Им оказался старик, у которого только и оставалось в жизни, что скромная пенсия да светлые воспоминания о долгом счастливом супружестве, которому полгода тому назад положила конец смерть любимой жены.
Новый Король Парка немедленно обо всем этом узнал и, прежде чем старик успел его заметить, зажмурился и снова открыл глаза. И светлые воспоминания незнакомца тотчас же слегка сместились в его эмоциональном поле и сделались горькими. Вроде ничего особенного, и тем не менее одного-двух градусов оказывается достаточно, чтобы разрушить счастье всей жизни. Некстати сказанное слово, невольная ухмылка… Стоило Королю Парка отдать мысленный приказ, и старик немедленно лишился всего, чем дорожил. Эта перемена сказалась и на его внешности – спина согнулась, голова поникла. Казалось, его придавило к земле тяжким грузом, который он теперь вынужден будет нести на своих плечах до конца дней.
Мастера парикмахерской долго спорили о том, насколько невзрачным должен был стать облик Бруно. Сам он не участвовал в дискуссии. Они обсуждали мельчайшие детали его будущей внешности так непринужденно, как если бы его вообще не было рядом. Но он нисколько против этого не возражал, ведь, судя по репликам, которыми они обменивались, все до единого являлись специалистами в своем деле, и Бруно с легким сердцем доверился их опыту.
В течение ночи и первых рассветных часов его внешность полностью менялась пять раз. Однажды, когда мастера слишком поторопились произвести очередные кардинальные перемены в его облике, организм не выдержал и взбунтовался. Бруно так замутило, что он едва успел добежать до раковины в подсобке – его так и вывернуло наизнанку.
Но самым удивительным оказалось то, что, кроме того единственного раза, он не почувствовал никакого дискомфорта, в считанные минуты становясь совершенно новым человеком – с другим ростом, весом, пропорциями частей тела. Это впечатляло его едва ли не больше, чем лицезрение очередной незнакомой физиономии, глядевшей из зеркала. Полное отсутствие каких-либо ощущений пугало и озадачивало. Поистине он был податливой глиной в руках своих творцов.
Парикмахера, который занимался его головой, звали Франц. После нескольких часов сидения в кресле Бруно осмелился спросить у него о причине такой своей нечувствительности.
Франц, мывший руки над раковиной, охотно ответил:
– Это потому, что все парни, чью внешность мы на тебя примеряем, мертвы. И ничего не могут чувствовать.
– А где вы достаете трупы? – забеспокоился Бруно.
Он представил себе покойников, вырытых из могил, в которых, небрежно обмахнув их тряпкой, втискивают его драгоценную сущность, словно в куртки из спортивного магазина.
– Не волнуйся, мы используем только свежих покойников. Мы их отлавливаем в самый момент кончины. Видал когда-нибудь страховочную сеть под трапецией в цирке? – Парикмахер тщательно вытер руки красным полотенцем. Остальные стояли за креслом Бруно и вполголоса переговаривались. – Парень, в которого ты сейчас превратился, только что свалился со скалы возле Дубровника. Немецкий турист, который слишком разогнался на своем новеньком «опеле». Все покойники, которых мы для тебя достаем, совершенно свежие, Бруно. Люди ведь каждую секунду умирают.
Успокоило ли его это объяснение или напугало еще больше? Он и сам не знал.
Мужчина, угощавший всех пышками, заявил:
– Ясно одно, Франц, у него должен быть вид человека, который прошагал несколько километров в кромешном мраке. Понимаешь, о чем я?
Все как по команде воззрились на Бруно. А говоривший ухватил его пальцами за подбородок:
– Этот парень продает подписки на журналы. Или еще какой-нибудь никому не нужный хлам. Живет один и готовит себе еду в микроволновке. Он почти невидимка. Таких, как он, никто не замечает.
– А почему так важно, чтобы я сделался невидимым?
