А вы ему, старшему лейтенанту, про какую-то пепельницу, прах и пепел ее побери! Отстаньте! Он… э-э… производит идентификацию личности, личности Фрэнка Блэка. Органолептически. Сия метода в корне разнится с классической методой идентификации личности, но… у каждого своя метода. У старшего лейтенанта – своя. По отношению к старине Фрэнку – именно такая…
– Бог мой! Что ты здесь делаешь, Фрэнк?
– Ну, я не бог все-таки, не твой бог. А в данный момент я разговариваю с тобой.
Фрэнк позволил Блетчеру увлечь себя на середину комнаты, где не было хрупких предметов. Боб всегда славился неуклюжестью, в минуты волнения резко возрастающей. В управлении об этом знали: каждый начальник перед тем, как вызвать Блетчера к себе в кабинет, предусмотрительно убирал со столов и подоконников все ценное и бьющееся.
– Мы вернулись в Сиэтл, Боб.
– Ты и Кэтрин?
– Ага. И дочь. Джордан… Соскучились по здешней погоде. Чем славен Сиэтл? Полгода – плохая погода, полгода – совсем никуда. Это нам сейчас необходимо. Врачи рекомендуют.
Торжественно водрузив мощную ручищу на плечо Фрэнка, Блетчер обратился к присутствующим. Ни дать ни взять – представитель крупной корпорации на презентации нового проекта!
– Парни, это Фрэнк Блэк. Он работал здесь, в отделе убийств, до того, как стал легендой ФБР. Фрэнк, это Боб Гибелхауз, Пит Нортон, Роджер Камм.
Гип-гип! Ура!.. Приглушенный хор приветствий.
Один из детективов (Гибелхауз? так, кажется?) перегнулся через стол, щурясь и пристально разглядывая Фрэнка. Не каждый день увидишь ходячую легенду ФБР!
– Послушайте, вы и есть тот парень, поймавший того парня?! Ну, маньяка! Который жрал своих жертв. Как там его звали?
Лицо Фрэнка превратилось в белую маску.
– Леон Коул Пиггетт.
– Точно! – Гибелхауз прищелкнул пальцами. – Слушайте, мне всегда было любопытно: а как он их ел?
Борозды морщин у рта Фрэнка стали еще резче.
– Жарил на сковороде, – ответил он непроницаемо, – с картошкой и луком.
Гибелхаус фыркнул от неподдельного отвращения.
– Черт побери! – воскликнул он, приглашая коллег-детективов разделить с ним неподдельное отвращение. – Вы можете в это поверить?!
Коллеги-детективы готовы были поверить. Мальчишки… Ранние, да. Но все-таки пока молодые.
– У тебя найдется минутка? Для меня? – приятельски, но и субординационно осведомился Фрэнк у Блетчера.
– О чем речь, дружище?! Само собой!
Они вышли из кабинета, оставив молодняк делиться мнениями относительно нового рецепта «картошка по-каннибальски».
– Как работа? – приятельски, но и субординационно осведомился Фрэнк у Блетчера. Тон – по инерции.
– Нормально. Количество убийств рекордно низкое, – изрек Блетчер не без самодовольства. – Всего тридцать четыре за год. О-о, конечно, само по себе каждое убийство – это кошмар. Но всего тридцать четыре за год – это нормальный кошмар, хороший кошмар.
– Поздравляю, хотя и кощунственно звучит.
– Спасибо, хотя и звучит не менее кощунственно.
Поравнявшись с группой других сотрудников, Блетчер замысловато махнул рукой в приветствии.
– Я бы поставил это в заслугу исключительно себе, но справедливость превыше всего. Суть в том, что у нас в спасательной группе работают чертовски хорошие врачи.
Фрэнк позволил себе иронически усмехнуться. Прекрасный способ борьбы с убийствами, ничего не скажешь! Ну да не суди – и не судим будешь. Медикам Сиэтла подчас действительно удавалось невозможное. Фрэнк сам не единожды наблюдал, как они вытаскивали людей с того света. Так что, возможно, Блетчер и прав, в других управлениях и того нет. Кадровая текучка, господа!
Они прошли до конца коридора и свернули в другое крыло, безлюдное. Кабинеты и люди здесь встречались в значительно меньшем количестве.
Постоим у окна? Покурим? Постоим, по-ОКаем? Хотя насчет ОК, то бишь пресловутого «о'кэй!», – как ни верти в этих стенах, сомнительно. По определению.
– Что насчет женщины, убитой два дня назад? Той, с маленькой девочкой? – как бы для завязки разговора спросил Блэк. О чем же беседовать двум старинным не просто друзьям, но и коллегам по работе? О работе, разумеется!
– А, в прессе прочел?
