Девушки вымарали части, не предназначенные для приличных ушей, и лишь после этого пришли к братьям Гримм.
Он остановился и схватил меня за локоть.
– Знаешь, почему еще я так думаю? Потому что Дортхен в конечном счете вышла за Вильгельма Гримма. Она не хотела произвести дурное впечатление, понимаешь?
– Это интересно. И что еще, Дейв?
– Лишь одно. Братья непрестанно переделывали свои сказки. Это напоминает «фолио» Шекспира. Первое «фолио», второе «фолио»… В 1920 году где-то в Эльзасе, в местечке Оленбергский Монастырь, кто-то нашел комплект сказок, написанных почерком братьев. Этот текст считается каноническим, но все ученые, кого я ни читал, утверждают, что братья годами переписывали свои труды. Даже читая их по-немецки, можешь представить различия между «Румпельштильцхеном», записанным в тысяча восемьсот двенадцатом году, и последней редакцией, изданной в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом.
– А от изначального рассказа сестер Вильд никакого следа не осталось?
– Никакого.
Если не считать переданных мне сведений, Бак был неразговорчив. Когда встречалась какая-нибудь достопримечательность или вообще что-то достойное внимания, он упоминал это, но в остальном мы молча боролись с холодом. Миновали Оперу, отели «Бристоль» и «Империал». У Шварценбергплац свернули направо и двинулись к советскому военному мемориалу.
– Куда мы идем?
– Я тут обнаружил югославский ресторанчик дальше у Зюдбанхофа , там дают сарму. Не возражаешь?
– Веди.
Он продолжал молчать, но когда проходили Дворец Бельведер, неожиданно спросил:
– Почему ты так заинтересовался «Румпельштильцхеном»?
– Новый проект фильма.
– И что за сюжет?
– Интересная идея. Ты когда-нибудь читал «Грендель» Джона Гарднера?
– Читал. История Беовульфа глазами чудовища?
– И здесь примерно то же. История «Румпельштильцхена» его глазами.
– Ты теперь пишешь для Диснея?
– Нет, но примерно на ту же аудиторию. В моей истории коротышка прял для девушки золото, чтобы она его полюбила. И та обещала полюбить его, если он превратит для нее солому в золото. Но он не поверил ей и для пущей верности взял с нее обещание отдать ему своего первенца.
– И она согласилась, поскольку хотела стать королевой?
– Точно. И вот, когда она стала королевой, он приходит и требует сдержать слово. А она ему говорит: «Вали отсюда».
– «Вали отсюда»? Очень современно. Делаешь постмодернистскую версию?
– Представь эту королеву полной эгоисткой, самовлюбленной сукой, способной на все, чтобы заполучить то, чего хочет. Она запудривает парню мозги, чтобы он делал для нее золото, но совсем не собирается его любить… И кроме того, есть одна заковыка: поскольку он колдун, то асексуален.
– Без стручка? – заржал Бак.
– Выражаясь приличным языком, асексуален. Но к тому же романтик. Верит, что если они действительно любят друг друга, секс им не нужен.
– Вот простофиля. Ты уверен, что это не «Белоснежка»?
– До определенной степени он… да, простофиля-романтик. Но эта вера делает его уязвимым, более правдоподобным. Гораздо правдоподобнее, чем штампованный гном, который шмыгает носом и заставляет появиться горшок с золотом… Увидев, что она никогда его не полюбит, он раздавлен. Но тут в нем пробуждается вся горечь отвергнутого влюбленного. «Раз уж она мне не достанется, ударю ее в самое больное место».
– Отнять ребенка.
– И не только отнять, но обращаться с ним как с сыном, научить его всей своей магии. Назло мамаше, но и потому что он сам все больше любит мальчика. Это объяснимо. Поскольку сам он не может иметь детей, это самое близкое ему существо.
– И все? «Конец фильма»? Румпельштильцхен с сыном уходят вдаль на фоне заходящего солнца?
– Не совсем. Румпельштильцхен забирает ребенка, и каким-то образом они оба перемещаются в реальную жизнь. Как он это сделает, я еще не знаю, но работаю над этим… В реальной жизни они какое-то время живут счастливо, а потом папаша совершает величайшую ошибку: он позволяет мальчику вырасти. И выросши, тот неизбежно начинает поглядывать на женщин.
– Братьям Гримм это бы не понравилось, Уокер. Тут начинает попахивать сексом.
– Погоди. Мальчик растет и влюбляется в женщину. Папаша в совершенной ярости, потому что в первую очередь его бесит человеческая любовь. Господи Иисусе, да это ж так и есть!
