Zmiy (zmiy@inbox.ru), 30.10.2003
«Чейз Дж.X. Собрание сочинений. Т. 9. Лапа в бутылке: Детектив. романы»: Эридан; Минск; 1994
ISBN 5-85872-078-1 (т. 9); 5-85872-011-0
Оригинал: James Chase, “Eve”
Перевод: Н. Ярош
Джеймс Хэдли Чейз
Ева


1
Прежде чем я приступлю к истории о моих отношениях с Евой, я должен вкратце рассказать кое-что о себе и обстоятельствах, при которых состоялась наша первая встреча. Если бы в то время не произошла коренная перемена в моей жизни и я продолжал бы работать незаметным клерком на рыбоконсервном заводе, я никогда не встретил бы Еву и не стал бы участником событий, которые испортили всю мою жизнь. С тех пор, как я последний раз видел Еву, прошло уже два года, но стоит мне только вспомнить о ней, как меня охватывают самые противоречивые чувства: желание, злоба от того, что мои надежды рухнули и что она, словно цепью, приковала меня к себе как раз в тот период моей жизни, когда вся моя энергия и силы должны были быть отданы труду. Неважно, чем я занимаюсь теперь. Никто никогда не слышал обо мне в городке, расположенном на берегу Тихого океана, куда я переехал около двух лет назад, осознав, какую никчемную и опустошавшую душу жизнь я вел до сих пор. Я убежден: важно не настоящее и не будущее. Значительно только прошлое. И мне поэтому не терпится поскорее начать повесть о Еве. Но прежде, как я уже пообещал, будет рассказ о себе.
Меня зовут Клив Фарстон. Возможно, вы слышали обо мне. Считают, что я — автор нашумевшей пьесы «Остановка во время дождя». Я не писал этой пьесы, но я автор трех романов, которые тоже пользуются известностью. До того как поставили эту пьесу, я был, как и теперь, ничем. Я жил в Лонг-Бич и снимал комнатушку в большом, многоквартирном доме, расположенном недалеко от рыбоконсервного завода, на котором работал клерком. Пока в нашем доме не поселился Джон Коулсон, я вел тоскливо-бесцельное существование. Такую жизнь ведут сотни тысяч юношей, у которых нет никаких перспектив в будущем, которые и через двадцать лет будут влачить такую же унылую жизнь. Моя представлялась мне особенно однообразной и одинокой, но я принимал ее с равнодушной покорностью, так как не видел выхода из этой рутины: вставал, шел на работу, питался самой дешевой пищей и всякий раз вынужден был производить расчеты, могу ли я позволить себе купить какую-то вещь, которая мне понравилась, и хватит ли у меня денег, чтобы провести время с женщиной. Жизнь моя переменилась только тогда, когда я познакомился с Джоном Коулсоном, вернее, когда он умер, так как только после его смерти у меня появился шанс изменить бытие к лучшему. Я не упустил этого шанса.
Джон Коулсон знал, что он скоро умрет. Целых три года он боролся с туберкулезом, но настало время, когда у него уже не осталось сил для борьбы. Подобно умирающему животному, которое перед смертью забивается в нору, Коулсон порвал со всеми своими знакомыми и поселился в комнатушке старого дома в Лонг-Бич. Я симпатизировал этому человеку, да и он ничего не имел против нашего знакомства. Возможно, мы сблизились потому, что Джон был писателем, а я всегда мечтал стать им. Правда, стоило мне только задуматься о том, какой это тяжелый труд, как это желание у меня тут же пропадало. Я верил, что у меня есть талант и что если бы только я нашел в себе силу воли и заставил бы себя писать, то этот скрытый талант принес бы мне славу и богатство. На свете очень много людей, которые считают себя талантливыми, но, подобно большинству из них, я не мог заставить себя начать. Джон Коулсон сказал мне, что написал пьесу и считает ее лучшей из всех им созданных. Я с интересом слушал его, узнавая удивительно полезные сведения о технике писания пьес и о том, что достаточно одной хорошей пьесы, чтобы заработать огромные деньги. За два дня да смерти он попросил меня отослать эту пьесу в издательство: Коулсон был прикован к постели и не в состоянии был сделать этого сам.
