Когда она затормозила, ее даже вынесло задними колесами на дорогу и какие-то люди выскочили на шоссе, бросившись к лежавшему у «Жигулей» Фролову. Трое были в летних милицейских форменках, один без пиджака в штатском.
– По-моему, тяжело ранен, – сказал помощник лесничего.
Ерикеев осторожно перевернул тело на спину.
– Фролов, – подтвердил он. – Две пули в спину. Одна сквозная. Где здесь больница?
– Не доживет он до больницы, – сказал сержант. – Одна в хребте сидит. Верхняя, та, что в центре. Когда на спине лежал, я сразу увидел.
– А где другой? В машине двое было, – обратился к верховому Бурьян.
– Мелькнула какая-то тень. Я вдалеке был. А как поспешил, на него и наткнулся, – кивком головы указал он на тело лежащего.
– В этом лесу не спрячешься, – уверенно проговорил сержант.
– Да он и прятаться не будет, – пояснил верховой из лесничества, – прямо через лесок к переправе, а на том берегу версты отмахаете, если даже и найдете.
– Лесок здесь, правда, редкий. Галопом пройти можно? – спросил Бурьян у хозяина лошади.
– Можно, если умеючи.
Бурьян, не отвечая, вскочил на лошадь. Привычно вскочил, как вскакивают конники.
– Эй, – испугался верховой, – лошадь-то казенная!
– Я оставлю тебе ее на переправе.
– Возьми пистолет! – крикнул вдогонку Ерикеев, но Бурьян уже начал скачку… – Сумасшедший, – покачал головой Ерикеев, – конник в нем, видите ли, проснулся. А это ему не на приз ехать.
– А кто это? – заныл бывший верховой. – Ведь казенную лошадь увел, а вы думаете, милицейским все можно.
– Это свияжский прокурор, – озлился Ерикеев. – Сказал, что на переправе лошадь оставит, значит, оставит. А ездит он в сто раз лучше тебя. За него бойся. Безоружный на бандита пошел.
Фролов вдруг открыл глаза и застонал. Ерикеев нагнулся к нему и, понизив голос, сказал:
– Потерпите, Николай Акимович. Сейчас в больницу поедем.
– Мухин его фамилия. У Кострова спросите… – прохрипел Фролов. Что-то уже булькало у него в горле. – За моими деньгами… убёг. И того… из Дома культуры убил. За десять тысяч наличными…
Фролов дернулся и застыл с открытыми, остекленевшими глазами.
– Готов, – сказал сержант.

19

Конь, перемахнув канавку, рванул с разбега в лесную ночь, как будто знал, куда и зачем ему нестись. К концу августа здесь ночи даже в лесу к рассвету понемногу бледнеют, да и верхушки редких сосен уже купались в белесом тумане. Бурьян шел рысью, почти не управляя конем, хотя без сапог и шпор в седле было непривычно. Дорогу Бурьян скорее ощущал, чем видел, понимая, что движется по диагонали к реке. Что-то Ерикеев кричал про наган, да задерживаться не хотелось. Знал одно: прежде всего догнать.
Пройдя на рысях перелесок, ведущий к проселку, Бурьян перешел на галоп. Лошадь явно знала, куда ей везти ездока – к переправе. Только переправившись, вооруженный бандит может иметь шанс на спасение. Но может ли? Его возьмут всюду, куда он сунется с фроловскими деньгами. Все равно возьмут: маскирующий лицо шрам стал уже особой приметой. Даже если Фролов убит, это никак не спасет убийцу и его и Маркарьяна. Без Фролова можно будет доказать, что убийца – Солод. Патроны, пыжи, с расчетцем подкинутые, спичечный коробок плюс расследования Ерикеева приведут к союзу Фролов – Солод. Приведут к нему и скоропостижное бегство преступников, и погоня за ними, и две пистолетных пули в теле Фролова. А если подтвердится и вторая догадка – пристальный взгляд в партизанское прошлое секретаря обкома Кострова и его счастливое спасение на шоссе под Смоленском? Если Солод – это не Солод с маскирующим его шрамом, но с теми же волчьими глазами, которые на всю жизнь запомнил Костров? Как его звали тогда? Мухин, кажется. Ведь Костров не забыл этого, и следы двух убийств в Свияжске протянутся в смоленское гестапо и его агентуру. Тогда и «дело Глебовского» станет делом человека с изуродованной шрамом губой и с фамилией, под которой он значится в архивах органов государственной безопасности.