– В прессе.
– Стриптизерша, – как бы о неважном бросил Блетчер. – Трудилась в пин-шоу… если это можно назвать трудом. Хотя. Как там в Библии? В поте лица своего будешь есть хлеб свой. Тогда – да. Тяжелый и вредный труд. Что-что, а семь потов при деятельности подобного рода сойдет, пока не… Хоть отжимай! И с нее, и с этих… подсматривающих. И не только пот. Гм! Вероятно, кому-то из этих… подсматривающих в окошко захотелось кое-чего большего, чем просто подсмотреть. Все-то им дай потрогать, пощупать, поковырять! Онанисты ублюдочные!
Фрэнк подчеркнуто скучающе разглядывал скучный пейзажик за окном.
– Вы кое-что скрыли от прессы, не так ли? – сказал он наконец.
Блетчер вздохнул, бросив исподлобья мрачный взгляд.
– И сознательно скрыли, между прочим. Это было премерзко. И жестоко. В городе могла бы начаться паника. Сам знаешь, как обегано бывает. Шумиха на телевидении, в газетах, обвинение полиции и прочее. Мы не хотим огласки. Она помешает поиску убийцы. Все осложняется тем, что на первый взгляд убийство абсолютно безмотивное.
– А что с девочкой?
– Находится под опекой социальных служб. Тут свои проблемы. Девочка больна.
– Она видела, как все произошло?
– Нет, не видела. Но слышала. Такое из памяти не вычеркнуть. Ее нашли рядом с телом матери. Сейчас с ребенком работают лучшие психологи, по, похоже, все безнадежно. Она в шоке… Фрэнк?
– Да, Боб?
– Фрэнк?
– Слушаю тебя, слушаю.
– Да нет, это теперь я тебя слушаю. Давай начистоту. Ты же явился сюда к нам не затем, чтобы высмолить сигаретку со стариной Бобом и потрепаться о том о сем? Фрэнк?
– Вы дьявольски проницательны, лейтенант Блетчер! От вас ничего не скроешь!
– Перестань, Фрэнк. Твоя ирония неуместна.
– Уж какая тут ирония!
– Короче! Ты что, ищешь работу, Фрэнк?
Фрэнк Блэк отсутствующе глядел мимо старины Боба, за его спину. Там, напротив окна, аккурат над последней по коридору дверью светилось в красном плафончике: «ВЫХОД». Запасной, надо понимать, аварийный. Или – единственно верный выход: влезть в это во все, как встарь, и…
Понимай в меру благоприобретенной испорченности. Или в меру все-таки сохранившейся неиспорченности. Всего один шаг, и ты уже вне игры. Впрочем, пока тебя, мистер Блэк, в эту игру еще не приняли. За то время, пока ты, мистер Блэк, обитал в Вашингтоне, правила изменились. И не в лучшую сторону изменились.
– Преступления на сексуальной почве. То, чем я занимался десять лет, Боб.
– И то, что стало причиной твоей преждевременной отставки. Не так ли, Фрэнк? Отставки… – угрюмо уточнил Блетчер.
– Добровольной отставки! – угрюмо уточнил Блэк. – Не так ли, Боб? Добровольной…
– А теперь, значит, заскучал и созрел для…
– Я не скучал. Но созрел, да. Считай, созрел. Впрочем, считай как угодно.
– Гм-гм… И вот ты здесь.
– И вот я здесь.
– И… чего же ты от меня ждешь?
– Уж не жду от Боба ничего я…
– Фрэнк!
– Ну ладно. Но я действительно ничего сверхъестественного не жду от тебя. И не требую.
– Договорились! Насчет сверхъестественного договорились. Уже проще. Так, и что насчет естественного!
– По-моему, нет ничего естественнее, чем твое согласие на то, чтобы я для начала осмотрел тело жертвы. А по-твоему? Иначе?
– Гм-гм… Да как тебе сказать…
– Так и скажи. Однозначно. Да? Нет?
Легко сказать: скажи! Нелегко сказать, – что «да», что «нет»! Однозначно – это вечное состояние души зашоренных придурков, мнящих себя вождями. Жизнь богаче наших представлений о ней. Все неоднозначно в этом лучшем из миров.
– Боб? Ну и? Да? Нет?
– А! Пошли!
***
За годы службы в ФБР Фрэнк Блзк не раз слышал, как морги называли то склепами, то скотобойнями, то лабораториями или даже храмами, оскверненными или, наоборот, освященными смертью. Рядовой обыватель неизменно говорит о покойницких с суеверным страхом. Вполне понятно, что рано или поздно туда попадает каждый, но… Но хотелось бы попозже. Когда-нибудь потом. Отдельный ужас тому же обывателю внушают и, так сказать, приходящие морга – врачи, следователи, патологоанатомы и, увы, трупы. Впрочем, если бы не трупы, морги давно бы закрылись за ненадобностью.