Бак посмотрел на меня.
– Что так и есть?
– Погоди! Мальчик влюбляется в женщину. Старик понимает, что, если дело зайдет далеко, он потеряет сына. И потому угрожает ему: мол, если тот спутается с женщиной, он ему покажет. Но мальчишка есть мальчишка, и папашу не слушает. Продолжает свое, влюбляется, и папаша его убивает.
– Убивает? Мы все еще говорим про Диснея?
– Убивает, но потом возвращает к новой жизни. В надежде, что мальчишка каким-то образом усвоит полученный урок и вернется к любящему папочке. Но Вальтер не помнит прошлую жизнь. И, выросши, снова влюбляется… – Я замер и уставился на Бака. – Влюбляется снова, и старик снова его убивает. Снова и снова.
– Любопытная идея. А вот и ресторан.
Внутри было накурено и жарко. За столами пили вино и разговаривали крепкого сложения мужчины с густыми усами и громкими голосами. Телевизор в углу показывал футбольный матч, но никто не смотрел. Мы заказали сарму и пива и огляделись. Никто не проявлял к нам интереса.
– Ну, давай дальше. История заканчивается на том, что старик снова и снова убивает своего сына, до бесконечности? Никакого хеппи-энда?
– А ты бы как закончил?
– Мне нравятся печальные концы. Я бы так и оставил. Постмодернизм и экзистенциализм. Все кинофестивали оторвут с руками.
– Не надо модерна. Скажи, а как бы закончили братья Гримм?
– Что является ключевыми элементами сюжета? Главный – это любовь.
– В основном плохая любовь. Эгоистичная и собственническая.
– Ладно, тогда братья Гримм показали бы в конце, как плоха подобная любовь и как ее побеждает любовь хорошая.
– Например?
– Мне заплатят, если ты воспользуешься моим примером?
– Несомненно. Ты будешь соавтором сценария.
– Отлично. Может быть, тогда я смогу заплатить за отопление. Значит, так: у тебя плохая любовь, но хорошей мы пока не видели. А как с магией у пацана? Ты сказал, что старик научил его.
– Тут тоже проблема, поскольку в этом мире пацан не помнит, как это делается. Просто знает, что магия где-то у него есть. Мы видим его впервые в нашем времени, когда он только что начал понимать, что к чему. Кто он такой.
– Тогда пусть он полюбит девчонку, которая покажет ему настоящую любовь. Это душещипательно. В Голливуде обожают такое.
– Слишком просто. Она всего лишь нормальная красавица. Умеет гадать на таро, но не знает и не понимает настоящей магии.
– Тогда пусть старик начнет чем-то ей угрожать. Это возбудит в нашем герое воинственный дух.
Я начал было что-то говорить, но осекся.
– Что ты имеешь в виду – угрожать?
– Примется за нее. Ты сказал, что парень в конце концов понял, кто он такой? Тогда пусть старик скажет ему, что убьет девчонку, если тот не вернется к их прежней жизни.
«Эта сука в больнице». Ребенок. Кровотечение. Смерть. «На этот раз у тебя не будет другого шанса. Даже отцы в конце концов теряют терпение…» Я встал.
– Дейв, мне нужно идти.
– Но еще не принесли поесть!
– Съешь за меня. Вот. Тут хватит.
– Ты странный парень, Уокер. Спешишь домой писать? Не забудь про мою долю.
На улице не было такси. Я чувствовал такое нетерпение, будто вот-вот обмочусь. Не в силах стоять на месте, я двинулся на поиски телефонной будки. Одна нашлась в двух кварталах. Я позвонил в палату к Марис. Она обедала. Чувствовала себя лучше. Сказала, что наверняка прибавит в весе – так хорошо кормят. Но это не уменьшило моего беспокойства.
Звук ее голоса немного охладил огонь у меня в животе, но я знал, что это временно. Навредит ли старик ей? Это и означало «потерять терпение»? Вон что он сделал с Лиллисом Бенедиктом. Не становится ли он все злее и мстительнее с каждой моей жизнью?
Надо было двигаться, куда-то идти. Выйдя из телефонной будки, я огляделся и увидел в тумане серый и мокрый Зюдбанхоф. Пойду туда и сяду на какой-нибудь поезд. В Раке, посмотреть на горы. Да, целый час в поезде я смогу сидеть, смотреть в окно и думать об этом новом кошмаре.
