— Не важно, мы все равно ее найдем, — заметил человечек. Он подошел к окну, стер со стекла изморозь и принялся вглядываться в даль. — Ваш англичанин пошел на охоту, так? Когда он вернется?
— Когда захочет, — вызывающе ответила Люсиль. Из старого парадного зала раздался крик — один из пришельцев обнаружил остатки фамильного серебра Лассанов. Когда-то хозяин замка мог подать на серебре обед на сорок человек, но теперь от былого великолепия остались только тяжелый кувшин, пара подсвечников и дюжина выщербленных тарелок. Серебро принесли на кухню, и человечек распорядился сложить его у черного хода.
— Но мы — люди небогатые! — возмутилась Люсиль. Она изо всех сил старалась скрыть свой страх. Похоже, ферму захватили отставные ветераны, банды которых грабили и наводили ужас на всю сельскую Францию. Газеты только и писали об их преступлениях, однако Люсиль почему-то не верила, что они могут добраться и до Нормандии.
— Это все, что у нас есть, — добавила она, указывая на серебро.
— У вас есть намного больше, мадам, — сказал человечек, — гораздо больше. И не советую пытаться покинуть дом, потому что тогда капралу Лебеку придется вас застрелить.
Кивнув ей, он нырнул в дверь под лестницей, чтобы помочь своим людям обыскивать спальни.
Люсиль посмотрела на тощего капрала, которому было приказано не сводить с нее глаз.
— Мы — люди небогатые, — повторила она.
— Побогаче нас, — ответил капрал. У него лицо как у хорька, подумала Люсиль: гнилые зубы, запавшие глаза и разорванное ухо за левой косицей. Императорские гусары нарочно отращивали на висках такие косицы, и чем длиннее они были, тем дольше срок службы. Косицы были предметом гордости, говорили об особом положении гусар, и то, что шестеро пришельцев продолжали их носить, означало, что они по-прежнему считают себя состоящими на службе человека, сосланного на остров Святой Елены.
— И здорово побогаче, — добавил капрал.
— Вы не причините нам вреда? — спросила Люсиль, прижимая к себе Патрика.
— Смотря, как поступит твой англичанин, — ответил он. — И мой сержант. Если сжалится.
— Сержант? — спросила Люсиль, думая, что речь идет о верзиле, который появился первым.
— А мой сержант, — продолжал капрал, — любит поступать по-своему. Жалости от него не жди. Она из него вся вышла за войну. Она из всех нас вышла.
Вдалеке раздался выстрел. Люсиль думала обо всех ужасах, которые война оставила за собой. Она вспоминала рассказы о грабителях и убийцах, которые терзали несчастную Францию, а теперь, на Рождество, пришли на порог ее дома. Она прижала к себе плачущего ребенка, закрыла глаза и принялась молиться.
* * * * *
Ударил выстрел, и лисица, в последней отчаянной попытке избежать пули, извернулась в воздухе и рухнула, пачкая кровью заиндевевшую траву.
— Одной меньше, — сказал Шарп Носачу. — Не торопись, парень.
Он отпихнул пса от дохлой лисицы и подумал, что следовало бы содрать с нее шкуру. К черту, и так сойдет, решил он и ограничился тем, что отрезал хвост, чтобы прибить его к двери амбара. На большой двери уже висела дюжина хвостов, и считалось, что они должны отпугивать остальных лисиц от замка Лассан, но почему-то это древняя магия не действовала. Он вспорол лисице живот, чтобы Носач мог получить свою долю, отвернулся и посмотрел вниз на склон. Странно, подумал он, почему незнакомцы так и не появились на дороге за фермой?
Он смотрел вниз, а в воздухе плыл привычный запах порохового дыма. Может, они торопились и уже скрылись за березами на дальнем склоне. Но деревья стояли голые, и среди облетевших ветвей на дороге не было заметно ни малейшего движения.
Черт, подумал он, я должен был их заметить, и его вдруг кольнуло подзабытое чувство опасности, поэтому он подозвал Носача, повесил обрез на плечо и стал спускаться в долину. Это просто смешно, говорил он себе. Всюду мир, завтра Рождество, и люди имеют право гулять по сельским дорогам без того, чтобы возбуждать подозрения в отставных стрелках, но Шарп, как и Люсиль, читал газеты.
Только месяц назад в Монморийоне банда бывших солдат ворвалась к адвокату. Они убили и его, и жену, ограбили дом и увели с собой обеих дочерей. Девочек, которым было четырнадцать и шестнадцать, изнасиловали и бросили в пруд. Но младшая выжила и рассказала, как было дело. И такое происходило по всей Франции. Работы на всех не хватало, урожай не удался, а у вернувшихся с войны мужчин не было ни дома, ни денег, ни надежды, но зато была привычка добывать себе пропитание грабежом, которую Наполеон поощрял в своих солдатах.
