Поэтому Королев теперь решил ограничиться самым элементарным запуском -- на один виток; и если этот запуск дважды будет удачным, то повторить его абсолютно так же в третий раз -- но уже с космонавтом на борту. Первые четыре таких корабля запускались на сутки каждый -- к семнадцатому витку они выходили снова в позицию для посадки на территорию СССР. После третьего витка посадка на советскую территорию становилась невозможной, и нужно было ждать семнадцатого оборота, наступавшего через сутки.
Девятого и двадцать пятого марта 1961 года каждая из ракет сделала по витку вокруг земли. Помещенные в них собаки и манекены космонавта благополучно приземлились на парашютах, причем собаки прикреплялись к манекенам, и для их катапультирования применялась точно такая же система, как для будущего космонавта. Вообще эти два полета были выполнены с повторением самых мельчайших деталей, без каких-либо изменений. Тем временем шел монтаж следующей, абсолютно такой же ракеты для запуска следующего, совершенно такого же корабля-спутника. Только вместо манекена с привязанной к нему собакой в кресле должен был сидеть космонавт.
Об успехе мартовских запусков было широко объявлено в советских газетах. Это привело в возбуждение аккредитованных в Москве иностранных журналистов -- они понимали, что Советский Союз постарается запустить человека на орбиту раньше американцев, и ждали, что это произойдет со дня на день. Корреспонденты приставали по телефону ко всем известным им ученым -вплоть до тогдашнего президента Академии наук А. Н. Несмеянова, по профессии химика, не имевшего никакого отношения к космическим полетам и часто ничего не знавшего о предстоящем запуске. Но, видимо, кто-то из советских специалистов, то ли шутки ради, то ли "по поручению", дал какому-то иностранцу "информацию". Журналист бросился к телефону -- и последствия оказались печальными.
Утром 12 апреля 1961 года, по дороге в редакцию, я купил в московском уличном киоске единственную доступную советским гражданам иностранную газету на английском языке -- лондонскую "Дейли уоркер" (ныне "Морнинг стар"). На первой странице в глаза бросался огромный заголовок, сообщавший о том, что в Советском Союзе запущен в космос человек.
Вокруг меня сейчас же собралась толпа, потребовали переводить. Я с большим трудом стал пересказывать длинное сообщение корреспондента "Дейли уоркер" Денниса Огдена из... Москвы.
Г-н Огден писал, что космический корабль с человеком на борту сделал три оборота вокруг земли и совершил посадку на советской территории; что космонавтом был "сын известного советского авиаконструктора"; что он вернулся из космоса тяжело больным, и лучшие кремлевские врачи собраны у его изголовья.
"Вранье?", "Не может быть!" -- кричали вокруг. В советских газетах за этот день не было никакого сообщения. Я пожал плечами и спустился в метро, предпочитая не ввязываться в разговор на столь опасную тему, как оперативность и достоверность информации в СССР и странах Запада. Размышляя над сообщением, я все же приходил к выводу, что оно было неправдой. И первое, что меня насторожило, было упоминание "сына известного советского авиаконструктора". Речь могла идти только об одном человеке -- Владимире Ильюшине, сыне Сергея Ильюшина, создателя советских самолетов "ИЛ". Владимир Ильюшин, молодой летчик-испытатель самой высокой квалификации, мог быть космонавтом. Он очень невысок ростом, легок и в то же время физически крепок. Но все дело в том, что Ильюшина я знал лично, бывал у него в доме. Насколько мне известно, он космонавтом не был. А кроме того, я припомнил, что Владимир Ильюшин и корреспондент "Дейли уоркер" Деннис Огден живут рядом, в одном и том же квартале на Ленинградском проспекте. Огден мог знать В. Ильюшина. Он мог позвонить ему для проверки попавшей ему в руки "сенсации". И выяснить, что Ильюшин болен и находится в госпитале. А в госпитале он и вправду был: врезался в столб на своем автомобиле и сломал ногу.