— Я уже не увижу ее на сцене, — в предчувствии близкого конца грустно говорил он, устремив невидящий взгляд в окно. — Бог знает, кто получит за меня гонорар. Этот вопрос решит мой издатель. Просто удивительно, Фарстон, но у меня нет ни одного наследника. Как бы я теперь хотел иметь детей. Если бы у меня они были, я знал бы, что трудился не напрасно.
Я ненароком спросил Джона, ожидают ли в издательстве пьесу, и он покачал головой.
— Кроме тебя, никто не знает, что я написал ее, — уточнил писатель.
На следующий день, в субботу, в Аламитос-Бей должен был состояться карнавал водного спорта. Я спустился на берег, чтобы вместе с тысячами других любопытных посмотреть соревнования яхт. Я терпеть не мог толпу и толкотню, но было ясно, что Коулсон умирает, и я не мог побороть стремления уйти из дома, желания вырваться из царящей там атмосферы ожидания смерти. Я приехал в порт как раз в тот момент, когда яхты готовили к самому важному соревнованию дня. Призом служил золотой кубок — и состязания обещали быть очень интересными. Мое внимание привлекла одна из яхт: великолепная яхта под красным парусом, форма которой должна была обеспечить ей хорошую скорость. На судне суетились два человека. На одного я посмотрел мельком, так как это был простой рыбак из местных жителей. Другой был шикарно одет и, очевидно, являлся владельцем яхты. На нем был белый спортивный костюм, ботинки из оленьей кожи. На запястье красовался тяжелый золотой браслет. На толстом лице мужчины было надменное выражение, присущее только тем, кто обладает богатством и властью. Он стоял у румпеля с сигаретой в зубах, следя за последними приготовлениями своего помощника. «Интересно, кто он?» — подумал я и решил, что этот человек — директор кинофабрики или нефтяной король. Понаблюдав еще несколько минут за этим денди, я пошел прочь, но тут же повернул обратно, услышав звук тяжелого падения и встревоженные крики. Оказалось: рыбак упал с яхты в воду. Я увидел его уже лежащим на пристани, и у него была сломана нога. Именно этот несчастный случай был причиной того, что моя судьба в корне изменилась. Имея некоторый опыт в управлении яхтами, я добровольно вызвался занять место рыбака. Результат соревнований для меня был неожиданным и ошеломляющим: победителями стали я и владелец яхты с красным парусом. Мы завоевали золотой кубок. И только после того, как состязания были закончены, хозяин яхты представился мне. Когда он назвал свое имя, я сразу даже не понял, какое мне привалило счастье. Роберт Ровен был в то время одним из самых влиятельных людей театральной гильдии. Он был владельцем восьми или девяти театров и поставил целый ряд нашумевших спектаклей. Завоевав кубок в состязании яхт, он радовался, как ребенок, и горячо благодарил меня на прощанье за помощь. Он дал мне свою визитную карточку и торжественно обещал сделать для меня все, что в его силах.
Судьба делала мне подарок, и оставалось только решить: принять его или отказаться. Она послала мне того, кто мог сделать меня счастливым и богатым. Ровен мог осуществить постановку пьесы Коулсона. Искушение присвоить труд умирающего Джона появилось после расставания с Ровеном и не отпускало меня до самого возвращения домой. А дома я нашел Коулсона в бессознательном состоянии. На следующий день он умер. Его пьеса, готовая к отправке издателю, лежала на моем столе. Я больше не колебался. Коулсон сам признался мне, что у него нет наследников, значит, не грех было ему подумать обо мне. Пал последний останавливающий меня аргумент — и с угрызениями совести было покончено. Я распечатал пакет и прочитал пьесу. Несмотря на то, что я совсем не разбирался в пьесах, прочитав эту пьесу, я понял, что она просто великолепна. Это привело меня в некоторое замешательство, пришли раздумья над тем, не обвинят ли меня в плагиате, но в конце концов я решил, что это мне не угрожает. Перед тем как лечь спать, я отпечатал новую титульную страницу и новую обложку. Вместо названия «Бумеранг» Джона Коулсона на титульной странице и обложке было отпечатано: «Остановка во время дождя» Клива Фарстона. На следующий день я отослал пьесу Ровену. Приблизительно через год пьеса была поставлена. За это время она претерпела множество изменений по сравнению с оригиналом. Ровен тоже ввел в нее свои поправки, чтобы фигурировало и его имя, производившее всегда нужный эффект. Роберт Ровен прибегал к этому в тех