Когда в конце книги маленький Джим избавляется от мошенника Гапкинса и попадает в иную среду, он навсегда отказывается от воровства и поступает на работу.
Насколько жизненна и правдива история маленького оборвыша, подтверждают и другие наблюдения Гринвуда, которые мы находим в том же очерке о беспризорных детях.
«По Лондону, – пишет он, – слоняются два типа беспризорных: „имеющие дом“ и, „бездомные“. Между ними такое же различие, как между дворовой и уличной собакой, не знающей другой конуры, кроме какого-нибудь водосточного желоба».
Беспризорный Джим попадает в такое же точно положение: то он ночует с двумя товарищами в катакомбах, то в фургоне перевозчика, а иногда и на сырой земле. Днем он промышляет на Ковентгарденском рынке, воруя, что попадет под руку, или питаясь отбросами.
«Существенную часть пропитания, – сообщает далее Гринвуд в своем очерке, – составляют отбросы.
Можно подумать, что всякая гниль теряет для них свои ядовитые свойства и наделяется качествами здоровой пищи».
Но так только кажется. На самом деле множество беспризорных детей умирает, не выдержав такой страшной жизни.
И тем не менее количество их в Лондоне не уменьшается. На смену умершим нужда выталкивает на улицу новые толпы маленьких бродяг, «Если бы сегодня поутру, – с горечью замечает Гринвуд, – смерть вымела всех до одного этих грязных оборвышей, подбирающих себе пропитание между кучами гнилушек на рынке, то завтра же рынок был бы столько же запружен ими, как и всегда».
6
Много суровой правды рассказал Гринвуд о бедственном положении детей английских трудящихся.
Много печальных мыслей навевает его книга.
И все-таки от повести Гринвуда не остается гнетущего впечатления. Она согрета горячей любовью писателя к простым людям, которые во всех жизненных испытаниях не теряют самообладания, бодрости духа и веры в лучшее будущее.
До самой последней страницы мы следим с напряженным вниманием за злосчастными похождениями маленького оборвыша, искренне сочувствуем его горестям и печалям, радуемся вместе с ним, когда ему удается достать корку хлеба или найти ночлег.
Даже в самые трудные минуты маленький Джим не унывает и не теряет мужества. Его жизнерадостный и общительный характер, свойственное ему чувство справедливости и доброжелательное отношение к людям помогают ему обрести верных товарищей и друзей, которые не раз выручают его из беды. И до самой последней страницы мы не перестаем верить, что маленький оборвыш выдержит все испытания и невзгоды и сумеет победить в жизненной борьбе.
В автобиографической повести «В людях» Максим Горький вспоминает, какое большое впечатление произвел на него, когда он был подростком, «Маленький оборвыш» Гринвуда. В трагической судьбе лондонского беспризорника Алеша Пешков, на каждом шагу сталкивавшийся с грязью и пошлостью старого мира, увидел много общего с превратностями своей собственной жизни. Но книга Гринвуда не навела на него уныния. Напротив! Она укрепила его душевную бодрость, его веру в способность человека выдержать любые испытания и невзгоды.
В повести «В людях» Горький вспоминает о том, как одна знакомая закройщица давала ему читать разные интересные книги, которые неожиданно открыли перед ним большой и широкий мир.
«Через несколько дней, – пишет Горький, – она дала мне Гринвуда „Подлинную историю маленького оборвыша“; заголовок книги несколько уколол меня, но первая же страница вызвала в душе улыбку восторга, – так с этой улыбкою я и читал всю книгу до конца, перечитывая иные страницы по два, по три раза… Много бодрости подарил мне Гринвуд…»
Книга Гринвуда написана давно и рассказывает о далеком прошлом. Но все те уродливые жизненные явления, о которых писатель так правдиво повествует устами своего маленького героя, до сих пор, правда в несколько измененном виде, продолжают существовать в капиталистических странах и в частности в Англии.
Такие общественные бедствия, как безработица и обнищание трудящихся, детская беспризорность и непосильный труд детей на промышленных предприятиях, исчезнут окончательно только тогда, когда социалистический строй восторжествует во всем мире.
В. Брандис
I
Мачеха
Мне было шесть лет. Моя мать умерла; отец женился на другой.
Мачеха моя была злая, ленивая и хитрая женщина. Звали ее миссис Берк. Целый день морила она меня тяжелой работой, заставляла нянчить ребенка, носить из колодца воду, убирать комнату, бегать в лавку – и очень худо кормила меня.