Фрэнк никогда не разделял подобные эмоции. Для него морг – всего лишь налаженное бесперебойное производство, обычная фабрика, если угодно. Конвейер. Когда трупы доставляли сюда, зачастую еще теплыми, на лицах покойников без труда читалась история их смерти. У каждого – своя. Человеческую плоть скрывала изорванная и окровавленная одежда, дорогая или поношенная; на некоторых мертвецах поблескивали золотые украшения, у других, напротив, не оказывалось ничего, кроме россыпи рубиновых вшей. Жизнь относилась к ним no-разному. Смерть мгновенно уравнивала в правах и возможностях. Право одно – быть в конечном итоге погребенным. Возможность – сделать это как можно быстрее.
Каждый труп до поры до времени – непрочитанная книга, нерешенная задача, ответ на которую таится внутри спиралей ДНК, переплетений вен и артерий, внутренних органов, зубов и ногтей. Мертвецы прибывали в морг таинственными незнакомцами, защищенные загадкой смерти. Покидая его, все они выглядели одинаково – снабженные ярлычком обмытые тела, упакованные в специальные мешки. Переработанная плоть, хрящи и кости – оболочка бессмертной души.
«Просто бесперебойное производство, обычная фабрика», – привычно подумал Фрэнк, спускаясь по лестнице вслед за Блетчером.
Этот морг ничем не отличался от всех остальных. Просторная комната размером со склад, залитая бледным холодным светом флюоресцентных ламп, висевших рядами высоко над головой. Так высоко, что, когда свет достигал пола, он становился совсем слабым и слегка зеленоватым, отражаясь в мерцавших, точно искусственный лед, кафельных плитах.
Металлические столы возвышались, словно острова в арктическом море, а разбросанные между ними каталки – вроде стоящих на рейде кораблей. Экипажи тех кораблей, правда, несколько специфические… То здесь то там можно было заметить лаборанта или санитара, бесстрастно склоненного над бледным телом. В воздухе целый… м-м… букет: тухлое зловоние, запах хладагента, по более всего – сладковатое амбре бальзамирующих составов, спирта и дезинфицирующих веществ. В морге было настолько прохладно, что пар валил изо рта. Зябко содрогнувшись, Фрэнк застегнул замшевую куртку.
– Сюда! – Блетчер указал на сидящего неподалеку патологоанатома.
На том был несвежий халат в подозрительных пятнах. Очки в стальной оправе. Взъерошенные волосы. Серое от усталости и мертвого света лицо. Очкарик внимательно изучал папку с протоколами вскрытия, не обращая внимания на вновь прибывших. Вы, вновь прибывшие, пока живы? Ну и с какой стати ему обращать на вас внимание?! Он патологоанатом, знаете ли.
– Эй, Мэсси! – окликнул Блетчер. – Я Блетчер. Я звонил вам.
Патологоанатом поднял голову и приподнялся. Руки в таком месте лучше не подавать. Ограничились устным приветствием.
– Курт Мэсси, – представился он.
– Фрэнк Блэк. Мы по поводу той стриптизерши.
– Ах да. Ну да. Сейчас ее вывезут. Ну, что я могу сказать… Она так просто убийце не далась. Могу вас уверить. Сопротивлялась до конца. Несовместимая с жизнью рана нанесена тупым предметом. Но в области грудины и брюшной полости – следы от ударов, нанесенных еще до наступления смерти… Она была сильной женщиной. Кому-то пришлось сильно повозиться, чтобы сломить ее сопротивление. Причем сломить в буквальном смысле.
Раздался писк резиновых колес и скрежет металла.
Фрэнк и Блетчер одновременно обернулись – ассистент толкал стальную каталку через двойную дверь в дальнем конце комнаты.
На каталке – черный мешок.
– Убийца тоже не из слабаков. То, что он с ней сотворил… – Мэсси запнулся. Кивком подозвал помощника, и они стали разворачивать каталку вдоль стола.
Фрэнк ощутил слабый толчок в основании черепа. Сигнальчик! Сигнальчик, предшествовавший знакомой волне жара.
Волна сползла к вискам – острая, пульсирующая боль.
Затем волна запорошила глаза нагонным песком.
На мгновение он ослеп. Проморгался, сглотнул горькую слюну и замотал головой, стараясь сфокусироваться до того, как видение исчезнет.
Но не успел. Мешал чужой взгляд. Тяжелый. Немигающий.
