С ним была его жена, молодая, красивая женщина – мать довольно большого количества детей: не то семерых, не то девятерых. Впрочем, если я допустила неточность, то за истекшее время она наверняка уже исправлена – в большую сторону.
С гостиничного балкона открывался вид на море – настолько чудесный, что даже американский авианосец, маячивший на горизонте, не мог вполне подавить моего восторга.
На следующий день я записала на пластинку свою фестивальную песню. Оказалось, что XV неаполитанский фестиваль планируют провести прежде всего как телевизионное зрелище, и в этом качестве он должен быть безупречно отработан в соответствии с утвержденным сценарием. Таково было решение организаторов. Каждый из трех вечеров должен был проходить в иной местности – не перед залом с публикой, а – в зависимости от «фотогеничности» пленэра – либо в прекрасном старом саду, либо во дворце, почти без публики, с учетом единственно интересов телезрителей.
Но все эти старые дворцы и сады – невинная затея в сравнении с главным требованием организаторов фестиваля. Впервые все фестивальные песни должны были исполняться под фонограмму.
У меня вообще не укладывается в голове мысль, как можно проводить фестиваль путем прослушивания песен, звучащих в записи, предварительно созданной в студии. Ведь при этом совершенно исключается непосредственное общение с публикой, творческий подъем певца, который мобилизует все свои возможности, чтобы показать себя с самой лучшей стороны.
В студии никогда не запишешь песню так, как удается исполнить ее перед публикой. Спортсмены, к примеру, когда трибуны пустуют, показывают более низкие результаты.
И такое новшество было введено на фестивале в Неаполе – здесь, где всякий вкладывает в пение всю душу и дарит ее публике вместе с мелодией!
Очень негативно оценили новшество и сами неаполитанцы. «С тем же успехом можно вынести на эстраду проигрыватель, поставить пластинку, а певец волен отправиться куда-нибудь посидеть за стаканчиком вина», – услышала я горький комментарий продавца газет.
Что ж, замечание вполне справедливое. Однако, невзирая на проявленное жителями Неаполя недовольство, все шло в соответствии с утвержденным планом.
Первый концерт состоялся в Сорренто.
Я в тот вечер не пела и могла смотреть передачу из Сорренто по телевизору.
Накануне мы на небольшом пароходике добрались до острова Искья, откуда должен был транслироваться второй фестивальный концерт. От пристани до Пунто Молино крутыми улочками нас доставил в своей повозке энергичный черноволосый парнишка. Повозка его напоминала один из вагончиков детской железной дороги, какие встречаются в веселых городках, устроенных для детей.
Мы высадились перед зданием странного вида – в форме высокой круглой башни, расположенной посреди чудесного сада с большим бассейном. Это была наша гостиница. Примерно так рисовалась мне башня из сказки Андерсена о принцессе, у которой была столь длинная коса, что она с успехом заменяла принцу… лифт.
Дворец-отель оказался внутри оборудованным с большим вкусом. Небольшие комнаты обставлены темной мебелью в старинном стиле, люстры – со свечами… В холле, где можно было побеседовать или сыграть партию в бридж, высились растущие в кадках и живые, свежесрезанные цветы. Я подчеркиваю это обстоятельство, ибо чаще видела цветы искусственные – сделанные весьма умело, но навевающие тоску. Одна стена была целиком выполнена из особого стекла, позволявшего видеть все, что происходит снаружи, но самому оставаться невидимым.
В этом-то холле я сидела вечером и смотрела передачу первого концерта из Сорренто. Виллы, на которой происходило действие, не было видно, но, судя по роскошному окружающему ее парку, в котором «гуляли» певцы, она была не менее великолепна.
На следующий день начались репетиции. Публику составляли только те люди, которые сопровождали исполнителей. Ибо у каждого был спутник – у кого жена, у кого муж, друг, подруга или… даже несколько подруг. Прибыл также и Модуньо со своей очаровательной женой.
Хотя… была все же и публика – ребятишки. Они сидели на крышах соседних домов, плотной толпой сгрудились у ворот сада. За ними виднелась группа пожилых женщин.
