, когда у нас в стране широко отмечалось 90 летие со дня рождения А. Блока. Экскурсия была подготовлена очень тщательно, при участии сотрудников Государственного Литературного музея и членов Московской писательской организации. Экскурсионное бюро пошло навстречу многочисленным пожеланиям москвичей узнать о памятных местах Москвы и Подмосковья, связанных с именем поэта, воспевшего Революцию и Россию. Были созданы две экскурсии: «А. Блок в Москве» и «А. Блок в Шахматове».
Экскурсия в Шахматово продолжается 12 часов. Она включает в себя показ обширного района северо западного Подмосковья, связанного не только с именем A. Блока, но и его деда – крупнейшего русского ботаника А. Н. Бекетова, и гениального русского ученого – Д. И. Менделеева. Мы показываем целый край, овеянный гением этих великих людей. Это деревни – Осипово, Вертлино, Сергеевка, Толстяково, это Таракановское и Рогачевское шоссе, Прасловский лес, Тараканово, Шахматово.
В селе Тараканово, в здании бывшей земской школы (здание блоковских времен, решением областного Совета от 31 мая 1977 г. взято на охрану государством), разместилась единственная в своем роде выставка, посвященная жизни и творчеству А. Блока. Такой выставкой не располагает ни Москва, ни Ленинград. Сделана выставка, с целью пропаганды этих мест , Государственным Литературным музеем, на самом высоком музейном уровне. Чтобы посмотреть эту выставку, люди приезжают не только за 65 км из Москвы, но из самых разных уголков страны, о чем красноречиво свидетельствуют записи в книге регистрации посетителей при выставке и книге отзывов. Об этой выставке писали не раз наши известные писатели: Герой Социалистического Труда К. М. Симонов, лауреат Государственной премии П. Г. Антокольский, А. Сурков, И. Андроников и другие. В книге отзывов о ней оставили записи известнейшие советские блоковеды – В. Орлов, А. Турков, 3. Минц и другие.
Единственный памятник, который пока находится в неудовлетворительном состоянии, – это церковь в селе Тараканово, в которой А. Блок венчался с Л. Д. Менделеевой (тем же решением областного Совета от 31 мая 1977 г. взята на охрану государством). В 1976 г. церковь начали реставрировать (реставраторы – Л. А. Давид и В. И. Якубеня – Московские областные реставрационные мастерские). К 100 летию со дня рождения поэта в церкви будет открыт музей.
В 1980 году будет отмечаться этот юбилей. Создана специальная комиссия, которая наметила целый ряд больших мероприятий по увековечению памяти поэта. Утвержден проект восстановления усадьбы в Шахматове. Не показывать эти края на том основании, что там реставрируется церковь, нам кажется неправомерным, ибо на этом основании можно ликвидировать добрых три десятка экскурсионных маршрутов, где памятники реставрируются.
За 8 лет существования маршрута в Шахматово экскурсбюро не получило ни одной жалобы (ни по какому поводу) на эту экскурсию. Наоборот, всех экскурсантов поражает необыкновенная поэтичность этого уголка Подмосковья, незабываемый ландшафт, который является, пожалуй, главной мемориальной ценностью этих мест. Мы можем представить множество благодарностей от экскурсантов, и именно по поводу необходимости и целесообразности этой экскурсии. Экскурсбюро к предстоящему большому юбилею А. Блока призвано, как нам кажется, не закрывать, а, наоборот, пропагандировать этот маршрут. Жалоба по существу больше относится к неполадкам технического порядка (плохой транспорт, утомление в дороге), за что экскурсбюро, разумеется, несет ответственность. Но это уже другой вопрос, очень серьезный, однако не имеющий прямого отношения к вопросу о целесообразности данной экскурсии. Мы считаем, что маршрут в Шахматово необходим, и технические неполадки, имевшие место в данной конкретной экскурсии, не дают оснований ставить вопрос о закрытии маршрута. Это единственная жалоба на маршрут, который успешно эксплуатируется 8 лет».
Улыбнемся наивным словам о том, что «единственный памятник, который находится пока в неудовлетворительном состоянии, – это церковь в селе Тараканово», улыбнемся потому, что это вообще единственный «памятник» там, больше ведь действительно ничего нет, если не считать камень.
