«Брет для меня – это источник силы», на что неназванный друг ответил: «Анекдот. Давайте смотреть правде в глаза: Джейн вышла за Брета Эллиса по причине низкой самооценки. Она заслуживает большего, нежели профессиональный тусовщик, так ведь? Эллис – лох полнейший».
Цитировался еще один неназванный друг: «Брет ее даже на дородовые занятия не возил! Речь идет о парне, который курит марихуану в такси».
Джейн признала, что связи с «плохими парнями» затягивают и что их «непредсказуемость» заставляет ее сердце биться быстрее. «Да просто со мной не скучно», – якобы сказал я. Другой анонимный источник: «Джейн – неисправимая воспитательница, и с Бретом она потому, что убедила себя: в глубине души он хороший парень». Следующий аноним не согласился и выразился более лаконично: «Он. Просто. Гад». Моя финальная фраза была такова: «Джейн наполнила мою жизнь смыслом – я умею быть благодарным».
Статья заканчивалась совсем уже, на мой взгляд, непогребным: «Удачи, Джейн».
К тому времени Джейн переехала из Лос-Анджелеса в безымянные предместья на Северо-Востоке, достаточно близкие к Нью-Йорку для деловых встреч, но в то же время безопасно удаленные от того, что она называла ужасами городской жизни. Толчком послужила атака на Всемирный торговый центр и Пентагон. Сначала Джейн рассматривала некую экзотическую глушь на Юго-Западе или бескрайние просторы Среднего Запада, однако потом задача упростилась до переезда в пригород как минимум в двух часах езды от любого большого города, поскольку именно там бомбисты-самоубийцы взрывали себя в битком набитых «Бургеркингах», и «Старбаксах», и «Уол-мартах», и в метро в час пик. Целые районы крупных городов оказались за кордоном из колючей проволоки, а утренние газеты печатали на первой полосе панорамные фотографии взорванных зданий, где на кучи переплетенных тел падала тень от крана, поднимающего опаленные бетонные панели. Все чаще комментарии заканчивались фразой: «Спасти никого не удалось». Повсюду продавались пуленепробиваемые жилеты, потому что внезапно появилось множество снайперов. Посты военной полиции на каждом углу утешали мало, а камеры видеонаблюдения показали свою бесполезность.
Безликих врагов внутри страны и за границей было такое множество, что никто уже толком не понимал, с кем мы воюем и почему. Города стали скорбными поселениями, где обыденная жизнь споткнулась о внезапно выросшие погребальные холмы из стали, стекла и камня, и над всем этим невообразимого предела достигли скорбь и горе, которое только усиливалось от развешанных повсюду изорванных, заляпанных фотографий пропавших без вести, напоминавших не только о понесенных утратах, но и о том, что еще предстоит, и бесконечные нарезки по Си-эн-эн, где в замедленной съемке люди (некоторые – обернутые в американский флаг) бродят по развалинам под песню «Мы преодолеем» в исполнении Брюса Спрингстина. Слишком много стало жутких моментов, когда живые завидовали мертвым, и люди побежали – в деревню, в пригороды, куда угодно. В городах невозможно стало жить с детьми, или точнее, строить отношения, поднимать семью, как полагала Джейн. Слишком многие потеряли способность любить.
Джейн хотела вырастить одаренных, дисциплинированных, настроенных на успех детей, но боялась буквально всего: педофилии, бактерий, джипов (хотя джип у нас был), оружия, порнографии, рэп-музыки, рафинированного сахара, ультрафиолетовых лучей, террористов, нас самих. Я прошел курс управления гневом и проговорил «раны прошлого» с психотерапевтом после короткой, но жаркой стычки с Джейн относительно Робби, которая внезапно вспыхнула посреди вполне безобидной беседы. (Речь шла о его желаниях.
Речь шла о его потребностях. Любые мои побуждения отвергались, и мне предлагалось смириться с этим. Я вынужден был ответить.) Все лето я старался поближе узнать этого беспокойного, печального, настороженного мальчика, который давал уклончивые ответы на вопросы, требующие, на мой взгляд, ясности и точности, а также Сару, которой было уже шесть и которая чаще всего сообщала мне, как ей все наскучило. Поскольку летние лагеря отменились, мы с Джейн развили бурную деятельность, чтобы вывести детей из ступора: секция карате, уроки игры на гобое, аудиозанятия, умные игрушки, поездка в музей восковых фигур, в океанариум. То лето повернулось к Робби спиной, ему не разрешили слетать в Сеул на чемпионат мира по компьютерным играм (он считал себя «профессиональным» игроком).