Движение было оживленным, и я не сразу перешел улицу, чтобы войти в вокзал. Внутри толпились сотни людей, отбывающих в разных направлениях. Юная американская парочка с пастельными рюкзачками и в походных ботинках «Маунт-Эверест» бежала на двухчасовой поезд в Филлах. Под табло прибытий и отправлений собралась группа пожилых мужчин с тонкими портфелями. Турецкие и югославские семьи с множеством дешевых чемоданов и перевязанных толстыми веревками коробок печально сидели на своих пожитках, ожидая поезда на юг.
В Раке поезда не было, и я решил сесть на двухчасовой, сойти на Винер-Нойштадт и там пройтись пешком. Ладно, решено. Я побежал по лестнице вслед за молодыми ребятами с рюкзачками, радуясь их возбужденным, знакомо звучащим голосам.
– Переночуем в Филлахе, а потом сядем на утренний поезд в Триест.
– А что в Филлахе?
– Не знаю. Горы. Бежим!
Навстречу нам по лестнице неторопливо спускалась толпа футбольных фанатов, одетых в бело-фиолетовые цвета команды «Австрия Мемфис». Их была целая ватага, и все, похоже, пьяные.
– Эй, Филлис, я хочу такую шляпу. Думаешь, я найду такую в Филлахе? – Американский паренек был среднего роста, но согнулся под тяжестью своего рюкзака.
– Америка! Эй, долбаная Америка!
– Не отвечайте. Просто пройдите мимо. Ребята удивленно посмотрели на меня, услышав родной язык.
– Что вы сказали?
– Не обращайте на них внимания. Ничего им не говорите.
Но было поздно. Один толстяк из группы, напоминавший Германа Геринга в молодости, приближался, чтобы загородить нам дорогу. Его друзья улыбались и с пониманием переглядывались.
– Эй, американки! Я говорю по-английски. Поговорите со мной.
– Проваливай, толстяк.
Детина посмотрел на девушку и осклабился.
– Толстяк? Ты сказала: толстяк?
– Отойди с дороги.
Он картинно шагнул в сторону, но, когда девушка проходила мимо, схватил ее за локоть, прижал к себе и лизнул в лицо.
Ее парень, галантный и глупый, вступился:
– Убери руки!
Детина быстро и сильно толкнул его, и парень кубарем полетел вниз по лестнице.
Пока молодой Геринг хохотал, я поднялся на две ступени и ткнул ему пальцами в глаза. Он завопил и, отпустив девушку, прижал руки к лицу.
– Я ослеп!
На мгновение ошарашенные случившимся, его приятели замерли, а потом бросились ко мне.
Не задумываясь, я сжал кулак, обхватив пальцами большой палец. И инстинктивно поднес его к своему подбородку. Вся банда носила длинные фиолетово-белые шарфы. Как один, шарфы взлетели к их лицам и, загоревшись, начали плавиться на коже.
Крики, черный дым, запах горелого мяса.
Сам не знаю, как я это сделал.
Американский паренек поднимался на ноги.
– Убегайте! Бегите!
Они бросились в одну сторону, я в другую: назад в Вену, к Марис, к моему отцу.
У входа в вокзал я ненадолго остановился, чтобы собраться с мыслями.
Медленно описав круг, передо мной остановилось такси. Так близко, что мне пришлось взглянуть. За рулем был папа.
– Запыхался? Только не ты, мальчик. Я же говорил, что в тебе по-прежнему есть магия.
С визгом покрышек он отъехал.
Я побежал следом, но чем ближе подбегал, тем сильнее разгонялось такси. Вписавшись в движение, старик высунул из окна голову.
– Скажи мне мое имя, Вальтер.
Когда я пришел домой, мне на колени прыгнул Орландо. Я положил руку ему на голову и поворошил теплую шерсть. Он замурлыкал. Не глядя на него, я сложил руку в кулак, накрыв большой палец. Поднеся его к подбородку, я попытался вспомнить все, что промелькнуло у меня в голове. Я ощутил, как мягкие лапы колотят меня по руке, и, опустив взгляд, понял, что к Орландо вернулось зрение. Он снова мог видеть.
3
Дорогие Марис и Уокер!
Полагаю, вы слышали про наше землетрясение. Однажды я пережил несколько подобных жутких секунд в Перу, но с этим никакого сравнения. Когда произошел толчок, мы со Стрейхорном были в Тако-Белле, неподалеку от «Центра Беверли». Сначала я подумал, что подавился тостадой, но, когда треснули стены, а в окне вылетело стекло, я понял, что мы круто попали.
Как вам нравится зрелище собственной гибели? Фил все повторял: «Это не кино! Это не кино!» Старый добрый Стрейхорн. Я оцепенел, но он вовремя вытащил меня оттуда. Мы стояли на автостоянке и смотрели друг на друга, чувствуя, как выплясывает земля под ногами. А что еще, черт возьми, нам оставалось?