После обеда выдалось несколько свободных часов. Я отправилась на берег моря – хоть немного подышать свежим воздухом и передохнуть после репетиции. Не успела оглянуться, как меня плотным кольцом окружила детвора. Тут были несколько подростков, малолетки и даже один ползунок, который лишь некоторое время спустя присоединился к обществу.
Дети во всем мире одинаково прелестны. Их интересовал фестиваль, его участники. При этом они проявили большую осведомленность – им, к примеру, было известно (из газет), что я – полька, ибо впервые в истории неаполитанских фестивалей в этом фестивале принимала участие иностранка, полька.
Они хотели знать, где находится моя страна, что это за страна и есть ли там такое же теплое море. Они дотрагивались до моих волос и, причмокивая, удивлялись – настоящие! «И у меня точно такие, правда?» – спросила веснушчатая девчушка, приложив к моей косе кончик своей огненно-рыжей косички. Конечно, маленькая кокетка отлично понимала, что она тут в этом смысле единственная, поскольку все остальные головки были черные как смоль. Потом, когда мне пришло время уходить, они проводили меня до самых ворот и, прощаясь со мной (я всем по очереди пожала перепачканные чернилами руки), громко желали мне успеха.
Я успешно вышла в финал, и на другой день утром мы уже плыли обратно в Неаполь. Последний фестивальный вечер должен был состояться в огромном парке, окружающем виллу Флоридиана.
На этот раз публики собралось порядочно. Приехало также несколько знаменитостей. Помню, конферансье объявил, что среди присутствующих находится известный киноактер Витторио Гассман. Гассман привстал, с улыбкой раскланялся. Затем начался концерт.
На XV фестивале неаполитанской песни неожиданно победил Нино Таранто, актер старшего поколения, который не столько спел, сколько станцевал шуточную песенку.
Неаполитанцы, предпочитающие скорее лирические, мелодичные песни, в которых поется главным образом о любви, о море и синих далях, с неудовольствием восприняли решение жюри.
Чувствую себя обязанной отметить, что выступление первой польки на неаполитанском фестивале снискало признание. Доказательством тому были многочисленные рецензии, где с похвалой говорилось о моем «истинно неаполитанском» стиле исполнения, а также – к великой моей радости и гордости – о «безупречном акценте прирожденной неаполитанки». Композитор и автор текста, сопровождавшие меня все время, пока продолжался фестиваль, тоже были довольны, что вручили мне свою песню.
Композитор, синьор Дженио Амато, пригласил нас к себе домой – торжественно отметить наши достижения. Я с теплым чувством вспоминаю часы, проведенные в доме гостеприимных супругов Амато.
Сначала гостям представили всех детей по очереди – от самого маленького, еще грудного малыша, который всего лишь две недели назад осчастливил мир своим появлением на свет, до самой старшей, двенадцатилетней девочки. Несмотря на то что половина из них еще не вполне научились ходить, с первого взгляда было заметно, что в семье царят мир и согласие. Старшие дети без понуждения опекали младших, которые, отлично зная свои права и привилегии, тем не менее ими не злоупотребляли.
Потом был накрыт огромный стол, и гости принялись уничтожать очень вкусные блюда, приготовленные по рецептам местной кухни. За десертом еще раз возникла бурная дискуссия на тему прошедшего фестиваля.
Вскоре по возвращении в гостиницу Пьетро вместе с отцом покинули Неаполь. Синьора Ванда в этот раз не приехала на фестиваль: она неважно себя чувствовала. Я осталась в Неаполе в обществе только что прибывшего сюда Ренато Серио.
Ренато за это время успел закончить аранжировку, и теперь мы с ним могли приступить к записи на пластинку ранее отобранных неаполитанских песен в сопровождении неаполитанского оркестра с типичным для него составом инструментов.
Поскольку я всегда предпочитаю присутствовать при создании музыкального фона, я уже на другой день утром сидела в душной студии. Запись тянулась долго – как я уже говорила выше, южане не признают спешки. А жара стояла невыносимая. Через несколько дней такой работы у меня начались неприятности с сердцем. Я решила немного поберечься и следующий день провести на свежем воздухе, в особенности потому, что через день мне уже предстояло петь, а это требовало в той обстановке огромных усилий.