То лето познакомило меня со всей линейкой препаратов, которые регулярно принимали дети (стимуляторы, стабилизаторы настроения, антидепрессант лексапро, аддерол от дефицита внимания/гиперактивности и множество других прописанных им антиконвульсантов и антипсихотиков). Тем летом я строил крепость. И лепил печенье. И купил Робби серебряного робота, на что он ответил: «Я стар для этого, Брет». А вместо робота он хотел CD-ROM с программой по астрономии. Тем летом я купил батут, и Робби, прыгая на нем, получил вывих. Мы ходили по лесу. Мы совершали долгие вылазки на природу. Я не мог поверить, что соблазнюсь экскурсиями на ферму и на шоколадную фабрику, а также буду кормить с руки жирафа (которого потом в грозу убило молнией) в местном зоопарке. Я вспомнил, кто такой Снаффлапагус. Алоизий Снаффлапагус – длинноносая кукла, персонаж «Маппет-шоу».
То было лето разных цветов, и формочек, и считалок, и Сары, которая знала, как по-испански «привет», и рядом всегда были синяя собака и добрый дракончик и кукольные спектакли, где животные вступали между собой в поучительные отношения, и я читал ей «Ленивого щенка» с CD-ROM-a, отчего книжка стала казаться сухой и скучной, и с экрана компьютера пустым свечением пялились на нас иллюстрации. Все это было немного как во сне. Я был втиснут в роль мужа, отца-защитника – и сомнения мои были велики. Но я двигался к высшей цели. Я невольно чего-то добивался. С детьми, когда они были угрюмы, или безразличны, или канючили, я научился говорить внушительным тоном, и это вроде бы принесло Джейн облегчение. (В то же время Джейн требовала, чтоб я не «сбивался с цели», и вот я без труда нашел себе место преподавателя писательского мастерства – хотя моя группа собиралась не чаще раза в неделю всего на три часа.) Я наблюдал за изменениями в себе, и единственное, что оставалось, это признать: мое обращение наделяет жизнь смыслом. Я уже не выжигал по живому. Исчезла плотность городской жизни – предместья были разбросаны фрагментарно, беспорядочно; мне больше не доводилось листать бесовский словник («Загат») в поисках приличного ресторана; в прошлом осталась война кошельков за бронирование столика.
Кому теперь придет в голову толкаться по ви-ай-пи-зонам и кривляться перед папарацци на красном ковре кинопремьер? За городом я расслабился.
Здесь все было иначе: ритм жизни, социальный статус, подозрения относительно окружающих. Это было убежище для сошедших с дистанции; низшая лига. Здесь не нужно было уделять столько внимания деталям. Здесь не требовалась четкая поза. Я ожидал соскучиться и что скука перерастет в раздражение, но этого так и не случилось. Вид хозяина, заботливо подрезающего куст, вопреки ожиданиям не высекал в душе искры, поджигая бикфордов шнур раскаяния. Я отказался от подписки на «Хочу это!» и в общем и целом был в порядке. Однажды в конце августа я ехал вдоль поля, усеянного редкими тополями, и вдруг судорожно вздохнул. По щеке покатилась слеза. Я счастлив, подумал я изумленно.
Однако к концу лета все, чему я научился, стало исчезать.
«Проблемы», развившиеся в нашем доме в течение последующих двух месяцев, начались в октябре, а к ноябрю достигли критической точки. Временного промежутка в двенадцать дней хватило, чтобы все рухнуло в тартарары.