Отец давал ей каждое утро деньги на хозяйство; она тратила их на водку, потому что была пьяницей и без водки не могла прожить ни одного дня. Чтобы обмануть отца, она посылала меня в лавчонку купить на грош кучу старых негодных костей и рассказывала отцу, что это остатки от наших обедов.
Отец возвращался домой только вечером; он слу жил продавцом у одного богатого зеленщика на базаре – и очень уставал за целый день. Ему всегда было приготовлено к ужину горячее блюдо, а так как я очень часто с самого утра не ел ничего, кроме корки хлеба, мне сильно хотелось получить хоть кусочек мяса. Если мачеха видела, что отец дает мне что-нибудь со своей тарелки, она сейчас же начинала лгать.
– Ах, милый Джемс, – говорила она, – пожалуйста, не кормите ребенка: он, право, объестся и заболеет! Он ужасно жадный. Сегодня за обедом я три раза накладывала ему такие огромные порции вареной баранины, что хватило бы на двоих.
– Экий негодяй! – кричал отец. – Вертится тут да смотрит мне в рот, точно не ел целый месяц! Пошел спать, обжора, пока я не отхлестал тебя розгой!
Я ложился спать с пустым желудком, не смея произнести ни слова в свое оправдание.
Раз мачеха сыграла со мной особенно гадкую штуку. К ней пришла в гости какая-то женщина, и они вместе пропили все деньги, которые отец оставил на обед и на ужин. Когда гостья ушла, мачеха, немного протрезвившись, начала трусить: ведь отец будет очень сердиться, если узнает, что она оставила семью, без еды. Кроме того, надо было откуда-нибудь достать денег отцу на ужин. Но откуда?
Она стала плакать и причитать самым жалобным голосом.
– Бедная я, несчастная, что мне делать? – рыдала она. – Скоро придет твой папа, голубчик Джимми! Он скоро придет домой! Я не Могу приготовить ему ужин, и он до смерти изобьет меня! Несчастная я, бедная женщина!
Ее слезы тронули меня, и сердце мое растаяло от нежного названия «голубчик». Я пошел к мачехе, старался утешить ее и спрашивал, не могу ли я чем-нибудь помочь ей.
– Это ты так только говоришь, Джимми, – сказала она, – а думаешь совсем другое. Да и правда, ты не можешь меня жалеть: я всегда дурно обращалась с тобой! Ох, уж только бы миновала эта беда, я пальцем тебя больше не трону!
Смиренное раскаяние мачехи еще сильнее растрогало меня.
– Вы мне скажите только, чем вам помочь, я все сделаю, – с жаром уверял я ее.
– Помочь-то мне, конечно, можно, милый Джимми, только мне не хочется просить тебя об этом. Вот тебе, голубчик, полтора пенса, трать их, как хочешь.
Щедрость миссис Берк ошеломила меня, и я стал еще больше упрашивать ее сказать мне, как помочь ей.
– Да видишь ли, душенька, – проговорила она наконец, – ты бы мог сказать папе, что я дала тебе денег и послала тебя в аптеку купить для твоей маленькой сестренки лекарства и что ты будто бы потерял эти деньги. Ведь это не трудно, голубчик Джимми?
– А если отец поколотит меня?
– Полно, дружок! Как же это можно? Ведь я буду тут! Я скажу отцу, что на тебя налетел ротозей огромного роста, толкнул тебя, выхватил у тебя деньги и убежал, так что ты ни в чем не виноват. Отец не станет тебя бить, будь уверен! А теперь поди погуляй, купи себе что хочешь на свои полтора пенса.
Я ушел, хотя на душе у меня было неспокойно.
Я нарочно не спешил в этот вечер возвращаться домой, чтобы мачеха успела рассказать отцу историю о потерянных деньгах.
Когда я вошел, отец стоял у дверей с ремнем в руке.
– Иди-ка сюда, негодяй! – вскричал он, хватая меня за ухо. – Куда ты девал мои деньги? Говори сейчас!
– Я потерял их, папа! – проговорил я в страхе, смотря умоляющими глазами на миссис Берк. Я ожидал, что она вступится за меня.
– Потерял? Где же это ты их потерял?
– Да я шел купить лекарство для Полли, а большой мальчик наскочил на меня и вышиб их у меня из рук.
– И ты думаешь, я поверю твоим россказням! – вскричал отец, бледный от гнева.
Меня не особенно удивило недоверие отца, но я был просто поражен, когда мачеха вдруг проговорила:
– Да, вот он и мне сказал такую же неправду. А спросите-ка у него, Джемс, где он шатался до сих пор и отчего у него масляные пятна на переднике?