На крыше гостиницы был бассейн, где можно было немного охладиться, подышать воздухом, полежать в тени под тентом. К счастью, здесь почти никого не было.
Чувство одиночества, тоски по близким овладевает мной на чужой земле с первого же дня и усиливается со временем. Я уже довольно долго находилась в Италии и все более остро ощущала свое одиночество, особенно здесь, в Неаполе, где я не могла даже позвонить синьоре Ванде.
Я лежала на каменных плитах, обрамлявших бассейн, и загорала – впервые с тех пор, как приехала в Италию. Раньше такого случая не подворачивалось, да и времени не было. На теплое голубое море взирала, как лисица на виноград. Ни разу мне не довелось в нем искупаться.
Внезапно кто-то не слишком уверенно дотронулся до моего плеча и детским голосом по-английски позвал: «Посмотри-ка, что у меня есть!»
Возле меня присел на корточки светловолосый малыш с такими синими глазами, словно это были частички неба. Минуту спустя подбежала мать и, извинившись, хотела увести своего общительного сына. «Бобби, зачем ты мешаешь даме?» – укоряла мама, таща Бобби под свой зонт. Но Бобби желал непременно показать мне свои сокровища – машинки – и вскоре уже снова сидел рядом со мной. Мы с ним разговорились. Бобби шел третий годик, он сильно шепелявил, так что мне приходилось довольно часто обращаться к его матери с просьбой перевести его слова. Потом мать Бобби отправилась в ресторан обедать – одна, поскольку Бобби с ревом отвоевал себе еще час – поиграть с «хорошим парнем». Мы сошли с ним в воду и там весело плескались при полном взаимопонимании.
В тот день оркестр закончил запись фонограммы, и с завтрашнего дня можно было начать записывать песни. Время, которое было куплено у студии, истекало. Для того чтобы записать двенадцать песен, оставалось два с половиной дня. Этого должно было хватить. Я приходила немного пораньше, чтобы воспользоваться помощью, которую оказывали мне владелец студии, его жена и прежде всего портье – эти славные люди поправляли мое произношение. Они делали это очень охотно, искренне радуясь каждому верно произнесенному мной слову. Даже водитель такси, в котором я ехала на студию, узнав о моих занятиях, тут же принялся посвящать меня в тайны неаполитанского диалекта.
Пластинка была напета в рекордный срок. Владелец студии, известный неаполитанский певец Аурелио Фиерро, одобрительно посмотрел на меня и заявил, что в его студии такого еще не случалось.
Похудев на несколько килограммов (в студии было жарко и душно, как в центре джунглей, поскольку нельзя было пользоваться вентиляцией из-за необходимости соблюдать абсолютную тишину), уставшая до предела, но зато очень довольная, я на следующий день в пять часов утра выехала обратно в Милан. Возвращалась одна, так как Ренато отправился домой поездом. Я покидала Неаполь без сожаления, хотя некоторые люди готовы отдать жизнь за то, чтобы взглянуть на этот город. («Увидеть Неаполь – и умереть!»)
В Милане меня ожидала награда за неаполитанские муки в виде приглашения в польское консульство на празднование Дня национального возрождения. Я была необыкновенно этому рада.
Срок моего пребывания, правда, уже перевалил за половину (я еще никогда не жила за границей дольше двух месяцев), но я уже очень скучала. Теперь я возрадовалась, что смогу поговорить обо всем, что близко сердцу, без натянутости, по-польски. Кто сам не испытал, тот не поверит, как трудно жить среди чужих людей, не слишком хорошо зная их язык. Да, я «справлялась», но быть целый день в непрестанном напряжении! Я вникала в смысл того, что мне говорят, соображая одновременно, как правильно построить ответную фразу.
Какое облегчение доставляла мне одна только мысль об этом приеме, где все слова будут ясны, понятны, известны!
