«Так говорил Никодимыч»: Жук; Москва; 2007
ISBN 5-903305-02-4, 978-5-903305-02-5
Аннотация
Чем счастлив человек? Большим или малым? Множество людей в поисках собственного счастья где-то за дальними горизонтами, не могут различить его присутствие прямо перед собой, и как слепцы, перешагивая через него, продолжают считать себя глубоко несчастными.
Сборник рассказов «Счастливые люди или о чем умолчал Никодимыч» дает возможность со стороны взглянуть на эти «счастья» – как может быть счастлив человек большим, малым, мыслью, делом, результатом, отсутствием его и т. д. Действие рассказов намерено не объединено автором временем и местом, что придает событиям, происходящим с героями, особую остроту.
Борис Юдин
Счастливые люди, или О чем умолчал Никодимыч
Кровать (История из 80-х голов)
В конце смены Степана Сергеича вызвали по селектору к начальнику цеха. Степан вытер ветошью руки, вздохнул и пошёл к лифту.
В кабинете начальника сидел с сияющей мордой Председатель цехкома Николаев.
– Вот, значит, Степан, кровать тебе вышла, – начал радостный Николаев. – Ты, правда, на гарнитур стоял, но с гарнитурами сейчас напряжёнка. Пришёл один на три цеха. Вот мы и решили поделить. Жребий тянули, заметь. Вот, нам и досталась кровать. Короче, вот тебе талон и езжай в мебельный салон. Там уже знают.
И Николаев протянул Степану квадратик бумажки с синим штампом.
– И чтобы впредь также ударным трудом и встречным планом, – заметил начальник цеха и закурил.
– Ну, брат, тебе и свезло, – сказал бригадир Парфёнов, посмотрев на Степанову бумажку. – Это дело непременно обмыть нужно, иначе скрипеть будет. Вот, представь себе – ты бабу свою объезжаешь, а кровать под вами скрипит. Никакого кайфу.
– Обмыть – это как положено, – сказал озабоченный Степан. – Это уж, как водится. Только сначала эту кровать привезти нужно.
– Это, Степан Сергеич, чистая ерунда, – вмешался подошедший мастер Петренко. – Бери завтра день в счёт отпуска и вперёд за орденами. Думаю, что за день ты управишься. Это же кровать, а не космический корабль.
– Управлюсь, – заверил Степан. – Не велика работа кровать купить.
И пошёл к своему станку.
До поздней ночи сидел Степан Сергеич с женой, обсуждая предстоящую покупку. Квартиру им дали совсем недавно. Из мебели был стол с тремя стульями, раскладной диван-книжка, который Степану отжалел старый друг – товарищ, да на табуретке стоял телевизор. Поэтому кровать была совсем нелишней.
– Односпальную не бери, – инструктировала Степана жена Вера. – Односпальная нам ни к чему. Только на двуспальную соглашайся.
– Понятное дело, – басил Степан. – Нас же двое. А как же.
На следующий день поутру Степан вместе с десятком счастливцев стоял у дверей мебельного салона. Народишко собрался озабоченный. Переговаривались шепотком, оглядываясь по сторонам. Как будто собирались не мебель покупать а этот самый салон грабить.
В десять магазин открылся. Степан сначала походил, рассмотрел внимательно образцы, и только потом, подойдя к столу заказов, протянул бумажку с профсоюзной печатью.
Суровая женщина в сером халате, сидящая за столом, рассмотрела Степанову бумажку, чего-то поискала в амбарной книге и крикнула, повернув голову к кассе:
– Люся! Обслужи мужчину! – и клацнула по бумажке штампом.
Сто шестьдесят восемь пятьдесят, – сказала кассирша Люся, в свою очередь сверив многострадальную бумагу с загадочными записями в амбарной книге.
Степан, охнув внутренне, отсчитал деньги.
– Михалыч! Заорала Люся, выдавая Степану кассовый чек. – Выдай мужчине кровать из чешского гарнитура.
Прокричав, Люся обернулась к Степану:
– Ну, что стоите, мужчина? Идите на склад и не загораживайте тут. А то стоит, как засватанный.
– В упаковке будешь брать? – спросил Степана шустрый Михалыч. – Если в упаковке, то с тебя ещё трояк. Можешь прямо мне заплатить, а я потом оформлю. А машина есть?
– Нет машины, – признался Степан, вынимая трояк. Думал, что здесь грузотакси возьму.
– Бери, если времени немеряно, – засмеялся Михалыч. – Видишь очередь какая? Надоест ждать – я помогу.
Степан подумал, помялся и решил:
– Давай, брат, твою машину.
– С умным человеком и работать приятно, – залыбился Михалыч и махнул грузчикам.
Они в момент выкатили пять ящиков и закинули их в, подошедшую уже, машину.
