнце приятно пройтись. Пожалуйста, садитесь, мистер Сик.
Прекрасная погода и приятно пройтись, — сказал Сик, поло — жив свою черную и грязную шляпу, на стул. — Он смотрел, как Бордингтон обошел письменный стол и взял роман о Форсайтах. — Надеюсь, что ваша жена чувствует себя хорошо.
— Она чувствует себя прекрасно, благодарю вас, — ответил Бордингтон, зная, что все это касалось упражнений в английском языке, и что Сик совершенно не интересуется его женой. — Надеюсь, что ваша жена также чувствует себя хорошо. — Он протянул Сику книгу.
— Да, она чувствует себя хорошо, — сказал Сик, скрестив свои толстые ноги. — Я благодарю вас, — добавил он.
— Ну что же, начнем, — продолжал Бордингтон, стараясь говорить твердо. — Не продолжите ли вы чтение? Вы отлично вчера читали. Я отметил место, с которого вы должны продолжать.
Сик снова посмотрел на него, с трудом устраиваясь на стуле, и, держа книгу довольно далеко от лица, начал читать. Бордингтон, заложив руки за спину, стал медленно ходить по комнате. Он спрашивал себя, не слышит ли Сик беспорядочные удары его сердца. Мускулы его ног расслабились, и ему очень хотелось сесть, но нужно было действовать быстро. Это была, может быть, последняя и единственная возможность остаться на свободе.
— Секунду, — проговорил он, останавливаясь. Его профессиональное чутье преподавателя заставило его забыть срочность ситуации. — Вы поняли содержание этой фразы? Не прочитаете ли вы ее еще раз?
Своим глухим голосом Сик повторил:
— Прекрати! Я ведь тебе сказал, что мы получили удар. — Устремив взгляд на текст, он нахмурил брови и покачал плешивой головой. — Нет, я не понимаю, что это означает.
"Прекрати — значит перестань говорить, — пояснил Бордингтон и его пальцы обхватили дубинку в кармане. — Мы получили удар — означает неудачную игру. Теперь вы понимаете?
— Да, — ответил Сик.
— Тогда, прошу вас, продолжайте.
Бордингтон снова заходил по комнате. Теперь он находился позади Сика. Пальцами, мокрыми от пота, он вынул дубинку и посмотрел на огромный плешивый череп. Какие мысли могли мелькать под этой коробкой? Сик в самом деле собирался задержать его и привести к Малиху.
Сик теперь читал выступление одного из Форсайтов с трибуны. Внезапно он остановился, как будто почувствовал то, что должно было произойти. В тот момент, когда он поворачивал голову к Бордингтону, тот с остановившимся дыханием ударил его.
Мешок, наполненный песком, ударил по голове Сика. Материя разорвалась, и песок с кусками железа посыпался на ковер. Сик остался неподвижным, опустив большую голову на грудь, и песок блестел на его плешивом черепе, вокруг ушей и воротника, покрытого перхотью. Пустой мешок свисал с пальцев Бордингтона, и тот с ужасом смотрел на него. Потом коренастое тело внезапно наклонилось, Сик соскользнул со стула и повалился на ковер инертной массой мятой одежды. Бордингтон выпустил лохмотья мешка и устремился в спальню неверными шагами. Он вытащил из-под кровати свой чемодан, схватил черный плащ, который стал настоящей формой в Праге, и быстро вернулся в гостиную. Сик лежал в прежнем положении. Мысль, что он убил его, повергла Бердингтона в панику, но ему нельзя было терять ни минуты. Он вышел из квартиры и стал быстро спускаться по лестнице.
Спустившись на лестничную площадку первого этажа, он услышал, как кто-то поднимается. Заколебавшись, он остановился. Спрятаться было некуда. Если это был его сосед, он удивился бы при виде чемодана. Он все еще находился в нерешительности, когда появилась его жена Эмили.
Эмили, которой теперь было сорок лет, была маленькая и полная. Ее обесцвеченные волосы были причесаны, как гнездо птицы, голубые глаза погрузились в жир, а жалкое платье пыталось как-то скрыть ее ужасную фигуру. Они посмотрели друг на друга.
Эмили опустила взгляд на чемодан, потом снова посмотрела на Бордингтона, который с жалкой улыбкой на губах задавал себе вопрос, не следует ли ему убить ее.
— Итак, ты уходишь, — сказала Эмили. Она всегда говорила с ним по-чешски. — Почему у тебя такой испуганный вид? Не воображаешь ли ты, что это меня стесняет?
Он глубоко дышал, отдавая себе отчет, что готов был убить ее.
