Велел напоить Вас чаем и просить дождаться, когда он вернётся.
– Спасибо. То есть, спаси вас Господи – так, кажется, принято говорить?
– Так, так, Алексей Витальевич, так голубчик. Вы чайку любите с мятой, или «по господски» с лимоном?
– А, почему «по господски», матушка Серафима?
Разоваривая мы зашли в церковную сторожку – чистенькую, со свежебелёными стенами и, белёной же, разрисованной яркими цветами печкой в которой попыхивал паром до блеска начищенный медный чайник.
– А это раньше, в «мирное время», то есть до большевиков, так говорили: с лимоном – по господски, с молочком – по купечески, с яблочком – по поповски, в наклад – по городскому, а в прикуску – по крестьянски. Ну а уж по бедняцки – в приглядку!
– Надо же! Никогда такого не слышал! Матушка… Можно мне Вас так называть?
– Можно, Лёшенька, можно.
– Матушка, а что вы так смотрите на меня и улыбаетесь?
– Так ведь это я, Лёшенька, радуюсь на Вас. Вы бы сами себя сейчас увидели – аж светитесь! Я ведь Ваше лицо хорошо запомнила ещё тогда, в Москве, в обувном магазине. Да и когда приехали Вы…, да что там! Ещё перед входом в церковь, сегодня, когда вы на улице с батюшкой разговаривали, так у вас ещё лицо-то другое было – ожестелое такое, с мертвечинкой.
– А сейчас, ровно дитя на именинах сияете! Такая перемена в лице, обычно, при крещении бывает: входит в купель один человек – выходит другой – во Христе младенец! Я это много раз наблюдала, когда батюшке при Крещении прислуживала. Да ведь младенец и есть! Крещение ведь – второе рождение, вся прежняя жизнь с грехами в купели остаётся, а новая с «чистого листа» начинается.
– Матушка! А можно мне ещё раз покреститься, чтоб уж по настоящему, вот как вы говорите, новую жизнь начать?
– А, Вы, Лёша, уже были крещены когда-нибудь?
– В младенчестве, был. Бабушка тайком от родителей где-то в подмосковном храме крестила, чтоб без паспорта, с этим тогда, говорят, строго было. Перед смертью незадолго, мне тогда двенадцать лет было, бабушка мне сказала, что я крещён во имя Алексея Божьего Человека, а кто он такой – я так и не знаю до сих пор.
– Ну, Лёшенька, это не беда. Я Вам житие Алексея Человека Божия почитать дам, даже подарю, очень трогательное житие. А вот креститься второй раз Вам нельзя – в Символе нашей веры сказано – «… верую во едино крещение во оставление грехов». Да, и не к чему оно вам. Нам православным Господь всем даровал «второе Крещение» – Таинство Покаяния да прощения грехов через свя-щенника на исповеди. Вот этого-то «второго крещения» Вам Лёшенька у батюшки Флавиана и попросить бы, когда он вернётся.
– Исповедь? Это про грехи свои рассказывать? Ну, я не знаю, надо ли это… Чужому человеку такое про себя говорить, стыдно как-то…
– Вот это-то и важно, Лёшенька, дорогой, чтоб стыдно-то было! Чтоб от стыда под землю провалиться хотелось! Чтоб душа содрогалась от собственной грязи и мерзости, плакала бы и прощенья у Бога просила! Именно так Таинство Покаяния и совершается – когда стыдно. Малый стыд перед одним священником испытать – а великого стыда перед всем миром избавиться. Ведь все наши не-раскаянные грехи на страшном Судищи перед всем миром откроются. А по грехам и суд – «коемуждо по делом его». Ох и страшно, Суда того, Лёшенька! Оправдание либо осуждение навечно будет! Представляете – навечно! Да, впрочем, человеку того и предста-вить невозможно – вечность – очень уж мы временным жить привыкли! А жизнь-то она вон – вжик и нету – пролетела! Вот, только вчера, вроде, от украинского голода в тридцать втором сюда, в Т-ск, мы с сестрой с Полтавщины бежали, по лесам мимо кордонов ОГПУ пробирались, а уж тому скоро семьдесять лет минует.
– Матушка, вы простите нескромный вопрос, а сколько ж вам лет, что вы так всё хорошо помните? Даже поговорки эти про чай «по господски»?
– Годков-то мне уж скоро восемьдесят седьмой пойдёт, вторую жизнь живу, у Бога занятую. А прибаутки те ещё от папочки покойного, Царствия ему Небесного, убиенному протоиерею Доримедонту, в детстве слышала.
– Матушка! А что значит вторая жизнь у Бога занятая?