На моем переднике действительно были пятна от жирного пирожка, которым я полакомился за свои полтора пенса.
– Ах ты, дрянной воришка! – закричал отец. – Ты украл мои деньги и угощался на них!
– Да, я думаю, что это так, Джемс, – сказала подлая женщина, – и я советовала бы вам задать ему хорошую порку.
Она стояла тут, пока отец стегал меня до крови толстым кожаным ремнем. Насколько было возможно, я прокричал ему всю историю о деньгах, но он не слушал меня и бил, пока рука у него не устала. После порки меня заперли в темную комнату и оставили там до ночи. О, как возненавидел я мачеху! Я был так взбешен, что почти не чувствовал боли от кровавых рубцов.
Отец слепо верил этой лукавой обманщице и требовал, чтобы я любил ее, как родную мать. Раз вечером он пришел вместе с каким-то молодым человеком и послал меня за бутылкой рома. Когда я принес ром, гость налил стаканы и стал пить за здоровье отца и мачехи и желать им всякого счастия. Меня это нисколько не интересовало, и я уже собирался уйти вон из комнаты, когда отец остановил меня.
– Поди сюда, Джим, – сказал он. – Видишь ты, кто это сидит на стуле?
– Конечно, вижу, – отвечал я. – Это моя мачеха, миссис Берк.
– Не смей называть ее мачехой. Она тебе не мачеха! – крикнул отец.
– А кто же она?
– Она тебе мама, вот как ты должен называть ее! И ты должен любить ее, как родную мать, Поди поцелуй ее сию же минуту.
В словах отца не было ничего особенно печального, но, услышав их, я принялся горько плакать.
– Скажите, пожалуйста, чего этот негодяй хнычет? – закричал отец.
– Оставь его, друг мой, – вмешалась мачеха. – Он ужасно упрямый мальчишка… Да ведь ты и сам знаешь, какой он дрянной!
Я заплакал еще сильнее, потому что я очень любил мою покойную мать, и мне было больно называть скверную, лживую женщину матерью.
Отец рассердился и ударил кулаком по столу.
– Полно, не нападайте на мальчугана! – сказал гость. – Сколько ему лет, Джемс? – обратился он к отцу.
– Седьмой год.
– Э, так ему, пожалуй, скоро придется самому себе хлеб зарабатывать.
– Еще бы, еще бы! Давно пора! – затараторила мачеха. – Вон какой большой мальчишка! Пора зарабатывать деньги. Довольно бездельничать.
– Да ведь он и так работает, – недовольным голосом заметил отец, – он целые дни нянчит Полли.
– Ну, уж работа! Сидит себе с милой крошкой на руках, а то бросит ее да играет с мальчишками.
– А я вам скажу, – решительным голосом произнес гость, – что нет хуже на свете работы, как нянчить ребенка! Меня самого заставляли заниматься этим милым делом, но я бросил его при первой возможности, хотя мне после этого пришлось взяться просто за лаянье.
При этих словах добрый гость сунул мне тихонько в руку пенни.
Мне ужасно хотелось скорей улизнуть, чтобы прокутить свои деньги, и я перестал обращать внимание на разговоры больших.
Однако слова молодого человека о лаянье крепко запали мне в душу. Я сам охотнее стал бы лаять по-собачьи, чем нянчиться с ребенком. Но кому могло понадобиться мое лаянье? Я видал иногда, как пастух гонял гурты овец, и видел, как мальчики помогали ему загонять стада и при этом лаяли и визжали по-собачьи, но я никогда не воображал, чтобы за такое дело платили деньги. Зачем пастуху, нанимать мальчиков для лаянья? Ему дешевле стоило бы содержать настоящую собаку, – рассуждал я. Однако гость сказал, что лаять лучше, чем нянчить ребенка, а он еще не знал, как худо мне живется, как мало заботится обо мне отец, как мучит меня злая мачеха! Ему было неприятно нянчить ребенка, а для меня это настоящая пытка.
II
Новые мучения. – Бегство
Малютка Полли не давала мне покоя даже ночью.
Ее укладывали в мою постель рано вечером, и, ложась спать, я всеми силами старался не разбудить ее. Если это удавалось, я мог спать спокойно часа три-четыре.
Но во втором часу ночи девочка просыпалась и начинала кричать во все горло. Ее ничем нельзя было унять, ей непременно нужно было дать пить и есть.
Около нашей постели всегда клали кусок хлеба с маслом и ставили кувшин молока. Девочка молчала, пока ела, но по ночам аппетит у нее был очень большой, и, быстро истребив все припасы, она опять принималась кричать. Никакие ласки, никакие песни, никакое баюканье не могли успокоить ее.