Чтобы сократить печальную историю, скажу, что оба наших дома сползли в каньон, а вместе с ними и все мало-мальски ценное из нашего имущества. Ну и что? Мы остались живы, в то время как очень многие из здешних – нет. Очень много моих друзей пропало и до сих пор не объявилось. Мы предполагаем худшее, будь оно проклято, ей-богу!
Бог. Забавное созданье, не правда ли? Особенно когда видишь все эти страдания и утраты. Я говорил вам, что регулярно ходил в церковь? Вот именно: ходил.
Естественно, кое-что изменилось. Мои перспективы теперь совсем другие. В данном контексте быть знаменитым киномагнатом кажется абсурдом. И потому, что бы ни случилось, я решил, что когда смогу выгрести отсюда все, что осталось, то сбегу от этих развалин (часть их так ужасна) и буду путешествовать. Очень удачно, что наша студия выдержала землетрясение. Большинство студий устояли.
Разве не прекрасно для Голливуда? А значит, я должен закончить «Чудесного», но это не займет много времени.
Получив за «Чудесного» деньги, я отправлюсь путешествовать. Стрейхорн говорит, что мне нужно купить новый дом, но я не хочу здесь оставаться. Может быть, это не навсегда. Посмотрим. Весь этот словесный понос – только для того, чтобы сказать: рано или поздно я бы хотел приехать в Вену и увидеться с вами, если вы не против. Начну с Нью-Йорка, так что смогу разузнать новости о моей подруге Каллен Джеймс (помнишь ее, Марис? Твоя копия), а потом в Европу. Не знаю точного расписания, но я буду вам писать. Не хочу жестко привязываться к часам или календарю.
Зачем это письмо? Просто я понял после всех этих бед, что очень вас обоих люблю. Когда увидишь блеск косы столь близко, понимаешь, как важно быть с людьми, вместе с которыми хочется жить на свете. Вы как раз такие люди, и я вам благодарен за это. Хочу верить, что это взаимно. Я свяжусь с вами. Не покидайте Вену!
С любовью
Вебер
Дорогие Марис и Уокер!
Сплошные неудачи: Марис, ты в больнице, а я здесь, в разбитом Лос-Анджелесе, и кажется, что для нас, младших Йорков, пора бы выпасть хорошей порции удачи. Как уже говорил тебе по телефону, физически я в порядке, чего не скажешь про мое душевное состояние.
Смерть Тленна выжгла во мне здоровенную дыру. Молюсь, чтобы вы никогда не пережили такого – смотреть, как умирает кто-то любимый. Каким бы храбрым и сильным ты себя ни считал, утрата любимых посыпает слоем пепла все, что раньше имело значение. Его одежда, его мотоцикл, который всегда так шумел, его недоконченная пачка сигарет в куче обломков зовут меня по имени, и ничем не заткнешь уши. Вы меня знаете – я всегда слишком отстранялся от всего и относился к жизни не слишком серьезно, чтобы позволить ей глубоко запустить в меня зубы, но теперь понимаю, что это существование Тленна позволяло мне так дистанцироваться от всего. Он компенсировал все своим полным включением во все наши общие проблемы. Мне не хватает его стука в дверь, я вспоминаю, как он поднимался по лестнице, чтобы рассказать о даме с сумочкой на Голливудском бульваре, которая угостила его глазированной булочкой. А главное – он бы не стал говорить, как это было мило с ее стороны. А только какой великолепный вкус был у той булочки в жаркий полдень.
Надеюсь, ты и Уокер в порядке, несмотря на эту историю с больницей. Я никогда не распространялся на эту тему, когда вы были здесь, но мне очень понравился твой новый мужчина. Мне лишь жаль, что мы мало провели времени вместе. Как его сны магия? Разгладились или объяснились? Мой многолетний опыт общения с людьми, которых касалось нечто чудесное, сводится к тому, что если они достойны своего дара и уделяют ему достаточно внимания, то справляются с ним. Многие из них овладели им и пользовались этим могуществом во благо. Не знаю, что могу сделать для вас, но если что-то могу, пожалуйста, сообщите.
Землетрясение разрушило наш дом, так что я в последнее время лишь бродил по развалинам в поисках чего-нибудь уцелевшего. Такого осталось немного. Я поселился у одного друга, пока не подыщу новое место. Но с этим можно подождать. На этот раз мне не нужен дом. Дома – для тех, кого больше одного. Для одного там слишком много пустого пространства. А пустое пространство не бывает хорошей компанией.