Было бы чрезвычайно любопытно выяснить, знал ли Д. Огден (ныне живущий в Англии) Владимира Ильюшина, звонил ли ему 11 апреля 1961 года и вообще, откуда он взял версию о "сыне известного советского авиаконструктора", облетевшем землю три раза и вернувшемся больным. Боюсь только, что г-н Огден вряд ли захочет отвечать на такие вопросы. Журналисты на Западе вообще не любят отвечать на вопросы об источниках информации, а коммунистические журналисты -- в особенности.
Неверным выглядело в сообщении "Дейли уоркер" и другое -- количество витков. От друзей, работавших с Королевым, я знал, что предполагается точная копия мартовских "собачьих" запусков -- то есть один виток и посадка в районе старого ракетного полигона Капустин Яр. Как могло быть три витка?
Приехав в редакцию, я показал газету товарищам, и мы дружно решили, что сообщение Денниса Огдена -- чепуха. А через десять минут после разговора в редакционную комнату ворвался сотрудник, крича: "Скорее к радио! Космический полет с человеком!"
Действительно, по радио передавали, вперемешку с торжественными фанфарами, сообщение о том, что сегодня, то есть 12 апреля 1961 года, в 9 часов утра с минутами, запущен космический корабль "Восток" с космонавтом Юрием Гагариным на борту. Через некоторое время последовало столь же торжественное сообщение, что космонавт благополучно приземлился.
Мы были потрясены совпадением. Кто-то пошутил на тему об оперативности западной прессы, сообщающей о событиях в СССР за сутки до того, как события происходили. Кто-то вспомнил о брандмейстере, бравшемся мгновенно ликвидировать любой пожар при условии, что ему сообщат о пожаре за пятнадцать минут до того как загорится. Но все чувствовали какое-то смущение -- тем более, что газета "Дейли уоркер" ведь считалась нашей, она коммунистическая. Мы удивлялись и тому, что бдительная советская цензура пропустила этот номер "Дейли уоркер" в продажу за два часа до того, как было объявлено о полете Юрия Гагарина.
Мне не терпелось выяснить, что же на самом деле случилось. Начал звонить друзьям, работающим у Королева. Никого из них в Москве не было.
Впоследствии эти друзья в один голос уверяли меня, что сообщение в западной прессе (не только в "Дейли уоркер") было вымыслом, что оно просочилось через кого-то, кто мог знать о подготовке запуска в те дни, но в то же время не был осведомлен о деталях. Как и следовало ожидать, слухи о "догагаринском" полете распространились в стране очень широко и обогатились самыми невероятными подробностями. Властям даже пришлось выпустить особое сообщение, что эти слухи неверны и что летчик Ильюшин, будто бы совершивший полет в космическом корабле, на самом деле попал в автомобильную аварию и лечится на китайском курорте Ханчжоу. Последнее, подтверждаю от себя, было чистой правдой.
Анализируя все тогдашние события, я и сегодня склоняюсь к тому, что никакого "догагаринского" полета с человеком -- с Ильюшиным или еще кем-либо -- не было. И не только потому, что доверяю моим друзьям-специалистам, но и по ряду других обстоятельств.
Например, не подлежит сомнению, что Юрий Гагарин летал именно в то время, когда полет был объявлен. Иными словами, Королев настоял, чтобы объявление по радио было сделано сразу после выхода "Востока" на орбиту, а не после приземления.
Можно понять, почему власти пошли на предложение Королева сразу объявить о вылете Гагарина. Ведь если бы о нем объявили пост-фактум, было бы трудно доказать, что полет вообще имел место. А так зарубежные радиоустановки могли принимать сообщения Гагарина, могли подтвердить всему миру, что человек говорил действительно из космоса. Если бы кто-то летал до Гагарина, то об этом опять-таки было бы объявлено по выходе на орбиту. Наконец, если допустить, что полет почему-либо не был объявлен, и его неудачный исход привел к решению умолчать о нем, то уж о вылете Гагарина, во всяком случае, не сообщили бы до его приземления!
Далее. В 1961 году отношения между Хрущевым и Мао Цзэ-дуном были уже далеко не блестящими. Совершенно исключается, чтобы Хрущев принял решение "спрятать" больного космонавта в Китае, тем самым открыв именно китайцам такую важную тайну, как неуспех первого космического полета. Одно это соображение, вместе с тем неоспоримым фактом, что В. Ильюшин действительно лечился на китайском курорте, начисто опровергает часть версии, относящуюся к нему.