– Это, Лёшенька, значит, что в первой жизни я была Катерина грешница, а теперь, уже шестнадцатый годок – ещё большая грешница монахиня Серафима. По одежде – монашка, по грехам – окаяшка. Пятнадцать лет уже в глинке лежать должна была, да милостивый Господь по молитве отца покойного, руками батюшки Флавиана, дал времечка на искупление. Я тогда уже помирать собралась – рак обоих лёгких с метастазами везде, а я ведь сама врачом была, кардиохирургом, всё понимала, и как помирать поэтапно буду тоже. Лежала в палате-двушке, в двухместной то-есть, с соседкой – чтоб в одиночестве мыслями не мучиться – в своей же больнице в Т-ске, где сорок два года проработала. С соседкой по палате о политике всё спорила – вот ведь до чего ослепление бывает! Смерть у кровати стоит – а я – даёшь «перестройку»! Партия обновится, выведет из застоя! Коммунисты не подведут (и это я-то – дочь священника расстрелянного)! А соседка та Наталья, жена кого-то там из обкома партии, всё мне про Бога – исповедайся мол, причастись, одни кости уж остались! А я – нет, мол, человек не должен унижаться перед судьбой, умирать надо гордо! Господи! Неужели ж это я была?! И вот приводит к Наталье моей муж-обкомовец попа молодого – батюшку нашего Флавиана, особоровать соседку мою значит, а он, взглянул лишь на неё, благословил, и ко мне поворачивается. Смотрит пронзительно так, и говорит: «Вы ведь не жадная, правда? Подарите мне коробочку, что у вас под матрасом с левого плеча в изголовьи, она вам не понадобится». Я так и охолонула, у меня ведь и впрямь коробочка там лежала, а в ней шприц и морфина смертельная доза – чтоб не мучиться, когда боли нестерпимыми станут, а мне и тогда уже баралгин лошадиной дозой кололи. В голове закружилось, не могу понять как он про коробочку-то узнал? А он смотрит с улыбкой, но властно так, что я и сама не поняла, как коробочку свою заветную достала и отда-ла ему безропотно. Он её в портфель сунул и сказал: «я к вам завтра приду, вы с утра не ешьте ничего и не пейте». И соборовать соседку начал, поёт тихонечко, молитвы читает, а я как в тумане лежу, никак мыслей собрать не могу, что-то происходит со мной, а что – не пойму. Особоровал он соседку, причастил, попрощался и ушёл. А я так до утра глаз и не сомкнула – всё понять пыталась – не гипнотезёр ли был тот священник? А под утро моя соседка преставилась – тихо, не просыпаясь, вздохнула только и вытянулась, и лежит улыбаясь чему-то. Я до семи сестру звать не стала, намучились они – сёстры-то за ночное дежурство, сама их несчётно продежурила. Увезли от меня Натальюшку, Царство ей Небесное, а я есть вдруг захотела – просто мочи нет, и «Боржоми» из холодильника. Так этого «Боржоми» захотела, что аж во рту пузырёчки холодненькие почувствовала. Но лежу, терплю голод и жажду, удивляюсь что болей привычных нету, жду того священника молодого, странного, огорошившего меня так неожиданно, вопросы для него заковыристые приготавливаю – всё ж в институте недаром пятёрку по атеизму имела, прости меня – Господи! Вот приходит, улыбается, напевает: «радуйся Серафиме Саровский чудотворче!» у меня все вопросы как ветром сдуло – зарыдала я и остано-виться не могу. Шесть часов батюшка у меня в палате просидел, всю мою душу перевернул, исповедалась я тогда первый раз с восьмилетнего возраста, когда после ареста родителей в детский дом попала… причастилась. А вечером, как врачи ушли, пришёл он с матерью Таисией, просфорницей соборной, тайной схимонахиней, Царствие ей Небесное, голубушке святой, и постриг меня «на смерть» с именем Серафима, в день тот память Серафимушки Саровского Чудотворца была. Чётки в руку вложил – молись – говорит – монахиня – Ангелом станешь! Вот так я с тех пор по этим чёткам и молюсь, износились вон уж, а поменять жалко – первое благословение в монашестве. Я тогда, после пострига, три дня не ела, молилась только и святую воду пила, а через две недели рентген показал что лёгкие чистые, и метастазы ушли отовсюду. Через месяц после пострига, я уже матери Таисии в просфорне помогала… А когда батюшку Флавиана сюда, в Покровское настоятелем назначили, он меня к себе келейницей взял. Так вот и жи-ву вторую жизнь под батюшки Серафима Саровского покровительством, у батюшки Флавиана на послушании. Слава Богу за всё!