Больше особенно сказать нечего. Калифорнийцы так и не могут поверить в случившееся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Он остановился и схватил меня за локоть.
– Знаешь, почему еще я так думаю? Потому что Дортхен в конечном счете вышла за Вильгельма Гримма. Она не хотела произвести дурное впечатление, понимаешь?
– Это интересно. И что еще, Дейв?
– Лишь одно. Братья непрестанно переделывали свои сказки. Это напоминает «фолио» Шекспира. Первое «фолио», второе «фолио»… В 1920 году где-то в Эльзасе, в местечке Оленбергский Монастырь, кто-то нашел комплект сказок, написанных почерком братьев. Этот текст считается каноническим, но все ученые, кого я ни читал, утверждают, что братья годами переписывали свои труды. Даже читая их по-немецки, можешь представить различия между «Румпельштильцхеном», записанным в тысяча восемьсот двенадцатом году, и последней редакцией, изданной в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом.
– А от изначального рассказа сестер Вильд никакого следа не осталось?
– Никакого.
Если не считать переданных мне сведений, Бак был неразговорчив. Когда встречалась какая-нибудь достопримечательность или вообще что-то достойное внимания, он упоминал это, но в остальном мы молча боролись с холодом. Миновали Оперу, отели «Бристоль» и «Империал». У Шварценбергплац свернули направо и двинулись к советскому военному мемориалу.
– Куда мы идем?
– Я тут обнаружил югославский ресторанчик дальше у Зюдбанхофа , там дают сарму. Не возражаешь?
– Веди.
Он продолжал молчать, но когда проходили Дворец Бельведер, неожиданно спросил:
– Почему ты так заинтересовался «Румпельштильцхеном»?
– Новый проект фильма.
– И что за сюжет?
– Интересная идея. Ты когда-нибудь читал «Грендель» Джона Гарднера?
– Читал. История Беовульфа глазами чудовища?
– И здесь примерно то же. История «Румпельштильцхена» его глазами.
– Ты теперь пишешь для Диснея?
– Нет, но примерно на ту же аудиторию. В моей истории коротышка прял для девушки золото, чтобы она его полюбила. И та обещала полюбить его, если он превратит для нее солому в золото. Но он не поверил ей и для пущей верности взял с нее обещание отдать ему своего первенца.
– И она согласилась, поскольку хотела стать королевой?
– Точно. И вот, когда она стала королевой, он приходит и требует сдержать слово. А она ему говорит: «Вали отсюда».
– «Вали отсюда»? Очень современно. Делаешь постмодернистскую версию?
– Представь эту королеву полной эгоисткой, самовлюбленной сукой, способной на все, чтобы заполучить то, чего хочет. Она запудривает парню мозги, чтобы он делал для нее золото, но совсем не собирается его любить… И кроме того, есть одна заковыка: поскольку он колдун, то асексуален.
– Без стручка? – заржал Бак.
– Выражаясь приличным языком, асексуален. Но к тому же романтик. Верит, что если они действительно любят друг друга, секс им не нужен.
– Вот простофиля. Ты уверен, что это не «Белоснежка»?
– До определенной степени он… да, простофиля-романтик. Но эта вера делает его уязвимым, более правдоподобным. Гораздо правдоподобнее, чем штампованный гном, который шмыгает носом и заставляет появиться горшок с золотом… Увидев, что она никогда его не полюбит, он раздавлен. Но тут в нем пробуждается вся горечь отвергнутого влюбленного. «Раз уж она мне не достанется, ударю ее в самое больное место».
– Отнять ребенка.
– И не только отнять, но обращаться с ним как с сыном, научить его всей своей магии. Назло мамаше, но и потому что он сам все больше любит мальчика. Это объяснимо. Поскольку сам он не может иметь детей, это самое близкое ему существо.
– И все? «Конец фильма»? Румпельштильцхен с сыном уходят вдаль на фоне заходящего солнца?
– Не совсем. Румпельштильцхен забирает ребенка, и каким-то образом они оба перемещаются в реальную жизнь. Как он это сделает, я еще не знаю, но работаю над этим… В реальной жизни они какое-то время живут счастливо, а потом папаша совершает величайшую ошибку: он позволяет мальчику вырасти. И выросши, тот неизбежно начинает поглядывать на женщин.
– Братьям Гримм это бы не понравилось, Уокер. Тут начинает попахивать сексом.
– Погоди. Мальчик растет и влюбляется в женщину. Папаша в совершенной ярости, потому что в первую очередь его бесит человеческая любовь. Господи Иисусе, да это ж так и есть!
Бак посмотрел на меня.
– Что так и есть?