Теперь Шарп был уверен, что путешественники не поднимались в деревню. Это означало, что они либо вернулись обратно тем же путем, что пришли, либо остались на ферме. А может, у них там дело? Может, это просто попрошайки — не все солдаты, вернувшиеся с войны, превратились в закоренелых преступников, большинство просто шаталось по сельским дорогам, выпрашивая еду. Шарп и сам за последние несколько месяцев накормил их немало, и обычно ему даже нравились эти встречи со старыми врагами. Один такой попрошайка был в Бадахосе во время штурма этой испанской крепости британскими войсками, и долго хвастался, сколько англичан он уложил в ров под главным проломом в стене. Шарп так и не сказал ему, что тоже побывал в этом рву, и не сказал, что среди моря крови и огня первым взобрался в пролом, чтобы обратить французов в бегство.
Было и прошло, повторил он себе, было, прошло и уже не вернется, и слава Богу!
Так что, может, это просто нищие, подумал он, но все равно ему не хотелось оставлять Люсиль, Патрика и Мари наедине с оголодавшими мужиками, которым в любой момент может взбрести в голову взять самим, не дожидаясь, пока дадут, и поэтому он позабыл про вторую лисицу и поспешил домой самым коротким путем, вверх по холму, а потом вниз по крутому склону туда, где поблескивал льдом забитый мельничный сток.
Он пересек мостик над стоком, который тоже давно следовало починить, и остановился, вглядываясь в простиравшийся за рвом двор фермы. Все было спокойно.
Из печной трубы поднимался дымок. Окна замерзли. Все было как всегда, но его не оставляло чувство опасности. Чувство, которое столько раз спасало ему жизнь во время бесчисленных испанских сражений, и которому они привык доверять. Он прикинул, не зарядить ли винтовку, но решил, что уже слишком поздно. Если те вошли в дом, их не остановишь одним винтовочным выстрелом. И потом, за ним наверняка наблюдают, поэтому лучше не демонстрировать враждебности.
А еще лучше, подумал он, убраться отсюда к черту и самому понаблюдать за домом, чтобы понять, есть опасность или нет. Но у него не было выбора — там, внутри, были Люсиль и сын, и поэтому он должен был войти, хотя все его инстинкты вопили, что этого делать нельзя. «Пошли, Носач», — сказал он и двинулся вперед. Пересекая мост надо рвом, он уже предчувствовал, как по-дурацки будет выглядеть, когда откроет кухонную дверь и обнаружит, что Люсиль кормит Патрика, Мари шинкует репу, а плита весело трещит.
Это все война, говорил он себе. Нервы стали ни к черту. Привыкаешь быть постоянно начеку, вечно дергаешься, всего пугаешься и в результате впадаешь в панику по пустякам. Ничего ведь не случилось. Завтра Рождество, и с миром все в порядке, если не считать того, что он требует изрядной починки.
Он распахнул кухонную дверь. «Один ублюдок готов», — радостно заявил он, размахивая лисьим хвостом, и застыл. За столом, прямо напротив Люсиль, сидел маленький человечек в очках, и еще один человек стоял у нее за спиной, уткнув пистолет в ее черные волосы.
В углу на стуле съежилась Мари, а перед Шарпом, сжимая в руке его старую саблю, снятую со стены над шкафчиком для пряностей, стоял высокий человек с гусарскими косицами, обрамлявшими жесткое, как копыто, лицо.
— Вспомнил меня? — спросил человек. — Потому что я-то тебя помню.
Он поднял саблю и упер ее острием в шею Шарпа.
— Я тебя хорошо помню, майор Шарп. Очень хорошо. Добро пожаловать домой.
* * * * *
Шарп сидел рядом с Люсиль за кухонным столом. За его спиной стоял человек с пистолетом, а сержант Ги Шаллон примерялся саблей Шарпа к краю столешницы.
— Не Бог весть что, — бросил он насмешливо.
— Она лучше приспособлена к французам, чем к столам, — мягко заметил Шарп.
— Положите саблю, сержант, в самом деле, — жалобно сказал человечек в очках. — Бросьте ее в общую кучу. Может, и выручим за нее пару франков.
Он проследил, как сержант кладет саблю в кучу серебра и других ценных вещиц, которая выросла рядом с кухонной дверью. В груду добычи попали скромные драгоценности Люсиль, и среди них — большой рубин, который когда-то принадлежал к сокровищам Наполеона. Человечек сразу схватил камень как свидетельство богатства Шарпа. Он вертел его, любовался им, не сводя с него глаз, и когда Шарп опустился на стул, протянул камень ему, как будто это что-то доказывало.