– Именно – Богу слава! – внезапно прогремел весёлый голос отца Флавиана – А то я стою тут, в сенцах, повесть о чудесах самого себя слушаю, ведь возгордиться могу ещё больше, мать Серафима! Я и так гордец да тщеславник великий!
– Отче честный! Прости грешницу окаянную за болтливый язык! – прямо со скамейки бухнулась на колени старая монахиня – епитимью наложи, батюшка мой драгоценный!
– Вот тебе эпитимия, старица велехвальная, расскажи Алексею, как ты меня в позапрошлом году от смерти в Выползках спасла!
– Батюшка! Помилосердствуйте! То вас Господь спас, молитвами Матушки Царицы Небесной!
– Спас-то Господь! Да чьими руками? Ладно уж, молчи мать, чайку мне лучше налей, горяченького, я сам расскажу.
– Батюшка!
– Ничего, смиряйся мать!
– В позапрошлую зиму, соборовали мы с Серафимой за семь вёрст отсюда старичка одного, бывшего раскольника – старообрядца. Перед смертью он захотел, по уговорам жены, к Церкви Святой присоединиться, пособороваться и причаститься – на девяноста третьем году жизни захворал впервые. Туда мы на моём «уазике» приехали, а Выползки те – глухомань, не деревня даже а хутор – четыре двора. Присоединил я Стефана к Православной Церкви, пособоровал, причастил, на крыльцо вышли а я – бух и – в сугроб! Инфаркт приключился! Хорошо – Серафима кардиолог бывший, что-то там со мной повозилась, видит – выжить могу. Только надо меня скорей в больницу к медикаментам там, оборудованию. А как добраться-то? Я без сознания. Телефона в этих Выползках и не видали никогда, живых, кроме Стефана да его старушки, на два года его младше, никого нет, а машину мать Серафима тогда водить не умела (после того случая – в её-то годы – выучилась!).
– Ну и признайся, мати всечестная, как ты – мышонок этакий, мою тушу на санях семь вёрст в мороз протащила, а?
– Не пытайте, батюшка, я сама не знаю, одной милостью Господней, да Пречистой Заступницы ходатайством! Я только тянула верёвку да молилась – Матерь Божья, Господи! Спасите батюшку моего! Ради чад его духовных, Господи, помоги, не оставь их сиротами! Слава Господу – помиловал!
– Вот, Алексей, видишь! Перефразируя классика – «есть монахини в русских приходах!…»
– Полно Вам, батюшка, над глупой бабкой смеяться! Скажите лучше, удачно съездили? Причастилась старушка-то?
– Да уж – съездил! Старушка-то, знаешь кто была? Сама Варвара из Дубровки, она в Горбунове у дочки Елены в дому лежит.
– Господи, помилуй! – испуганно перекрестилась мать Серафима – Неужто Варвара покаялась?
– Ну уж, конечно! Жди от бесов покаяния! Варвара эта, чтобы ты знал, Алексей, есть, пока ещё, первая и знаменитейшая в наших краях ведьма – экстрасенс по современному. К ней клиенты, не только что из Москвы, а бывает и из «зарубежа» приезжают. Лечит, естественно от всего, порчу снимает, наводит, сводит, разводит, повышает, гадает, предсказывает и т. д., словом весь положенный набор. Только, в отличии от большинства современных шарлатанов, результат – почти стопроцентный, правда и последствия тоже.
– А, что значит – последствия тоже?
– А последствия – значит, что народная поговорка про давание бесу пальца – верна до сих пор. Ну, вот недавний пример: Галина, продавщица из Тарбеевки – пил у неё муж. Пил сильно, там в райцентре многие так пьют. Лечила она его и в диспансере, и по Довженко, и ещё как-то, приезжала и ко мне сюда. Я её спрашиваю: – ты когда причащалась-то сама в последний раз, сколько лет назад?
– А она мне – а, причём здесь я? Муж же пьёт, а не я, мне его излечить нужно! Вы скажите сколько денег надо, чтобы вы его исцелили?
– Я ей – муж-то – твой, и скорбь стало быть тоже твоя, тебе же Господь эту скорбь не просто так попустил терпеть, а за твои грехи. Очистись сама от грехов, наладь с Богом правильные отношения, тогда и мужу сможешь помочь, а деньгами-то этого не купишь! Приготовься к исповеди, попостись хоть пару дней, да приезжай к службе – будем тогда о твоих проблемах разговаривать.