Все же, преодолев боль, Фрэнк обнаружил, что на него уставился ассистент патологоанатома. Круглолицый человек лет тридцати, с рябой и рыхлой кожей лица, которая, казалось, вомнется внутрь, стоит только надавить пальцем. Но вот пальцем как раз надавливать и не хотелось. Из гигиенических соображений. Ассистент вызывал смешанные ощущения: брезгливость и смутное беспокойство. Фрэнк не мог понять, чего было больше. На мгновение их глаза встретились. Затем ассистент резко отвернулся, протянул Мэсси папку с подколотыми бланками и стал ждать, пока тот проставит свою подпись. Наконец Мэсси вернул ему папку, и рябой ушел.
Мэсси собрался расстегнуть молнию на мешке с телом, но Фрэнк остановил его легким, однако властным касанием запястья.
И снова толчок, резкий и болезненный. Снова жар, сквозь который он услышал…
***
…Пронзительные крики…
***
– В чем дело, Фрэнк? – нахмурился Блетчер.
…Вопли…
…Прерывающийся от страха плач ребенка…
…И другой голос, женский, переходящий от душераздирающих стонов в предсмертные хрипы. Агония…
…Треск разрезаемой ножом ткани…
…Монотонное, бессмысленное завывание, более низкое, хриплое… Мужское?..
***
Горячая волна расползлась по телу Фрэнка от основания черепа, паутиной огня разрослась под кожей и вспыхивает в глазах. В немигающих глазах, которые уставились на лампу, упавшую на пол, на беспорядочно разлетевшиеся журналы. Из-под тахты торчит лапа плюшевого медвежонка… Неестественно вывернутая вялая рука на ковре. Теплые, кровавые брызги на щеках, в уголках глаз, приторная алая паутина, затягивающая лицо.
– Он отрубил ей голову!
Слова рухнули, словно холодные камни.
Блетчер недоверчиво уставился на Фрэнка. Что ты несешь, дружище?!
Патологоанатом слегка замялся, но подтвердил:
– И голову так и не нашли.
Фрэнк облизал губы – полузабытый привкус соли и меди. На смену мощному приступу тошноты пришло ощущение… такое ощущение… Как бы объяснить? Хотя бы самому себе! Будто его вытолкнули в безвоздушное пространство. В небытие. Только отдаленный гул в ушах… Скорость, с которой душа покидает землю.
– Расположение тела, когда его обнаружили?
Мэсси отвечал невозмутимо и четко. Почти бесстрастно. Работа такая, сэр!
– Тело – на спине. Руки скрещены на груди.
Фрэнк прищурился. Если б охотничьи собаки могли щуриться, то сказать бы: он стал похож на охотничью собаку. Но охотничьи собаки не щурятся, они застывают в стойке. Тогда – он прищурился, застыв в стойке. Не отрываясь смотрел на мешок с искалеченным, то есть обезглавленным трупом.
***
…Помещение потеряло свои очертания, превратившись в другую комнату. Комнату, где на белоснежном фоне стен пляшут багровые тени.
На мгновение воцаряется абсолютная тишина, от которой, словно струны, лопаются натянутые нервы.
Крики смолкают, как смолкает дождь в июле. Неожиданно и необратимо. Только вместо ветра и солнечного света на смену приходит звук учащенного дыхания. Откуда-то издалека слышится поспешное шарканье ног, точно убегает маленькая зверушка. Скунс? Еж? Топ-топ.
В ноздри ударяет запах металла, гари и жженой резины – опрокинутая лампа подпалила дешевый ковер
Острая боль между пальцами, причиненная чем-то холодным, липким от соленой влаги.
У его ног – спящая женщина. Навзничь…
***
Фрэнк снова проморгался: нет, не спящая. Гулко произнес:
– Вы не нашли орудие убийства. Он унес его с места преступления.
Блетчер окинул Блэка заинтересованным, но слегка неприязненным взглядом.
– Она была одета, – продолжал Фрэнк, точно во сне, – никаких следов изнасилования.
– Еще? – потребовал Блетчер.
…Она лежит на ковре. Руки сложены, словно в молитве. Светлые волосы разметались вокруг лица. Кажется, что на руках у женщины – тонкие алые перчатки, а щеки и лоб усыпаны лепестками роз. Розы, которые темнеют на глазах, превращаясь в черные застывшие капли. Запах горелого полистирола смешивается с вонью экскрементов.
Кровь. Нож.
Скрежет металла по коже и позвонкам…
***
Голос Фрэнка ломается:
– Он отрезал ей пальцы.
Мэсси шумно втянул воздух и – Блэтчеру:
– Человек-рентген, а?
Фрэнк не слышит. Он сосредоточен. Он смотрит на черный мешок с телом. Уголки рта судорожно подергиваются.
– Что дал анализ волос и тканей?