Ему ответил чечеточник:
– Существует две категории невидимок. Старики, до которых никому дела нет, и парни вроде тех, как только что описал нам Дин. Чем старше становишься, тем меньше на тебя обращают внимания. Ты сам разве этого не замечал? Стариков замечают, только когда они начинают с кем-то скандалить, или откалывают какие-то немыслимые номера, или умирают. А те из них, кто ведет себя тихо, для остальных вроде как перестают существовать. Они никому не интересны, потому что им нечего предложить окружающим, кроме воспоминаний, только их не слушают. А еще есть потерянные люди. Им, как и старикам, нечего предложить обществу, поэтому их игнорируют. Они вроде мятой газеты, которую ветер гонит по улице. Ты их замечаешь, только когда они попадают в твое поле зрения. А через секунду их уносит порыв ветра – прочь с твоих глаз и из твоей памяти. Да и с чего бы, спрашивается, тебе их помнить? Мы их зовем тенями и всякий раз пользуемся для своих нужд их телами, потому что это очень удобно. Слишком они незначительны. Пока живут, никому не интересны, а как умрут – на земле становится одним обрывком бумаги меньше. Только и всего. Этрих перестал тебе доверять, после того как ты сделал ложный шаг – сказал ему, будто все знают, что вы оба воскресли из мертвых. И как это тебя угораздило отмочить такой номер, Бруно? Чем ты думал, а? Ведь прежде надо было все подготовить, подстраховаться, а ты слишком поторопился воплотить в жизнь свою идею. Тебе следовало посидеть подольше над заданием. Только и всего. И вот его девчонка вмиг раскусила твою хитрость – взяла да и позвонила его бывшей жене. Правда выплыла наружу. Ты не должен впредь совершать таких ошибок. Никакой спешки, никаких просчетов. У нас мало времени. Ты сам превратишься в тень и сможешь сделать с ними что пожелаешь, потому что большую часть времени будешь оставаться невидимым.
Остальные одобрительно кивнули и сложили руки на груди, давая понять, что инструктаж окончен.
– Нет.
– Что?! Я не ослышался? Ты сказал «нет»?
– Да. Я сказал «нет». – Бруно указательным пальцем потер нос незадачливого немецкого туриста. – То, что вы предлагаете, меня не устраивает. Я хочу поступить иначе.
Дин, тот, кто минувшим вечером угощал компанию пышками, обменялся взглядом с остальными.
– А в чем, собственно, дело, Бруно?
– А в том, что я ненавижу Винсента Этриха. И когда доберусь до него, пусть знает, что это я заставил его страдать и довел до гибели, я, а не какой-то немецкий увалень, которого он никогда и в глаза не видел.
– Ненавидишь? Но за что? Разве он заслуживает твоей ненависти?
Бруно помотал головой:
– Для меня все это не так просто. Бывшая жена Этриха как-то сравнила его с голубем, который в последний момент вылетает почти что из-под колес машины. Кажется, еще один миг, и ему конец, но он ухитряется воспользоваться именно этой последней секундой, чтобы остаться невредимым. Везучий он, я таких терпеть не могу. Он всего этого не заслужил. Подумать только, избежал своей участи, вернулся сюда и вдобавок собирается стать отцом такого ребенка! Как это можно было допустить? Кто-нибудь объяснит мне, почему не кому-нибудь, а именно этому шуту гороховому выпало стать родителем такого дитя?!
– Не лезь ты в это, Бруно, – мягко предостерег его Франц.
– Что ты имеешь в виду? Разве это против правил? Я просто спрашиваю.
– Потому что, даже еще не родившись, это дитя куда более опасно, чем ты, чем все мы, чем любой из Королей Парка, чем каждый из тех, с кем ты знаком и о ком знаешь только понаслышке. Стоит ему родиться и узнать, какой силой он наделен, и мы окажемся в полном дерьме без надежды из него выбраться. Заметь, у нас нет возможности узнать, о чем он думает и что делает. Может, он сейчас здесь, среди нас, представляешь? Так что я тебе от души советую больше никогда не упоминать Энжи. Даже в мыслях.
Бруно сердито оглядел зал. Все его собеседники, судя по их лицам, почувствовали себя в этот момент весьма неуютно.
– Ладно, но я все ж позволю себе задать еще один, последний вопрос: если этот Энжи и впрямь так силен, как мы сумеем его одолеть?
– Мы и не возьмемся за это, зато его родители вполне с этим справятся. Нам надо убедить их избавиться от него.
Предположение Франца оказалось верным: Энжи действительно был среди них. Сперва в зеленом гребешке. Парикмахер приглаживал им редкие волосы погибшего немца. А после в пышке, которая медленно скользила вниз по чьему-то пищеводу. Он с наслаждением пробежался по зрительному нерву Бруно и несколько раз подпрыгнул на нем, проверяя, сильно ли он пружинит.