Не захотела. Деньги заплатить проще чем свою совесть перекапывать да жизнь исправлять. Пошла к Варваре. Та ей водичку нашептала, научила как мужа напоить. Выпил он той водички и пьянство – как отрезало – запаха водки терпеть не может. Галина месяц от радости плясала, на каждом углу Варвару рекламировала да попов поносила. А муж её на хорошую работу устроился, деньги большие начал домой носить. Но уж больно сильная жадность у него к деньгам проявилась, Галине или дочке носового платка не купит, всё прячет и копит. А на третьем месяце «исцеления» выгнал он Галину с дочкой из квартиры, привёл молодую, и ублажает её как королеву – работать не разрешает, подарками осыпает. Эта молодая чуть не в открытую с другими гуляет, а он того словно и не видит. Сидит теперь Галина с дочкой у матери в её «полдоме» на окраине да судьбу проклинает. Плачет, говорят – лучше бы пил, как раньше.
Или вон у Ирины Мальцевой: сын от своей жены к соседке жить перешёл, этажом ниже, та с полгода терпела, потом – к Варваре – верни мол, жить без него не хочу! Варвара что-то с фотографией его поколдовала – вернулся. Сам! Как и не уходил. А через две неде-ли в ванной на трубе повесился. Вот тебе и «последствия»! Я тебе таких примеров рассказывать могу – суток не хватит. А механизм везде один – с бесами общаться – «игра в одни ворота» – всегда проиграешь!
– Отец Флавиан! Подожди-ка! Так чтож, эти целители и «бабки» силой, бесовской, что-ли, лечат?
– А чьей же ещё? Господь дар исцелений святым, и то не всем, даёт за чистоту жизни, за молитвенный подвиг, за служение в испол-нении заповедей Его. А дьявол свою силу, опять же, если только Бог попустит, тем даёт, кто ему – рогатому служит, свою да чужие души губит, вон – как Варвара та же.
– И, чтоже, она так и не раскаялась?
– Трудно, Алексей колдуну раскаяться, почти что и не возможно, хотя бывают и исключения – священномученик Киприан, например. Настолько общение с дьяволом душу убивает, что колдун уже и захотеть раскаяться становится не способен – вот ведь что страшно. Ведь, пока душа ещё живая, способна Бога почувствовать, лишь только захоти крикнуть – Господи, прости! А Господь уже рядом и простить готов, и все твои раны греховные Своею неизреченною любовью залечить. Но для покаяния нужно себя грешником ощутить, преступником Закона Божьего. А это значит и Самого Бога над собой как Владыку и Законодателя признать. Этого-то колдуну дьявол сделать и не даёт, он же колдуну внушал всё время их общения: – ты сам – бог! Твори волю свою, ты выше других людей, вот и силы у тебя сверхъестественные! Тяжко, напитав душу такой отравой, себя унизить потом, да перед величием Истинного Бога смириться. Оттого и помирают колдуны, чаще всего, мучительно, без покаяния. Вон и Варвара: я, как узнал к кому пришёл, подивился конечно, но думаю – всякое в жизни бывает, вдруг – Варвара и впрямь покаялась!
– Захожу к ней в комнату, лежит на диванчике под одеяльцем маленькая старушонка, беленькая такая вся, личико такое благообраз-ненькое, голосочком слабеньким таким блеет: – ба-а-атюшка, помира-аю, ножки не ходят, плоохо мне, причасти меня ба-а-атюшка!
– Хорошо – говорю – а от сатаны отрекаешься?
– Нет! – как рявкнет, аж подбросило её на кровати, глаза сверкают, трясётся вся – сам, попишка, отрекайся от Распятого своего!
– И тут же снова: – ба-а-атюшка – голоском замирающим – пло-охо мне, причасти меня, ба-атюшка!
– А, силу-то свою, кому передала, Елене, что-ли?
– Мужу её! – опять голос сильный, с порыкиванием – семь дверей с крестами пройдёт, летать будет…
– Перекрестил я её, произнёс – под знамением образа креста, Твоего, Господи, да расточатся вся сопротивныя силы! Поёжилась под одеялом, как от холода: – Уйди, поп, не тебе здесь рукой махать…
– Я и ушёл. Там мне и вправду делать нечего. Жалко, конечно, душу человеческую в огонь идущую, но, как говориться – вольному воля, спасённому – Царство Небесное!
– Это, чтож, выходит – так сильны эти бесы?
– Нет, Алёша, не бесы сильны, а – человеки без Бога слабы. Апостол Павел в послании к Филипийцам пишет: «Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе». Так и любой христианин живущий во Христе, имеет от Него благодатную защиту и силу противостоять козням и нападением бесовским. К такому рабу Божию дьявол подобраться не может – сила Божья пламенем опаляет нечистого. А к безбожнику – дорога широкая – валяй, искушай! Тот и не заметит, как уже в рабстве у какой-либо страсти бесовской окажется…
В дверь постучали:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
– Спасибо. То есть, спаси вас Господи – так, кажется, принято говорить?