Проселок привел его к переправе, вернее, к крохотному паромчику, который был уже на противоположном берегу реки и который закреплял там его пассажир, вполне заметный в синеватом предрассветном пространстве. Бурьян слез с лошади, оставил лошадь пастись на лужайке и подошел к воде. Переплыть легко, если б не быстрина посередине. Человек напротив тоже заметил его, взял какую-то палку и приложил к плечу. Сейчас же раздался очень громкий в этой предутренней тишине выстрел. Ружье, тотчас же решил Бурьян. Над головой чуть вправо просвистел веер дроби. Он отскочил в сторону и плюхнулся на берег. У ружья два ствола. И опять чуть ниже просвистели дробинки, вероятно, такие же, что снесли Маркарьяну верхушку черепа. Человек на другом берегу быстро перезарядил двустволку, но Бурьян уже прыгнул в воду.
Пошел кролем, потом нырнул против течения, и новых два выстрела опять не достали его. Еще нырок, который отнес его сразу вниз по течению: началась быстрина. Она крутила его, швыряла, сводила руки. Кроль, приближая его к берегу, не мог справиться с быстриной, неумолимо относившей его вниз. Хорошо еще, что камней не было, иначе разбило бы его, как разбивает рыбацкие челноки. Но опыт пловца помог ему в конце концов преодолеть стихийный напор воды. Стало легче, и одежда не мешала, но человека на берегу уже не было. Или ушел он, мысленно похоронив Бурьяна, или того отнесло бог знает насколько далеко вниз по течению.
Вылез на берег, заметил вдали паромчик у берега и побежал к нему, забыв, что, неловкий и невооруженный, рискует быть сбитым первым же выстрелом. А Солод, кроме ружья, кстати брошенного тут же на берегу – вероятно, кончился весь захваченный на чердаке запас патронов, – имел еще и пистолет, которым он убил Фролова. И пошел он, должно быть, в лес. С целью или бесцельно? Просто скрыться в какой-нибудь землянке? Бессмысленно. Окружат и найдут. А есть и другой ход. Солод знает, что, если будет объявлен всесоюзный розыск, это конец. Шрам его выдаст. Но есть у него время, мало, мизерно мало, но есть – знает он об этом. И как водитель знает все пути к железной дороге. Так не проще ли достать фроловские деньги, а где они спрятаны – и это ему известно, иначе он не убил бы Фролова. Значит, надо просто идти по его следам: стоя на мокрой глине – берег-то здесь вязкий и глинистый, – не оставив следов, не пройти. И Бурьян побрел мокрый – хоть все снимай и выжимай, но снимать и выжимать некогда, – побрел к паромчику и нашел глубокие следы от сапог убийцы, сильно он увяз, охотясь за ним, плывущим. А дальше все проще пошло, мокрая глина прижимала траву, грязные сапоги ломали ветки, и не требовалось быть сыщиком, чтобы не сбиться со следа. А зачем ему, прокурору, становиться рядовым инспектором уголовного розыска? Не солидно это, сказал бы Вагин. Но Кострову он, Бурьян, обещал найти убийцу, а как нашел бы, если б не лошадка лесничего? О своем умении ездить верхом и переплывать реки он не думал – это просто подразумевалось. На несчастье Солода, он все сумел.
И найти его сумел, дойдя до заброшенной лесничьей сторожки, где Солод, орудуя ломом, разворачивал бревенчатый накат погребца под сторожкой. И, ни о чем не думая, ничего не рассчитывая, Бурьян пошел на него, мокрый и страшный. Лучше бы сказать – бесстрашный, ибо что такое страх? Нервное возбуждение перед возможностью перестать жить или потерять что-то невосполнимое. Но есть и другой страх – не успеть, не достать, не справиться. Знакомый страх спортсмена – лишь бы не упустить победу. И Бурьян кинулся сразу, без разбега, как гимнаст в опорном прыжке, на убийцу с ломом. Но, оглянувшись и поняв все, что последует дальше, Солод оставил лом торчащим меж бревен: не его оружие – не плотника, не каменщика, не трудяги. Он шарил в карманах еще привычный ему, никогда не подводивший вальтер. Но пистолет был в куртке, брошенной под ногами, а нагнуться и достать он не успел. Он считал на секунды, а Бурьян на их десятые доли. И, подхватив убийцу под руки, он борцовским приемом швырнул его через голову на еще росистую траву. И опять не успел вскочить и встретить врага нестрашный без оружия Солод. Не было ни бокса, ни дзюдо, ни каратэ, ни одной из тех сцен, которые так нравятся зрителям в импортных фильмах и которые может поставить с помощью каскадеров даже начинающий режиссер. Просто Бурьян с размаху ударил в грудь противника. Солод упал на спину и затих.