— Да, я ухожу, — дрожащим голосом ответил он. — Прощай, Эмили. Надеюсь, что с тобой все будет благополучно. Не поднимайся сразу же в квартиру… вернись обратно и продолжи свои покупки.
Она переложила из одной руки в другую свою тяжелую сумку для провизии.
— Итак, ты, наконец, решился присоединиться к своей шлюхе, — сказала она.
— Хорошее избавление! Я ожидала этого момента и я в восторге, что ты уходишь.
Бордингтон понял упрек.
— Я огорчен… Ты прекрасно выкрутишься. Твой отец…
— Не говори мне о том, что я должна делать! Отправляйся к своей шлюхе!
Она повернулась и стала медленно подниматься.
— Эмили! Не ходи наверх! — Бордингтон в ужасе повысил голос. — Возвращайся за своими покупками. Я… я был вынужден ударить… Он наверху. Она остановилась, чтобы посмотреть на него.
— Дурак! — проговорила она с презрением в голосе. — Ты воображаешь, что далеко уйдешь?
Бордингтон понял, что теряет время. Он посмотрел на нее, зная, что видит ее в последний раз. Его взгляд упал на красную капусту, видневшуюся из сумки. У нее всегда была слабость к красной капусте.
— Прощай, Эмили!
Бросив на нее взгляд через плечо, он увидел, как согнувшись под тяжестью своей сумки для провизии, с холодным лицом, она смотрела на него, прищурив глаза. В тот момент, когда он подошел к входной двери, он услышал, как она тяжело спускалась позади него. Он не мог винить ее в этом.
Он быстро вышел на узкую улицу, пристально вглядываясь в каждую дверь.
Никто не видел, как он уходил. Он был уверен, что сможет ускользнуть, раз Сик находился у него и читал Голсуорси.
В конце улицы у остановки трамвая Бордингтон встал в очередь позади длинной цепочки людей.
Ожидая трамвая, он задавал себе вопрос: сколько времени понадобится Сику, чтобы прийти в себя и объявить тревогу, после чего начнется неумолимое преследование. Это зависит, рассуждал Бордингтон, от крепости его черепа. Он сделал гримасу, вспоминая тот страшный удар, который он обрушил на череп Сика.
Трамвай остановился, скрежеща железом, и толпа ринулась внутрь. Не было никакой надежды заполучить сидячее место и Бордингтон оказался прижатым к старику, который одно мгновение рассматривал его, потом отвел взгляд. Типично английский тип Бордингтона вызвал подозрение у человека, но тот уже привык к такого рода реакциям. На улицах, в отелях, в ресторанах люди всегда с любопытством разглядывали его, так как он был слишком бедно одет для туриста. С того времени, как он поселился в Праге, он всегда вызывал подозрения у людей.
Бордингтон вышел на пощади «Отель де Виль». Он быстрым шагом прошел мимо знаменитых часов, сконструированных в пятнадцатом веке. Туристы стали скапливаться, чтобы посмотреть на появление статуй апостолов и Христа, когда часы звонили. Он поднял глаза на статую Смерти, символизирующую прохождение времени, и невольно ускорил шаг, зная, что его собственное время уже на исходе.
Пробивая себе путь через толпу, которая заполняла тротуары, он устремился в узкую улочку, окруженную зданиями в стиле барокко и, наконец, дошел до одного двора. Там он остановился, чтобы посмотреть из-за плеча. Старая женщина, костлявой рукой опираясь на палку, хромая шла в его направлении. Кроме нее никого на улице не было. Он вошел во двор, обошел вокруг фонтана, потом, бросив быстрый взгляд, открыл темную дверь и стал подниматься по деревянной лестнице.
Немного задыхаясь, он дошел до последнего этажа, прошел по слабо освещенному коридору и, наконец, остановился перед дверью. Снова прислушался и, удостоверившись, что никто не подумается по лестнице, нажал на кнопку звонка.
Он услышал осторожное движение за дверью, потом звук поворачиваемого ключа, и дверь открылась.
Бордингтон почувствовал себя полным возбуждения, как это с ним случалось всегда при виде Малы Рейд. Он любил ее после их первой встречи, но никогда не намекал о своих чувствах. Ее поведение и то, как она встречала его, доказывали, что она видит в нем лишь человека, который передавал ей сведения, вроде посыльного. И когда она вопросительно посмотрела на него, приподняв свои черные брови, он лишний раз убедился, как мало интереса он представляет для нее.
— Вот как, здравствуйте. Что вы собираетесь делать?