– Так, так, Алексей Витальевич, так голубчик. Вы чайку любите с мятой, или «по господски» с лимоном?
– А, почему «по господски», матушка Серафима?
Разоваривая мы зашли в церковную сторожку – чистенькую, со свежебелёными стенами и, белёной же, разрисованной яркими цветами печкой в которой попыхивал паром до блеска начищенный медный чайник.
– А это раньше, в «мирное время», то есть до большевиков, так говорили: с лимоном – по господски, с молочком – по купечески, с яблочком – по поповски, в наклад – по городскому, а в прикуску – по крестьянски. Ну а уж по бедняцки – в приглядку!
– Надо же! Никогда такого не слышал! Матушка… Можно мне Вас так называть?
– Можно, Лёшенька, можно.
– Матушка, а что вы так смотрите на меня и улыбаетесь?
– Так ведь это я, Лёшенька, радуюсь на Вас. Вы бы сами себя сейчас увидели – аж светитесь! Я ведь Ваше лицо хорошо запомнила ещё тогда, в Москве, в обувном магазине. Да и когда приехали Вы…, да что там! Ещё перед входом в церковь, сегодня, когда вы на улице с батюшкой разговаривали, так у вас ещё лицо-то другое было – ожестелое такое, с мертвечинкой.
– А сейчас, ровно дитя на именинах сияете! Такая перемена в лице, обычно, при крещении бывает: входит в купель один человек – выходит другой – во Христе младенец! Я это много раз наблюдала, когда батюшке при Крещении прислуживала. Да ведь младенец и есть! Крещение ведь – второе рождение, вся прежняя жизнь с грехами в купели остаётся, а новая с «чистого листа» начинается.
– Матушка! А можно мне ещё раз покреститься, чтоб уж по настоящему, вот как вы говорите, новую жизнь начать?
– А, Вы, Лёша, уже были крещены когда-нибудь?
– В младенчестве, был. Бабушка тайком от родителей где-то в подмосковном храме крестила, чтоб без паспорта, с этим тогда, говорят, строго было. Перед смертью незадолго, мне тогда двенадцать лет было, бабушка мне сказала, что я крещён во имя Алексея Божьего Человека, а кто он такой – я так и не знаю до сих пор.
– Ну, Лёшенька, это не беда. Я Вам житие Алексея Человека Божия почитать дам, даже подарю, очень трогательное житие. А вот креститься второй раз Вам нельзя – в Символе нашей веры сказано – «… верую во едино крещение во оставление грехов». Да, и не к чему оно вам. Нам православным Господь всем даровал «второе Крещение» – Таинство Покаяния да прощения грехов через свя-щенника на исповеди. Вот этого-то «второго крещения» Вам Лёшенька у батюшки Флавиана и попросить бы, когда он вернётся.
– Исповедь? Это про грехи свои рассказывать? Ну, я не знаю, надо ли это… Чужому человеку такое про себя говорить, стыдно как-то…
– Вот это-то и важно, Лёшенька, дорогой, чтоб стыдно-то было! Чтоб от стыда под землю провалиться хотелось! Чтоб душа содрогалась от собственной грязи и мерзости, плакала бы и прощенья у Бога просила! Именно так Таинство Покаяния и совершается – когда стыдно. Малый стыд перед одним священником испытать – а великого стыда перед всем миром избавиться. Ведь все наши не-раскаянные грехи на страшном Судищи перед всем миром откроются. А по грехам и суд – «коемуждо по делом его». Ох и страшно, Суда того, Лёшенька! Оправдание либо осуждение навечно будет! Представляете – навечно! Да, впрочем, человеку того и предста-вить невозможно – вечность – очень уж мы временным жить привыкли! А жизнь-то она вон – вжик и нету – пролетела! Вот, только вчера, вроде, от украинского голода в тридцать втором сюда, в Т-ск, мы с сестрой с Полтавщины бежали, по лесам мимо кордонов ОГПУ пробирались, а уж тому скоро семьдесять лет минует.
– Матушка, вы простите нескромный вопрос, а сколько ж вам лет, что вы так всё хорошо помните? Даже поговорки эти про чай «по господски»?
– Годков-то мне уж скоро восемьдесят седьмой пойдёт, вторую жизнь живу, у Бога занятую. А прибаутки те ещё от папочки покойного, Царствия ему Небесного, убиенному протоиерею Доримедонту, в детстве слышала.
– Матушка! А что значит вторая жизнь у Бога занятая?