— Меня зовут, — сказал человечек, — мэтр Анри Лорсэ. Как адвокат, я имел честь оформить и засвидетельствовать последнюю волю майора Пьера Дюко. Вот эту.
Он извлек длинный лист бумаги и разгладил его на кухонном столе. Он постучал по завещанию рубином, как будто бумага придавала какую-то законность его присутствию.
— В завещании говорится о тайном запасе золота, — продолжил Лорсэ, метнув на Шарпа быстрый взгляд, так что его очки сверкнули в тусклом свете. — Запасе, который некогда принадлежал Наполеону Бонапарту. Майор Дюко был так любезен, что завещал это золото мне и сержанту Шаллону.
Он кивнул головой в сторону мрачного гусара, продолжавшего развлекаться с саблей Шарпа.
— И еще майор Дюко указал, что вы знаете, где это золото.
Он помолчал.
— Так вы знаете, где золото, майор Шарп?
Люсиль открыла рот, чтобы сказать, что Лорсэ несет чушь, но Шарп положил руку ей на запястье.
— Знаю, — признал он.
Два года назад, когда Наполеон был сослан на Эльбу, Шарп помогал вернуть золото, пропавшее во время доставки на остров. Золото украл Пьер Дюко, а сержант Шаллон ему помогал, и хотя Дюко был давно мертв, он сумел и из могилы достать своего давнего врага.
— Но у нас ничего нет, — настойчиво повторила Люсиль. — Вы же сами видите.
Мэтр Лорсэ не обратил на ее слова никакого внимания.
— Это золото, — продолжал он очень спокойно и взвешенно — оценивается в двести тысяч франков, верно?
Шарп расхохотался:
— Ваш любезный Дюко успел половину просадить.
— Вот как? Тогда в сто тысяч франков, — заметил Лорсэ все также спокойно, и ему легко было сохранять спокойствие: даже половина суммы равнялась пятидесяти тысячам фунтов стерлингов, а чтобы жить в роскоши, достаточно было двухсот фунтов в год. С пятидесятью тысячами он мог бы жить по-царски.
— Я ведь был не один, — сказал Шарп. — Спросите своего дружка сержанта.
Он дернул головой в сторону Шаллона.
— Со мной был генерал Калвэ. Вы что думаете, ему золотишко не требовалось?
Лорсэ посмотрел на Шаллона, который неохотно кивнул.
— Был там Калвэ, мэтр, — подтвердил он.
Адвокат пожал плечами.
— И вы разделили сокровище, — согласился он. — Но все равно, осталась приличная сумма.
Шарп промолчал.
— Вдарить ему, мэтр? — предложил Шаллон.
— Я презираю насилие, — не без раздражения заявил адвокат. — К нему прибегают только глупцы и неумехи. Всегда можно договориться. Скажите правду, майор, — обратился он к Шарпу. — Не могли же вы потратить все?
Шарп вздохнул, словно подчиняясь неизбежности.
— Осталось тысяч сорок, — признался он, и услышал, как Люсиль ахнула от изумления. — Может, и побольше, — добавил он явно нехотя.
Анри Лорсэ облегченно улыбнулся. Он опасался, что его долгие поиски могут кончиться ничем, и хотя сорок тысяч франков было меньше, чем он рассчитывал, все же по нынешним тяжелым временам это было приличное состояние.
— Скажите нам, где деньги, майор, — сказал он, — мы заберем их и оставим вас в покое.
Теперь настала очередь улыбаться Шарпу.
— Они в банке, Лорсэ, в банке месье Плакэ на рю Дюавиль в Кане. В большом, обитом железом сундуке, запертом в каменном подвале за покрытой железом дверью, и месье Плакэ хранит один ключ от двери, а я второй.
Сержант Шаллон сплюнул в очаг, и потеребил одну из своих косиц.
— Все он врет, — прорычал он адвокату. — Но я из него правду выбью!
— Выбивай, сержант, — сказал Шарп. — Потом можешь разобрать замок по камешку, все равно ничего не найдешь. И что ты тогда станешь делать?
— Снова за тебя примусь, — предложил Шаллон. — А потом заберу все, что мы насобирали, и все, что захотим.
Он посмотрел на Люсиль, которая, несмотря на простую одежду, была на редкость хороша. У нее была гладкая нежная кожа, иссиня черные волосы, большие темные глаза и щедрый рот. Она излучала безмятежное спокойствие, так что порой в деревне говорили, что она выглядит точь-в-точь как Матерь Божья, но для Шаллона это была всего лишь еще одна женщина, которую можно взять, надругаться и бросить.