Бордингтон прошел в холл, поставил свой чемодан, освободился от своей шляпы и плаща. Делая это, он смотрел на молодую девушку, которая, закрыла дверь и прислонилась к ней с беспокойным видом.
Мале Рейд было двадцать пять лет. Она родилась в Праге от матери-американки и отца-чеха. Ее отец был расстрелян во время революции, а мать умерла за три года до этого от болезни сердца. Мала неплохо зарабатывала на жизнь, работая певицей в ночном клубе «Алгамбра». Голос ее был невелик, но при помощи микрофона ей удавалось удовлетворять запросы не очень требовательных туристов, у нее, к тому же, были определенные способности и музыкальность. Она вкладывала много чувства, и это нравилось американским туристам. Уже в течение двух лет она каждый вечер пела в клубе. Немного выше среднего роста, с волосами цвета воронова крыла, она была привлекательна, не будучи красивой. У нее были высокие скулы, большие фиолетовые глаза, красивый рот и тонкий, немного длинный нос. Ее тело было ее самым главным козырем: восхитительная грудь, точеные ноги. Туристы была так заняты разглядыванием ее тела, что не слышали ее голоса.
Два года назад один из агентов Дори убедил ее работать на ЦРУ. Несмотря на то, что она была достаточно умна, агент понял, что она не отдавала себе отчета в той опасности и в тех ситуациях, к которым могла привести ее такая работа.
Мале казалось совершенно нормальным то, что она внесет свою лепту в борьбу против режима, к которому она относилась отрицательно. Она передавала послания другим агентам и работала с Бордингтоном, не зная, до какой степени он был напуган и в какой опасности пребывал. Три раза за прошлые годы она передавала ЦРУ сведения большой важности, не подозревая об их ценности. Ее успехи были записаны в ее актив, хотя она играла роль простого курьера. Ей было неизвестно, что Дори имел высокое мнение о ее способностях. Она удивилась бы, если бы узнала, что ее рассматривали как одного из лучших женских агентов в Чехо Словакии.
Секретная полиция считала ее доброй гражданкой благодаря тому, что она всегда жила в Праге и помогала увеличивать приток долларов в кассу кабаре, и еще потому, что вела себя корректно. Будучи вне всяких подозрений, она была идеальным инструментом для Дори.
Неожиданное появление Бордингтона ее удивило. Было одиннадцать часов утра. Она только что встала и выпила чашку кофе; Одетая в халатик и домашние туфли на босу ногу, она смотрела то на Бордингтона, то на его старый чемодан, который он принес.
— Вы отправляетесь в путешествие?
Бордингтон достал из кармана платок и вытер виски.
— Да. Садитесь, Мала. Мне нужно с вами поговорить.
— Что-нибудь случилось?
Бордингтон вспомнил о теле Сика, распростертом в холле рядом с «Сагой о Форсайтах». Он посмотрел на Малу, внезапно охваченный паникой и жалостью. Даже в сорок семь лет, после восьми лет целомудрия, Бордингтон был еще способен с грустью представить себе удовольствие, которое такая девушка, как она, с ее великолепным телом, могла ему доставить. Сравнивая ее с Эмили, он невольно вспомнил злобность его жены и ее неряшливость.
— Мне необходимо остаться у вас на несколько дней, — проговорил Бордингтон в то время, как ошеломленная Мала села напротив него. — Я очень огорчен… я не могу поступить иначе. Есть вещи, которые я должен сделать, и вы тоже. — Он нагнулся с перекосившимся лицом. — Нужно, чтобы я остался здесь.
— Останетесь здесь? — Мала смотрела на него, открыв рот. — Но тут нет места! Вы… вы не можете оставаться здесь!
— Это нужно. Я обещаю вам не стеснять вас. Это только на несколько дней, а потом я покину Прагу. Без вашей помощи я не смогу уехать.
— Но тут только одна кровать, — Мала указала на небольшой диван, стоящий в алькове. — Вы не можете оставаться здесь!
«Как это было бы просто, — с горечью подумал Бордингтон, — если бы она предложила мне разделить с ней кровать! Но зачем ей это? Она меня не любит. Кто я для нее?»
— Я буду спать на полу… Не беспокойтесь, вы можете полностью доверять мне… Но нужно, чтобы я остался здесь.
Расширенными глазами Мала разглядывала его. Увидев, наконец, его бледность и страх, который читался в его глазах, она спросила.
— Они вас ищут?
Бордингтон кивнул.
Капитан Тим О'Халлаган удобнее уселся в своем кресле. Высокий, с широкими плечами, бледно-голубыми глазами, жестким ртом и красноватым мясистым лицом, он знал всех агентов ЦРУ в Европе и был правой рукой Дори.