Отметим, что только в целях самообороны можно было выставить аргумент: «Не показывать эти края на том основании, что там реставрируется церковь, нам кажется неправомерным», ибо церковь пока что вовсе не реставрируется (и даже близко к этому дело не подошло), а продолжает пребывать в состоянии руин.
Согласимся с очень важными строками письма: «Всех экскурсантов поражает необыкновенная поэтичность этого уголка Подмосковья, незабываемый ландшафт, который является, пожалуй, главной мемориальной ценностью этих мест».
В самом деле, показывать вроде бы нечего. Таракановская церковь – фактически груда кирпичей. Фотовыставка… Фотографии Блока, его матери, отца, жены, теток, автографы – все это в копиях можно увидеть в изданиях Блока в библиотеке или даже дома. В Шахматове – ни жилья, ни былья.
Однако ландшафт, тропинки, пока по ним идут экскурсанты, само очарование местности, которая на протяжении всей экскурсии как бы освещена поэзией Блока, квалифицированный и заинтересованный рассказ о Блоке, чтение экскурсоводами его стихов, которые не все туристы, прямо скажем, знают наизусть, то есть пребывание, короче говоря, в течение нескольких часов в атмосфере Блока, в соприкосновении с ним, удивительным образом удовлетворяют приехавших, и они уезжают обогащенные, одухотворенные, словно пригубили светлого источника. А если разобраться снова потом: что же видели такого, музейного, конкретного, вещественного? Да по сути дела – ничего!
А если бы они посещали восстановленное Шахматово, с его домом, с его живописным садом, прудом, флигелем, амбаром, жасмином, шиповником, разметенными дорожками и цветущими цветниками?
А если бы нетронутыми оставались окрестные холмы, деревни, Лутосня? А если бы ко всему этому еще и Боблово (восстановленное Боблово), без которого нельзя представить себе Большого Шахматова, как мы условились называть в начале очерка все эти в полном объеме блоковские места?
Что касается моего личного знакомства с Шахматовом, то оно состоялось в первый Блоковский праздник, то есть 9 августа 1970 года.
Писать о Шахматове я тогда не собирался и смотрел на все вот именно с праздным любопытством. Да и некогда. Пока прошли от Тараканова, надо уже выступать в числе других. Множество съехавшихся людей, их расхаживание, рассиживание на поляне (а в стороне от поляны группками вокруг расстеленной газеты с нехитрой снедью) развеивали ту атмосферу, в которой, возможно, оказался бы, если бы пришел сюда в одиночестве, да лучше бы в лирический серенький денек, а не при ослепительном сиянии небес.
Но кое что помнится. В руинах Таракановской церкви, в то время когда мы подошли к ней, шел, к нашему изумлению, дневной киносеанс. Каким то образом в этих руинах был устроен небольшой дощатый кинозал для колхозников, При нас же зрители и высыпали по окончании сеанса на зеленую прицерковную луговину.
Когда шли через деревню Осинки, через узкий прогон между домами и огородами, я по какому то наитию, увидев открытые задние ворота, вошел в них и, хорошо разбираясь в подобных крестьянских дворах, окинул взглядом весь двор: где хлевушок для овец, где избушка для коровы, где куриный насест, где верстак, где коробица, где вилы… Я зашел только посмотреть настоящий крестьянский двор (не каждый день приходится видеть, живя в Москве), но по невероятному совпадению тотчас увидел на стене, на прочном деревянном крюке, на котором раньше когда то, несомненно, висел хомут, бронзовую раму от рояля. Желая узнать, как попала на тесный крестьянский двор часть рояля, и зачем она, и давно ли висит, я пошел в сени, а там ждал меня еще один сюрприз: топчан не топчан, диван не диван, в обшем – дощатая лежанка на четырех ножках, притом что две наружные ножки оказались точеными, пузатыми, черными, на медных колесиках, а две остальные из обыкновенного деревянного бруса.