Он слышал каждое слово, звучавшее в зале. Слышал, что ему желают смерти. Он очень хотел бы, чтобы обо всем этом тотчас же узнал отец, но у него не было доступа к сознанию Этриха. О, сколько он мог бы поведать своему отцу, но установить с ним мысленную связь было ему не под силу. Любая его попытка проникнуть во внутренний мир Этриха заканчивалась неудачей. С матерью – иное дело. Она с первого же раза приняла его сигналы. Но Этрих их не улавливал.
Когда мужчины вышли из парикмахерской, Энжи уже поджидал их на улице в виде черно-коричневого голубя, беззаботно разгуливавшего по мостовой. Казалось, он нарочно дразнит судьбу, рискуя угодить под автомобиль. Ему и впрямь не терпелось испытать, каково это – в последний момент выпорхнуть из-под нависшей над головой черной ребристой шины и взмыть в небеса. Он решил проделать фокус, который Бруно уподобил тем жизненным коллизиям, что так легко, словно шутя, преодолевал Этрих. Энжи хотелось узнать об Этрихе как можно больше, он жадно впитывал любую информацию о своем отце, будь то даже суждения и оценки его недругов. Но в столь ранний час машин на улице еще не было. Он покружился на месте, наклонив голову и воркуя. Ему показалось, что быть голубем совсем неплохо.
Мужчины стояли у парикмахерской. Они курили и негромко переговаривались. Франц, откашлявшись, сплюнул на тротуар и вдруг заметил голубя, который невозмутимо прохаживался по проезжей части. В течение нескольких секунд он наблюдал за ним. Энжи внутренне подобрался. Неужели парикмахер его узнал и понял, что ему известно об их планах и что он уже придумал, как их всех уничтожить?
Продолжая ворковать, голубь кружился на месте. При этом он не сводил взгляда с мужчины, который стоял в трех метрах от него. Откуда-то издалека до них донесся рев мотора тяжелого грузовика. Звук становился все отчетливей. Грузовик приближался, но птица не торопилась улетать. Она гуляла но мостовой и то и дело взглядывала на парикмахера.
Разумеется, Энжи проделал все в точности как задумал: выпорхнул из-под тяжелого колеса в самую последнюю секунду. Это ему блестяще удалось, он спасся, но, очутившись в воздухе, вдруг почувствовал, что какая-то неодолимая сила тянет его вниз.
Когда птица взмыла в небо, клетки в черепной коробке Энжи как раз начали группироваться, формируя структуры среднего мозга. И он тотчас же стал обыкновенным зародышем. Зеленый гребень, гигантская собака, Авраам Линкольн – все оказалось позабыто. Голубь, который парил в поднебесье, снова стал всего лишь голубем, а Энжи – человеческим эмбрионом, пребывающим в лоне своей матери и готовящимся в назначенный час родиться на свет.
ЖИДКИЙ БУТЕРБРОД
– «Для мужчин секс – спортивное упражнение, для женщин – духовное».
– Ты так и написал, Винсент? Ну ты и свинья! – Но, произнося это, Изабелла улыбнулась.
Она сидела на полу, прижавшись спиной к стене и притянув колени к груди. Винсент с помощью карманного фонарика обследовал ту же самую стену, небольшую ее часть, которая находилась за дверцами шкафа, и читал вслух то, что когда-то там написал. Идея принадлежала Изабелле. Она рассчитывала, что какая-нибудь из надписей им поможет. Иного выхода из сложившейся ситуации ни он, ни она в настоящий момент не видели.
– «Глупость – страшная сила».
– Ну а это зачем было записывать? В потемках, в стенном шкафу?
– Потому что я тогда все-все старался записать, без разбора, все, что приходило в голову. Любая из надписей могла помочь мне остаться самим собой.
Изабелла внезапно почувствовала какой-то странный удар в животе и с беспокойством взглянула на него. Она никогда еще не испытывала ничего подобного: как будто внутри ее был тихий пруд и кто-то швырнул в него камень. Она спросила Энжи, как он себя чувствует, но ответа не получила. Это показалось ей странным, хотя прежде не раз случалось, что он не разговаривал с ней по несколько дней кряду. Ей подумалось, что, скорей всего, характер у него будет непростой.
Винсент на четвереньках выполз из шкафа.
– Помнишь мои пять вопросов?
– Те, которые ты задал мне тогда в Кракове?
– Да. Помнишь?
Она закинула голову назад, оперлась макушкой о стену и закрыла глаза.