случаях, когда финансировал какую-нибудь театральную премьеру. Достаточно было одного его имени, чтобы постановке был обеспечен успех. К этому времени я уже привык к мысли о том, что пьеса написана мной, и, когда она с большим успехом прошла в театрах и стала сенсационным событием, я искренне гордился этим. Как было приятно входить в заполненную людьми комнату и видеть во время церемонии представления на всех лицах изумление и восторг. Для меня это было равносильно признанию. Еще больше я возгордился, когда стал получать крупные суммы, в то время как раньше я с трудом зарабатывал сорок долларов в неделю. Меня убедили, что пьеса не сойдет с театральных подмостков еще несколько лет, и я переехал из Нью-Йорка в Голливуд. Я чувствовал, что с моей теперешней репутацией на меня будет большой спрос и что теперь я могу стать во главе группы ведущих драматургов. Еженедельный гонорар в сумме две тысячи долларов позволил мне без всяких колебаний снять шикарную квартиру в ультрасовременном особняке на Сансет-стрит. Поселившись там, я решил основательно обдумать сюжет и начать работать над новой вещью — романом. В романе была описана история человека, который был ранен на войне и не мог жить с любимой девушкой. Мне был известен подобный случай в жизни, и я знал дальнейшую судьбу одной такой девушки. В свое время эта история произвела на меня большое впечатление. Каким-то чудом мне удалось очень живо отобразить переживания двоих в своей книге. Безусловно, помогло и то, что мое имя уже пользовалось достаточной популярностью. Но я склонен думать, что если бы даже оно не было известно, то книга все равно имела бы успех. Было распродано 97 тысяч экземпляров и книга все еще находила спрос, когда на книжном рынке появился мой второй роман. Он не был таким удачным, как первый, но шел неплохо. В моем третьем романе рассказывалось об одной супружеской паре, о которой я знал в реальной жизни много подробностей. Эта семья окончила разводом из-за возмутительного и прямо-таки скандального поведения супруги. Мне не пришлось поэтому ломать голову над сюжетом. Я просто сидел за пишущей машинкой и мечтал. Книга написалась сама собой. И когда ее опубликовали, она стала пользоваться большим успехом. После этого я уверовал в свой талант и сказал себе, что мог бы достичь признания и без пьесы Джона Коулсона. Я поражался своей глупости и ругал себя за то, что столько лет протирал штаны в заводской конторе, тогда как я должен был давным-давно начать писать и зарабатывать большие деньги. Через несколько месяцев я решил написать пьесу. Первую пьесу уже не ставили на Бродвее, и она совершала театральное турне за границей. Она все еще приносила мне большие доходы, но я знал, что пройдет немного времени и авторский гонорар уменьшится, а у меня не было ни малейшего желания снижать свой жизненный уровень. Кроме того, мои друзья беспрестанно спрашивали, когда же я, наконец, напишу новую пьесу, и эти вопросы действовали мне на нервы. Приступив к пьесе, я обнаружил, что не могу найти подходящего сюжета. В поисках его я разговаривал с людьми из театрального мира, но в Голливуде никто своими идеями не делится. Я ломал голову, нервничал, но все было напрасно. В конце концов я послал эту пьесу к черту и решил написать роман. Я сел за пишущую машинку и написал еще один роман. Я печатал его не отрываясь, пока не закончил последнюю страницу, и тут же отправил его издателю. Через две недели он пригласил меня на завтрак и откровенно и недвусмысленно сказал, что роман никуда не годится. Я и сам это знал, знал в тот самый момент, когда поставил в конце своего создания точку. Я попросил издателя забыть о существовании моего нового романа и объяснил свою неудачу тем, что не успел как следует обдумать сюжет, так как меня постоянно отвлекали. К концу месяца я обещал принести новый роман. Я стал искать место, где бы мог работать спокойно и не отвлекаться. И я убедил себя в том, что если бы я скрылся от своих многочисленных друзей, отнимающих у меня массу времени и внимания, поселился бы в каком-нибудь тихом и красивом местечке и привел бы в порядок свои нервы, то снова написал бы бестселлер или хорошую пьесу. Я был так уверен в себе, что не сомневался в том, что если осуществлю свой план, то напишу действительно хорошую книгу. Совершенно случайно я нашел место, которое мне показалось просто идеальным для работы над моим детищем.