Я вымыла голову, «навела красоту», даже надела клипсы, хотя они немного прищемляли уши, и поехала в консульство. Размещалось оно в прекрасном дворце. Будто сквозь сон вспоминаю подъезд, лестницу, мозаичные полы, старинную мебель. Там было прекрасно, как… в музее. С некоторым изумлением я обнаружила, что там и сям в антикварных креслах и на антикварных кушетках сидят гости, но раз уж пан консул это им позволил, то и я вскоре оказалась сидящей, нога на ногу (новые туфли!), в кругу польских инженеров из Варшавы, которые приехали в Италию в связи с передачей нам лицензии на «Фиат». Инженеры тоже были рады случаю совместно отметить праздник – они даже приехали ради этого из Турина.
Все гости получили прекрасные памятные медали, изготовленные в честь открытия Института польско-итальянских отношений. Потом провозглашалось много тостов, среди которых чаще других слышен был тост за возвращение домой.
Я подметила, хотя специально эта проблема меня и не занимала, что гости-итальянцы часто отказывались от отечественных вин в пользу нашего виньяка и «чистой выборовой». Довольная, в приподнятом настроении и с книгами, которые одолжила мне жена представителя нашей авиакомпании, вернулась я в гостиницу. Это был самый приятный день за время моей жизни в Италии.
У меня выдался краткий отпуск, главным образом потому, что менеджер не справился вовремя со своими задачами. Запланированные выступления (наконец-то я должна была начать концертировать и зарабатывать деньги) попросту отложили на три недели по причинам, «ни от кого не зависящим». Я очень охотно согласилась съездить на эти три недели домой. Стоимость моего проживания в Италии более или менее равнялась стоимости билета в Польшу и обратно. Три недели дома промелькнули как один миг!
Возвращаясь в Милан, я уже знала, что мне предстоит цикл концертов, организованных редакцией газеты «Унита», а также участие в трех телевизионных программах. Недолго передохнула в отеле; затем позвонил Ренато, чтобы договориться, когда назначить репетиции с оркестром.
Мы определили, какие песни я буду петь и в какой очередности. Ренато, как пианист, должен был выступать со мной в концертах и руководить местными оркестрантами.
До предполагавшейся серии концертов мне предстояло получить награду «Oscar della simpatia», присуждаемую ежегодно в Виареджо самым обаятельным, самым лучшим исполнителям. Торжественная церемония вручения «Оскара» соединялась с концертом, на котором лауреаты выступали перед многотысячной публикой.
Ренато отправился к своим родителям, чтобы на время концертирования взять у них машину – красный «Фиат» новой модели.
Мы выехали из Милана в направлении Виареджо. Ренато не принадлежал к числу расточительных людей. Довольно скоро я заметила, что мы уже едем не по автостраде, что дорога становится все круче и разнообразней, то огибая пропасть, пробираясь через густой лес, а порой едва не задевая какие-нибудь хозяйственные постройки. Ренато избегал необходимости платить за проезд по автостраде, выбрав более длинную, окружную, но бесплатную дорогу, доставляющую массу дополнительных эмоций. Около полудня, когда мы миновали предгорье, начали возникать странные явления, сменявшиеся в удивительном темпе. Сперва скрылось хорошо до тех пор припекавшее солнце, небо затянула свинцово-серая мгла, которая стремительно сгущалась, отчего все вокруг потемнело, так что Ренато вскоре пришлось включить фары. Мы все еще ползли по крутой горной дороге, когда внезапно хлынул дождь вперемешку с крупным градом.
Спустя короткое время с отвесного склона на дорогу ринулись мутные, с примесью коричневой земли потоки необычайной силы. Перепуганный Ренато остановил машину на повороте возле толстого каменного барьера, отделявшего дорогу от «достаточно внушительной пропасти».
Град так сильно барабанил по ветровому стеклу, что оно не выдержало и треснуло. Машина, хотя и новая, оказалась негерметичной – сквозь щели в крыше и окнах просочилась вода. Нас, по всей вероятности, смыло бы «на этаж ниже», если бы не стена, к которой приткнулась наша машина.