– Это, Лёшенька, значит, что в первой жизни я была Катерина грешница, а теперь, уже шестнадцатый годок – ещё большая грешница монахиня Серафима. По одежде – монашка, по грехам – окаяшка. Пятнадцать лет уже в глинке лежать должна была, да милостивый Господь по молитве отца покойного, руками батюшки Флавиана, дал времечка на искупление. Я тогда уже помирать собралась – рак обоих лёгких с метастазами везде, а я ведь сама врачом была, кардиохирургом, всё понимала, и как помирать поэтапно буду тоже. Лежала в палате-двушке, в двухместной то-есть, с соседкой – чтоб в одиночестве мыслями не мучиться – в своей же больнице в Т-ске, где сорок два года проработала. С соседкой по палате о политике всё спорила – вот ведь до чего ослепление бывает! Смерть у кровати стоит – а я – даёшь «перестройку»! Партия обновится, выведет из застоя! Коммунисты не подведут (и это я-то – дочь священника расстрелянного)! А соседка та Наталья, жена кого-то там из обкома партии, всё мне про Бога – исповедайся мол, причастись, одни кости уж остались! А я – нет, мол, человек не должен унижаться перед судьбой, умирать надо гордо! Господи! Неужели ж это я была?! И вот приводит к Наталье моей муж-обкомовец попа молодого – батюшку нашего Флавиана, особоровать соседку мою значит, а он, взглянул лишь на неё, благословил, и ко мне поворачивается. Смотрит пронзительно так, и говорит: «Вы ведь не жадная, правда? Подарите мне коробочку, что у вас под матрасом с левого плеча в изголовьи, она вам не понадобится». Я так и охолонула, у меня ведь и впрямь коробочка там лежала, а в ней шприц и морфина смертельная доза – чтоб не мучиться, когда боли нестерпимыми станут, а мне и тогда уже баралгин лошадиной дозой кололи. В голове закружилось, не могу понять как он про коробочку-то узнал? А он смотрит с улыбкой, но властно так, что я и сама не поняла, как коробочку свою заветную достала и отда-ла ему безропотно. Он её в портфель сунул и сказал: «я к вам завтра приду, вы с утра не ешьте ничего и не пейте». И соборовать соседку начал, поёт тихонечко, молитвы читает, а я как в тумане лежу, никак мыслей собрать не могу, что-то происходит со мной, а что – не пойму. Особоровал он соседку, причастил, попрощался и ушёл. А я так до утра глаз и не сомкнула – всё понять пыталась – не гипнотезёр ли был тот священник? А под утро моя соседка преставилась – тихо, не просыпаясь, вздохнула только и вытянулась, и лежит улыбаясь чему-то. Я до семи сестру звать не стала, намучились они – сёстры-то за ночное дежурство, сама их несчётно продежурила. Увезли от меня Натальюшку, Царство ей Небесное, а я есть вдруг захотела – просто мочи нет, и «Боржоми» из холодильника. Так этого «Боржоми» захотела, что аж во рту пузырёчки холодненькие почувствовала. Но лежу, терплю голод и жажду, удивляюсь что болей привычных нету, жду того священника молодого, странного, огорошившего меня так неожиданно, вопросы для него заковыристые приготавливаю – всё ж в институте недаром пятёрку по атеизму имела, прости меня – Господи! Вот приходит, улыбается, напевает: «радуйся Серафиме Саровский чудотворче!» у меня все вопросы как ветром сдуло – зарыдала я и остано-виться не могу. Шесть часов батюшка у меня в палате просидел, всю мою душу перевернул, исповедалась я тогда первый раз с восьмилетнего возраста, когда после ареста родителей в детский дом попала… причастилась. А вечером, как врачи ушли, пришёл он с матерью Таисией, просфорницей соборной, тайной схимонахиней, Царствие ей Небесное, голубушке святой, и постриг меня «на смерть» с именем Серафима, в день тот память Серафимушки Саровского Чудотворца была. Чётки в руку вложил – молись – говорит – монахиня – Ангелом станешь! Вот так я с тех пор по этим чёткам и молюсь, износились вон уж, а поменять жалко – первое благословение в монашестве. Я тогда, после пострига, три дня не ела, молилась только и святую воду пила, а через две недели рентген показал что лёгкие чистые, и метастазы ушли отовсюду. Через месяц после пострига, я уже матери Таисии в просфорне помогала… А когда батюшку Флавиана сюда, в Покровское настоятелем назначили, он меня к себе келейницей взял. Так вот и жи-ву вторую жизнь под батюшки Серафима Саровского покровительством, у батюшки Флавиана на послушании. Слава Богу за всё!