– Мама! Мама! Мама! – орала она так, что было слышно на другом конце улицы.
Я напрягал все силы, чтобы успокоить ее.
– Полли, не хочешь ли погулять с Джимми? – спрашивал я ее.
Иногда, особенно в светлые, лунные ночи, она соглашалась. Мы, конечно, не могли в самом деле идти гулять, но Полли не понимала этого.
Мы с ней одевались, как будто собирались выйти на улицу. Я надевал на нее шляпку мачехи и накидывал ей на плечи свою куртку.
Мой костюм для гулянья состоял просто из старой меховой шапки отца, хранившейся под нашим тюфяком. Когда мы были одеты, я говорил голосом мачехи:
– Джимми, погуляй с Полли, покажи ей лавку с леденцами!
И отвечал уже своим голосом:
– Мы готовы, сейчас идем!
Затем мы отправлялись на прогулку, но никак не могли найти двери. В этом состояла главная штука. Нам нужно было выйти на улицу, чтобы купить леденцов, а мы не могли добраться до дверей. Большая шляпа, надетая на голову Полли, отлично помогала мне в этом случае. Часто Полли, прогуляв таким образом у меня на руках с полчаса, засыпала, и я осторожно укладывал ее в постель. Случалось, – и это было хуже всего, – что она совсем не хотела идти гулять. Напрасно обещал я ей леденцов, напрасно я лаял по-собачьи, мяукал кошкой, изображал индюков, торосят и цыплят: она ничего не слушала, ни на что не смотрела и громким голосом требовала «леп». Словом «леп» она называла хлеб с маслом, и это слово она с криком цовторяла в ответ на все мои увещания. За стеной раздавался стук: это мачеха колотила палкой в стену.
– Что ты там делаешь с бедной крошкой, злой мальчишка?
– Она просит «леп».
– Так что же, ты не можешь встать и подать ей, лентяй?
– Да нечего подавать, она все съела.
– Как все съела? Ах ты, лгун! Ты, верно, опять принялся за свои гадкие штуки, сам слопал всю еду бедной малютки! Сейчас же успокой ее, не выводи меня из терпения, не то тебе достанется!
Я знал, что мне в самом деле сильно достанется, и начинал со слезами упрашивать Полли, чтобы она замолчала. Но не тут-то было!
Заслышав голос мачехи, она принималась кричать пуще прежнего.
Дрожа от страха, я слышал шаги в соседней комнате, скрип дверной ручки, и вот рассерженная мачеха в одной рубашке и ночном чепце врывалась в комнату. Не говоря ни слова, она бросалась на меня и начинала без милосердия бить меня по голому телу. Она прижимала мою голову к подушке – так что я не мог даже кричать.
Отец не знал, что она со мной выделывает: она все время повторяла громким голосом, что отколотит меня, если я еще раз съем то, что приготовлено для ребенка.
– Да что ты стращаешь его попусту? – кричал отец из другой комнаты. – Ты бы хорошенько задала ему, обжоре поганому, а то он в грош тебя не ставит.
– Да уж и мое терпение скоро лопнет! – говорила мачеха. – Смотри же ты, негодяй!
Затем она возвращалась в комнату и говорила отцу:
– Лучше обойтись без побоев, Джемс. Побоями мало хорошего можно сделать из ребенка.
Удивительно, что после потасовки, заданной мне, Полли обыкновенно свертывалась клубочком и засыпала, как ни в чем не бывало. Оттого отец думал, что я и в самом деле могу успокоить ее, когда захочу. Раз я не вытерпел и стал жаловаться на мачеху.
– Нисколько я тебя не жалею! – Отвечал отец. – Такого упрямого негодяя надо бы еще не так учить.
– Ну, – сказал я, – недолго ей надо мною потешаться: вырасту большой, я ей покажу.
Отец посмотрел на меня и засмеялся.
– Если бы я был большой, – продолжал я, ободренный его смехом, – я бы ей нос расшиб, я бы ей ноги перебил, я ее ненавижу!
– Полно глупости болтать, – остановил меня отец.
– Она вам все время лжет. У меня минутки нет свободной, я должен все время возиться с Полли!
– Эка важность присмотреть за ребенком! Другие мальчишки в твои годы уж умеют сами деньги зарабатывать!
– И мне бы хотелось работать, папа.