«А не лучше ли было бы заплатить там, внизу, небольшую плату за проезд по автостраде?» – подумала я, но вслух ничего не сказала. Мужчина, у которого поврежден «Фиат», и без того чувствует себя самым несчастным человеком на свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
С гостиничного балкона открывался вид на море – настолько чудесный, что даже американский авианосец, маячивший на горизонте, не мог вполне подавить моего восторга.
На следующий день я записала на пластинку свою фестивальную песню. Оказалось, что XV неаполитанский фестиваль планируют провести прежде всего как телевизионное зрелище, и в этом качестве он должен быть безупречно отработан в соответствии с утвержденным сценарием. Таково было решение организаторов. Каждый из трех вечеров должен был проходить в иной местности – не перед залом с публикой, а – в зависимости от «фотогеничности» пленэра – либо в прекрасном старом саду, либо во дворце, почти без публики, с учетом единственно интересов телезрителей.
Но все эти старые дворцы и сады – невинная затея в сравнении с главным требованием организаторов фестиваля. Впервые все фестивальные песни должны были исполняться под фонограмму.
У меня вообще не укладывается в голове мысль, как можно проводить фестиваль путем прослушивания песен, звучащих в записи, предварительно созданной в студии. Ведь при этом совершенно исключается непосредственное общение с публикой, творческий подъем певца, который мобилизует все свои возможности, чтобы показать себя с самой лучшей стороны.
В студии никогда не запишешь песню так, как удается исполнить ее перед публикой. Спортсмены, к примеру, когда трибуны пустуют, показывают более низкие результаты.
И такое новшество было введено на фестивале в Неаполе – здесь, где всякий вкладывает в пение всю душу и дарит ее публике вместе с мелодией!
Очень негативно оценили новшество и сами неаполитанцы. «С тем же успехом можно вынести на эстраду проигрыватель, поставить пластинку, а певец волен отправиться куда-нибудь посидеть за стаканчиком вина», – услышала я горький комментарий продавца газет.
Что ж, замечание вполне справедливое. Однако, невзирая на проявленное жителями Неаполя недовольство, все шло в соответствии с утвержденным планом.
Первый концерт состоялся в Сорренто.
Я в тот вечер не пела и могла смотреть передачу из Сорренто по телевизору.
Накануне мы на небольшом пароходике добрались до острова Искья, откуда должен был транслироваться второй фестивальный концерт. От пристани до Пунто Молино крутыми улочками нас доставил в своей повозке энергичный черноволосый парнишка. Повозка его напоминала один из вагончиков детской железной дороги, какие встречаются в веселых городках, устроенных для детей.
Мы высадились перед зданием странного вида – в форме высокой круглой башни, расположенной посреди чудесного сада с большим бассейном. Это была наша гостиница. Примерно так рисовалась мне башня из сказки Андерсена о принцессе, у которой была столь длинная коса, что она с успехом заменяла принцу… лифт.
Дворец-отель оказался внутри оборудованным с большим вкусом. Небольшие комнаты обставлены темной мебелью в старинном стиле, люстры – со свечами… В холле, где можно было побеседовать или сыграть партию в бридж, высились растущие в кадках и живые, свежесрезанные цветы. Я подчеркиваю это обстоятельство, ибо чаще видела цветы искусственные – сделанные весьма умело, но навевающие тоску. Одна стена была целиком выполнена из особого стекла, позволявшего видеть все, что происходит снаружи, но самому оставаться невидимым.
В этом-то холле я сидела вечером и смотрела передачу первого концерта из Сорренто. Виллы, на которой происходило действие, не было видно, но, судя по роскошному окружающему ее парку, в котором «гуляли» певцы, она была не менее великолепна.
На следующий день начались репетиции. Публику составляли только те люди, которые сопровождали исполнителей. Ибо у каждого был спутник – у кого жена, у кого муж, друг, подруга или… даже несколько подруг. Прибыл также и Модуньо со своей очаровательной женой.
Хотя… была все же и публика – ребятишки. Они сидели на крышах соседних домов, плотной толпой сгрудились у ворот сада. За ними виднелась группа пожилых женщин.