– Именно – Богу слава! – внезапно прогремел весёлый голос отца Флавиана – А то я стою тут, в сенцах, повесть о чудесах самого себя слушаю, ведь возгордиться могу ещё больше, мать Серафима! Я и так гордец да тщеславник великий!
– Отче честный! Прости грешницу окаянную за болтливый язык! – прямо со скамейки бухнулась на колени старая монахиня – епитимью наложи, батюшка мой драгоценный!
– Вот тебе эпитимия, старица велехвальная, расскажи Алексею, как ты меня в позапрошлом году от смерти в Выползках спасла!
– Батюшка! Помилосердствуйте! То вас Господь спас, молитвами Матушки Царицы Небесной!
– Спас-то Господь! Да чьими руками? Ладно уж, молчи мать, чайку мне лучше налей, горяченького, я сам расскажу.
– Батюшка!
– Ничего, смиряйся мать!
– В позапрошлую зиму, соборовали мы с Серафимой за семь вёрст отсюда старичка одного, бывшего раскольника – старообрядца. Перед смертью он захотел, по уговорам жены, к Церкви Святой присоединиться, пособороваться и причаститься – на девяноста третьем году жизни захворал впервые. Туда мы на моём «уазике» приехали, а Выползки те – глухомань, не деревня даже а хутор – четыре двора. Присоединил я Стефана к Православной Церкви, пособоровал, причастил, на крыльцо вышли а я – бух и – в сугроб! Инфаркт приключился! Хорошо – Серафима кардиолог бывший, что-то там со мной повозилась, видит – выжить могу. Только надо меня скорей в больницу к медикаментам там, оборудованию. А как добраться-то? Я без сознания. Телефона в этих Выползках и не видали никогда, живых, кроме Стефана да его старушки, на два года его младше, никого нет, а машину мать Серафима тогда водить не умела (после того случая – в её-то годы – выучилась!).
– Ну и признайся, мати всечестная, как ты – мышонок этакий, мою тушу на санях семь вёрст в мороз протащила, а?
– Не пытайте, батюшка, я сама не знаю, одной милостью Господней, да Пречистой Заступницы ходатайством! Я только тянула верёвку да молилась – Матерь Божья, Господи! Спасите батюшку моего! Ради чад его духовных, Господи, помоги, не оставь их сиротами! Слава Господу – помиловал!
– Вот, Алексей, видишь! Перефразируя классика – «есть монахини в русских приходах!…»
– Полно Вам, батюшка, над глупой бабкой смеяться! Скажите лучше, удачно съездили? Причастилась старушка-то?
– Да уж – съездил! Старушка-то, знаешь кто была? Сама Варвара из Дубровки, она в Горбунове у дочки Елены в дому лежит.
– Господи, помилуй! – испуганно перекрестилась мать Серафима – Неужто Варвара покаялась?
– Ну уж, конечно! Жди от бесов покаяния! Варвара эта, чтобы ты знал, Алексей, есть, пока ещё, первая и знаменитейшая в наших краях ведьма – экстрасенс по современному. К ней клиенты, не только что из Москвы, а бывает и из «зарубежа» приезжают. Лечит, естественно от всего, порчу снимает, наводит, сводит, разводит, повышает, гадает, предсказывает и т. д., словом весь положенный набор. Только, в отличии от большинства современных шарлатанов, результат – почти стопроцентный, правда и последствия тоже.
– А, что значит – последствия тоже?
– А последствия – значит, что народная поговорка про давание бесу пальца – верна до сих пор. Ну, вот недавний пример: Галина, продавщица из Тарбеевки – пил у неё муж. Пил сильно, там в райцентре многие так пьют. Лечила она его и в диспансере, и по Довженко, и ещё как-то, приезжала и ко мне сюда. Я её спрашиваю: – ты когда причащалась-то сама в последний раз, сколько лет назад?
– А она мне – а, причём здесь я? Муж же пьёт, а не я, мне его излечить нужно! Вы скажите сколько денег надо, чтобы вы его исцелили?
– Я ей – муж-то – твой, и скорбь стало быть тоже твоя, тебе же Господь эту скорбь не просто так попустил терпеть, а за твои грехи. Очистись сама от грехов, наладь с Богом правильные отношения, тогда и мужу сможешь помочь, а деньгами-то этого не купишь! Приготовься к исповеди, попостись хоть пару дней, да приезжай к службе – будем тогда о твоих проблемах разговаривать.