– Хотелось бы работать! Работу надо искать, она сама к людям не приходит! Вон, как я иду на рынок, часа в четыре утра, когда ты еще спишь, я встречаю мальчиков вдвое меньше тебя.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Маленький оборвыш'
1 2 3
Насколько жизненна и правдива история маленького оборвыша, подтверждают и другие наблюдения Гринвуда, которые мы находим в том же очерке о беспризорных детях.
«По Лондону, – пишет он, – слоняются два типа беспризорных: „имеющие дом“ и, „бездомные“. Между ними такое же различие, как между дворовой и уличной собакой, не знающей другой конуры, кроме какого-нибудь водосточного желоба».
Беспризорный Джим попадает в такое же точно положение: то он ночует с двумя товарищами в катакомбах, то в фургоне перевозчика, а иногда и на сырой земле. Днем он промышляет на Ковентгарденском рынке, воруя, что попадет под руку, или питаясь отбросами.
«Существенную часть пропитания, – сообщает далее Гринвуд в своем очерке, – составляют отбросы.
Можно подумать, что всякая гниль теряет для них свои ядовитые свойства и наделяется качествами здоровой пищи».
Но так только кажется. На самом деле множество беспризорных детей умирает, не выдержав такой страшной жизни.
И тем не менее количество их в Лондоне не уменьшается. На смену умершим нужда выталкивает на улицу новые толпы маленьких бродяг, «Если бы сегодня поутру, – с горечью замечает Гринвуд, – смерть вымела всех до одного этих грязных оборвышей, подбирающих себе пропитание между кучами гнилушек на рынке, то завтра же рынок был бы столько же запружен ими, как и всегда».
6
Много суровой правды рассказал Гринвуд о бедственном положении детей английских трудящихся.
Много печальных мыслей навевает его книга.
И все-таки от повести Гринвуда не остается гнетущего впечатления. Она согрета горячей любовью писателя к простым людям, которые во всех жизненных испытаниях не теряют самообладания, бодрости духа и веры в лучшее будущее.
До самой последней страницы мы следим с напряженным вниманием за злосчастными похождениями маленького оборвыша, искренне сочувствуем его горестям и печалям, радуемся вместе с ним, когда ему удается достать корку хлеба или найти ночлег.
Даже в самые трудные минуты маленький Джим не унывает и не теряет мужества. Его жизнерадостный и общительный характер, свойственное ему чувство справедливости и доброжелательное отношение к людям помогают ему обрести верных товарищей и друзей, которые не раз выручают его из беды. И до самой последней страницы мы не перестаем верить, что маленький оборвыш выдержит все испытания и невзгоды и сумеет победить в жизненной борьбе.
В автобиографической повести «В людях» Максим Горький вспоминает, какое большое впечатление произвел на него, когда он был подростком, «Маленький оборвыш» Гринвуда. В трагической судьбе лондонского беспризорника Алеша Пешков, на каждом шагу сталкивавшийся с грязью и пошлостью старого мира, увидел много общего с превратностями своей собственной жизни. Но книга Гринвуда не навела на него уныния. Напротив! Она укрепила его душевную бодрость, его веру в способность человека выдержать любые испытания и невзгоды.
В повести «В людях» Горький вспоминает о том, как одна знакомая закройщица давала ему читать разные интересные книги, которые неожиданно открыли перед ним большой и широкий мир.
«Через несколько дней, – пишет Горький, – она дала мне Гринвуда „Подлинную историю маленького оборвыша“; заголовок книги несколько уколол меня, но первая же страница вызвала в душе улыбку восторга, – так с этой улыбкою я и читал всю книгу до конца, перечитывая иные страницы по два, по три раза… Много бодрости подарил мне Гринвуд…»
Книга Гринвуда написана давно и рассказывает о далеком прошлом. Но все те уродливые жизненные явления, о которых писатель так правдиво повествует устами своего маленького героя, до сих пор, правда в несколько измененном виде, продолжают существовать в капиталистических странах и в частности в Англии.
Такие общественные бедствия, как безработица и обнищание трудящихся, детская беспризорность и непосильный труд детей на промышленных предприятиях, исчезнут окончательно только тогда, когда социалистический строй восторжествует во всем мире.
В. Брандис
I
Мачеха
Мне было шесть лет. Моя мать умерла; отец женился на другой.
Мачеха моя была злая, ленивая и хитрая женщина. Звали ее миссис Берк. Целый день морила она меня тяжелой работой, заставляла нянчить ребенка, носить из колодца воду, убирать комнату, бегать в лавку – и очень худо кормила меня.
Отец давал ей каждое утро деньги на хозяйство; она тратила их на водку, потому что была пьяницей и без водки не могла прожить ни одного дня. Чтобы обмануть отца, она посылала меня в лавчонку купить на грош кучу старых негодных костей и рассказывала отцу, что это остатки от наших обедов.