У Блетчера то ли ухмылка, то ли оскал. Дружба дружбой, но ревность ревностью. Белая зависть, черпая зависть – несущественный нюанс. Без разницы. Зависть и есть зависть. Ревность и есть ревность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
– Бог мой! Что ты здесь делаешь, Фрэнк?
– Ну, я не бог все-таки, не твой бог. А в данный момент я разговариваю с тобой.
Фрэнк позволил Блетчеру увлечь себя на середину комнаты, где не было хрупких предметов. Боб всегда славился неуклюжестью, в минуты волнения резко возрастающей. В управлении об этом знали: каждый начальник перед тем, как вызвать Блетчера к себе в кабинет, предусмотрительно убирал со столов и подоконников все ценное и бьющееся.
– Мы вернулись в Сиэтл, Боб.
– Ты и Кэтрин?
– Ага. И дочь. Джордан… Соскучились по здешней погоде. Чем славен Сиэтл? Полгода – плохая погода, полгода – совсем никуда. Это нам сейчас необходимо. Врачи рекомендуют.
Торжественно водрузив мощную ручищу на плечо Фрэнка, Блетчер обратился к присутствующим. Ни дать ни взять – представитель крупной корпорации на презентации нового проекта!
– Парни, это Фрэнк Блэк. Он работал здесь, в отделе убийств, до того, как стал легендой ФБР. Фрэнк, это Боб Гибелхауз, Пит Нортон, Роджер Камм.
Гип-гип! Ура!.. Приглушенный хор приветствий.
Один из детективов (Гибелхауз? так, кажется?) перегнулся через стол, щурясь и пристально разглядывая Фрэнка. Не каждый день увидишь ходячую легенду ФБР!
– Послушайте, вы и есть тот парень, поймавший того парня?! Ну, маньяка! Который жрал своих жертв. Как там его звали?
Лицо Фрэнка превратилось в белую маску.
– Леон Коул Пиггетт.
– Точно! – Гибелхауз прищелкнул пальцами. – Слушайте, мне всегда было любопытно: а как он их ел?
Борозды морщин у рта Фрэнка стали еще резче.
– Жарил на сковороде, – ответил он непроницаемо, – с картошкой и луком.
Гибелхаус фыркнул от неподдельного отвращения.
– Черт побери! – воскликнул он, приглашая коллег-детективов разделить с ним неподдельное отвращение. – Вы можете в это поверить?!
Коллеги-детективы готовы были поверить. Мальчишки… Ранние, да. Но все-таки пока молодые.
– У тебя найдется минутка? Для меня? – приятельски, но и субординационно осведомился Фрэнк у Блетчера.
– О чем речь, дружище?! Само собой!
Они вышли из кабинета, оставив молодняк делиться мнениями относительно нового рецепта «картошка по-каннибальски».
– Как работа? – приятельски, но и субординационно осведомился Фрэнк у Блетчера. Тон – по инерции.
– Нормально. Количество убийств рекордно низкое, – изрек Блетчер не без самодовольства. – Всего тридцать четыре за год. О-о, конечно, само по себе каждое убийство – это кошмар. Но всего тридцать четыре за год – это нормальный кошмар, хороший кошмар.
– Поздравляю, хотя и кощунственно звучит.
– Спасибо, хотя и звучит не менее кощунственно.
Поравнявшись с группой других сотрудников, Блетчер замысловато махнул рукой в приветствии.
– Я бы поставил это в заслугу исключительно себе, но справедливость превыше всего. Суть в том, что у нас в спасательной группе работают чертовски хорошие врачи.
Фрэнк позволил себе иронически усмехнуться. Прекрасный способ борьбы с убийствами, ничего не скажешь! Ну да не суди – и не судим будешь. Медикам Сиэтла подчас действительно удавалось невозможное. Фрэнк сам не единожды наблюдал, как они вытаскивали людей с того света. Так что, возможно, Блетчер и прав, в других управлениях и того нет. Кадровая текучка, господа!
Они прошли до конца коридора и свернули в другое крыло, безлюдное. Кабинеты и люди здесь встречались в значительно меньшем количестве.
Постоим у окна? Покурим? Постоим, по-ОКаем? Хотя насчет ОК, то бишь пресловутого «о'кэй!», – как ни верти в этих стенах, сомнительно. По определению.
– Что насчет женщины, убитой два дня назад? Той, с маленькой девочкой? – как бы для завязки разговора спросил Блэк. О чем же беседовать двум старинным не просто друзьям, но и коллегам по работе? О работе, разумеется!
– А, в прессе прочел?
– В прессе.