Двор был открыт, а дом заперт, что часто бывает в деревнях. Не у кого было спросить, чта за рама и что за ножки у дивана. Но мы жили в тот день Шахматовом, и, не знаю уж – справедливо или нет, я тогда был убежден, что это остатки блоковского разрушенного рояля. Не из Москвы же в Осинки приволокли эти части музыкального инструмента. И надо иметь в виду, что Осинки – ближайшая к Шахматову деревенька, какой нибудь километр, только перейти овсяное поле. Интересно и то, что на следующий год в такой же августовский блоковский день на этом двора ничего уже не было. Видимо, пробудившийся интерес к Блоку заставил владельцев реликвий убрать их с глаз долой, от греха подальше. Ну да, висела эта штука пятьдесят лет, деля судьбу забвения с самим Шахматовом, и не нужна была, и хлеба не просила, а тут вдруг заговорили все: Шахматово, Шахматово, Шахматово. Машины понаехали, людей тысячи, речи говорят, вспоминают. Нет уж, лучше убрать ее от греха подальше.
…Я попросил Станислава Лесневского, чтобы он составил мне компанию, съездил вместе со мной в Шахматово и Боблово бросить на все там еще один взгляд, прежде чем сесть за писание очерка.
Первым делом мы заехали в Солнечногорск, где неподалеку от станции в деревянном, но многоквартирном доме, в небольшой отдельной комнате отыскали сухонькую, живую старушку. То есть не в том смысле живую, что старушка оказалась жива, но в том, что живость сквозила и в ее движениях, и в речи, и в глазах, и во всем облике.
В этот раз Екатерина Евстигнеевна Можаева по слабости здоровья не могла поехать с нами в Шахматово и поводить нас, показать, где что было. Но оказывается, Станислав ее туда уже возил, более того, телевизионщики снимали старушку на фоне тамошних кустов и деревьев. Их всех очень заинтересовал рассказанный ею эпизод с посадкой розы. В преломлении моего восприятия дело происходило так. Блок сажал розы. Катя, которая была тогда молодой девушкой, если не подростком, и была, должно быть, удивительной красоты и свежести, проходила поблизости. Управляющий Николай нарочно, чтобы дать возможность поэту полюбоваться этим живым цветком, в порядке шутки, должно быть, позвал Катю помочь барину посадить розу. Подержать ее, пока корни присыпают землей. Катя исполнила просьбу, но, когда они оказались рядом, вдвоем около сажаемого черенка (а Блок ведь и сам был редкий красавец), поняла, что над ней подшутили, что ее помощь вовсе здесь не нужна, что двое взрослых людей могли бы посадить розу и без нее. Тогда она зарделась и что то им, по ее теперешним словам, «сморозила», «отмочила». Блок будто бы весело хохотал.
Что конкретно «отмочила и сморозила», Екатерина Евстигнеевна теперь никак не могла вспомнить. Но именно рассказ о посадке розы снимали в Шахматове работники телевидения. Стали просить Екатерину Евстигнеевну поточнее воспроизвести обстановку. Дело в том, что роза, посаженная в тот раз, цела, растет в Шахматове и до сих пор. Ну, или на ее месте растет потомственная ветвь, пошедшая от корней. Она растет теперь среди бурьяна, крапивы, но Екатерина Евстигнеевна все же ее нашла.
– Ну хорошо, Екатерина Евстигнеевна, значит, вы стояли вот здесь, лицом сюда, – допытывались съемщики, – а где стоял Блок?
– Блок? Да вон где это деревце, – показала старушка на молодой древесный побег в рост человека. – Господи! Да не он ли стоит? Да ведь это он и стоит!
Тут на съемщиков и на Станислава будто бы напал мистический трепет, и, как говорится, мороз побежал по жилам, но, разумеется, там, где Екатерине Евстигнеевне привиделся образ Блока, ничего, кроме деревца, они не увидели.
Уже опрошенная в последние годы разными людьми много раз, Екатерина Евстигнеевна не могла рассказать ничего нового. Да, почту возила в Шахматово, стирала, мыла посуду, нанималась поденщицей на разные работы. Жили они тогда – семья Можаевых – в Осинках.
– Там и сейчас, – сказала Екатерина Евстигнеевна, – у одного мужика в избе половицы от шахматовского пола. Несколько штук. Я зашла в избу и вижу: половицы то шахматовские.
– Может быть, вы ошиблись. Доски, они доски и есть. Почему вы уверены, что половицы те самые?
– Я же мыла их сколько раз, мне ли не узнать!