Отец возвращался домой только вечером; он слу жил продавцом у одного богатого зеленщика на базаре – и очень уставал за целый день. Ему всегда было приготовлено к ужину горячее блюдо, а так как я очень часто с самого утра не ел ничего, кроме корки хлеба, мне сильно хотелось получить хоть кусочек мяса. Если мачеха видела, что отец дает мне что-нибудь со своей тарелки, она сейчас же начинала лгать.
– Ах, милый Джемс, – говорила она, – пожалуйста, не кормите ребенка: он, право, объестся и заболеет! Он ужасно жадный. Сегодня за обедом я три раза накладывала ему такие огромные порции вареной баранины, что хватило бы на двоих.
– Экий негодяй! – кричал отец. – Вертится тут да смотрит мне в рот, точно не ел целый месяц! Пошел спать, обжора, пока я не отхлестал тебя розгой!
Я ложился спать с пустым желудком, не смея произнести ни слова в свое оправдание.
Раз мачеха сыграла со мной особенно гадкую штуку. К ней пришла в гости какая-то женщина, и они вместе пропили все деньги, которые отец оставил на обед и на ужин. Когда гостья ушла, мачеха, немного протрезвившись, начала трусить: ведь отец будет очень сердиться, если узнает, что она оставила семью, без еды. Кроме того, надо было откуда-нибудь достать денег отцу на ужин. Но откуда?
Она стала плакать и причитать самым жалобным голосом.
– Бедная я, несчастная, что мне делать? – рыдала она. – Скоро придет твой папа, голубчик Джимми! Он скоро придет домой! Я не Могу приготовить ему ужин, и он до смерти изобьет меня! Несчастная я, бедная женщина!
Ее слезы тронули меня, и сердце мое растаяло от нежного названия «голубчик». Я пошел к мачехе, старался утешить ее и спрашивал, не могу ли я чем-нибудь помочь ей.
– Это ты так только говоришь, Джимми, – сказала она, – а думаешь совсем другое. Да и правда, ты не можешь меня жалеть: я всегда дурно обращалась с тобой! Ох, уж только бы миновала эта беда, я пальцем тебя больше не трону!
Смиренное раскаяние мачехи еще сильнее растрогало меня.
– Вы мне скажите только, чем вам помочь, я все сделаю, – с жаром уверял я ее.
– Помочь-то мне, конечно, можно, милый Джимми, только мне не хочется просить тебя об этом. Вот тебе, голубчик, полтора пенса, трать их, как хочешь.
Щедрость миссис Берк ошеломила меня, и я стал еще больше упрашивать ее сказать мне, как помочь ей.
– Да видишь ли, душенька, – проговорила она наконец, – ты бы мог сказать папе, что я дала тебе денег и послала тебя в аптеку купить для твоей маленькой сестренки лекарства и что ты будто бы потерял эти деньги. Ведь это не трудно, голубчик Джимми?
– А если отец поколотит меня?
– Полно, дружок! Как же это можно? Ведь я буду тут! Я скажу отцу, что на тебя налетел ротозей огромного роста, толкнул тебя, выхватил у тебя деньги и убежал, так что ты ни в чем не виноват. Отец не станет тебя бить, будь уверен! А теперь поди погуляй, купи себе что хочешь на свои полтора пенса.
Я ушел, хотя на душе у меня было неспокойно.
Я нарочно не спешил в этот вечер возвращаться домой, чтобы мачеха успела рассказать отцу историю о потерянных деньгах.
Когда я вошел, отец стоял у дверей с ремнем в руке.
– Иди-ка сюда, негодяй! – вскричал он, хватая меня за ухо. – Куда ты девал мои деньги? Говори сейчас!
– Я потерял их, папа! – проговорил я в страхе, смотря умоляющими глазами на миссис Берк. Я ожидал, что она вступится за меня.
– Потерял? Где же это ты их потерял?
– Да я шел купить лекарство для Полли, а большой мальчик наскочил на меня и вышиб их у меня из рук.
– И ты думаешь, я поверю твоим россказням! – вскричал отец, бледный от гнева.
Меня не особенно удивило недоверие отца, но я был просто поражен, когда мачеха вдруг проговорила:
– Да, вот он и мне сказал такую же неправду. А спросите-ка у него, Джемс, где он шатался до сих пор и отчего у него масляные пятна на переднике?
На моем переднике действительно были пятна от жирного пирожка, которым я полакомился за свои полтора пенса.