Оставалось только связать его, благо нашлась под руками ржавая проволока.

20

Фролова похоронили. Награбленные им деньги, найденные в погребце сторожки, сдали в банк. Солоду кость срастили, перевели в следственный изолятор. Дело Глебовского стало делом Солода по его последней фамилии. Бурьяна все поздравляли, начиная с Верочки и кончая Вагиным, который так и сказал: «Вы совершили чудо, Андрей Николаевич. Вы доказали недоказуемое». Пришел и Глебовский, высокий и худой, словно высохший, пришел вместе с Людмилой Павловной, которая плакала, а Глебовский сердился: «Радоваться надо, а не плакать, что такие люди на свете есть», – и лишь молча пожал руку Бурьяна. А Миша Ерикеев создавал ему такую славу в городе, что прохожие оглядывались, когда он проходил мимо. И только Костров был в отъезде и ничего не знал о случившемся.
А Костров был особенно нужен Бурьяну, и не как первый секретарь обкома, а как важнейший свидетель, который мог бы опознать в Солоде Мухина-гестаповца, лично расстрелявшего десятерых партизан на смоленской дороге. Солод категорически отрицал этот факт своей биографии, и никто не рискнул подтвердить по отрезку «визитной карточки» Фролова, найденному во время обыска среди ненужных бумаг в нетопленной печи, какое-либо сходство между девятнадцатилетним Мухиным и пятидесятичетырехлетним Солодом. Не подтвердил этого сходства и тогдашний командир отряда Глебовский.
– Хотя вы и побрили этого убийцу, я сходства его с запечатленным на этом обрезке фотокарточки парнем не нахожу. Ведь тридцать пять лет прошло с тех пор, Андрей Николаевич. Я и многих других, изображенных на общем снимке, сейчас бы, наверное, не узнал.
Бурьян вторично вызвал на допрос Солода:
– Ну что ж, будем сознаваться, Мухин.
– Я не Мухин.
– Тогда я вам прочту сейчас записанные капитаном Ерикеевым и подтвержденные свидетелями предсмертные слова убитого. «Мухин его фамилия… У Кострова спросите… И того из Дома культуры за десять тысяч наличными», – прочел Бурьян, но собеседник даже не улыбнулся.
– Для суда это не свидетельство, – сказал он сквозь зубы. – Из мести Фролов перед смертью оклеветал меня. Нашли вы у меня десять тысяч? Не нашли. Так чего же стоит ваше «предсмертное свидетельство»?
– Вы искали сумму побольше, а десять тысяч нашли спрятанными у вас на койке.
– Не отрицаю. Украденные вором у государства деньги искал. За это его и шлепнул.
– Так сказать, взяли на себя роль правосудия?
– А вы не гадайте, а доказывайте. В мертвой башке его все доказательства. Вот и найдите.
На изуродованных губах Солода кривилась усмешка.
– Найдем, – сказал Бурьян. – Что вы делали во время войны? Только не лгите. Проверим.
– Воевал.
– С кем? – спросил Бурьян не без иронии.
– Глупый вопрос, прокурор. Могу назвать часть, фамилию командира и политрука.
И назвал не запинаясь.
Соловцов еще накануне дал Бурьяну все собранные им сведения о Солоде. Все совпало. Был Солод, но пропал без вести в боях под Смоленском во время отступления в сорок первом году.
– При каких же обстоятельствах вы пропали без вести?
– А я и не пропадал. В бумажонке ошиблись. Подсчитали да просчитали.
– Но командир, нами запрошенный, вас не помнит.
– На войне у многих память отшибло.
– Расскажите подробно, где и в каких частях вы сражались.
Солод молчал, тупо глядя в лицо прокурору. Глаза его были как стеклянные – у манекенов в магазинных витринах такие. Когда Бурьян повторил свой вопрос, остекленевшее равнодушие сменилось ухмылкой.
– Не могу.
– Почему?
– После катастрофы на памирской дороге забыл все предшествующее. Амнезия.
– Уже после войны?
– Точно.
– Вашей трудовой книжки в отделе кадров завода нет.
– Меня Фролов зачислил без трудовой книжки.
– Значит, о Фролове вы все-таки вспомнили?
– Это он обо мне вспомнил, когда меня в поисках работы занесло в Свияжск.
– Почему в Свияжск?
– Сосед в больничной палате подсказал, что тут водители требуются.