Не захотела. Деньги заплатить проще чем свою совесть перекапывать да жизнь исправлять. Пошла к Варваре. Та ей водичку нашептала, научила как мужа напоить. Выпил он той водички и пьянство – как отрезало – запаха водки терпеть не может. Галина месяц от радости плясала, на каждом углу Варвару рекламировала да попов поносила. А муж её на хорошую работу устроился, деньги большие начал домой носить. Но уж больно сильная жадность у него к деньгам проявилась, Галине или дочке носового платка не купит, всё прячет и копит. А на третьем месяце «исцеления» выгнал он Галину с дочкой из квартиры, привёл молодую, и ублажает её как королеву – работать не разрешает, подарками осыпает. Эта молодая чуть не в открытую с другими гуляет, а он того словно и не видит. Сидит теперь Галина с дочкой у матери в её «полдоме» на окраине да судьбу проклинает. Плачет, говорят – лучше бы пил, как раньше.
Или вон у Ирины Мальцевой: сын от своей жены к соседке жить перешёл, этажом ниже, та с полгода терпела, потом – к Варваре – верни мол, жить без него не хочу! Варвара что-то с фотографией его поколдовала – вернулся. Сам! Как и не уходил. А через две неде-ли в ванной на трубе повесился. Вот тебе и «последствия»! Я тебе таких примеров рассказывать могу – суток не хватит. А механизм везде один – с бесами общаться – «игра в одни ворота» – всегда проиграешь!
– Отец Флавиан! Подожди-ка! Так чтож, эти целители и «бабки» силой, бесовской, что-ли, лечат?
– А чьей же ещё? Господь дар исцелений святым, и то не всем, даёт за чистоту жизни, за молитвенный подвиг, за служение в испол-нении заповедей Его. А дьявол свою силу, опять же, если только Бог попустит, тем даёт, кто ему – рогатому служит, свою да чужие души губит, вон – как Варвара та же.
– И, чтоже, она так и не раскаялась?
– Трудно, Алексей колдуну раскаяться, почти что и не возможно, хотя бывают и исключения – священномученик Киприан, например. Настолько общение с дьяволом душу убивает, что колдун уже и захотеть раскаяться становится не способен – вот ведь что страшно. Ведь, пока душа ещё живая, способна Бога почувствовать, лишь только захоти крикнуть – Господи, прости! А Господь уже рядом и простить готов, и все твои раны греховные Своею неизреченною любовью залечить. Но для покаяния нужно себя грешником ощутить, преступником Закона Божьего. А это значит и Самого Бога над собой как Владыку и Законодателя признать. Этого-то колдуну дьявол сделать и не даёт, он же колдуну внушал всё время их общения: – ты сам – бог! Твори волю свою, ты выше других людей, вот и силы у тебя сверхъестественные! Тяжко, напитав душу такой отравой, себя унизить потом, да перед величием Истинного Бога смириться. Оттого и помирают колдуны, чаще всего, мучительно, без покаяния. Вон и Варвара: я, как узнал к кому пришёл, подивился конечно, но думаю – всякое в жизни бывает, вдруг – Варвара и впрямь покаялась!
– Захожу к ней в комнату, лежит на диванчике под одеяльцем маленькая старушонка, беленькая такая вся, личико такое благообраз-ненькое, голосочком слабеньким таким блеет: – ба-а-атюшка, помира-аю, ножки не ходят, плоохо мне, причасти меня ба-а-атюшка!
– Хорошо – говорю – а от сатаны отрекаешься?
– Нет! – как рявкнет, аж подбросило её на кровати, глаза сверкают, трясётся вся – сам, попишка, отрекайся от Распятого своего!
– И тут же снова: – ба-а-атюшка – голоском замирающим – пло-охо мне, причасти меня, ба-атюшка!
– А, силу-то свою, кому передала, Елене, что-ли?
– Мужу её! – опять голос сильный, с порыкиванием – семь дверей с крестами пройдёт, летать будет…
– Перекрестил я её, произнёс – под знамением образа креста, Твоего, Господи, да расточатся вся сопротивныя силы! Поёжилась под одеялом, как от холода: – Уйди, поп, не тебе здесь рукой махать…
– Я и ушёл. Там мне и вправду делать нечего. Жалко, конечно, душу человеческую в огонь идущую, но, как говориться – вольному воля, спасённому – Царство Небесное!
– Это, чтож, выходит – так сильны эти бесы?
– Нет, Алёша, не бесы сильны, а – человеки без Бога слабы. Апостол Павел в послании к Филипийцам пишет: «Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе». Так и любой христианин живущий во Христе, имеет от Него благодатную защиту и силу противостоять козням и нападением бесовским. К такому рабу Божию дьявол подобраться не может – сила Божья пламенем опаляет нечистого. А к безбожнику – дорога широкая – валяй, искушай! Тот и не заметит, как уже в рабстве у какой-либо страсти бесовской окажется…
В дверь постучали:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17