– Ах ты, дрянной воришка! – закричал отец. – Ты украл мои деньги и угощался на них!
– Да, я думаю, что это так, Джемс, – сказала подлая женщина, – и я советовала бы вам задать ему хорошую порку.
Она стояла тут, пока отец стегал меня до крови толстым кожаным ремнем. Насколько было возможно, я прокричал ему всю историю о деньгах, но он не слушал меня и бил, пока рука у него не устала. После порки меня заперли в темную комнату и оставили там до ночи. О, как возненавидел я мачеху! Я был так взбешен, что почти не чувствовал боли от кровавых рубцов.
Отец слепо верил этой лукавой обманщице и требовал, чтобы я любил ее, как родную мать. Раз вечером он пришел вместе с каким-то молодым человеком и послал меня за бутылкой рома. Когда я принес ром, гость налил стаканы и стал пить за здоровье отца и мачехи и желать им всякого счастия. Меня это нисколько не интересовало, и я уже собирался уйти вон из комнаты, когда отец остановил меня.
– Поди сюда, Джим, – сказал он. – Видишь ты, кто это сидит на стуле?
– Конечно, вижу, – отвечал я. – Это моя мачеха, миссис Берк.
– Не смей называть ее мачехой. Она тебе не мачеха! – крикнул отец.
– А кто же она?
– Она тебе мама, вот как ты должен называть ее! И ты должен любить ее, как родную мать, Поди поцелуй ее сию же минуту.
В словах отца не было ничего особенно печального, но, услышав их, я принялся горько плакать.
– Скажите, пожалуйста, чего этот негодяй хнычет? – закричал отец.
– Оставь его, друг мой, – вмешалась мачеха. – Он ужасно упрямый мальчишка… Да ведь ты и сам знаешь, какой он дрянной!
Я заплакал еще сильнее, потому что я очень любил мою покойную мать, и мне было больно называть скверную, лживую женщину матерью.
Отец рассердился и ударил кулаком по столу.
– Полно, не нападайте на мальчугана! – сказал гость. – Сколько ему лет, Джемс? – обратился он к отцу.
– Седьмой год.
– Э, так ему, пожалуй, скоро придется самому себе хлеб зарабатывать.
– Еще бы, еще бы! Давно пора! – затараторила мачеха. – Вон какой большой мальчишка! Пора зарабатывать деньги. Довольно бездельничать.
– Да ведь он и так работает, – недовольным голосом заметил отец, – он целые дни нянчит Полли.
– Ну, уж работа! Сидит себе с милой крошкой на руках, а то бросит ее да играет с мальчишками.
– А я вам скажу, – решительным голосом произнес гость, – что нет хуже на свете работы, как нянчить ребенка! Меня самого заставляли заниматься этим милым делом, но я бросил его при первой возможности, хотя мне после этого пришлось взяться просто за лаянье.
При этих словах добрый гость сунул мне тихонько в руку пенни.
Мне ужасно хотелось скорей улизнуть, чтобы прокутить свои деньги, и я перестал обращать внимание на разговоры больших.
Однако слова молодого человека о лаянье крепко запали мне в душу. Я сам охотнее стал бы лаять по-собачьи, чем нянчиться с ребенком. Но кому могло понадобиться мое лаянье? Я видал иногда, как пастух гонял гурты овец, и видел, как мальчики помогали ему загонять стада и при этом лаяли и визжали по-собачьи, но я никогда не воображал, чтобы за такое дело платили деньги. Зачем пастуху, нанимать мальчиков для лаянья? Ему дешевле стоило бы содержать настоящую собаку, – рассуждал я. Однако гость сказал, что лаять лучше, чем нянчить ребенка, а он еще не знал, как худо мне живется, как мало заботится обо мне отец, как мучит меня злая мачеха! Ему было неприятно нянчить ребенка, а для меня это настоящая пытка.
II
Новые мучения. – Бегство
Малютка Полли не давала мне покоя даже ночью.
Ее укладывали в мою постель рано вечером, и, ложась спать, я всеми силами старался не разбудить ее. Если это удавалось, я мог спать спокойно часа три-четыре.
Но во втором часу ночи девочка просыпалась и начинала кричать во все горло. Ее ничем нельзя было унять, ей непременно нужно было дать пить и есть.
Около нашей постели всегда клали кусок хлеба с маслом и ставили кувшин молока. Девочка молчала, пока ела, но по ночам аппетит у нее был очень большой, и, быстро истребив все припасы, она опять принималась кричать. Никакие ласки, никакие песни, никакое баюканье не могли успокоить ее.