Я описал все «эпизоды» последовательно. «Лунный парк» – простой и честный пересказ имевших место событий, и хотя история эта, по сути, подлинная, книга писалась без использования фактического материала. Я, например, не сверялся с данными судмедэкспертизы относительно произошедших за этот период убийств – потому что в каком-то смысле я сам их совершил. Я нес за это ответственность и без коронера знал, что произошло с жертвами. Есть люди, которые оспаривают реальность ужасных событий, произошедших той осенью на Эльсинор-лейн, и, когда книга проходила юридическую комиссию в издательстве, против публикации среди прочих выступила моя бывшая жена; ее поддержала и моя мать, что странно, поскольку в течение тех жутких недель ее там не было. Дело, заведенное на меня в ФБР в начале 1990-го, когда разгорелся скандал с публикацией «Американского психопата», и до сих пор не закрытое, могло бы кое-что прояснить, но сведения эти засекречены, и мне запрещено на них ссылаться. Немногие «свидетели», способные подтвердить реальность этих событий, просто исчезли. Например, Роберт Миллер, нанятый мной эксперт по паранормальным явлениям, просто испарился, как и веб-сайт, на котором я нашел его контакты. Мой тогдашний психотерапевт, доктор Дженет Ким, предположила, что в тот период я был «не я», и намекнула, что, «возможно», наркотики и алкоголь и «довели» меня до состояния, близкого к маниакальному. Я изменил имена, и само место действия вызывает у меня смутные сомнения, но это все не важно – место как место. Пересказывая эту историю, я понял, что события, произошедшие в «Лунном парке», могли случиться где угодно. Они были неизбежны и на определенном этапе жизни настигли бы меня, где бы я ни находился.
Название «Лунный парк» не имеет ничего общего с «Луна-парком» (как по ошибке значилось в первом варианте издательского контракта). Название это имеет смысл только для моего сына. Эти два слова завершают книгу, и к тому моменту, надеюсь, заголовок представится самоочевидным и читателю.
Вне зависимости от того, насколько кошмарными покажутся вам описанные здесь события, держа в руках эту книгу, вы должны помнить одно: все это произошло на самом деле, каждое слово – правда.
Что мучило меня больше всего? Никто не знал, что происходит в этом доме, поэтому никто за нас не боялся.
А теперь пришло время вернуться в прошлое.
Четверг, 30 октября
2. Вечеринка
– Да уж, себя самого ты изображаешь отменно.
Джейн произнесла это, оглядев меня со смущенным видом, и без обиняков спросила, кем я буду на вечеринке по поводу Хэллоуина, которую мы устраивали вечером, а я ответил, что решил нарядиться просто «самим собой». На мне были потертые джинсы, сандалии, белая футболка на два размера больше с изображением гигантского цветка марихуаны и миниатюрное соломенное сомбреро. Этими фразами мы обменялись, находясь в спальне размером с просторную квартиру, и, желая прояснить ситуацию, я поднял руки и медленно покрутился, чтобы она могла оценить Брета в полном обличий.
– Я решил не надевать маску, – гордо сказал я. – Желаю быть настоящим, милая. Это, что называется, мое официальное лицо.
Продолжая крутиться, я заметил Виктора, золотистого ретривера, который пристально глядел на меня из угла, где лежал, свернувшись калачиком. Он все пялился и вдруг – зевнул.
– Так кем ты, значит, нарядишься? Мексиканцем, борцом за «легалайз»? – спросила она, устав меня разглядывать. – А что я скажу детям про твою прелестную футболочку?
– Если дети спросят, я сам объясню, что…
– Ладно, скажу, что это гардения, – вздохнула она.
– Скажи им просто, что на этот раз Брет проникся духом Хэллоуина больше обычного, – предложил я, все так же кружась с поднятыми руками. – Скажи, что я нарядился рабочим-эмигрантом.
Я игриво схватил Джейн, но она отстранилась довольно резко.
– Отлично, Брет, правда, я так тобой горжусь, – сказала Джейн без намека на искренность и вышла из комнаты.
Пес беспокойно взглянул на меня, неуклюже поднялся и пошел за ней. Где бы я ни находился, он не любил оставаться со мной наедине. Проблемы с собакой начались с тех пор, как я переехал сюда в июле. А поскольку Джейн просто помешалась на книжке «Если бы только они умели говорить» (я думал было, что это памфлет, разоблачающий молодых деятелей Голливуда, но то было исследование зоопарковых животных), она возила пса на гидротерапию, и на иглоукалывание, и к массажисту («Может, личного инструктора ему заведешь», – как-то пробурчал я) и в итоге отправила к собачьему психологу, который прописал клоиникальм, тот же прозак, только для щенков, но, поскольку это лекарство провоцировало приступы «неконтролируемого лизания», его заменили собачьим паксилом (Сара принимала то же лекарство, что всех нас чрезвычайно расстраивало). Но он все равно не любил оставаться со мной наедине.