– Это что же ты такое, сосед, отхватил? – спросил у Степана сосед с первого этажа Порфирий Петрович.
– Да вот... – замялся Степан. – Кровать в профсоюзе выписали. Двуспальную.
– Это дело, – похвалил Степана Порфирий Петрович. – А диванку свою теперь куда денешь?
– Не знаю, – признался Степан. – Ещё не думали.
– А продай его мне, – предложил Петрович. – Младшему надо. Он жениться затеял. Продай. Я полтинник дам. Зато мои орлы тебе и занесут твою кровать и распакуют.
– Ладно, – согласился Степан. – Бери, если уж так.
– Это ж, прям, чудо природы какое-то, – размышлял Степан, глядя как сыновья Порфирия Петровича заносят в дом ящики. – Сам Петрович метр с кепкой. Глядеть не на что. А сыновей нарожал таких, что смотреть страшно, не то чтобы подойти.
Но пофилософствовать ему не пришлось. Уже минут через десять из подъезда вывалили Петровичевы сыны и вынесли упаковочные рейки.
– В хозяйстве каждая палка в дело идёт, – объяснил Петрович.
Сам-то он хозяин был на диво. Даже клумбочка под окном была у него засажена не цветами, как у прочих, а лучком да петрушечкой-сельдерюшечкой.
Степан Сергеевич поднялся к себе и разыскал среди досок и пакетов с шурупами инструкцию по сборке. В инструкции было все просто и красиво. Все доски были пронумерованы. Только бери с нужным номером да и прикручивай. Сначала дело у Степана заладилось, но потом тормознуло. Как он ни бился, ничего не получалось. Мучился Степан с этой головоломной кроватью до поздней ночи, две пачки сигарет выкурил, но только назавтра к обеду сообразил, что не хватает одной доски.
Ну, что ты тут сделаешь? Собрался Степан и двинул в мебельный салон.
– Тут такое дело, – начал он объяснять женщине в сером халате. – Вчера купил тут у вас кровать. Начал собирать, а одной доски не хватает.
– Ну и что? – сказала, не глядя, женщина. – Может, Вы эту доску потеряли или сломали при сборке, а теперь претензии к магазину. Знаем вас.
А потом смягчилась и посоветовала сходить к Михалычу на склад.
Когда Степан пришёл на склад, Михалыч со своими обедали. Михалыч этот Степана сразу признал:
– Аааа! Ударник производства? Садись с нами. Выпей рюмку, как человек.
Степан присел на ящик, выпил тёплой водки и начал было выговаривать своё горе, да Михалыч не дал.
– Знаем мы. Не ты, брат, первый. Короче, ставь литр и доска у тебя в кармане.
Степан помолчал, поиграл желваками и выложил деньги.
– А ты как думал? – надекивался Михалыч. – Нам, брат, тоже жить хочется. Вот и придумали этот фокус с доской.
Тогда Степан Сергеич привстал с ящика и врезал этому Михалычу по-рабочему. Тот упал, заорал про милицию.
Ну… короче, набежали, повалили, повязали.
– Ты Бога моли, чтобы сутками обошлось, – ворчал милиционер, конвоируя Степана в суд. – А то, глядишь, заведут дело, получишь, как злостный, от двух до пяти.
– Не может быть такого, – возражал Степан, а про себя думал, что очень даже может.
– Всё от судьи зависит, – инструктировал милиционер. – Другой, зараза, как прицепится… На Степаново счастье судья оказалось человеком, хоть и в очках. Дала пятнадцать суток.
Через две недели после обеда открыл Степан дверь с свою квартирку. Его встретила радостная Вера:
– Наконец-то. А я уже все глаза проглядела. Ну, переодевайся, мойся – кормить буду.
Степан зашёл в спальню и обомлел – там стояла собранная кровать. Степан походил, посмотрел, попробовал матрац. Всё было в полном порядке.
– Верка! Как же это? – закричал Степан. – Тут же доски не было.
Вера не успела ответить – в дверь позвонили и в квартиру ввалились мужики из Степановой смены.
Смеясь, подходили, жали руку. Николаев объяснял:
– Дело нехитрое, Стёпа. Верка твоя позвонила – так и так. Парфёнов заехал, снял размеры. А сделать эту доску в столярке и прикрутить – это уже было плёвое дело.
Вера к этому времени уже накрыла на стол и мужики уселись вокруг.
– Ну, – двинул тост Петренко, – За то, чтобы на этой кровати только двойни получались. Нам хорошие люди, ой, как нужны.