— Все, что захотим, — повторил Шаллон.
Шарп промолчал. Лицо его оставалось бесстрастным. Но мэтра Лорсэ от грубости сержанта передернуло:
— Нам нужно только золото императора, — произнес он тоном, в котором ясно читался упрек Шаллону, — и, конечно, вот это, — он взял рубин.
— Это тоже принадлежало Бонапарту, — сказал Шарп. — И сколько-то за него выручить можно.
— Но не сорок тысяч франков, — заметил Лорсэ.
Он бережно опустил камень в карман жилета, потом извлек из своего саквояжа листок бумаги, перо и бутылочку чернил.
— Напишите месье Плакэ, — велел он Шарпу, подтолкнув в его сторону бумагу и перо, — что ваш добрый друг мэтр Лорсэ берет на себя хранение золота.
— Не сработает, — решительно ответил Шарп, не сводя с адвоката взгляда.
— Должно сработать! — бросил Лорсэ, впервые проявляя признаки нетерпения.
Шарп вздохнул и потряс головой.
— У меня жена в Англии, Лорсэ, — сказал он, — и эта вороватая баба увела все мои деньги только потому, что я написал моему лондонскому банкиру, что ей можно доверять. Так что месье Плакэ и я заключили соглашение. Он не отдаст деньги никому, кроме меня, — он постучал себя по груди. — Только меня. Лично.
Лорсэ взглянул на Люсиль, которая, хотя и была потрясена тем, что ничего ни о каких соглашениях не слышала, все-таки сумела кивнуть.
— Это правда, — прошептала она, имея в виду, что Джейн Шарп действительно обокрала своего мужа, хотя сказал ли он правду обо всем остальном, она понятия не имела.
— Я должен явиться в банк сам, с собственным ключом, — продолжал Шарп. — А иначе — шиш!
— И где этот ключ? — требовательно спросил Лорсэ.
Шарп взглянул на прибитую к кухонной двери вешалку для ключей, Лорсэ кивнул в знак согласия, Шарп поднялся и снял с гвоздя тяжелый черный ключ, на вид старый как мир, и Люсиль наконец стала догадываться, что он что-то затеял, потому что это был ключ не от подвала в Кане, а от давно заброшенной замковой часовни.
Шарп швырнул ключ Лорсэ.
— Отвезёте меня с ключом в Кан, Лорсэ, и получите свои денежки.
— Сколько до Кана? — спросил Лорсэ.
— На телеге — часа три, — ответил Шарп, — а телегу брать придется, потому что сорок тысяч франков золотом потянут почти на тонну. Час чтобы нагрузить телегу, и еще часа три с половиной, чтобы вернуться. Это если снега не будет.
— Тогда молитесь, чтобы его не было, — сказал Лорсэ, — потому что если вы не вернетесь к вечеру, я буду вынужден заключить, что вы нас предали и предоставлю сержанту Шаллону разбираться с вашей семьей.
Он замолчал, явно ожидая от Шарпа какой-то реакции, но лицо англичанина по-прежнему ничего не выражало.
— Мне не хотелось бы доводить до этого, майор, потому что я презираю насилие.
Он положил ключ на стол.
— С вами отправится капрал Лебек с двумя людьми. Начнете звать на помощь, капрал вас убьет. Но сделаете то, о чем я вас прошу, и все мы переживем этот день, хотя вы, — тут он улыбнулся одними губами, — станете гораздо беднее.
Шарп забрал ключ.
— До вечера я буду здесь, — пообещал он адвокату, и наклонился, чтобы поцеловать Люсиль и сына.
Люсиль вцепилась в него:
— Ричард!
Он осторожно высвободил воротник из ее пальцев.
— Присмотри за Патриком, детка, — сказал он и поцеловал ее снова. — Я вернусь.
Именно это он и собирался сделать.
* * * * *
Капрал Лебек и двое его людей смотрели, как Шарп запрягает лошадей. Лошади были старые, и ходили медленным усталым шагом: большую часть своей жизни они провели, таская тяжелые французские пушки, а теперь отравляли жизнь Шарпу, который никогда не любил и не понимал этих животных. Шарп закинул вожжи на облучок, и собрался было сесть, но Лебек ему не доверял, и велел править одному из своих людей. Шарп устроился сзади, а Лебек приподнял полу тяжелой шинели и показал ему пистолет.
— Надо было пристрелить тебя еще в Неаполе, — сказал капрал.
— Так ты был с Дюко, когда мы пришли за золотом? — спросил Шарп. — Я тебя не помню.
1 2 3 4 5