Отправив Солода обратно в камеру, Бурьян задумался. Сознаётся он только в убийстве Фролова. Даже убийство Маркарьяна приписать ему будет не легко, хотя заговор Фролова против Глебовского суд, несомненно, учтет: он доказуем. Но доказуемо ли участие Солода в этом заговоре? Предсмертное признание Фролова, записанное при свидетелях Ерикеевым, подкрепляет все косвенные доказательства этого участия. Но тому, что Солод есть Мухин, никаких доказательств нет. Памирская автокатастрофа, изувечившая лицо Солода, замаскировала и его биографию. Кто мог подтвердить предсмертное признание Фролова? Кто мог раскрыть эту тайну, которая привела к двум последним выстрелам в спину Фролова? Бурьян понимал, зачем понадобилась Солоду смерть его вора-дружка. Ведь только Фролов знал всю его биографию. Может быть, и не всю, но ее истоки во всяком случае. Два предателя пришли в партизанский отряд, и оба уцелели до последних двух выстрелов. Нет теперь Фролова, и ни один человек в мире не подтвердит, что он Мухин, ликует Солод, убежденный, что и Костров его не узнает. Конечно, Бурьян, как следователь, сделал свое дело с честью, освободив невиновного и найдя виновников, и теперь обвинитель (наверно, дадут из областной прокуратуры) сможет требовать смертной казни для одного из них, который остался в живых, уничтожив другого. Но главного он все-таки не доказал, и вина Солода будет неполной.
Теперь Бурьяну сможет помочь только один человек, успевший в, казалось бы, предсмертную минуту заглянуть в душу предателя, раскрывавшуюся с такой широтой и откровенностью. Костров сказал ему, что не узнать Мухина он не может, если ему посчастливится заглянуть еще раз в эти волчьи глаза.
Что же делать? Еще раз позвонить в область. Вдруг Костров уже приехал и, может быть, у него найдется время поговорить с прокурором из Свияжска? И ему повезло. Оказывается, Костров приехал еще вчера, уже говорил с Вагиным и только ждет звонка из Свияжска. И Бурьяна тотчас же соединили с секретарем обкома.
– Вы все уже знаете, Аксен Иванович, – сказал Бурьян. – Глебовский освобожден. В убийстве он не виновен, и само убийство – только повод для судебной расправы, запрограммированной бывшим начальником сплавконторы. Бывшим, потому что он тоже убит своим сообщником и убийцей директора Дома культуры. Вот этого участника обоих убийств и будем судить. Но мне этого мало. По моим расчетам, вы знаете и того и другого, и след к ним тянется в ваше партизанское прошлое. Бывший начальник сплавконторы Фролов – это и есть тот партизан, который, как вы рассказывали мне, ушел после разделения отряда с его командиром. В числе ротозеев оказалось и руководство завода, причем только Глебовский и заподозрил в лжепартизане жулика, а его сообщником и убийцей оказался другой лжепартизан, который ушел с вами и лично расстрелял всю вашу группу на смоленском шоссе. Вы слушаете? Тогда продолжаю. Вы должны опознать его в том человеке, которого будем судить. Учтите, что вы единственный человек, запомнивший Мухина: предсмертное признание Фролова суд может и не учесть, так как Фролова уже нет в живых, а Солод уверяет, что это признание продиктовано местью. Он хочет отделаться двумя убийствами, хочет выжить, рассчитывая на то, что один из убитых вор, а другой насильник. На мягкость суда рассчитывает, а ведь такие люди не имеют права на жизнь, если измена родине и убийство советских людей стали их привычной профессией. Но учтите, Аксен Иванович, если это Мухин, то он, наверно, неузнаваемо изменился. Даже Глебовский не рискнул подтвердить, что это именно Мухин.
– Мне бы только в глаза ему заглянуть, – сказал Костров. – Не могли они измениться. В общем, ждите меня на днях. Устройте очную ставку. А если узнаю, так считайте, что мне и вам посчастливилось. Верно говорите, что такие люди не имеют права на жизнь.

21

Костров сам позвонил о своем приезде Бурьяну, когда в кабинете у того была Левашова.
– Почему у вас красные глаза, Верочка? – спросил он.
– На рассвете встала. Ездила с инспектором угрозыска Синцовым и проводником со служебной собакой на Шпаковку. Ограблена квартира в новом доме. Вся обстановка кражи какая-то любительская, хотя хозяин квартиры, художник по профессии, дома не ночевал. Мебель не передвигалась, носильные вещи не тронуты. Выпита бутылка вермута, отпечатки пальцев на стаканах, а украдено всего триста тринадцать рублей. Собака взяла след, и грабители оказались живущими в этом же доме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9