– Погоди! Мальчик влюбляется в женщину. Старик понимает, что, если дело зайдет далеко, он потеряет сына. И потому угрожает ему: мол, если тот спутается с женщиной, он ему покажет. Но мальчишка есть мальчишка, и папашу не слушает. Продолжает свое, влюбляется, и папаша его убивает.
– Убивает? Мы все еще говорим про Диснея?
– Убивает, но потом возвращает к новой жизни. В надежде, что мальчишка каким-то образом усвоит полученный урок и вернется к любящему папочке. Но Вальтер не помнит прошлую жизнь. И, выросши, снова влюбляется… – Я замер и уставился на Бака. – Влюбляется снова, и старик снова его убивает. Снова и снова.
– Любопытная идея. А вот и ресторан.
Внутри было накурено и жарко. За столами пили вино и разговаривали крепкого сложения мужчины с густыми усами и громкими голосами. Телевизор в углу показывал футбольный матч, но никто не смотрел. Мы заказали сарму и пива и огляделись. Никто не проявлял к нам интереса.
– Ну, давай дальше. История заканчивается на том, что старик снова и снова убивает своего сына, до бесконечности? Никакого хеппи-энда?
– А ты бы как закончил?
– Мне нравятся печальные концы. Я бы так и оставил. Постмодернизм и экзистенциализм. Все кинофестивали оторвут с руками.
– Не надо модерна. Скажи, а как бы закончили братья Гримм?
– Что является ключевыми элементами сюжета? Главный – это любовь.
– В основном плохая любовь. Эгоистичная и собственническая.
– Ладно, тогда братья Гримм показали бы в конце, как плоха подобная любовь и как ее побеждает любовь хорошая.
– Например?
– Мне заплатят, если ты воспользуешься моим примером?
– Несомненно. Ты будешь соавтором сценария.
– Отлично. Может быть, тогда я смогу заплатить за отопление. Значит, так: у тебя плохая любовь, но хорошей мы пока не видели. А как с магией у пацана? Ты сказал, что старик научил его.
– Тут тоже проблема, поскольку в этом мире пацан не помнит, как это делается. Просто знает, что магия где-то у него есть. Мы видим его впервые в нашем времени, когда он только что начал понимать, что к чему. Кто он такой.
– Тогда пусть он полюбит девчонку, которая покажет ему настоящую любовь. Это душещипательно. В Голливуде обожают такое.
– Слишком просто. Она всего лишь нормальная красавица. Умеет гадать на таро, но не знает и не понимает настоящей магии.
– Тогда пусть старик начнет чем-то ей угрожать. Это возбудит в нашем герое воинственный дух.
Я начал было что-то говорить, но осекся.
– Что ты имеешь в виду – угрожать?
– Примется за нее. Ты сказал, что парень в конце концов понял, кто он такой? Тогда пусть старик скажет ему, что убьет девчонку, если тот не вернется к их прежней жизни.
«Эта сука в больнице». Ребенок. Кровотечение. Смерть. «На этот раз у тебя не будет другого шанса. Даже отцы в конце концов теряют терпение…» Я встал.
– Дейв, мне нужно идти.
– Но еще не принесли поесть!
– Съешь за меня. Вот. Тут хватит.
– Ты странный парень, Уокер. Спешишь домой писать? Не забудь про мою долю.
На улице не было такси. Я чувствовал такое нетерпение, будто вот-вот обмочусь. Не в силах стоять на месте, я двинулся на поиски телефонной будки. Одна нашлась в двух кварталах. Я позвонил в палату к Марис. Она обедала. Чувствовала себя лучше. Сказала, что наверняка прибавит в весе – так хорошо кормят. Но это не уменьшило моего беспокойства.
Звук ее голоса немного охладил огонь у меня в животе, но я знал, что это временно. Навредит ли старик ей? Это и означало «потерять терпение»? Вон что он сделал с Лиллисом Бенедиктом. Не становится ли он все злее и мстительнее с каждой моей жизнью?
Надо было двигаться, куда-то идти. Выйдя из телефонной будки, я огляделся и увидел в тумане серый и мокрый Зюдбанхоф. Пойду туда и сяду на какой-нибудь поезд. В Раке, посмотреть на горы. Да, целый час в поезде я смогу сидеть, смотреть в окно и думать об этом новом кошмаре.
Движение было оживленным, и я не сразу перешел улицу, чтобы войти в вокзал. Внутри толпились сотни людей, отбывающих в разных направлениях. Юная американская парочка с пастельными рюкзачками и в походных ботинках «Маунт-Эверест» бежала на двухчасовой поезд в Филлах. Под табло прибытий и отправлений собралась группа пожилых мужчин с тонкими портфелями. Турецкие и югославские семьи с множеством дешевых чемоданов и перевязанных толстыми веревками коробок печально сидели на своих пожитках, ожидая поезда на юг.