Как иногда старые люди повторяют, причитают про себя, допустим: «Господи, господи, помилуй мя, господи», так и Екатерина Евстигнеевна шептала время от времени, глубоко вздыхая, шевеля губами и безотносительно к сиюминутным словам нашего разговора: «Шахматово, мое Шахматово, бедное мое Шахматово!»
Таракановское шоссе повело нас от плоскости, на которой стоит Солнечногорск (а рядом совсем уж плоское озеро Сенеж), в холмы, в холмы с обеих сторон, в замкнутый, ограниченный этими холмами, но ими же и образуемый ландшафт. «Стены блоковского кабинета», – повторим вслед за другими это удачное определение шахматовских окрестностей, оброненное Андреем Белым.
По холмам – деревеньки, села. Раньше они были явственно обозначены беленькими церковками (вспомним, что с какого то удачного места можно было видеть двадцать церковок), теперь же не столь различимы, сливаются на расстоянии с перелесками, с кустарником, с зеленой землей.
– Надо добиться, чтобы окрестности Шахматова были объявлены заповедником, заказником, – говорит Станислав, – что плохого, если небольшой кусок Подмосковья сохранит свою первозданную красоту.
– Что это значит? Церквей ведь не наставишь опять.
– Хотя бы не строить по этим холмам высоких бетонных зданий. А то вон в селе Новом санаторий в бывшем именье, и собираются поднять там несколько многоэтажных корпусов. Все очарование этих мест будет разрушено.
– Да, это верно. Дело не только в красоте предмета, но и в красоте окружающей его обстановки. Мемориальный объект, если говорить языком постановлений, решений и документов, можно испортить, не дотрагиваясь до него самого. У архитекторов это называется моральной гибелью памятника. Например, какое нибудь архитектурное сооружение по замыслу архитектора художника должно смотреться на фоне зеленых далей и неба. Перед ним должно быть тоже обширное зеленое ровное пространство. Так вот, если сзади него построить протяженное серое или кирпичное здание, то восприятие этого памятника нарушится, его художественное воздействие ослабнет. А можно сделать и проще: длинное здание построить не сзади архитектурного ансамбля, а перед ним. Тогда издали на этот ансамбль смотреть будет нельзя, но только вблизи, обойдя новое здание. А можно обстроить его со всех сторон. Это будет полная моральная гибель памятника, хоть он формально и не разрушен. Когда будете ехать в автомобиле по метромосту с Ленинских гор в сторону Комсомольского проспекта и центра Москвы, обратите внимание, как аккуратно задернут серой шторой какого то здания ажурный, нежно розовый ансамбль Новодевичьего монастыря. Когда входите на Красную площадь со стороны Исторического музея, нельзя не увидеть, что собор Василия Блаженного смотрится уже не на фоне неба, как бы плывущим или парящим в воздухе, легким, но на фоне плоской и серой шторы новой гостиницы, тем самым собор утяжелен, заземлен. Архитектура – тонкая штука!
Но поскольку речь у нас идет не столько об архитектуре, сколько о ландшафте и его заповедности, перейдем к другим наглядным примерам.
Подмосковное Архангельское. Прекрасный дворец и прекрасный парк вокруг него. Наступает минута, когда вы, пройдя весь парк (оборачиваясь, можно любоваться дворцом в сужающейся перспективе), выходите на крайнюю точку ровного места. Земля уходит вниз крутым склоном: парк и дворец расположены на высоком берегу Москвы реки. Перед вами внизу и вдали открываются река и заречные просторы. К радости, полученной вами от красоты дворца и парковых аллей, от обширного ровного газона перед дворцом, от чистоты и порядка, от гармонии архитектуры с природой, присоединяется радость от прекрасного пейзажа, который вдруг открывается перед вами, Вы уже настроились на восприятие прекрасного, и вот – не обмануты, не оскорблены чем либо уродливым, безобразным. Не плюнуто неожиданно в вашу распахнутую для восприятия прекрасного душу. Чистое зеркало реки, чистые луга на том берегу, перелески. Стожок. Ни ямы, ни бугра, ни мусора, ни ободранной земли, ни раны, ни ссадины, ни захламленности, ни какой нибудь диссонирующей бетонной блямбы. Земля оставлена такой, какой была, когда строился дворец и разбивался парк. Ну что же, все правильно: парк и дворец объявлены заповедными, это художественная, историческая ценность, достояние народа, как говорится, сокровище, которое надо беречь. Мудро поступили, что в пределы заповедного включили помимо дворца и парка ту местность, которая от дворца и парка видна. Если бы обвести циркулем полукруг, надо было бы расставить ножку циркуля километра на три четыре, не больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Экскурсия в Шахматово продолжается 12 часов. Она включает в себя показ обширного района северо западного Подмосковья, связанного не только с именем A. Блока, но и его деда – крупнейшего русского ботаника А. Н. Бекетова, и гениального русского ученого – Д. И. Менделеева. Мы показываем целый край, овеянный гением этих великих людей. Это деревни – Осипово, Вертлино, Сергеевка, Толстяково, это Таракановское и Рогачевское шоссе, Прасловский лес, Тараканово, Шахматово.