– Какие три завтрака, обеда или ужина из твоего прошлого ты желал бы съесть снова? Какие две вещи, которыми ты когда-то владел, ты хотел бы получить вновь? О каком из своих поступков ты больше всего жалеешь и мечтаешь, чтобы все было так, как если бы ты его не совершал? М-м-м… Я забыла… там было еще два.
Этрих подполз к ней и уселся рядом. При этом он принял ту же позу, что и она.
– Какого человека ты хотела бы встретить вновь?
– Так.
– Какой опыт пережить заново?
– Верно. Мне нравятся эти вопросы. Это хорошая игра. Ты в самом деле погружаешься в прошлое и многое в нем переосмысливаешь. Это как генеральная уборка. Ты их там записал?
– Нет, и это очень странно, ведь именно они в первую очередь должны были оживить мою память.
Она положила ладонь ему на колено.
– И чем, по-твоему, это можно объяснить?
– Полагаю, кто-то здесь побывал и стер некоторые из записей. Я почти в этом уверен. В том числе и пять вопросов. Но знаешь, когда я о них вспомнил, в моей памяти всплыло еще кое-что интересное.
– Что, Винсент?
Счастливо улыбнувшись, как человек, который собрался поведать другому об истинном чуде, свидетелем которого он стал, Этрих сообщил:
– Когда оказываешься по ту сторону жизни, тебя там учат делать жидкие бутерброды.
– Хм-м.
– Хочешь, покажу?
– Ну да.
– Пошли. – Поднявшись, он взял ее за руку. – Я сразу же об этом вспомнил, как только мне пришли на ум эти пять вопросов.
Он привел ее в кухню и жестом предложил сесть на табурет у маленького столика. Очутившись за столом, она вновь подумала, как, должно быть, ему было тоскливо сидеть здесь одному вечер за вечером все эти несколько месяцев и есть готовую китайскую еду.
Этрих подошел к раковине и включил воду. Она потекла толстой струей, под которую он тотчас же подставил руки, сложенные ковшиком. Струя разделилась надвое, и каждый из потоков каким-то немыслимым образом превратился в круглую прозрачную лепешку величиной с ломоть хлеба. Этрих медленно убрал одну руку и выключил воду. Водяные лепешки остались на месте. Они висели в воздухе, медленно вращаясь. Изабелла зажала рот рукой и смотрела на это широко открытыми от удивления глазами.
Винсент подхватил ладонями водяные лепешки и принялся мять их, как тесто. Через несколько секунд он продемонстрировал Изабелле что-то отдаленно напоминавшее бутерброд, но целиком из воды, блестящий и прозрачный.
– Господи, Винсент, как же тебе это удалось?
– Я ведь только что тебе сказал: нас этому научили. Это едва ли не первое, что я сделал там, по ту сторону. Бред какой-то, да? Жидкий бутерброд. Но это было единственным, о чем я тогда мог думать.
– Когда? Где?
– Когда умер, Физ. И вот теперь вдруг вспомнил, как это делается.
– Здорово, но какой в этом смысл?
– Смысл в том, что в моей памяти ожило что-то конкретное из того времени, когда я был мертв.
Изабелла взглянула на него хотя и с любопытством, но без всякого энтузиазма.
– Так, значит, когда умираешь, тебя первым делом учат лепить воду? – Перед ее мысленным взором тотчас же предстала картина – мрачноватый зал, в котором женщина средних лет в блузе свободного покроя и берете учит нескольких других женщин средних лет рисовать, как на платных курсах. – Но ведь смерть – это не шутка, Винсент. Все должно быть более…
Этрих уловил в ее голосе нотку скептицизма и с вызовом ответил:
– Так и есть. Тебя там учат, что все твои прежние мысли, понятия и представления – это вот что! – С этими словами он поднял вверх бутерброд. – А теперь смотри. – Пальцы его скользнули над поверхностью воды, едва касаясь ее. И она тотчас же занялась синеватым пламенем. – Ты можешь зажечь воду. Можешь сделать ее твердой, как камень, или нежной, как шелк. Пока ты жив, тебе кажется, что вода – это всего лишь вода, но в действительности это совсем не так. Да мало ли еще чему там можно научиться! Кстати, я еще кое о чем вспомнил.
– О чем же?
Он подошел к ней, держа воду на ладони, и вдруг плеснул ей в лицо. Изабелла зажмурилась, инстинктивно откинув голову назад и совершенно опешив от неожиданности.
– Ну зачем ты это сделал?