После обеда выдалось несколько свободных часов. Я отправилась на берег моря – хоть немного подышать свежим воздухом и передохнуть после репетиции. Не успела оглянуться, как меня плотным кольцом окружила детвора. Тут были несколько подростков, малолетки и даже один ползунок, который лишь некоторое время спустя присоединился к обществу.
Дети во всем мире одинаково прелестны. Их интересовал фестиваль, его участники. При этом они проявили большую осведомленность – им, к примеру, было известно (из газет), что я – полька, ибо впервые в истории неаполитанских фестивалей в этом фестивале принимала участие иностранка, полька.
Они хотели знать, где находится моя страна, что это за страна и есть ли там такое же теплое море. Они дотрагивались до моих волос и, причмокивая, удивлялись – настоящие! «И у меня точно такие, правда?» – спросила веснушчатая девчушка, приложив к моей косе кончик своей огненно-рыжей косички. Конечно, маленькая кокетка отлично понимала, что она тут в этом смысле единственная, поскольку все остальные головки были черные как смоль. Потом, когда мне пришло время уходить, они проводили меня до самых ворот и, прощаясь со мной (я всем по очереди пожала перепачканные чернилами руки), громко желали мне успеха.
Я успешно вышла в финал, и на другой день утром мы уже плыли обратно в Неаполь. Последний фестивальный вечер должен был состояться в огромном парке, окружающем виллу Флоридиана.
На этот раз публики собралось порядочно. Приехало также несколько знаменитостей. Помню, конферансье объявил, что среди присутствующих находится известный киноактер Витторио Гассман. Гассман привстал, с улыбкой раскланялся. Затем начался концерт.
На XV фестивале неаполитанской песни неожиданно победил Нино Таранто, актер старшего поколения, который не столько спел, сколько станцевал шуточную песенку.
Неаполитанцы, предпочитающие скорее лирические, мелодичные песни, в которых поется главным образом о любви, о море и синих далях, с неудовольствием восприняли решение жюри.
Чувствую себя обязанной отметить, что выступление первой польки на неаполитанском фестивале снискало признание. Доказательством тому были многочисленные рецензии, где с похвалой говорилось о моем «истинно неаполитанском» стиле исполнения, а также – к великой моей радости и гордости – о «безупречном акценте прирожденной неаполитанки». Композитор и автор текста, сопровождавшие меня все время, пока продолжался фестиваль, тоже были довольны, что вручили мне свою песню.
Композитор, синьор Дженио Амато, пригласил нас к себе домой – торжественно отметить наши достижения. Я с теплым чувством вспоминаю часы, проведенные в доме гостеприимных супругов Амато.
Сначала гостям представили всех детей по очереди – от самого маленького, еще грудного малыша, который всего лишь две недели назад осчастливил мир своим появлением на свет, до самой старшей, двенадцатилетней девочки. Несмотря на то что половина из них еще не вполне научились ходить, с первого взгляда было заметно, что в семье царят мир и согласие. Старшие дети без понуждения опекали младших, которые, отлично зная свои права и привилегии, тем не менее ими не злоупотребляли.
Потом был накрыт огромный стол, и гости принялись уничтожать очень вкусные блюда, приготовленные по рецептам местной кухни. За десертом еще раз возникла бурная дискуссия на тему прошедшего фестиваля.
Вскоре по возвращении в гостиницу Пьетро вместе с отцом покинули Неаполь. Синьора Ванда в этот раз не приехала на фестиваль: она неважно себя чувствовала. Я осталась в Неаполе в обществе только что прибывшего сюда Ренато Серио.
Ренато за это время успел закончить аранжировку, и теперь мы с ним могли приступить к записи на пластинку ранее отобранных неаполитанских песен в сопровождении неаполитанского оркестра с типичным для него составом инструментов.
Поскольку я всегда предпочитаю присутствовать при создании музыкального фона, я уже на другой день утром сидела в душной студии. Запись тянулась долго – как я уже говорила выше, южане не признают спешки. А жара стояла невыносимая. Через несколько дней такой работы у меня начались неприятности с сердцем. Я решила немного поберечься и следующий день провести на свежем воздухе, в особенности потому, что через день мне уже предстояло петь, а это требовало в той обстановке огромных усилий.