В селе Тараканово, в здании бывшей земской школы (здание блоковских времен, решением областного Совета от 31 мая 1977 г. взято на охрану государством), разместилась единственная в своем роде выставка, посвященная жизни и творчеству А. Блока. Такой выставкой не располагает ни Москва, ни Ленинград. Сделана выставка, с целью пропаганды этих мест , Государственным Литературным музеем, на самом высоком музейном уровне. Чтобы посмотреть эту выставку, люди приезжают не только за 65 км из Москвы, но из самых разных уголков страны, о чем красноречиво свидетельствуют записи в книге регистрации посетителей при выставке и книге отзывов. Об этой выставке писали не раз наши известные писатели: Герой Социалистического Труда К. М. Симонов, лауреат Государственной премии П. Г. Антокольский, А. Сурков, И. Андроников и другие. В книге отзывов о ней оставили записи известнейшие советские блоковеды – В. Орлов, А. Турков, 3. Минц и другие.
Единственный памятник, который пока находится в неудовлетворительном состоянии, – это церковь в селе Тараканово, в которой А. Блок венчался с Л. Д. Менделеевой (тем же решением областного Совета от 31 мая 1977 г. взята на охрану государством). В 1976 г. церковь начали реставрировать (реставраторы – Л. А. Давид и В. И. Якубеня – Московские областные реставрационные мастерские). К 100 летию со дня рождения поэта в церкви будет открыт музей.
В 1980 году будет отмечаться этот юбилей. Создана специальная комиссия, которая наметила целый ряд больших мероприятий по увековечению памяти поэта. Утвержден проект восстановления усадьбы в Шахматове. Не показывать эти края на том основании, что там реставрируется церковь, нам кажется неправомерным, ибо на этом основании можно ликвидировать добрых три десятка экскурсионных маршрутов, где памятники реставрируются.
За 8 лет существования маршрута в Шахматово экскурсбюро не получило ни одной жалобы (ни по какому поводу) на эту экскурсию. Наоборот, всех экскурсантов поражает необыкновенная поэтичность этого уголка Подмосковья, незабываемый ландшафт, который является, пожалуй, главной мемориальной ценностью этих мест. Мы можем представить множество благодарностей от экскурсантов, и именно по поводу необходимости и целесообразности этой экскурсии. Экскурсбюро к предстоящему большому юбилею А. Блока призвано, как нам кажется, не закрывать, а, наоборот, пропагандировать этот маршрут. Жалоба по существу больше относится к неполадкам технического порядка (плохой транспорт, утомление в дороге), за что экскурсбюро, разумеется, несет ответственность. Но это уже другой вопрос, очень серьезный, однако не имеющий прямого отношения к вопросу о целесообразности данной экскурсии. Мы считаем, что маршрут в Шахматово необходим, и технические неполадки, имевшие место в данной конкретной экскурсии, не дают оснований ставить вопрос о закрытии маршрута. Это единственная жалоба на маршрут, который успешно эксплуатируется 8 лет».
Улыбнемся наивным словам о том, что «единственный памятник, который находится пока в неудовлетворительном состоянии, – это церковь в селе Тараканово», улыбнемся потому, что это вообще единственный «памятник» там, больше ведь действительно ничего нет, если не считать камень.
Отметим, что только в целях самообороны можно было выставить аргумент: «Не показывать эти края на том основании, что там реставрируется церковь, нам кажется неправомерным», ибо церковь пока что вовсе не реставрируется (и даже близко к этому дело не подошло), а продолжает пребывать в состоянии руин.