Устроить вечеринку придумал я. Уже четыре месяца я был «хорошим мальчиком» и заслужил себе праздник. Но поскольку обильные празднества на Хэллоуин были частью моего прошлого (того прошлого, которое Джейн хотела отменить и стереть), мы дружелюбно, даже игриво спорили о кутеже (это мое слово; Джейн использовала термин «вакханалия»), пока – сюрприз – она не сдалась. Я отнес это за счет рассеянности, вызванной предстоящими досъемками в фильме, работа над которым, как она считала, закончилась еще в апреле, однако после того, как фокус-группы показали, что сюжет переполненного курьезами крупнобюджетного триллера попросту непонятен аудитории, на студии решили кое-что подправить. Месяц назад мы ездили в Нью-Йорк смотреть предварительный монтаж, и, между нами, все это вызвало у меня отвращение, но в лимузине по дороге в «Мерсер» я неумеренно восторгался, пока Джейн не вскипела: глядя прямо перед собой, она процедила: «Заткни свой рот, пожалуйста». Тем вечером в лимузине я понял: Джейн, в сущности, человек простой и закрытый, женщина, которой удача подарила карьеру ошеломляющую, быструю, и беспокойство, которое она испытывала по поводу предстоящих съемок, и было истинной причиной ее уступчивости, позволившей мне закатить вечеринку тридцатого октября (детский праздник планировался на следующий вечер). Приглашения были разосланы по электронной почте небольшому количеству моих друзей (Джей, который оказался неподалеку в ходе своего промо-тура; Дэвид Духовны; несколько актеров из «Выживших» последнего сезона; Билл Блок – мой голливудский агент; Кейт Беттс, которая приехала освещать что-то для раздела «Стиль» «Нью-Йорк таймс»; и студенты моего писательского семинара), пришлось также пригласить парочку знакомых Джейн (по большей части – родителей друзей Сары и Робби, которых она и сама терпеть не могла, но позвала в минуту слабости и враждебности; я держал рот на замке). У Джейн был еще один способ саботировать мероприятие: вместо маскарадного костюма она наденет черные слаксы «Туле» и белую блузку от «Гуччи». «Никаких аксессуаров из соломы и кисточек» – таково было ее требование; когда же я стал сетовать на отсутствие у нее праздничного хэллоуиновского настроения, она уступила, выписав из города дорогую компанию по организации праздников. Детей предупредили, что это будет взрослая вечеринка: им будет позволено пошататься первый час, но потом надо будет ложиться спать, коль скоро это четверг, а значит, утром – в школу. В последней отчаянной попытке Джейн предложила и меня уложить пораньше, под тем предлогом, что и мне лучше будет поработать подольше, чем тратить силы на вечеринку. Но Джейн никогда не понимала, что вечеринки и были моим рабочим местом. Это был мой свободный рынок, мое поле битвы, там знакомились с друзьями, встречались с любовниками, заключались сделки. На первый взгляд вечеринки могут показаться фривольными, беспорядочными, неформальными, но на самом деле это замысловато структурированные события с четкой, отлаженной хореографией.
В мире, в котором я вырос, вечеринка была полем, на котором проходила повседневная жизнь. Когда же я попытался искренне объяснить ей все это, Джейн уставилась на меня, будто я внезапно лишился рассудка.
Я снял сомбреро и осмотрел себя в каскаде зеркал ванной комнаты Джейн (у каждого в семье была собственная ванная), рассматривая под разными углами свою прическу. За день до праздника я покрасил волосы, чтобы скрыть проступившую на висках седину, но больше того боялся, что потихоньку начинаю лысеть, как когда-то отец, хотя Джоэл, мой парикмахер, уверял меня, что неустойчивый волос достался мне по материнской линии. Пока я смотрел на волосы, в голове моей почему-то крутилась фраза «вечер золотой осени», и нравилась она мне настолько, что я решил включить ее в свой новый роман, как только сяду на следующий день поработать над планом. За мной оставался стоячий паровой душ с множеством головок и огромная ванна из итальянского мрамора, которой я восхищался всякий раз, когда оказывался у Джейн; ее необычайный шик что-то задевал во мне, неким образом определял меня нынешнего, то, кем я стал, пусть в то же время и символизировал мое шаткое положение в этом мире.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Лунный парк'
1 2 3 4 5 6
Цитировался еще один неназванный друг: «Брет ее даже на дородовые занятия не возил! Речь идет о парне, который курит марихуану в такси».