В Раке поезда не было, и я решил сесть на двухчасовой, сойти на Винер-Нойштадт и там пройтись пешком. Ладно, решено. Я побежал по лестнице вслед за молодыми ребятами с рюкзачками, радуясь их возбужденным, знакомо звучащим голосам.
– Переночуем в Филлахе, а потом сядем на утренний поезд в Триест.
– А что в Филлахе?
– Не знаю. Горы. Бежим!
Навстречу нам по лестнице неторопливо спускалась толпа футбольных фанатов, одетых в бело-фиолетовые цвета команды «Австрия Мемфис». Их была целая ватага, и все, похоже, пьяные.
– Эй, Филлис, я хочу такую шляпу. Думаешь, я найду такую в Филлахе? – Американский паренек был среднего роста, но согнулся под тяжестью своего рюкзака.
– Америка! Эй, долбаная Америка!
– Не отвечайте. Просто пройдите мимо. Ребята удивленно посмотрели на меня, услышав родной язык.
– Что вы сказали?
– Не обращайте на них внимания. Ничего им не говорите.
Но было поздно. Один толстяк из группы, напоминавший Германа Геринга в молодости, приближался, чтобы загородить нам дорогу. Его друзья улыбались и с пониманием переглядывались.
– Эй, американки! Я говорю по-английски. Поговорите со мной.
– Проваливай, толстяк.
Детина посмотрел на девушку и осклабился.
– Толстяк? Ты сказала: толстяк?
– Отойди с дороги.
Он картинно шагнул в сторону, но, когда девушка проходила мимо, схватил ее за локоть, прижал к себе и лизнул в лицо.
Ее парень, галантный и глупый, вступился:
– Убери руки!
Детина быстро и сильно толкнул его, и парень кубарем полетел вниз по лестнице.
Пока молодой Геринг хохотал, я поднялся на две ступени и ткнул ему пальцами в глаза. Он завопил и, отпустив девушку, прижал руки к лицу.
– Я ослеп!
На мгновение ошарашенные случившимся, его приятели замерли, а потом бросились ко мне.
Не задумываясь, я сжал кулак, обхватив пальцами большой палец. И инстинктивно поднес его к своему подбородку. Вся банда носила длинные фиолетово-белые шарфы. Как один, шарфы взлетели к их лицам и, загоревшись, начали плавиться на коже.
Крики, черный дым, запах горелого мяса.
Сам не знаю, как я это сделал.
Американский паренек поднимался на ноги.
– Убегайте! Бегите!
Они бросились в одну сторону, я в другую: назад в Вену, к Марис, к моему отцу.
У входа в вокзал я ненадолго остановился, чтобы собраться с мыслями.
Медленно описав круг, передо мной остановилось такси. Так близко, что мне пришлось взглянуть. За рулем был папа.
– Запыхался? Только не ты, мальчик. Я же говорил, что в тебе по-прежнему есть магия.
С визгом покрышек он отъехал.
Я побежал следом, но чем ближе подбегал, тем сильнее разгонялось такси. Вписавшись в движение, старик высунул из окна голову.
– Скажи мне мое имя, Вальтер.
Когда я пришел домой, мне на колени прыгнул Орландо. Я положил руку ему на голову и поворошил теплую шерсть. Он замурлыкал. Не глядя на него, я сложил руку в кулак, накрыв большой палец. Поднеся его к подбородку, я попытался вспомнить все, что промелькнуло у меня в голове. Я ощутил, как мягкие лапы колотят меня по руке, и, опустив взгляд, понял, что к Орландо вернулось зрение. Он снова мог видеть.
3
Дорогие Марис и Уокер!
Полагаю, вы слышали про наше землетрясение. Однажды я пережил несколько подобных жутких секунд в Перу, но с этим никакого сравнения. Когда произошел толчок, мы со Стрейхорном были в Тако-Белле, неподалеку от «Центра Беверли». Сначала я подумал, что подавился тостадой, но, когда треснули стены, а в окне вылетело стекло, я понял, что мы круто попали.
Как вам нравится зрелище собственной гибели? Фил все повторял: «Это не кино! Это не кино!» Старый добрый Стрейхорн. Я оцепенел, но он вовремя вытащил меня оттуда. Мы стояли на автостоянке и смотрели друг на друга, чувствуя, как выплясывает земля под ногами. А что еще, черт возьми, нам оставалось?