Согласимся с очень важными строками письма: «Всех экскурсантов поражает необыкновенная поэтичность этого уголка Подмосковья, незабываемый ландшафт, который является, пожалуй, главной мемориальной ценностью этих мест».
В самом деле, показывать вроде бы нечего. Таракановская церковь – фактически груда кирпичей. Фотовыставка… Фотографии Блока, его матери, отца, жены, теток, автографы – все это в копиях можно увидеть в изданиях Блока в библиотеке или даже дома. В Шахматове – ни жилья, ни былья.
Однако ландшафт, тропинки, пока по ним идут экскурсанты, само очарование местности, которая на протяжении всей экскурсии как бы освещена поэзией Блока, квалифицированный и заинтересованный рассказ о Блоке, чтение экскурсоводами его стихов, которые не все туристы, прямо скажем, знают наизусть, то есть пребывание, короче говоря, в течение нескольких часов в атмосфере Блока, в соприкосновении с ним, удивительным образом удовлетворяют приехавших, и они уезжают обогащенные, одухотворенные, словно пригубили светлого источника. А если разобраться снова потом: что же видели такого, музейного, конкретного, вещественного? Да по сути дела – ничего!
А если бы они посещали восстановленное Шахматово, с его домом, с его живописным садом, прудом, флигелем, амбаром, жасмином, шиповником, разметенными дорожками и цветущими цветниками?
А если бы нетронутыми оставались окрестные холмы, деревни, Лутосня? А если бы ко всему этому еще и Боблово (восстановленное Боблово), без которого нельзя представить себе Большого Шахматова, как мы условились называть в начале очерка все эти в полном объеме блоковские места?
Что касается моего личного знакомства с Шахматовом, то оно состоялось в первый Блоковский праздник, то есть 9 августа 1970 года.
Писать о Шахматове я тогда не собирался и смотрел на все вот именно с праздным любопытством. Да и некогда. Пока прошли от Тараканова, надо уже выступать в числе других. Множество съехавшихся людей, их расхаживание, рассиживание на поляне (а в стороне от поляны группками вокруг расстеленной газеты с нехитрой снедью) развеивали ту атмосферу, в которой, возможно, оказался бы, если бы пришел сюда в одиночестве, да лучше бы в лирический серенький денек, а не при ослепительном сиянии небес.
Но кое что помнится. В руинах Таракановской церкви, в то время когда мы подошли к ней, шел, к нашему изумлению, дневной киносеанс. Каким то образом в этих руинах был устроен небольшой дощатый кинозал для колхозников, При нас же зрители и высыпали по окончании сеанса на зеленую прицерковную луговину.
Когда шли через деревню Осинки, через узкий прогон между домами и огородами, я по какому то наитию, увидев открытые задние ворота, вошел в них и, хорошо разбираясь в подобных крестьянских дворах, окинул взглядом весь двор: где хлевушок для овец, где избушка для коровы, где куриный насест, где верстак, где коробица, где вилы… Я зашел только посмотреть настоящий крестьянский двор (не каждый день приходится видеть, живя в Москве), но по невероятному совпадению тотчас увидел на стене, на прочном деревянном крюке, на котором раньше когда то, несомненно, висел хомут, бронзовую раму от рояля. Желая узнать, как попала на тесный крестьянский двор часть рояля, и зачем она, и давно ли висит, я пошел в сени, а там ждал меня еще один сюрприз: топчан не топчан, диван не диван, в обшем – дощатая лежанка на четырех ножках, притом что две наружные ножки оказались точеными, пузатыми, черными, на медных колесиках, а две остальные из обыкновенного деревянного бруса.
Двор был открыт, а дом заперт, что часто бывает в деревнях. Не у кого было спросить, чта за рама и что за ножки у дивана. Но мы жили в тот день Шахматовом, и, не знаю уж – справедливо или нет, я тогда был убежден, что это остатки блоковского разрушенного рояля. Не из Москвы же в Осинки приволокли эти части музыкального инструмента. И надо иметь в виду, что Осинки – ближайшая к Шахматову деревенька, какой нибудь километр, только перейти овсяное поле. Интересно и то, что на следующий год в такой же августовский блоковский день на этом двора ничего уже не было. Видимо, пробудившийся интерес к Блоку заставил владельцев реликвий убрать их с глаз долой, от греха подальше. Ну да, висела эта штука пятьдесят лет, деля судьбу забвения с самим Шахматовом, и не нужна была, и хлеба не просила, а тут вдруг заговорили все: Шахматово, Шахматово, Шахматово. Машины понаехали, людей тысячи, речи говорят, вспоминают. Нет уж, лучше убрать ее от греха подальше.