Джейн признала, что связи с «плохими парнями» затягивают и что их «непредсказуемость» заставляет ее сердце биться быстрее. «Да просто со мной не скучно», – якобы сказал я. Другой анонимный источник: «Джейн – неисправимая воспитательница, и с Бретом она потому, что убедила себя: в глубине души он хороший парень». Следующий аноним не согласился и выразился более лаконично: «Он. Просто. Гад». Моя финальная фраза была такова: «Джейн наполнила мою жизнь смыслом – я умею быть благодарным».
Статья заканчивалась совсем уже, на мой взгляд, непогребным: «Удачи, Джейн».
К тому времени Джейн переехала из Лос-Анджелеса в безымянные предместья на Северо-Востоке, достаточно близкие к Нью-Йорку для деловых встреч, но в то же время безопасно удаленные от того, что она называла ужасами городской жизни. Толчком послужила атака на Всемирный торговый центр и Пентагон. Сначала Джейн рассматривала некую экзотическую глушь на Юго-Западе или бескрайние просторы Среднего Запада, однако потом задача упростилась до переезда в пригород как минимум в двух часах езды от любого большого города, поскольку именно там бомбисты-самоубийцы взрывали себя в битком набитых «Бургеркингах», и «Старбаксах», и «Уол-мартах», и в метро в час пик. Целые районы крупных городов оказались за кордоном из колючей проволоки, а утренние газеты печатали на первой полосе панорамные фотографии взорванных зданий, где на кучи переплетенных тел падала тень от крана, поднимающего опаленные бетонные панели. Все чаще комментарии заканчивались фразой: «Спасти никого не удалось». Повсюду продавались пуленепробиваемые жилеты, потому что внезапно появилось множество снайперов. Посты военной полиции на каждом углу утешали мало, а камеры видеонаблюдения показали свою бесполезность.
Безликих врагов внутри страны и за границей было такое множество, что никто уже толком не понимал, с кем мы воюем и почему. Города стали скорбными поселениями, где обыденная жизнь споткнулась о внезапно выросшие погребальные холмы из стали, стекла и камня, и над всем этим невообразимого предела достигли скорбь и горе, которое только усиливалось от развешанных повсюду изорванных, заляпанных фотографий пропавших без вести, напоминавших не только о понесенных утратах, но и о том, что еще предстоит, и бесконечные нарезки по Си-эн-эн, где в замедленной съемке люди (некоторые – обернутые в американский флаг) бродят по развалинам под песню «Мы преодолеем» в исполнении Брюса Спрингстина. Слишком много стало жутких моментов, когда живые завидовали мертвым, и люди побежали – в деревню, в пригороды, куда угодно. В городах невозможно стало жить с детьми, или точнее, строить отношения, поднимать семью, как полагала Джейн. Слишком многие потеряли способность любить.
Джейн хотела вырастить одаренных, дисциплинированных, настроенных на успех детей, но боялась буквально всего: педофилии, бактерий, джипов (хотя джип у нас был), оружия, порнографии, рэп-музыки, рафинированного сахара, ультрафиолетовых лучей, террористов, нас самих. Я прошел курс управления гневом и проговорил «раны прошлого» с психотерапевтом после короткой, но жаркой стычки с Джейн относительно Робби, которая внезапно вспыхнула посреди вполне безобидной беседы. (Речь шла о его желаниях.
Речь шла о его потребностях. Любые мои побуждения отвергались, и мне предлагалось смириться с этим. Я вынужден был ответить.) Все лето я старался поближе узнать этого беспокойного, печального, настороженного мальчика, который давал уклончивые ответы на вопросы, требующие, на мой взгляд, ясности и точности, а также Сару, которой было уже шесть и которая чаще всего сообщала мне, как ей все наскучило. Поскольку летние лагеря отменились, мы с Джейн развили бурную деятельность, чтобы вывести детей из ступора: секция карате, уроки игры на гобое, аудиозанятия, умные игрушки, поездка в музей восковых фигур, в океанариум. То лето повернулось к Робби спиной, ему не разрешили слетать в Сеул на чемпионат мира по компьютерным играм (он считал себя «профессиональным» игроком).