Чтобы сократить печальную историю, скажу, что оба наших дома сползли в каньон, а вместе с ними и все мало-мальски ценное из нашего имущества. Ну и что? Мы остались живы, в то время как очень многие из здешних – нет. Очень много моих друзей пропало и до сих пор не объявилось. Мы предполагаем худшее, будь оно проклято, ей-богу!
Бог. Забавное созданье, не правда ли? Особенно когда видишь все эти страдания и утраты. Я говорил вам, что регулярно ходил в церковь? Вот именно: ходил.
Естественно, кое-что изменилось. Мои перспективы теперь совсем другие. В данном контексте быть знаменитым киномагнатом кажется абсурдом. И потому, что бы ни случилось, я решил, что когда смогу выгрести отсюда все, что осталось, то сбегу от этих развалин (часть их так ужасна) и буду путешествовать. Очень удачно, что наша студия выдержала землетрясение. Большинство студий устояли.
Разве не прекрасно для Голливуда? А значит, я должен закончить «Чудесного», но это не займет много времени.
Получив за «Чудесного» деньги, я отправлюсь путешествовать. Стрейхорн говорит, что мне нужно купить новый дом, но я не хочу здесь оставаться. Может быть, это не навсегда. Посмотрим. Весь этот словесный понос – только для того, чтобы сказать: рано или поздно я бы хотел приехать в Вену и увидеться с вами, если вы не против. Начну с Нью-Йорка, так что смогу разузнать новости о моей подруге Каллен Джеймс (помнишь ее, Марис? Твоя копия), а потом в Европу. Не знаю точного расписания, но я буду вам писать. Не хочу жестко привязываться к часам или календарю.
Зачем это письмо? Просто я понял после всех этих бед, что очень вас обоих люблю. Когда увидишь блеск косы столь близко, понимаешь, как важно быть с людьми, вместе с которыми хочется жить на свете. Вы как раз такие люди, и я вам благодарен за это. Хочу верить, что это взаимно. Я свяжусь с вами. Не покидайте Вену!
С любовью
Вебер
Дорогие Марис и Уокер!
Сплошные неудачи: Марис, ты в больнице, а я здесь, в разбитом Лос-Анджелесе, и кажется, что для нас, младших Йорков, пора бы выпасть хорошей порции удачи. Как уже говорил тебе по телефону, физически я в порядке, чего не скажешь про мое душевное состояние.
Смерть Тленна выжгла во мне здоровенную дыру. Молюсь, чтобы вы никогда не пережили такого – смотреть, как умирает кто-то любимый. Каким бы храбрым и сильным ты себя ни считал, утрата любимых посыпает слоем пепла все, что раньше имело значение. Его одежда, его мотоцикл, который всегда так шумел, его недоконченная пачка сигарет в куче обломков зовут меня по имени, и ничем не заткнешь уши. Вы меня знаете – я всегда слишком отстранялся от всего и относился к жизни не слишком серьезно, чтобы позволить ей глубоко запустить в меня зубы, но теперь понимаю, что это существование Тленна позволяло мне так дистанцироваться от всего. Он компенсировал все своим полным включением во все наши общие проблемы. Мне не хватает его стука в дверь, я вспоминаю, как он поднимался по лестнице, чтобы рассказать о даме с сумочкой на Голливудском бульваре, которая угостила его глазированной булочкой. А главное – он бы не стал говорить, как это было мило с ее стороны. А только какой великолепный вкус был у той булочки в жаркий полдень.
Надеюсь, ты и Уокер в порядке, несмотря на эту историю с больницей. Я никогда не распространялся на эту тему, когда вы были здесь, но мне очень понравился твой новый мужчина. Мне лишь жаль, что мы мало провели времени вместе. Как его сны магия? Разгладились или объяснились? Мой многолетний опыт общения с людьми, которых касалось нечто чудесное, сводится к тому, что если они достойны своего дара и уделяют ему достаточно внимания, то справляются с ним. Многие из них овладели им и пользовались этим могуществом во благо. Не знаю, что могу сделать для вас, но если что-то могу, пожалуйста, сообщите.
Землетрясение разрушило наш дом, так что я в последнее время лишь бродил по развалинам в поисках чего-нибудь уцелевшего. Такого осталось немного. Я поселился у одного друга, пока не подыщу новое место. Но с этим можно подождать. На этот раз мне не нужен дом. Дома – для тех, кого больше одного. Для одного там слишком много пустого пространства. А пустое пространство не бывает хорошей компанией.
Больше особенно сказать нечего. Калифорнийцы так и не могут поверить в случившееся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29