Ответ на свой вопрос она получила, когда открыла глаза и стерла с ресниц капли воды. Вокруг нее все изменилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Новый Король Парка немедленно обо всем этом узнал и, прежде чем старик успел его заметить, зажмурился и снова открыл глаза. И светлые воспоминания незнакомца тотчас же слегка сместились в его эмоциональном поле и сделались горькими. Вроде ничего особенного, и тем не менее одного-двух градусов оказывается достаточно, чтобы разрушить счастье всей жизни. Некстати сказанное слово, невольная ухмылка… Стоило Королю Парка отдать мысленный приказ, и старик немедленно лишился всего, чем дорожил. Эта перемена сказалась и на его внешности – спина согнулась, голова поникла. Казалось, его придавило к земле тяжким грузом, который он теперь вынужден будет нести на своих плечах до конца дней.
Мастера парикмахерской долго спорили о том, насколько невзрачным должен был стать облик Бруно. Сам он не участвовал в дискуссии. Они обсуждали мельчайшие детали его будущей внешности так непринужденно, как если бы его вообще не было рядом. Но он нисколько против этого не возражал, ведь, судя по репликам, которыми они обменивались, все до единого являлись специалистами в своем деле, и Бруно с легким сердцем доверился их опыту.
В течение ночи и первых рассветных часов его внешность полностью менялась пять раз. Однажды, когда мастера слишком поторопились произвести очередные кардинальные перемены в его облике, организм не выдержал и взбунтовался. Бруно так замутило, что он едва успел добежать до раковины в подсобке – его так и вывернуло наизнанку.
Но самым удивительным оказалось то, что, кроме того единственного раза, он не почувствовал никакого дискомфорта, в считанные минуты становясь совершенно новым человеком – с другим ростом, весом, пропорциями частей тела. Это впечатляло его едва ли не больше, чем лицезрение очередной незнакомой физиономии, глядевшей из зеркала. Полное отсутствие каких-либо ощущений пугало и озадачивало. Поистине он был податливой глиной в руках своих творцов.
Парикмахера, который занимался его головой, звали Франц. После нескольких часов сидения в кресле Бруно осмелился спросить у него о причине такой своей нечувствительности.
Франц, мывший руки над раковиной, охотно ответил:
– Это потому, что все парни, чью внешность мы на тебя примеряем, мертвы. И ничего не могут чувствовать.
– А где вы достаете трупы? – забеспокоился Бруно.
Он представил себе покойников, вырытых из могил, в которых, небрежно обмахнув их тряпкой, втискивают его драгоценную сущность, словно в куртки из спортивного магазина.
– Не волнуйся, мы используем только свежих покойников. Мы их отлавливаем в самый момент кончины. Видал когда-нибудь страховочную сеть под трапецией в цирке? – Парикмахер тщательно вытер руки красным полотенцем. Остальные стояли за креслом Бруно и вполголоса переговаривались. – Парень, в которого ты сейчас превратился, только что свалился со скалы возле Дубровника. Немецкий турист, который слишком разогнался на своем новеньком «опеле». Все покойники, которых мы для тебя достаем, совершенно свежие, Бруно. Люди ведь каждую секунду умирают.
Успокоило ли его это объяснение или напугало еще больше? Он и сам не знал.
Мужчина, угощавший всех пышками, заявил:
– Ясно одно, Франц, у него должен быть вид человека, который прошагал несколько километров в кромешном мраке. Понимаешь, о чем я?
Все как по команде воззрились на Бруно. А говоривший ухватил его пальцами за подбородок:
– Этот парень продает подписки на журналы. Или еще какой-нибудь никому не нужный хлам. Живет один и готовит себе еду в микроволновке. Он почти невидимка. Таких, как он, никто не замечает.
– А почему так важно, чтобы я сделался невидимым?