То лето познакомило меня со всей линейкой препаратов, которые регулярно принимали дети (стимуляторы, стабилизаторы настроения, антидепрессант лексапро, аддерол от дефицита внимания/гиперактивности и множество других прописанных им антиконвульсантов и антипсихотиков). Тем летом я строил крепость. И лепил печенье. И купил Робби серебряного робота, на что он ответил: «Я стар для этого, Брет». А вместо робота он хотел CD-ROM с программой по астрономии. Тем летом я купил батут, и Робби, прыгая на нем, получил вывих. Мы ходили по лесу. Мы совершали долгие вылазки на природу. Я не мог поверить, что соблазнюсь экскурсиями на ферму и на шоколадную фабрику, а также буду кормить с руки жирафа (которого потом в грозу убило молнией) в местном зоопарке. Я вспомнил, кто такой Снаффлапагус. Алоизий Снаффлапагус – длинноносая кукла, персонаж «Маппет-шоу».
То было лето разных цветов, и формочек, и считалок, и Сары, которая знала, как по-испански «привет», и рядом всегда были синяя собака и добрый дракончик и кукольные спектакли, где животные вступали между собой в поучительные отношения, и я читал ей «Ленивого щенка» с CD-ROM-a, отчего книжка стала казаться сухой и скучной, и с экрана компьютера пустым свечением пялились на нас иллюстрации. Все это было немного как во сне. Я был втиснут в роль мужа, отца-защитника – и сомнения мои были велики. Но я двигался к высшей цели. Я невольно чего-то добивался. С детьми, когда они были угрюмы, или безразличны, или канючили, я научился говорить внушительным тоном, и это вроде бы принесло Джейн облегчение. (В то же время Джейн требовала, чтоб я не «сбивался с цели», и вот я без труда нашел себе место преподавателя писательского мастерства – хотя моя группа собиралась не чаще раза в неделю всего на три часа.) Я наблюдал за изменениями в себе, и единственное, что оставалось, это признать: мое обращение наделяет жизнь смыслом. Я уже не выжигал по живому. Исчезла плотность городской жизни – предместья были разбросаны фрагментарно, беспорядочно; мне больше не доводилось листать бесовский словник («Загат») в поисках приличного ресторана; в прошлом осталась война кошельков за бронирование столика.
Кому теперь придет в голову толкаться по ви-ай-пи-зонам и кривляться перед папарацци на красном ковре кинопремьер? За городом я расслабился.
Здесь все было иначе: ритм жизни, социальный статус, подозрения относительно окружающих. Это было убежище для сошедших с дистанции; низшая лига. Здесь не нужно было уделять столько внимания деталям. Здесь не требовалась четкая поза. Я ожидал соскучиться и что скука перерастет в раздражение, но этого так и не случилось. Вид хозяина, заботливо подрезающего куст, вопреки ожиданиям не высекал в душе искры, поджигая бикфордов шнур раскаяния. Я отказался от подписки на «Хочу это!» и в общем и целом был в порядке. Однажды в конце августа я ехал вдоль поля, усеянного редкими тополями, и вдруг судорожно вздохнул. По щеке покатилась слеза. Я счастлив, подумал я изумленно.
Однако к концу лета все, чему я научился, стало исчезать.
«Проблемы», развившиеся в нашем доме в течение последующих двух месяцев, начались в октябре, а к ноябрю достигли критической точки. Временного промежутка в двенадцать дней хватило, чтобы все рухнуло в тартарары.