Весь конфуз с заграничными сообщениями о каком-то неудачном полете проистекает из советской секретности, порождающей и слухи, и газетные "утки". Причем виноватыми в таких случаях всегда оказываются в СССР "стрелочники". В данном случае вина была возложена на тех нерадивых цензоров, которые пропустили в продажу тот злосчастный номер "Дейли уоркер". По слухам, в почтовой цензуре был устроен настоящий погром. А вскоре после этого покинул Москву и корреспондент "Дейли уоркер" Деннис Огден. Советское начальство стало относиться к нему холодно...
Пятнадцатого апреля в Доме Ученых на Кропоткинской улице в Москве состоялась пресс-конференция Гагарина. Председательствовал на ней Президент Академии наук химик Несмеянов. О его скором преемнике Мстиславе Келдыше никто тогда не знал: ему, "Теоретику Космонавтики", так же, как и "Главному Конструктору" Королеву, чьи титулы без фамилий всячески склонялись в печати, запретили даже появляться в зале. А позади Гагарина и академика Несмеянова сидел за столом пресс-конференции рослый симпатичный человек, лицо которого можно даже увидеть на фотографиях, опубликованных 16 апреля 1961 года в советских газетах. Имя этого человека нигде не значилось, но мы-то, научные журналисты, узнали его сразу: то был главный цензор по космосу Михаил Галактионович Крошкин.
Этот человек появился на нашем горизонте в конце 1957 года, сразу после запуска первого спутника. Появился он таинственным, типично советским способом. Цензоры всех газет, журналов и радио получили инструкцию не пропускать в печать никаких сообщений, касающихся космоса, без предварительной визы "товарища Крошкина". А на вопрос "кто такой товарищ Крошкин?" цензоры уклончиво отвечали, что "он сидит на Молодежной улице, в Советском комитете по проведению Международного Геофизического года". И правда, он там сидел, только на его двери значилась не фамилия "Крошкин", а знаменитая надпись "посторонним вход воспрещен", украшающая дверь любого цензора.
С развитием космических событий работы у Крошкина, естественно, все прибавлялось, и вскоре у него появился сотрудник, некто Хлупов. Потом еще один, еще... Скоро это уже было целое учреждение -- только без названия. Часто туда приходилось писать письма: направлять на просмотр статьи, отвечать на запросы об авторах и источниках и так далее. В таких случаях письма адресовали так: "В Советский комитет МГГ (Международного Геофизического года). Тов. Крошкину".
Потом Международный Геофизический год кончился -- а учреждение Крошкина осталось. Его надо было срочно как-нибудь назвать. И название придумали такое: "Междуведомственная Комиссия по исследованию и использованию космического пространства при Академии наук СССР". С Молодежной улицы "комиссия" перебралась в здание научно-исследовательских институтов Академии наук по улице Вавилова, 18. Теперь все статьи по космосу стали направляться на предварительную цензурную проверку по этому адресу.
В былые времена сотрудники редакций -- не обязательно даже главные редакторы или ответственные секретари -- довольно просто проникали к Крошкину. Ему звонили по телефону и говорили: "Михаил Галактионович" (а то и "Миша"), у меня срочный материал, я подъеду". И Крошкин, персонально человек неплохой и добродушный, обычно отвечал: "Занят я очень, да уж ничего не поделаешь -- приезжайте". И нередко Крошкин быстро просматривал статью в вашем присутствии и ставил в верхнем уголке первой страницы свою подпись. Этого было совершенно достаточно для любого цензора Главлита (общей цензуры): мистическим образом подлинная подпись Крошкина была известна им всем и не требовала даже повсеместно необходимой в СССР печати.
С переездом "комиссии" Крошкина на улицу Вавилова все коренным образом изменилось. О просмотре статей в присутствии представителя редакции нельзя было уже и мечтать. В отличие от Советского комитета МГГ, вход в здание институтов Академии наук был строго по пропускам, и пропуска заказывались редакционным работникам лишь в исключительных случаях. Обычно вы просто сдавали пакет охране у дверей, а при особой срочности к вам спускалась секретарша из "комиссии", чтобы выслушать слезные мольбы о необходимости быстрой проверки и ответить, что "мы вам сообщим".