Ему ответил чечеточник:
– Существует две категории невидимок. Старики, до которых никому дела нет, и парни вроде тех, как только что описал нам Дин. Чем старше становишься, тем меньше на тебя обращают внимания. Ты сам разве этого не замечал? Стариков замечают, только когда они начинают с кем-то скандалить, или откалывают какие-то немыслимые номера, или умирают. А те из них, кто ведет себя тихо, для остальных вроде как перестают существовать. Они никому не интересны, потому что им нечего предложить окружающим, кроме воспоминаний, только их не слушают. А еще есть потерянные люди. Им, как и старикам, нечего предложить обществу, поэтому их игнорируют. Они вроде мятой газеты, которую ветер гонит по улице. Ты их замечаешь, только когда они попадают в твое поле зрения. А через секунду их уносит порыв ветра – прочь с твоих глаз и из твоей памяти. Да и с чего бы, спрашивается, тебе их помнить? Мы их зовем тенями и всякий раз пользуемся для своих нужд их телами, потому что это очень удобно. Слишком они незначительны. Пока живут, никому не интересны, а как умрут – на земле становится одним обрывком бумаги меньше. Только и всего. Этрих перестал тебе доверять, после того как ты сделал ложный шаг – сказал ему, будто все знают, что вы оба воскресли из мертвых. И как это тебя угораздило отмочить такой номер, Бруно? Чем ты думал, а? Ведь прежде надо было все подготовить, подстраховаться, а ты слишком поторопился воплотить в жизнь свою идею. Тебе следовало посидеть подольше над заданием. Только и всего. И вот его девчонка вмиг раскусила твою хитрость – взяла да и позвонила его бывшей жене. Правда выплыла наружу. Ты не должен впредь совершать таких ошибок. Никакой спешки, никаких просчетов. У нас мало времени. Ты сам превратишься в тень и сможешь сделать с ними что пожелаешь, потому что большую часть времени будешь оставаться невидимым.
Остальные одобрительно кивнули и сложили руки на груди, давая понять, что инструктаж окончен.
– Нет.
– Что?! Я не ослышался? Ты сказал «нет»?
– Да. Я сказал «нет». – Бруно указательным пальцем потер нос незадачливого немецкого туриста. – То, что вы предлагаете, меня не устраивает. Я хочу поступить иначе.
Дин, тот, кто минувшим вечером угощал компанию пышками, обменялся взглядом с остальными.
– А в чем, собственно, дело, Бруно?
– А в том, что я ненавижу Винсента Этриха. И когда доберусь до него, пусть знает, что это я заставил его страдать и довел до гибели, я, а не какой-то немецкий увалень, которого он никогда и в глаза не видел.
– Ненавидишь? Но за что? Разве он заслуживает твоей ненависти?
Бруно помотал головой:
– Для меня все это не так просто. Бывшая жена Этриха как-то сравнила его с голубем, который в последний момент вылетает почти что из-под колес машины. Кажется, еще один миг, и ему конец, но он ухитряется воспользоваться именно этой последней секундой, чтобы остаться невредимым. Везучий он, я таких терпеть не могу. Он всего этого не заслужил. Подумать только, избежал своей участи, вернулся сюда и вдобавок собирается стать отцом такого ребенка! Как это можно было допустить? Кто-нибудь объяснит мне, почему не кому-нибудь, а именно этому шуту гороховому выпало стать родителем такого дитя?!
– Не лезь ты в это, Бруно, – мягко предостерег его Франц.
– Что ты имеешь в виду? Разве это против правил? Я просто спрашиваю.
– Потому что, даже еще не родившись, это дитя куда более опасно, чем ты, чем все мы, чем любой из Королей Парка, чем каждый из тех, с кем ты знаком и о ком знаешь только понаслышке. Стоит ему родиться и узнать, какой силой он наделен, и мы окажемся в полном дерьме без надежды из него выбраться. Заметь, у нас нет возможности узнать, о чем он думает и что делает. Может, он сейчас здесь, среди нас, представляешь? Так что я тебе от души советую больше никогда не упоминать Энжи. Даже в мыслях.
Бруно сердито оглядел зал. Все его собеседники, судя по их лицам, почувствовали себя в этот момент весьма неуютно.
– Ладно, но я все ж позволю себе задать еще один, последний вопрос: если этот Энжи и впрямь так силен, как мы сумеем его одолеть?
– Мы и не возьмемся за это, зато его родители вполне с этим справятся. Нам надо убедить их избавиться от него.
Предположение Франца оказалось верным: Энжи действительно был среди них. Сперва в зеленом гребешке. Парикмахер приглаживал им редкие волосы погибшего немца. А после в пышке, которая медленно скользила вниз по чьему-то пищеводу. Он с наслаждением пробежался по зрительному нерву Бруно и несколько раз подпрыгнул на нем, проверяя, сильно ли он пружинит.