Я описал все «эпизоды» последовательно. «Лунный парк» – простой и честный пересказ имевших место событий, и хотя история эта, по сути, подлинная, книга писалась без использования фактического материала. Я, например, не сверялся с данными судмедэкспертизы относительно произошедших за этот период убийств – потому что в каком-то смысле я сам их совершил. Я нес за это ответственность и без коронера знал, что произошло с жертвами. Есть люди, которые оспаривают реальность ужасных событий, произошедших той осенью на Эльсинор-лейн, и, когда книга проходила юридическую комиссию в издательстве, против публикации среди прочих выступила моя бывшая жена; ее поддержала и моя мать, что странно, поскольку в течение тех жутких недель ее там не было. Дело, заведенное на меня в ФБР в начале 1990-го, когда разгорелся скандал с публикацией «Американского психопата», и до сих пор не закрытое, могло бы кое-что прояснить, но сведения эти засекречены, и мне запрещено на них ссылаться. Немногие «свидетели», способные подтвердить реальность этих событий, просто исчезли. Например, Роберт Миллер, нанятый мной эксперт по паранормальным явлениям, просто испарился, как и веб-сайт, на котором я нашел его контакты. Мой тогдашний психотерапевт, доктор Дженет Ким, предположила, что в тот период я был «не я», и намекнула, что, «возможно», наркотики и алкоголь и «довели» меня до состояния, близкого к маниакальному. Я изменил имена, и само место действия вызывает у меня смутные сомнения, но это все не важно – место как место. Пересказывая эту историю, я понял, что события, произошедшие в «Лунном парке», могли случиться где угодно. Они были неизбежны и на определенном этапе жизни настигли бы меня, где бы я ни находился.
Название «Лунный парк» не имеет ничего общего с «Луна-парком» (как по ошибке значилось в первом варианте издательского контракта). Название это имеет смысл только для моего сына. Эти два слова завершают книгу, и к тому моменту, надеюсь, заголовок представится самоочевидным и читателю.
Вне зависимости от того, насколько кошмарными покажутся вам описанные здесь события, держа в руках эту книгу, вы должны помнить одно: все это произошло на самом деле, каждое слово – правда.
Что мучило меня больше всего? Никто не знал, что происходит в этом доме, поэтому никто за нас не боялся.
А теперь пришло время вернуться в прошлое.
Четверг, 30 октября
2. Вечеринка
– Да уж, себя самого ты изображаешь отменно.
Джейн произнесла это, оглядев меня со смущенным видом, и без обиняков спросила, кем я буду на вечеринке по поводу Хэллоуина, которую мы устраивали вечером, а я ответил, что решил нарядиться просто «самим собой». На мне были потертые джинсы, сандалии, белая футболка на два размера больше с изображением гигантского цветка марихуаны и миниатюрное соломенное сомбреро. Этими фразами мы обменялись, находясь в спальне размером с просторную квартиру, и, желая прояснить ситуацию, я поднял руки и медленно покрутился, чтобы она могла оценить Брета в полном обличий.
– Я решил не надевать маску, – гордо сказал я. – Желаю быть настоящим, милая. Это, что называется, мое официальное лицо.
Продолжая крутиться, я заметил Виктора, золотистого ретривера, который пристально глядел на меня из угла, где лежал, свернувшись калачиком. Он все пялился и вдруг – зевнул.
– Так кем ты, значит, нарядишься? Мексиканцем, борцом за «легалайз»? – спросила она, устав меня разглядывать. – А что я скажу детям про твою прелестную футболочку?
– Если дети спросят, я сам объясню, что…
– Ладно, скажу, что это гардения, – вздохнула она.
– Скажи им просто, что на этот раз Брет проникся духом Хэллоуина больше обычного, – предложил я, все так же кружась с поднятыми руками. – Скажи, что я нарядился рабочим-эмигрантом.
Я игриво схватил Джейн, но она отстранилась довольно резко.
– Отлично, Брет, правда, я так тобой горжусь, – сказала Джейн без намека на искренность и вышла из комнаты.
Пес беспокойно взглянул на меня, неуклюже поднялся и пошел за ней. Где бы я ни находился, он не любил оставаться со мной наедине. Проблемы с собакой начались с тех пор, как я переехал сюда в июле. А поскольку Джейн просто помешалась на книжке «Если бы только они умели говорить» (я думал было, что это памфлет, разоблачающий молодых деятелей Голливуда, но то было исследование зоопарковых животных), она возила пса на гидротерапию, и на иглоукалывание, и к массажисту («Может, личного инструктора ему заведешь», – как-то пробурчал я) и в итоге отправила к собачьему психологу, который прописал клоиникальм, тот же прозак, только для щенков, но, поскольку это лекарство провоцировало приступы «неконтролируемого лизания», его заменили собачьим паксилом (Сара принимала то же лекарство, что всех нас чрезвычайно расстраивало). Но он все равно не любил оставаться со мной наедине.