Лётчики
– Романтическая профессия, – сказал Михал Михалыч, проводив взглядом истребитель, пронесшийся над заливом. Оно и сегодня слово лётчик звучит. А в наши годы при этом слове у девушек температура тела повышалась и озноб бил. Да что там говорить? Я как-то купил на толкучке кожаную лётную куртку на медвежьем меху. Какие дивиденды у девочек я на этой куртке заработал – не поверите, Боря, да я Вам и не расскажу... Впрочем, я вовсе не о куртке хотел рассказать, а о своеобразном лётном братстве. Нет! Не об этом... А! Запутали Вы меня, Боря. Я расскажу, а Вы уж, сами сообразите, что к чему.
Михал Михалыч помолчал, глядя на асфальт перед собой, пожевал губами, сделал несколько неопределённых жестов руками и начал:
– Служил я срочную службу вместе с одним интересным парнем. Звали его Бенито Миронов. Он до призыва работал инженером на ВЭФе. Может, помните, был такой радиозавод в Риге? Был этот Бенито высоким блондином. Руки золотые. Всё командование носило ему телевизоры ремонтировать. По этому случаю командир части даже приказал оборудовать в подвальчике для Бэна мастерскую.
Ну и вот. Оставалось этому Миронову служить примерно полгода. И тут приходит в часть правительственная телеграмма. Ну, сразу все зашустрили, забегали... Приодели Бэна во всё новое и отправили в краткосрочный отпуск.
Писаря потом раскололись, что папашка у Миронова умер, и что был он большой шиш, поэтому такая суета.
Короче, вернулся Миронов с похорон – лица на нём нет. Я подошёл, выразил, так сказать, свои соболезнования. А он мне шепотком, мол, земеля, вечером заходи в мастерскую.
После отбоя сели мы с Мироновым в его мастерской, выпили, закусили рижскими деликатесами. Я и спрашиваю:
– Бэн! А что с отцом случилось?
Смотрю – у него желваки на скулах ходят. Говорит:
– Я тебе, Миша, сначала эпизод из кинофильма расскажу. Вот, представь себе – латышский хуторок. С одной стороны лесок, с другой луг. В доме на кухне бреется русский майор в нижнем белье. Время от времени слышно, как пролетают самолёты, как вдалеке рвутся снаряды. И вдруг в кухню входит немецкий офицер. Пауза. Потом немец говорит:
– Ты не волнуйся, коллега. Я не буду стрелять. Война закончена. Гитлер капут. Я прилетел забрать свою женщину.
Русский отвечает по-немецки:
– Я не волнуюсь. Я бреюсь. А эта женщина моя, и я её не отдам.
И тут входит женщина с тазом белья в руках.
– Айна! – говорит немец. – Поехали со мной. Я на самолёте. Бросай всё и полетели. В Швеции нас уже ждут.
– Решай, Айна, – говорит майор по-русски. – Только помни, что у тебя есть отец и брат, и что их расстреляют.
– Я не поеду с тобой, Карл, – говорит Айна. – Я люблю Лёву и я жду от него ребёнка.
– Тогда немец козырнул и вышел. Взревели моторы и поднялся в воздух Мессершмидт с полянки.
– Хорошо, что мы в кусты мой самолёт загнали. А то бы шёл сейчас пешком, – сказал русский майор.
Я выпил водки и сказал Бэну, что кино, конечно, интересное, но всё это неправда.
– Как это неправда? – обиделся Миронов. – Айна – это моя мама. А русский майор... мой отец. Он после войны частенько к нам заезжал. Вот я и родился. У него таких, как я, детей было... четверо парней и одна девушка были на похоронах. И все усыновлённые. Более того. Мы получили богатое наследство. Но... я откажусь от наследства, Миша. И фамилию свою сменю. Как ты думаешь, Зариньш – это красиво будет?
Я сказал, что красиво, мы снова выпили, и я спросил:
– А что с Карлом?
– Я пробовал его разыскать, – ответил Бэн, закусывая. – Мне ответили, что он погиб в войну.
Он помолчал ещё и поставил точку в разговоре:
– Он застрелился, этот кабан. Он был директором авиазавода. А там взорвался один из цехов. Вот этот гад и застрелился.
Представляешь! Он насиловал мою маму! Он всю жизнь её насиловал! Сволочь. Мама мне сама об этом после поминок рассказала.
И тут, Боря, я понял, что на земле в самом деле стало одним Мироновым меньше и появился ещё один Зариньш.
Снова пронёсся истребитель, оставив за собой белесый след.
– Вот, и судите сами, Боря, к чему это я Вам рассказал. То ли о лётчиках, то ли о любви, то ли о том, как ненависть рождается...
Михал Михалыч тяжело поднялся со скамейки и пошёл в сторону своего nursing home.