Он слышал каждое слово, звучавшее в зале. Слышал, что ему желают смерти. Он очень хотел бы, чтобы обо всем этом тотчас же узнал отец, но у него не было доступа к сознанию Этриха. О, сколько он мог бы поведать своему отцу, но установить с ним мысленную связь было ему не под силу. Любая его попытка проникнуть во внутренний мир Этриха заканчивалась неудачей. С матерью – иное дело. Она с первого же раза приняла его сигналы. Но Этрих их не улавливал.
Когда мужчины вышли из парикмахерской, Энжи уже поджидал их на улице в виде черно-коричневого голубя, беззаботно разгуливавшего по мостовой. Казалось, он нарочно дразнит судьбу, рискуя угодить под автомобиль. Ему и впрямь не терпелось испытать, каково это – в последний момент выпорхнуть из-под нависшей над головой черной ребристой шины и взмыть в небеса. Он решил проделать фокус, который Бруно уподобил тем жизненным коллизиям, что так легко, словно шутя, преодолевал Этрих. Энжи хотелось узнать об Этрихе как можно больше, он жадно впитывал любую информацию о своем отце, будь то даже суждения и оценки его недругов. Но в столь ранний час машин на улице еще не было. Он покружился на месте, наклонив голову и воркуя. Ему показалось, что быть голубем совсем неплохо.
Мужчины стояли у парикмахерской. Они курили и негромко переговаривались. Франц, откашлявшись, сплюнул на тротуар и вдруг заметил голубя, который невозмутимо прохаживался по проезжей части. В течение нескольких секунд он наблюдал за ним. Энжи внутренне подобрался. Неужели парикмахер его узнал и понял, что ему известно об их планах и что он уже придумал, как их всех уничтожить?
Продолжая ворковать, голубь кружился на месте. При этом он не сводил взгляда с мужчины, который стоял в трех метрах от него. Откуда-то издалека до них донесся рев мотора тяжелого грузовика. Звук становился все отчетливей. Грузовик приближался, но птица не торопилась улетать. Она гуляла но мостовой и то и дело взглядывала на парикмахера.
Разумеется, Энжи проделал все в точности как задумал: выпорхнул из-под тяжелого колеса в самую последнюю секунду. Это ему блестяще удалось, он спасся, но, очутившись в воздухе, вдруг почувствовал, что какая-то неодолимая сила тянет его вниз.
Когда птица взмыла в небо, клетки в черепной коробке Энжи как раз начали группироваться, формируя структуры среднего мозга. И он тотчас же стал обыкновенным зародышем. Зеленый гребень, гигантская собака, Авраам Линкольн – все оказалось позабыто. Голубь, который парил в поднебесье, снова стал всего лишь голубем, а Энжи – человеческим эмбрионом, пребывающим в лоне своей матери и готовящимся в назначенный час родиться на свет.
ЖИДКИЙ БУТЕРБРОД
– «Для мужчин секс – спортивное упражнение, для женщин – духовное».
– Ты так и написал, Винсент? Ну ты и свинья! – Но, произнося это, Изабелла улыбнулась.
Она сидела на полу, прижавшись спиной к стене и притянув колени к груди. Винсент с помощью карманного фонарика обследовал ту же самую стену, небольшую ее часть, которая находилась за дверцами шкафа, и читал вслух то, что когда-то там написал. Идея принадлежала Изабелле. Она рассчитывала, что какая-нибудь из надписей им поможет. Иного выхода из сложившейся ситуации ни он, ни она в настоящий момент не видели.
– «Глупость – страшная сила».
– Ну а это зачем было записывать? В потемках, в стенном шкафу?
– Потому что я тогда все-все старался записать, без разбора, все, что приходило в голову. Любая из надписей могла помочь мне остаться самим собой.
Изабелла внезапно почувствовала какой-то странный удар в животе и с беспокойством взглянула на него. Она никогда еще не испытывала ничего подобного: как будто внутри ее был тихий пруд и кто-то швырнул в него камень. Она спросила Энжи, как он себя чувствует, но ответа не получила. Это показалось ей странным, хотя прежде не раз случалось, что он не разговаривал с ней по несколько дней кряду. Ей подумалось, что, скорей всего, характер у него будет непростой.
Винсент на четвереньках выполз из шкафа.
– Помнишь мои пять вопросов?
– Те, которые ты задал мне тогда в Кракове?
– Да. Помнишь?
Она закинула голову назад, оперлась макушкой о стену и закрыла глаза.
– Какие три завтрака, обеда или ужина из твоего прошлого ты желал бы съесть снова? Какие две вещи, которыми ты когда-то владел, ты хотел бы получить вновь? О каком из своих поступков ты больше всего жалеешь и мечтаешь, чтобы все было так, как если бы ты его не совершал? М-м-м… Я забыла… там было еще два.