…Я попросил Станислава Лесневского, чтобы он составил мне компанию, съездил вместе со мной в Шахматово и Боблово бросить на все там еще один взгляд, прежде чем сесть за писание очерка.
Первым делом мы заехали в Солнечногорск, где неподалеку от станции в деревянном, но многоквартирном доме, в небольшой отдельной комнате отыскали сухонькую, живую старушку. То есть не в том смысле живую, что старушка оказалась жива, но в том, что живость сквозила и в ее движениях, и в речи, и в глазах, и во всем облике.
В этот раз Екатерина Евстигнеевна Можаева по слабости здоровья не могла поехать с нами в Шахматово и поводить нас, показать, где что было. Но оказывается, Станислав ее туда уже возил, более того, телевизионщики снимали старушку на фоне тамошних кустов и деревьев. Их всех очень заинтересовал рассказанный ею эпизод с посадкой розы. В преломлении моего восприятия дело происходило так. Блок сажал розы. Катя, которая была тогда молодой девушкой, если не подростком, и была, должно быть, удивительной красоты и свежести, проходила поблизости. Управляющий Николай нарочно, чтобы дать возможность поэту полюбоваться этим живым цветком, в порядке шутки, должно быть, позвал Катю помочь барину посадить розу. Подержать ее, пока корни присыпают землей. Катя исполнила просьбу, но, когда они оказались рядом, вдвоем около сажаемого черенка (а Блок ведь и сам был редкий красавец), поняла, что над ней подшутили, что ее помощь вовсе здесь не нужна, что двое взрослых людей могли бы посадить розу и без нее. Тогда она зарделась и что то им, по ее теперешним словам, «сморозила», «отмочила». Блок будто бы весело хохотал.
Что конкретно «отмочила и сморозила», Екатерина Евстигнеевна теперь никак не могла вспомнить. Но именно рассказ о посадке розы снимали в Шахматове работники телевидения. Стали просить Екатерину Евстигнеевну поточнее воспроизвести обстановку. Дело в том, что роза, посаженная в тот раз, цела, растет в Шахматове и до сих пор. Ну, или на ее месте растет потомственная ветвь, пошедшая от корней. Она растет теперь среди бурьяна, крапивы, но Екатерина Евстигнеевна все же ее нашла.
– Ну хорошо, Екатерина Евстигнеевна, значит, вы стояли вот здесь, лицом сюда, – допытывались съемщики, – а где стоял Блок?
– Блок? Да вон где это деревце, – показала старушка на молодой древесный побег в рост человека. – Господи! Да не он ли стоит? Да ведь это он и стоит!
Тут на съемщиков и на Станислава будто бы напал мистический трепет, и, как говорится, мороз побежал по жилам, но, разумеется, там, где Екатерине Евстигнеевне привиделся образ Блока, ничего, кроме деревца, они не увидели.
Уже опрошенная в последние годы разными людьми много раз, Екатерина Евстигнеевна не могла рассказать ничего нового. Да, почту возила в Шахматово, стирала, мыла посуду, нанималась поденщицей на разные работы. Жили они тогда – семья Можаевых – в Осинках.
– Там и сейчас, – сказала Екатерина Евстигнеевна, – у одного мужика в избе половицы от шахматовского пола. Несколько штук. Я зашла в избу и вижу: половицы то шахматовские.
– Может быть, вы ошиблись. Доски, они доски и есть. Почему вы уверены, что половицы те самые?
– Я же мыла их сколько раз, мне ли не узнать!
Как иногда старые люди повторяют, причитают про себя, допустим: «Господи, господи, помилуй мя, господи», так и Екатерина Евстигнеевна шептала время от времени, глубоко вздыхая, шевеля губами и безотносительно к сиюминутным словам нашего разговора: «Шахматово, мое Шахматово, бедное мое Шахматово!»