На крыше гостиницы был бассейн, где можно было немного охладиться, подышать воздухом, полежать в тени под тентом. К счастью, здесь почти никого не было.
Чувство одиночества, тоски по близким овладевает мной на чужой земле с первого же дня и усиливается со временем. Я уже довольно долго находилась в Италии и все более остро ощущала свое одиночество, особенно здесь, в Неаполе, где я не могла даже позвонить синьоре Ванде.
Я лежала на каменных плитах, обрамлявших бассейн, и загорала – впервые с тех пор, как приехала в Италию. Раньше такого случая не подворачивалось, да и времени не было. На теплое голубое море взирала, как лисица на виноград. Ни разу мне не довелось в нем искупаться.
Внезапно кто-то не слишком уверенно дотронулся до моего плеча и детским голосом по-английски позвал: «Посмотри-ка, что у меня есть!»
Возле меня присел на корточки светловолосый малыш с такими синими глазами, словно это были частички неба. Минуту спустя подбежала мать и, извинившись, хотела увести своего общительного сына. «Бобби, зачем ты мешаешь даме?» – укоряла мама, таща Бобби под свой зонт. Но Бобби желал непременно показать мне свои сокровища – машинки – и вскоре уже снова сидел рядом со мной. Мы с ним разговорились. Бобби шел третий годик, он сильно шепелявил, так что мне приходилось довольно часто обращаться к его матери с просьбой перевести его слова. Потом мать Бобби отправилась в ресторан обедать – одна, поскольку Бобби с ревом отвоевал себе еще час – поиграть с «хорошим парнем». Мы сошли с ним в воду и там весело плескались при полном взаимопонимании.
В тот день оркестр закончил запись фонограммы, и с завтрашнего дня можно было начать записывать песни. Время, которое было куплено у студии, истекало. Для того чтобы записать двенадцать песен, оставалось два с половиной дня. Этого должно было хватить. Я приходила немного пораньше, чтобы воспользоваться помощью, которую оказывали мне владелец студии, его жена и прежде всего портье – эти славные люди поправляли мое произношение. Они делали это очень охотно, искренне радуясь каждому верно произнесенному мной слову. Даже водитель такси, в котором я ехала на студию, узнав о моих занятиях, тут же принялся посвящать меня в тайны неаполитанского диалекта.
Пластинка была напета в рекордный срок. Владелец студии, известный неаполитанский певец Аурелио Фиерро, одобрительно посмотрел на меня и заявил, что в его студии такого еще не случалось.
Похудев на несколько килограммов (в студии было жарко и душно, как в центре джунглей, поскольку нельзя было пользоваться вентиляцией из-за необходимости соблюдать абсолютную тишину), уставшая до предела, но зато очень довольная, я на следующий день в пять часов утра выехала обратно в Милан. Возвращалась одна, так как Ренато отправился домой поездом. Я покидала Неаполь без сожаления, хотя некоторые люди готовы отдать жизнь за то, чтобы взглянуть на этот город. («Увидеть Неаполь – и умереть!»)
В Милане меня ожидала награда за неаполитанские муки в виде приглашения в польское консульство на празднование Дня национального возрождения. Я была необыкновенно этому рада.
Срок моего пребывания, правда, уже перевалил за половину (я еще никогда не жила за границей дольше двух месяцев), но я уже очень скучала. Теперь я возрадовалась, что смогу поговорить обо всем, что близко сердцу, без натянутости, по-польски. Кто сам не испытал, тот не поверит, как трудно жить среди чужих людей, не слишком хорошо зная их язык. Да, я «справлялась», но быть целый день в непрестанном напряжении! Я вникала в смысл того, что мне говорят, соображая одновременно, как правильно построить ответную фразу.
Какое облегчение доставляла мне одна только мысль об этом приеме, где все слова будут ясны, понятны, известны!