– Стриптизерша, – как бы о неважном бросил Блетчер. – Трудилась в пин-шоу… если это можно назвать трудом. Хотя. Как там в Библии? В поте лица своего будешь есть хлеб свой. Тогда – да. Тяжелый и вредный труд. Что-что, а семь потов при деятельности подобного рода сойдет, пока не… Хоть отжимай! И с нее, и с этих… подсматривающих. И не только пот. Гм! Вероятно, кому-то из этих… подсматривающих в окошко захотелось кое-чего большего, чем просто подсмотреть. Все-то им дай потрогать, пощупать, поковырять! Онанисты ублюдочные!
Фрэнк подчеркнуто скучающе разглядывал скучный пейзажик за окном.
– Вы кое-что скрыли от прессы, не так ли? – сказал он наконец.
Блетчер вздохнул, бросив исподлобья мрачный взгляд.
– И сознательно скрыли, между прочим. Это было премерзко. И жестоко. В городе могла бы начаться паника. Сам знаешь, как обегано бывает. Шумиха на телевидении, в газетах, обвинение полиции и прочее. Мы не хотим огласки. Она помешает поиску убийцы. Все осложняется тем, что на первый взгляд убийство абсолютно безмотивное.
– А что с девочкой?
– Находится под опекой социальных служб. Тут свои проблемы. Девочка больна.
– Она видела, как все произошло?
– Нет, не видела. Но слышала. Такое из памяти не вычеркнуть. Ее нашли рядом с телом матери. Сейчас с ребенком работают лучшие психологи, по, похоже, все безнадежно. Она в шоке… Фрэнк?
– Да, Боб?
– Фрэнк?
– Слушаю тебя, слушаю.
– Да нет, это теперь я тебя слушаю. Давай начистоту. Ты же явился сюда к нам не затем, чтобы высмолить сигаретку со стариной Бобом и потрепаться о том о сем? Фрэнк?
– Вы дьявольски проницательны, лейтенант Блетчер! От вас ничего не скроешь!
– Перестань, Фрэнк. Твоя ирония неуместна.
– Уж какая тут ирония!
– Короче! Ты что, ищешь работу, Фрэнк?
Фрэнк Блэк отсутствующе глядел мимо старины Боба, за его спину. Там, напротив окна, аккурат над последней по коридору дверью светилось в красном плафончике: «ВЫХОД». Запасной, надо понимать, аварийный. Или – единственно верный выход: влезть в это во все, как встарь, и…
Понимай в меру благоприобретенной испорченности. Или в меру все-таки сохранившейся неиспорченности. Всего один шаг, и ты уже вне игры. Впрочем, пока тебя, мистер Блэк, в эту игру еще не приняли. За то время, пока ты, мистер Блэк, обитал в Вашингтоне, правила изменились. И не в лучшую сторону изменились.
– Преступления на сексуальной почве. То, чем я занимался десять лет, Боб.
– И то, что стало причиной твоей преждевременной отставки. Не так ли, Фрэнк? Отставки… – угрюмо уточнил Блетчер.
– Добровольной отставки! – угрюмо уточнил Блэк. – Не так ли, Боб? Добровольной…
– А теперь, значит, заскучал и созрел для…
– Я не скучал. Но созрел, да. Считай, созрел. Впрочем, считай как угодно.
– Гм-гм… И вот ты здесь.
– И вот я здесь.
– И… чего же ты от меня ждешь?
– Уж не жду от Боба ничего я…
– Фрэнк!
– Ну ладно. Но я действительно ничего сверхъестественного не жду от тебя. И не требую.
– Договорились! Насчет сверхъестественного договорились. Уже проще. Так, и что насчет естественного!
– По-моему, нет ничего естественнее, чем твое согласие на то, чтобы я для начала осмотрел тело жертвы. А по-твоему? Иначе?
– Гм-гм… Да как тебе сказать…
– Так и скажи. Однозначно. Да? Нет?
Легко сказать: скажи! Нелегко сказать, – что «да», что «нет»! Однозначно – это вечное состояние души зашоренных придурков, мнящих себя вождями. Жизнь богаче наших представлений о ней. Все неоднозначно в этом лучшем из миров.
– Боб? Ну и? Да? Нет?
– А! Пошли!
***
За годы службы в ФБР Фрэнк Блзк не раз слышал, как морги называли то склепами, то скотобойнями, то лабораториями или даже храмами, оскверненными или, наоборот, освященными смертью. Рядовой обыватель неизменно говорит о покойницких с суеверным страхом. Вполне понятно, что рано или поздно туда попадает каждый, но… Но хотелось бы попозже. Когда-нибудь потом. Отдельный ужас тому же обывателю внушают и, так сказать, приходящие морга – врачи, следователи, патологоанатомы и, увы, трупы. Впрочем, если бы не трупы, морги давно бы закрылись за ненадобностью.