Затем, статьи на проверку Крошкину должны были теперь подаваться с соблюдением множества формальностей. Текст следовало высылать в двух экземплярах, один из которых навечно оставался в анналах "комиссии". И прилагать письмо по особой форме, где обязательно указывать: подлинное имя автора (если статья подписана псевдонимом); место его работы и занимаемую должность; источники информации. Так оно ведется и по сей день.
И вот 15 апреля 1961 года "наш" Михаил Крошкин восседал в президиуме пресс-конференции. Его работа заключалась в том, что он шепотом диктовал Гагарину -- и Президенту Академии наук тоже -- ответы на вопросы корреспондентов, И они говорили именно то, что он им велел.
Это сразу же привело к абсурдным ситуациям. Например, Крошкин имел инструкцию не разглашать на пресс-конференции того факта, что Гагарин приземлился отдельно от корабля, с парашютом (мы помним, что это решение было вынужденным, неприятным для Королева, который знал, что американские астронавты не будут покидать своих капсул). И на прямой вопрос одного из корреспондентов "как же вы все-таки приземлились?" Гагарин под диктовку Крошкина стал давать какие-то сбивчивые пояснения насчет того, что, дескать, конструкция корабля допускала разные варианты приземления.
Гораздо позже, после полета корабля "Восход-1" в октябре 1964 года, было гордо объявлено, что в этом полете космонавты впервые приземлились в капсуле, без индивидуального парашютирования. Но инерция советской секретности такова, что и в 1969 году, проверяя биографию Королева, написанную П. Асташенковым, цензура не пропустила прямого утверждения о том, что Гагарин катапультировался. В одном месте биографии цитируются пояснения Королева будущим космонавтам: "Космонавт может приземлиться, находясь в кабине, но он может (выделено мною. -- Л. В.) и покинуть корабль. Мы предусмотрели вариант, когда космонавты будут приземляться отдельно от спускаемого аппарата". Хотя все эти "может" и "предусмотрели вариант" звучат нарочито неопределенно, смысл как-будто понятен: Гагарин и остальные после него будут катапультироваться. Но дальше, когда биограф Королева описывает завершение первого космического полета, его руку снова останавливает цензор. Мы читаем: "Юрий и корабль приземлились в 10 часов 55 минут у деревни Смеловка, недалеко от Саратова".
Юрии И корабль! Понимай, как знаешь...
Во время работы над этой книгой я узнал из газет, что советское Агентство печати "Новости" продало американскому издательству для публикации в США книгу о советских исследованиях космоса, написанную моим коллегой и добрым знакомым Евгением Рябчиковым. Буду очень рад, если цензура разрешит, наконец, Рябчикову сказать четко и ясно, что Гагарин катапультировался на высоте 7 тысяч метров и приземлился с парашютом отдельно от капсулы. И что ни один последующий космонавт, летавший на кораблях серии "Восток", не приземлялся вместе с капсулой. Я был бы просто счастлив, если бы честному журналисту Евгению Ивановичу Рябчикову, знающему все детали ничуть не хуже меня, разрешили также рассказать, почему был выбран столь опасный и тяжелый метод приземления. Но на это надежды у меня мало.
Королев мог радоваться: он еще раз сумел перехитрить судьбу и обойти американцев на 23 дня (первый вылет Алана Шепарда на "Меркурии" состоялся 5 мая 1961 года). Очень много людей во всем мире -- не только в Советском Союзе -- думали, что американцы "отстали", что они колоссальным напряжением сил сумели "кое-как" запустить человека -- даже не на полную орбиту. Странным образом, мало кому приходило в голову, что ведь этот американский полет был открыто объявлен наперед, что именно так он и планировался. Впрочем, большинству советских граждан это и не могло прийти в голову, ибо цензура в Советском Союзе тщательно вычеркивала все упоминания о предстоящих и объявленных в Америке запусках. Это я знаю по собственному опыту.
Но Королев, понятное дело, знал все -- и отнюдь не радовался. На поздравления он отвечал раздраженным кивком головы. Действительно, радоваться было особенно нечему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17