Этрих подполз к ней и уселся рядом. При этом он принял ту же позу, что и она.
– Какого человека ты хотела бы встретить вновь?
– Так.
– Какой опыт пережить заново?
– Верно. Мне нравятся эти вопросы. Это хорошая игра. Ты в самом деле погружаешься в прошлое и многое в нем переосмысливаешь. Это как генеральная уборка. Ты их там записал?
– Нет, и это очень странно, ведь именно они в первую очередь должны были оживить мою память.
Она положила ладонь ему на колено.
– И чем, по-твоему, это можно объяснить?
– Полагаю, кто-то здесь побывал и стер некоторые из записей. Я почти в этом уверен. В том числе и пять вопросов. Но знаешь, когда я о них вспомнил, в моей памяти всплыло еще кое-что интересное.
– Что, Винсент?
Счастливо улыбнувшись, как человек, который собрался поведать другому об истинном чуде, свидетелем которого он стал, Этрих сообщил:
– Когда оказываешься по ту сторону жизни, тебя там учат делать жидкие бутерброды.
– Хм-м.
– Хочешь, покажу?
– Ну да.
– Пошли. – Поднявшись, он взял ее за руку. – Я сразу же об этом вспомнил, как только мне пришли на ум эти пять вопросов.
Он привел ее в кухню и жестом предложил сесть на табурет у маленького столика. Очутившись за столом, она вновь подумала, как, должно быть, ему было тоскливо сидеть здесь одному вечер за вечером все эти несколько месяцев и есть готовую китайскую еду.
Этрих подошел к раковине и включил воду. Она потекла толстой струей, под которую он тотчас же подставил руки, сложенные ковшиком. Струя разделилась надвое, и каждый из потоков каким-то немыслимым образом превратился в круглую прозрачную лепешку величиной с ломоть хлеба. Этрих медленно убрал одну руку и выключил воду. Водяные лепешки остались на месте. Они висели в воздухе, медленно вращаясь. Изабелла зажала рот рукой и смотрела на это широко открытыми от удивления глазами.
Винсент подхватил ладонями водяные лепешки и принялся мять их, как тесто. Через несколько секунд он продемонстрировал Изабелле что-то отдаленно напоминавшее бутерброд, но целиком из воды, блестящий и прозрачный.
– Господи, Винсент, как же тебе это удалось?
– Я ведь только что тебе сказал: нас этому научили. Это едва ли не первое, что я сделал там, по ту сторону. Бред какой-то, да? Жидкий бутерброд. Но это было единственным, о чем я тогда мог думать.
– Когда? Где?
– Когда умер, Физ. И вот теперь вдруг вспомнил, как это делается.
– Здорово, но какой в этом смысл?
– Смысл в том, что в моей памяти ожило что-то конкретное из того времени, когда я был мертв.
Изабелла взглянула на него хотя и с любопытством, но без всякого энтузиазма.
– Так, значит, когда умираешь, тебя первым делом учат лепить воду? – Перед ее мысленным взором тотчас же предстала картина – мрачноватый зал, в котором женщина средних лет в блузе свободного покроя и берете учит нескольких других женщин средних лет рисовать, как на платных курсах. – Но ведь смерть – это не шутка, Винсент. Все должно быть более…
Этрих уловил в ее голосе нотку скептицизма и с вызовом ответил:
– Так и есть. Тебя там учат, что все твои прежние мысли, понятия и представления – это вот что! – С этими словами он поднял вверх бутерброд. – А теперь смотри. – Пальцы его скользнули над поверхностью воды, едва касаясь ее. И она тотчас же занялась синеватым пламенем. – Ты можешь зажечь воду. Можешь сделать ее твердой, как камень, или нежной, как шелк. Пока ты жив, тебе кажется, что вода – это всего лишь вода, но в действительности это совсем не так. Да мало ли еще чему там можно научиться! Кстати, я еще кое о чем вспомнил.
– О чем же?
Он подошел к ней, держа воду на ладони, и вдруг плеснул ей в лицо. Изабелла зажмурилась, инстинктивно откинув голову назад и совершенно опешив от неожиданности.
– Ну зачем ты это сделал?
Ответ на свой вопрос она получила, когда открыла глаза и стерла с ресниц капли воды. Вокруг нее все изменилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35