Фрэнк никогда не разделял подобные эмоции. Для него морг – всего лишь налаженное бесперебойное производство, обычная фабрика, если угодно. Конвейер. Когда трупы доставляли сюда, зачастую еще теплыми, на лицах покойников без труда читалась история их смерти. У каждого – своя. Человеческую плоть скрывала изорванная и окровавленная одежда, дорогая или поношенная; на некоторых мертвецах поблескивали золотые украшения, у других, напротив, не оказывалось ничего, кроме россыпи рубиновых вшей. Жизнь относилась к ним no-разному. Смерть мгновенно уравнивала в правах и возможностях. Право одно – быть в конечном итоге погребенным. Возможность – сделать это как можно быстрее.
Каждый труп до поры до времени – непрочитанная книга, нерешенная задача, ответ на которую таится внутри спиралей ДНК, переплетений вен и артерий, внутренних органов, зубов и ногтей. Мертвецы прибывали в морг таинственными незнакомцами, защищенные загадкой смерти. Покидая его, все они выглядели одинаково – снабженные ярлычком обмытые тела, упакованные в специальные мешки. Переработанная плоть, хрящи и кости – оболочка бессмертной души.
«Просто бесперебойное производство, обычная фабрика», – привычно подумал Фрэнк, спускаясь по лестнице вслед за Блетчером.
Этот морг ничем не отличался от всех остальных. Просторная комната размером со склад, залитая бледным холодным светом флюоресцентных ламп, висевших рядами высоко над головой. Так высоко, что, когда свет достигал пола, он становился совсем слабым и слегка зеленоватым, отражаясь в мерцавших, точно искусственный лед, кафельных плитах.
Металлические столы возвышались, словно острова в арктическом море, а разбросанные между ними каталки – вроде стоящих на рейде кораблей. Экипажи тех кораблей, правда, несколько специфические… То здесь то там можно было заметить лаборанта или санитара, бесстрастно склоненного над бледным телом. В воздухе целый… м-м… букет: тухлое зловоние, запах хладагента, по более всего – сладковатое амбре бальзамирующих составов, спирта и дезинфицирующих веществ. В морге было настолько прохладно, что пар валил изо рта. Зябко содрогнувшись, Фрэнк застегнул замшевую куртку.
– Сюда! – Блетчер указал на сидящего неподалеку патологоанатома.
На том был несвежий халат в подозрительных пятнах. Очки в стальной оправе. Взъерошенные волосы. Серое от усталости и мертвого света лицо. Очкарик внимательно изучал папку с протоколами вскрытия, не обращая внимания на вновь прибывших. Вы, вновь прибывшие, пока живы? Ну и с какой стати ему обращать на вас внимание?! Он патологоанатом, знаете ли.
– Эй, Мэсси! – окликнул Блетчер. – Я Блетчер. Я звонил вам.
Патологоанатом поднял голову и приподнялся. Руки в таком месте лучше не подавать. Ограничились устным приветствием.
– Курт Мэсси, – представился он.
– Фрэнк Блэк. Мы по поводу той стриптизерши.
– Ах да. Ну да. Сейчас ее вывезут. Ну, что я могу сказать… Она так просто убийце не далась. Могу вас уверить. Сопротивлялась до конца. Несовместимая с жизнью рана нанесена тупым предметом. Но в области грудины и брюшной полости – следы от ударов, нанесенных еще до наступления смерти… Она была сильной женщиной. Кому-то пришлось сильно повозиться, чтобы сломить ее сопротивление. Причем сломить в буквальном смысле.
Раздался писк резиновых колес и скрежет металла.
Фрэнк и Блетчер одновременно обернулись – ассистент толкал стальную каталку через двойную дверь в дальнем конце комнаты.
На каталке – черный мешок.
– Убийца тоже не из слабаков. То, что он с ней сотворил… – Мэсси запнулся. Кивком подозвал помощника, и они стали разворачивать каталку вдоль стола.
Фрэнк ощутил слабый толчок в основании черепа. Сигнальчик! Сигнальчик, предшествовавший знакомой волне жара.
Волна сползла к вискам – острая, пульсирующая боль.
Затем волна запорошила глаза нагонным песком.
На мгновение он ослеп. Проморгался, сглотнул горькую слюну и замотал головой, стараясь сфокусироваться до того, как видение исчезнет.
Но не успел. Мешал чужой взгляд. Тяжелый. Немигающий.