Фри-Пойнт был одноэтажным домом, расположенным в нескольких ярдах от дороги в Биг-Биэ-Лейк. С широкой террасы открывался великолепный вид на горы. Дом был меблирован со всевозможной роскошью и имел все современные средства автоматизации, чтобы живущий в нем человек тратил на свое обслуживание минимум труда и времени. В доме даже имелась маленькая, но довольно мощная установка кондиционирования воздуха. Я с радостью снял дом на все лето. Я надеялся, что Фри-Пойнт будет для меня спасением. Но этого не произошло. Я вставал около девяти часов и устраивался на террасе, поставив перед собой кофейник крепкого кофе и пишущую машинку. Любуясь открывающимся моему взору красивым видом, я предавался мечтам и созерцанию, но не сочинял. Необходимость писать мучила меня. Я беспрерывно курил и, хоть мысли не шли и ворочались в голове с трудом, я заставлял себя напечатать несколько страниц, но, недовольный написанным, рвал готовые листы в клочья. Днем я имел обыкновение уезжать в Лос-Анджелес и разгуливать по аллеям парка, беседуя с авторами киносценариев и наблюдая за кинозвездами. К вечеру я возвращался во Фри-Пойнт, снова безуспешно пытался работать, злился и, так ничего и не сделав, ложился спать.
Именно во время кризиса в моей литературной карьере, когда на успех или провал влияет малейшее нервное расстройство, в мою жизнь вошла Ева. Она притягивала меня с такой силой, с какой гигантский магнит притягивает гвоздь. Она никогда не знала, что ее власть надо мной так велика, впрочем, даже если бы Еве стало это известно, на нее это не произвело бы ни малейшего впечатления. Высокомерное безразличие было самой тяжелой чертой ее характера, но мне приходилось мириться с ним. Когда я находился рядом с этой женщиной, у меня появилось огромное желание подчинить ее себе, заставить выдать тайну ее необъяснимой власти надо мной. Борьба между нами стала для меня навязчивой идеей.
На этом я заканчиваю разговор о себе. Все, что я хотел сказать, сказано, и теперь я могу начать рассказ о Еве. Я давно хотел написать о ней. Я даже пробовал доверить бумаге свою жизнь и в ней Еву, но мне это не удавалось. Возможно, мне повезет на этот раз. Если эта книга когда-нибудь будет опубликована, может, она попадется на глаза Еве. Я вижу, как она лежит на кровати, зажав в пальцах сигарету, и читает эту книгу. Я знаю, что через жизнь Евы Марлоу прошло такое множество мужчин, похожих друг на друга как две капли воды, что она забыла большинство из них, если не всех. Она с таким же успехом могла забыть и меня и то, как мы проводили с ней время. А может быть, она вспомнит меня, и ей будет интересно снова пережить прошлое, и, может быть, она снова почувствует свою власть надо мной, и это скрасит ее одиночество. Прочитав книгу до конца, Ева узнает, что я до сих пор связан с ней всеми фибрами своей души, связан с ней гораздо глубже, чем она когда-либо предполагала, и поймет, что, срывая покровы с нее, я срываю их и с самого себя. Вот она дочитывает последнюю страницу: и лицо ее застывает в презрительной гримасе, которую мне так часто приходилось видеть. Потом книга безразлично отбрасывается в сторону…
2
На заправочной станции в Сан-Бернардино мне сказали, что надвигается торнадо. Парень, обслуживающий станцию, одетый в белоснежную спецодежду с красным треугольником на груди, посоветовал мне переночевать в Сан-Бернардино. Но я не послушался его.
Когда я оказался в горах, поднялся сильный ветер. Я проехал еще милю. Внезапно звезды затянуло тучами и начался ливень, скрывавший сплошным черным занавесом, как стеной, все обозримое до этого пространство земли и неба. Дворники с трудом справлялись отбрасывать потоки воды с ветрового стекла. Я видел перед собой лишь несколько футов блестящей от дождя черной дороги, вырываемой из тьмы светом фар. Шум ветра и ливень, хлеставший по машине, вызывали у меня такое ощущение, словно меня засунули внутрь гигантского барабана, по которому какой-то сумасшедший изо всех сил колотит не предназначенными для этого палочками, а поленьями. Хрустели, ломаясь, ветки деревьев, и падали камни, но все это заглушалось шумом воды, ударяющей в колеса автомобиля.
1 2 3 4 5