Таракановское шоссе повело нас от плоскости, на которой стоит Солнечногорск (а рядом совсем уж плоское озеро Сенеж), в холмы, в холмы с обеих сторон, в замкнутый, ограниченный этими холмами, но ими же и образуемый ландшафт. «Стены блоковского кабинета», – повторим вслед за другими это удачное определение шахматовских окрестностей, оброненное Андреем Белым.
По холмам – деревеньки, села. Раньше они были явственно обозначены беленькими церковками (вспомним, что с какого то удачного места можно было видеть двадцать церковок), теперь же не столь различимы, сливаются на расстоянии с перелесками, с кустарником, с зеленой землей.
– Надо добиться, чтобы окрестности Шахматова были объявлены заповедником, заказником, – говорит Станислав, – что плохого, если небольшой кусок Подмосковья сохранит свою первозданную красоту.
– Что это значит? Церквей ведь не наставишь опять.
– Хотя бы не строить по этим холмам высоких бетонных зданий. А то вон в селе Новом санаторий в бывшем именье, и собираются поднять там несколько многоэтажных корпусов. Все очарование этих мест будет разрушено.
– Да, это верно. Дело не только в красоте предмета, но и в красоте окружающей его обстановки. Мемориальный объект, если говорить языком постановлений, решений и документов, можно испортить, не дотрагиваясь до него самого. У архитекторов это называется моральной гибелью памятника. Например, какое нибудь архитектурное сооружение по замыслу архитектора художника должно смотреться на фоне зеленых далей и неба. Перед ним должно быть тоже обширное зеленое ровное пространство. Так вот, если сзади него построить протяженное серое или кирпичное здание, то восприятие этого памятника нарушится, его художественное воздействие ослабнет. А можно сделать и проще: длинное здание построить не сзади архитектурного ансамбля, а перед ним. Тогда издали на этот ансамбль смотреть будет нельзя, но только вблизи, обойдя новое здание. А можно обстроить его со всех сторон. Это будет полная моральная гибель памятника, хоть он формально и не разрушен. Когда будете ехать в автомобиле по метромосту с Ленинских гор в сторону Комсомольского проспекта и центра Москвы, обратите внимание, как аккуратно задернут серой шторой какого то здания ажурный, нежно розовый ансамбль Новодевичьего монастыря. Когда входите на Красную площадь со стороны Исторического музея, нельзя не увидеть, что собор Василия Блаженного смотрится уже не на фоне неба, как бы плывущим или парящим в воздухе, легким, но на фоне плоской и серой шторы новой гостиницы, тем самым собор утяжелен, заземлен. Архитектура – тонкая штука!
Но поскольку речь у нас идет не столько об архитектуре, сколько о ландшафте и его заповедности, перейдем к другим наглядным примерам.
Подмосковное Архангельское. Прекрасный дворец и прекрасный парк вокруг него. Наступает минута, когда вы, пройдя весь парк (оборачиваясь, можно любоваться дворцом в сужающейся перспективе), выходите на крайнюю точку ровного места. Земля уходит вниз крутым склоном: парк и дворец расположены на высоком берегу Москвы реки. Перед вами внизу и вдали открываются река и заречные просторы. К радости, полученной вами от красоты дворца и парковых аллей, от обширного ровного газона перед дворцом, от чистоты и порядка, от гармонии архитектуры с природой, присоединяется радость от прекрасного пейзажа, который вдруг открывается перед вами, Вы уже настроились на восприятие прекрасного, и вот – не обмануты, не оскорблены чем либо уродливым, безобразным. Не плюнуто неожиданно в вашу распахнутую для восприятия прекрасного душу. Чистое зеркало реки, чистые луга на том берегу, перелески. Стожок. Ни ямы, ни бугра, ни мусора, ни ободранной земли, ни раны, ни ссадины, ни захламленности, ни какой нибудь диссонирующей бетонной блямбы. Земля оставлена такой, какой была, когда строился дворец и разбивался парк. Ну что же, все правильно: парк и дворец объявлены заповедными, это художественная, историческая ценность, достояние народа, как говорится, сокровище, которое надо беречь. Мудро поступили, что в пределы заповедного включили помимо дворца и парка ту местность, которая от дворца и парка видна. Если бы обвести циркулем полукруг, надо было бы расставить ножку циркуля километра на три четыре, не больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29