Все же, преодолев боль, Фрэнк обнаружил, что на него уставился ассистент патологоанатома. Круглолицый человек лет тридцати, с рябой и рыхлой кожей лица, которая, казалось, вомнется внутрь, стоит только надавить пальцем. Но вот пальцем как раз надавливать и не хотелось. Из гигиенических соображений. Ассистент вызывал смешанные ощущения: брезгливость и смутное беспокойство. Фрэнк не мог понять, чего было больше. На мгновение их глаза встретились. Затем ассистент резко отвернулся, протянул Мэсси папку с подколотыми бланками и стал ждать, пока тот проставит свою подпись. Наконец Мэсси вернул ему папку, и рябой ушел.
Мэсси собрался расстегнуть молнию на мешке с телом, но Фрэнк остановил его легким, однако властным касанием запястья.
И снова толчок, резкий и болезненный. Снова жар, сквозь который он услышал…
***
…Пронзительные крики…
***
– В чем дело, Фрэнк? – нахмурился Блетчер.
…Вопли…
…Прерывающийся от страха плач ребенка…
…И другой голос, женский, переходящий от душераздирающих стонов в предсмертные хрипы. Агония…
…Треск разрезаемой ножом ткани…
…Монотонное, бессмысленное завывание, более низкое, хриплое… Мужское?..
***
Горячая волна расползлась по телу Фрэнка от основания черепа, паутиной огня разрослась под кожей и вспыхивает в глазах. В немигающих глазах, которые уставились на лампу, упавшую на пол, на беспорядочно разлетевшиеся журналы. Из-под тахты торчит лапа плюшевого медвежонка… Неестественно вывернутая вялая рука на ковре. Теплые, кровавые брызги на щеках, в уголках глаз, приторная алая паутина, затягивающая лицо.
– Он отрубил ей голову!
Слова рухнули, словно холодные камни.
Блетчер недоверчиво уставился на Фрэнка. Что ты несешь, дружище?!
Патологоанатом слегка замялся, но подтвердил:
– И голову так и не нашли.
Фрэнк облизал губы – полузабытый привкус соли и меди. На смену мощному приступу тошноты пришло ощущение… такое ощущение… Как бы объяснить? Хотя бы самому себе! Будто его вытолкнули в безвоздушное пространство. В небытие. Только отдаленный гул в ушах… Скорость, с которой душа покидает землю.
– Расположение тела, когда его обнаружили?
Мэсси отвечал невозмутимо и четко. Почти бесстрастно. Работа такая, сэр!
– Тело – на спине. Руки скрещены на груди.
Фрэнк прищурился. Если б охотничьи собаки могли щуриться, то сказать бы: он стал похож на охотничью собаку. Но охотничьи собаки не щурятся, они застывают в стойке. Тогда – он прищурился, застыв в стойке. Не отрываясь смотрел на мешок с искалеченным, то есть обезглавленным трупом.
***
…Помещение потеряло свои очертания, превратившись в другую комнату. Комнату, где на белоснежном фоне стен пляшут багровые тени.
На мгновение воцаряется абсолютная тишина, от которой, словно струны, лопаются натянутые нервы.
Крики смолкают, как смолкает дождь в июле. Неожиданно и необратимо. Только вместо ветра и солнечного света на смену приходит звук учащенного дыхания. Откуда-то издалека слышится поспешное шарканье ног, точно убегает маленькая зверушка. Скунс? Еж? Топ-топ.
В ноздри ударяет запах металла, гари и жженой резины – опрокинутая лампа подпалила дешевый ковер
Острая боль между пальцами, причиненная чем-то холодным, липким от соленой влаги.
У его ног – спящая женщина. Навзничь…
***
Фрэнк снова проморгался: нет, не спящая. Гулко произнес:
– Вы не нашли орудие убийства. Он унес его с места преступления.
Блетчер окинул Блэка заинтересованным, но слегка неприязненным взглядом.
– Она была одета, – продолжал Фрэнк, точно во сне, – никаких следов изнасилования.
– Еще? – потребовал Блетчер.
…Она лежит на ковре. Руки сложены, словно в молитве. Светлые волосы разметались вокруг лица. Кажется, что на руках у женщины – тонкие алые перчатки, а щеки и лоб усыпаны лепестками роз. Розы, которые темнеют на глазах, превращаясь в черные застывшие капли. Запах горелого полистирола смешивается с вонью экскрементов.
Кровь. Нож.
Скрежет металла по коже и позвонкам…
***
Голос Фрэнка ломается:
– Он отрезал ей пальцы.
Мэсси шумно втянул воздух и – Блэтчеру:
– Человек-рентген, а?
Фрэнк не слышит. Он сосредоточен. Он смотрит на черный мешок с телом. Уголки рта судорожно подергиваются.
– Что дал анализ волос и тканей?
У Блетчера то ли ухмылка, то ли оскал. Дружба дружбой, но ревность ревностью. Белая зависть, черпая зависть – несущественный нюанс. Без разницы. Зависть и есть зависть. Ревность и есть ревность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19