Устроить вечеринку придумал я. Уже четыре месяца я был «хорошим мальчиком» и заслужил себе праздник. Но поскольку обильные празднества на Хэллоуин были частью моего прошлого (того прошлого, которое Джейн хотела отменить и стереть), мы дружелюбно, даже игриво спорили о кутеже (это мое слово; Джейн использовала термин «вакханалия»), пока – сюрприз – она не сдалась. Я отнес это за счет рассеянности, вызванной предстоящими досъемками в фильме, работа над которым, как она считала, закончилась еще в апреле, однако после того, как фокус-группы показали, что сюжет переполненного курьезами крупнобюджетного триллера попросту непонятен аудитории, на студии решили кое-что подправить. Месяц назад мы ездили в Нью-Йорк смотреть предварительный монтаж, и, между нами, все это вызвало у меня отвращение, но в лимузине по дороге в «Мерсер» я неумеренно восторгался, пока Джейн не вскипела: глядя прямо перед собой, она процедила: «Заткни свой рот, пожалуйста». Тем вечером в лимузине я понял: Джейн, в сущности, человек простой и закрытый, женщина, которой удача подарила карьеру ошеломляющую, быструю, и беспокойство, которое она испытывала по поводу предстоящих съемок, и было истинной причиной ее уступчивости, позволившей мне закатить вечеринку тридцатого октября (детский праздник планировался на следующий вечер). Приглашения были разосланы по электронной почте небольшому количеству моих друзей (Джей, который оказался неподалеку в ходе своего промо-тура; Дэвид Духовны; несколько актеров из «Выживших» последнего сезона; Билл Блок – мой голливудский агент; Кейт Беттс, которая приехала освещать что-то для раздела «Стиль» «Нью-Йорк таймс»; и студенты моего писательского семинара), пришлось также пригласить парочку знакомых Джейн (по большей части – родителей друзей Сары и Робби, которых она и сама терпеть не могла, но позвала в минуту слабости и враждебности; я держал рот на замке). У Джейн был еще один способ саботировать мероприятие: вместо маскарадного костюма она наденет черные слаксы «Туле» и белую блузку от «Гуччи». «Никаких аксессуаров из соломы и кисточек» – таково было ее требование; когда же я стал сетовать на отсутствие у нее праздничного хэллоуиновского настроения, она уступила, выписав из города дорогую компанию по организации праздников. Детей предупредили, что это будет взрослая вечеринка: им будет позволено пошататься первый час, но потом надо будет ложиться спать, коль скоро это четверг, а значит, утром – в школу. В последней отчаянной попытке Джейн предложила и меня уложить пораньше, под тем предлогом, что и мне лучше будет поработать подольше, чем тратить силы на вечеринку. Но Джейн никогда не понимала, что вечеринки и были моим рабочим местом. Это был мой свободный рынок, мое поле битвы, там знакомились с друзьями, встречались с любовниками, заключались сделки. На первый взгляд вечеринки могут показаться фривольными, беспорядочными, неформальными, но на самом деле это замысловато структурированные события с четкой, отлаженной хореографией.
В мире, в котором я вырос, вечеринка была полем, на котором проходила повседневная жизнь. Когда же я попытался искренне объяснить ей все это, Джейн уставилась на меня, будто я внезапно лишился рассудка.
Я снял сомбреро и осмотрел себя в каскаде зеркал ванной комнаты Джейн (у каждого в семье была собственная ванная), рассматривая под разными углами свою прическу. За день до праздника я покрасил волосы, чтобы скрыть проступившую на висках седину, но больше того боялся, что потихоньку начинаю лысеть, как когда-то отец, хотя Джоэл, мой парикмахер, уверял меня, что неустойчивый волос достался мне по материнской линии. Пока я смотрел на волосы, в голове моей почему-то крутилась фраза «вечер золотой осени», и нравилась она мне настолько, что я решил включить ее в свой новый роман, как только сяду на следующий день поработать над планом. За мной оставался стоячий паровой душ с множеством головок и огромная ванна из итальянского мрамора, которой я восхищался всякий раз, когда оказывался у Джейн; ее необычайный шик что-то задевал во мне, неким образом определял меня нынешнего, то, кем я стал, пусть в то же время и символизировал мое шаткое положение в этом мире.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Лунный парк'
1 2 3 4 5 6