Я вымыла голову, «навела красоту», даже надела клипсы, хотя они немного прищемляли уши, и поехала в консульство. Размещалось оно в прекрасном дворце. Будто сквозь сон вспоминаю подъезд, лестницу, мозаичные полы, старинную мебель. Там было прекрасно, как… в музее. С некоторым изумлением я обнаружила, что там и сям в антикварных креслах и на антикварных кушетках сидят гости, но раз уж пан консул это им позволил, то и я вскоре оказалась сидящей, нога на ногу (новые туфли!), в кругу польских инженеров из Варшавы, которые приехали в Италию в связи с передачей нам лицензии на «Фиат». Инженеры тоже были рады случаю совместно отметить праздник – они даже приехали ради этого из Турина.
Все гости получили прекрасные памятные медали, изготовленные в честь открытия Института польско-итальянских отношений. Потом провозглашалось много тостов, среди которых чаще других слышен был тост за возвращение домой.
Я подметила, хотя специально эта проблема меня и не занимала, что гости-итальянцы часто отказывались от отечественных вин в пользу нашего виньяка и «чистой выборовой». Довольная, в приподнятом настроении и с книгами, которые одолжила мне жена представителя нашей авиакомпании, вернулась я в гостиницу. Это был самый приятный день за время моей жизни в Италии.
У меня выдался краткий отпуск, главным образом потому, что менеджер не справился вовремя со своими задачами. Запланированные выступления (наконец-то я должна была начать концертировать и зарабатывать деньги) попросту отложили на три недели по причинам, «ни от кого не зависящим». Я очень охотно согласилась съездить на эти три недели домой. Стоимость моего проживания в Италии более или менее равнялась стоимости билета в Польшу и обратно. Три недели дома промелькнули как один миг!
Возвращаясь в Милан, я уже знала, что мне предстоит цикл концертов, организованных редакцией газеты «Унита», а также участие в трех телевизионных программах. Недолго передохнула в отеле; затем позвонил Ренато, чтобы договориться, когда назначить репетиции с оркестром.
Мы определили, какие песни я буду петь и в какой очередности. Ренато, как пианист, должен был выступать со мной в концертах и руководить местными оркестрантами.
До предполагавшейся серии концертов мне предстояло получить награду «Oscar della simpatia», присуждаемую ежегодно в Виареджо самым обаятельным, самым лучшим исполнителям. Торжественная церемония вручения «Оскара» соединялась с концертом, на котором лауреаты выступали перед многотысячной публикой.
Ренато отправился к своим родителям, чтобы на время концертирования взять у них машину – красный «Фиат» новой модели.
Мы выехали из Милана в направлении Виареджо. Ренато не принадлежал к числу расточительных людей. Довольно скоро я заметила, что мы уже едем не по автостраде, что дорога становится все круче и разнообразней, то огибая пропасть, пробираясь через густой лес, а порой едва не задевая какие-нибудь хозяйственные постройки. Ренато избегал необходимости платить за проезд по автостраде, выбрав более длинную, окружную, но бесплатную дорогу, доставляющую массу дополнительных эмоций. Около полудня, когда мы миновали предгорье, начали возникать странные явления, сменявшиеся в удивительном темпе. Сперва скрылось хорошо до тех пор припекавшее солнце, небо затянула свинцово-серая мгла, которая стремительно сгущалась, отчего все вокруг потемнело, так что Ренато вскоре пришлось включить фары. Мы все еще ползли по крутой горной дороге, когда внезапно хлынул дождь вперемешку с крупным градом.
Спустя короткое время с отвесного склона на дорогу ринулись мутные, с примесью коричневой земли потоки необычайной силы. Перепуганный Ренато остановил машину на повороте возле толстого каменного барьера, отделявшего дорогу от «достаточно внушительной пропасти».
Град так сильно барабанил по ветровому стеклу, что оно не выдержало и треснуло. Машина, хотя и новая, оказалась негерметичной – сквозь щели в крыше и окнах просочилась вода. Нас, по всей вероятности, смыло бы «на этаж ниже», если бы не стена, к которой приткнулась наша машина.
«А не лучше ли было бы заплатить там, внизу, небольшую плату за проезд по автостраде?» – подумала я, но вслух ничего не сказала. Мужчина, у которого поврежден «Фиат», и без того чувствует себя самым несчастным человеком на свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18