Дори, сидя за письменным столом и играя пресс-папье, рассказывал ему о своем свидании с Кеном. О'Халлаган слушал его непроницаемым лицом, зная, что Дори уже имеет предложение.
— Такая ситуация, — сказал Дори, кладя пресс-папье, — если Малих поймает Бордингтона, Кен и Мала Рейд погорят. Бордингтон должен быть ликвидирован. Кто может этим заняться?
— Майк О'Бриен, — не задумываясь, ответил О'Халлаган. — Он может сесть на самолет сегодня же вечером с дипломатическим паспортом… Никакой проблемы. Сегодня вечером или завтра утром он устроит это.
Дори нахмурил брови, подумал, потом пожал плечами.
— Очень хорошо, Тим… устройте это, — сказал он, указывая ему на телефон.
Он придвинул к себе толстое досье и занялся им, пока О'Халлаган набирал номер. Он продолжал просматривать досье, когда О'Халлаган повесил трубку.
— Вы можете считать, что дело сделано, — спокойно заявил О'Халлаган.
Дори кивнул и продолжал читать. О'Халлаган снова сел и стал ждать. Пока Дори занимался досье, О'Халлаган думал обо всех тех годах, когда он работал под его началом. Он, может быть и был немного корявым, но по мнению О'Халлагана, он был без сомнения существом блестящим, рассудительным и совершенно безжалостным, когда ситуация того требовала. За те несколько секунд, которые потребовались Дори, чтобы поставить свою подпись под грифом досье, О'Халлаган пришел к заключению, что он предпочитает работать для Дори, а не для кого-либо другого в ЦРУ.
Дори отодвинул досье и, подняв глаза, стал рассматривать О'Халлагана через очки с двойными стеклами.
— Теперь нужно кем-то заменить Бордингтона, — сказал он. — По моему мнению, Жак Латимер сделает дело, но Кен не слишком-то спокоен. Они будут в курсе замещения. Кен полагает, что Латимер погорит раньше, чем начнет работать.
— Латимер человек, который нам нужен, — сказал О'Халлаган. — Что если я поговорю с Кеном?
— Я с ним говорил. Кен всегда дает хорошие советы. — Дори сцепил пальцы.
— Там Малих. Вы помните Малиха?
— Как можно его забыть? — возразил О'Халлаган, выпрямляясь в кресле.
— Действительно… Это лучший их агент. Наконец-то мы знаем, что он там.
Итак… — Дори остановился, чтобы посмотреть на ногти, и нахмурил лоб. — Нужно надуть Малиха и устроить так, чтобы провезти Латимера в Прагу.
Зная, что Дори уже решил вопрос, О'Халлаган молчал. Он ждал.
— Нужно устроить дымовую завесу, — продолжал Дори. — Мы отправим в Прагу агента легко заметного, и пока Малих будет его допрашивать, Латимер незаметно приедет и устроится.
О'Халлаган поскреб свою тяжелую челюсть.
— Это мне кажется очень хорошим трюком. Но агент, да еще, как вы сказали, заметный, ведь пропадет.
Дори мрачно улыбнулся.
— Да, безусловно, он будет принесен в жертву. — Он замолчал на секунду, глядя на О'Халлагана. — Вы знаете, что Гирланд вернулся? — продолжал он. — Он сегодня утром вернулся из Гонконга.
— Гирланд? — повторил О'Халлаган, подавшись вперед. — Он приехал сюда?
— Да. Я не терял его из вида. Он должен мне много денег и теперь настало время, чтобы он вернул их мне. — Дори поднял нож для разрезания бумаги и рассматривал его. — Это Гирланд послужит мне дымовой завесой в Праге. Когда Малих узнает, что Гирланд находится в Праге, он немедленно поймет, что тот является заменяющим Бордингтона. И пока он будет заниматься Гирландом, Латимер сможет проскользнуть. Что вы думаете об этой идее?
О'Халлаган, устремив взгляд на свои веснушчатые руки, размышлял. Он испытывал огромное уважение к Гирланду, который был одно время лучшим агентом Дори.
— А почему вы думаете, что Гирланд согласится поехать в Прагу? — наконец спросил он. — Он теперь не работает для нас, и он не дурак. Я не представляю его себе за «железным занавесом».
— У Гирланда есть две слабости — женщины и деньги, — сказал Дори. — Он поедет, я вам это гарантирую.
— В таком случае, мы его потеряем. Вы этого хотите?
Тонкие губы Дори сжались.
— Гирланд думает только о себе, и только потому, что он получал большие деньги, исключительно поэтому он работал на нас.
1 2 3 4