– Мама! Мама! Мама! – орала она так, что было слышно на другом конце улицы.
Я напрягал все силы, чтобы успокоить ее.
– Полли, не хочешь ли погулять с Джимми? – спрашивал я ее.
Иногда, особенно в светлые, лунные ночи, она соглашалась. Мы, конечно, не могли в самом деле идти гулять, но Полли не понимала этого.
Мы с ней одевались, как будто собирались выйти на улицу. Я надевал на нее шляпку мачехи и накидывал ей на плечи свою куртку.
Мой костюм для гулянья состоял просто из старой меховой шапки отца, хранившейся под нашим тюфяком. Когда мы были одеты, я говорил голосом мачехи:
– Джимми, погуляй с Полли, покажи ей лавку с леденцами!
И отвечал уже своим голосом:
– Мы готовы, сейчас идем!
Затем мы отправлялись на прогулку, но никак не могли найти двери. В этом состояла главная штука. Нам нужно было выйти на улицу, чтобы купить леденцов, а мы не могли добраться до дверей. Большая шляпа, надетая на голову Полли, отлично помогала мне в этом случае. Часто Полли, прогуляв таким образом у меня на руках с полчаса, засыпала, и я осторожно укладывал ее в постель. Случалось, – и это было хуже всего, – что она совсем не хотела идти гулять. Напрасно обещал я ей леденцов, напрасно я лаял по-собачьи, мяукал кошкой, изображал индюков, торосят и цыплят: она ничего не слушала, ни на что не смотрела и громким голосом требовала «леп». Словом «леп» она называла хлеб с маслом, и это слово она с криком цовторяла в ответ на все мои увещания. За стеной раздавался стук: это мачеха колотила палкой в стену.
– Что ты там делаешь с бедной крошкой, злой мальчишка?
– Она просит «леп».
– Так что же, ты не можешь встать и подать ей, лентяй?
– Да нечего подавать, она все съела.
– Как все съела? Ах ты, лгун! Ты, верно, опять принялся за свои гадкие штуки, сам слопал всю еду бедной малютки! Сейчас же успокой ее, не выводи меня из терпения, не то тебе достанется!
Я знал, что мне в самом деле сильно достанется, и начинал со слезами упрашивать Полли, чтобы она замолчала. Но не тут-то было!
Заслышав голос мачехи, она принималась кричать пуще прежнего.
Дрожа от страха, я слышал шаги в соседней комнате, скрип дверной ручки, и вот рассерженная мачеха в одной рубашке и ночном чепце врывалась в комнату. Не говоря ни слова, она бросалась на меня и начинала без милосердия бить меня по голому телу. Она прижимала мою голову к подушке – так что я не мог даже кричать.
Отец не знал, что она со мной выделывает: она все время повторяла громким голосом, что отколотит меня, если я еще раз съем то, что приготовлено для ребенка.
– Да что ты стращаешь его попусту? – кричал отец из другой комнаты. – Ты бы хорошенько задала ему, обжоре поганому, а то он в грош тебя не ставит.
– Да уж и мое терпение скоро лопнет! – говорила мачеха. – Смотри же ты, негодяй!
Затем она возвращалась в комнату и говорила отцу:
– Лучше обойтись без побоев, Джемс. Побоями мало хорошего можно сделать из ребенка.
Удивительно, что после потасовки, заданной мне, Полли обыкновенно свертывалась клубочком и засыпала, как ни в чем не бывало. Оттого отец думал, что я и в самом деле могу успокоить ее, когда захочу. Раз я не вытерпел и стал жаловаться на мачеху.
– Нисколько я тебя не жалею! – Отвечал отец. – Такого упрямого негодяя надо бы еще не так учить.
– Ну, – сказал я, – недолго ей надо мною потешаться: вырасту большой, я ей покажу.
Отец посмотрел на меня и засмеялся.
– Если бы я был большой, – продолжал я, ободренный его смехом, – я бы ей нос расшиб, я бы ей ноги перебил, я ее ненавижу!
– Полно глупости болтать, – остановил меня отец.
– Она вам все время лжет. У меня минутки нет свободной, я должен все время возиться с Полли!
– Эка важность присмотреть за ребенком! Другие мальчишки в твои годы уж умеют сами деньги зарабатывать!
– И мне бы хотелось работать, папа.
– Хотелось бы работать! Работу надо искать, она сама к людям не приходит! Вон, как я иду на рынок, часа в четыре утра, когда ты еще спишь, я встречаю мальчиков вдвое меньше тебя.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Маленький оборвыш'
1 2 3