Культурный отдых
Когда Иванов вышел на общую кухню, там уже топтались соседи. Пенсионеры Фёдор и Лиза были стариками чистенькими и мирными. Любили, чтобы их называли по имени-отчеству и тихо страдали алкоголизмом. И в этом, без сомнения, виновато было то, что магазин располагался как раз через дорогу от дома. А среди страждущих опохмелки мужиков, было немало принципиально непьющих из горлышка. И каждый знал – нужно стукнуть Фёдору Мироновичу в окошко и он вынесет стакан. За такой сервис хозяину посуды положено было налить. Поэтому уже к обеду Федя и Лиза не держались на ногах. Но сегодня – другое дело. Сегодня было воскресенье и магазин был закрыт.
– Выходной сегодня, – декларировал Фёдор Миронович, увидев Иванова, – Потому что сегодня будем культурно отдыхать. Скажи, Лизавета Антоновна.
– Чистая правда, – подтвердила Лиза. – Вот и племянница с мужем приехала. Настя, поздоровайся с Петром Иванычем.
Настя, рыхлая молодая женщина с глазами, подпорченными базедовой болезнью, протянула руку и басом представилась.
– Очень приятно, – сказал Иванов. Поставил чайник на плиту и пошёл к себе.
В коридоре его догнала Лизавета:
– Пётр Иваныч! Дорогой. Ты нам, как сын родной. Займи десятку до пенсии. Сам видишь – племянница с мужем приехали. Как не угостить? А тут как раз в аптеку дешёвый лосьон выбросили. Затаримся, и на пляж пойдём. Отдохнём культурно, как люди.
Иванов молча вынес требуемую купюру.
– Ишь, какой ты неразговорчивый, Пётр Иваныч! – посетовала старуха. – Прямо, как сыч. То-то не идёт за тебя никто. Молчун ты – поэтому никто на тебя и не зарится.
Иванов только усмехнулся и пожал плечами.
Весь день Иванов просидел в читальном зале городской библиотеки. Он листал альбомы с репродукциями художников Возрождения и думал о том истинном возрождении духа, которое сделает человека человеком, и которое, несомненно, придёт через высокое искусство.
– Всё очень просто, – вдруг сообразил Иванов. – Нужно только, чтобы однажды люди раскаялись в содеянном и поняли бы, что они прекрасны и неповторимы. И вот это осознание красоты не позволит впредь погрязнуть в скверне и пороке, не позволит уронить своё человеческое достоинство. Действительно – красота спасёт мир.
К вечеру Иванов устал думать и пошёл домой. Нет! Не пошёл, а полетел, окрылённый тем, что внезапно ему открылось.
– Завтра же, – бормотал Иванов на ходу. – Да. Непременно завтра – рассказать всё это людям. Открыть им глаза. Они поймут. Они оценят. И жизнь будет легка и чудесна!
В коридоре остро пахло дешёвой парфюмерией. Иванов подошёл к своей двери, но войти не успел – его остановил Фёдор Миронович:
– Пётр Иванович! Уважь! Зайди – посидим, как люди. По-соседски.
Иванов замялся было, но старик схватил его за руку и затащил к себе.
На столе посреди комнаты стояла незамысловатая закуска. Мутная жидкость покоилась в графине. И стоял всё тот же отвратительный запах парфюмерного магазина.
Иванов присел за стол:
– Хорошо. Я посижу с вами, конечно. Только пить не буду. Я не умею и не хочу.
– Пейте, братцы, лучше тут:
На том свете на дадут... – заорала Лизавета Антоновна, вращая в такт песне кистями рук.
Фёдор Миронович налил и сказал тост:
– Ну, значит, земля ему пухом.
А Лизавета продолжила:
– Все там будем. Только в разное время.
Иванов растерялся:
– Простите... Я не понял... Так что? Кто-то умер?
– Утонул, короче, – объяснил Фёдор, закусывая холодцом.
А разговорчивая Лизавета добавила детали:
– Пошли мы, значит, как люди, на пляж. Сели. Выпили, поговорили. Настя со своим купаться пошли. Молодые они, вот и пошли. Ну, пошли они купаться в реку, а Тимка ейный взял и утонул.
– Как? – вскрикнул от неожиданности Иванов.
– Молча, – сказал Фёдор и начал наливать.
И тут вступила племянница Настя:
– Я его тянула за волосы, тянула, а потом устала... да пошёл ты!..
– А почему же Вы на помощь не позвали? – спросил Иванов шёпотом. – Ведь, люди вокруг.
– Я его тянула, тянула, а потом... да пошёл ты... – как зомби, бормотала Настя, не слыша Иванова.
– Однажды морем я плыла... – завела песню Лизавета Антоновна.
И остальные дружно подхватили:
– ...На пароходе том...
И никто не заметил, что, внезапно осунувшийся лицом, Иванов уже ушёл, чтобы разочарованно курить всю ночь и слушать как чужие шаги за окном живут непонятой и страшной жизнью.
1 2 3 4 5 6