Один из его нынешних работников, молодой азербайджанец, гражданин России, хотел жениться на девушке из Азербайджана. Когда он пришел с ней в тамошний ЗАГС, с него потребовали справку о том, что у него в России нет жены. Он вернулся в Москву, пошел в районный ЗАГС, попросил справку. „Мы не даем таких справок, – плохо скрывая раздражение, сказала заведующая. – И у вас в Азербайджане об этом прекрасно знают, и все равно продолжают гонять сюда людей“. Парень вернулся, но убедить работников азербайджанского ЗАГСа в том, что он не женат, не сумел. Документы не принимали до тех пор, пока он не дал взятку.
Караев поездил по России, Украине, Белоруссии, затем вспомнил студенческие годы и подался в Москву. Пытался устроиться по специальности, но государственные предприятия находились в состоянии коллапса, а частные пищевые производства только проходили пирожково-чебуречную стадию. Многие его однокурсники работали в системе Агропрома. Пользуясь связями, стал заниматься посредничеством, купил торговую палатку на окраине города, затем взял в аренду продовольственный рынок.
– Ничего не поделаешь, – наконец сказал Караев, – голод не тетка. Жизнь навязывает нам свои суровые условия существования. В нашем городишке, на юге Азербайджана, в советские времена находился крупнейший в стране консервный комбинат. Я работал на нем начальником лаборатории. Вообще-то я институт в Москве закончил. С большим трудом выправил себе назначение на малую родину, а должен был ехать на Кубань. Десять лет я проработал на комбинате. Потом началась перестройка. Союз развалился, комбинат стал. Это надо было видеть. В воздухе царило ощущение катастрофы: склады переполнены, все дороги на подступах к комбинату забиты многокилометровыми очередями, грузовики, трактора с прицепами, в кузовах помидоры, под палящим солнцем, и запах гниения на всю округу. На этом предприятии работала половина нашего города. Впрочем, что говорить – то же самое происходило во многих городах, во всех республиках бывшего Союза, только в различных вариантах.
– Мои родители тоже часто жалеют о распаде Союза, – сказала Маша, – особенно мама: у нее сестра живет в Риге, тетка моя, безвыездно живет, боится, потому что если она приедет маму навестить – ее обратно могут не впустить. Она прожила там всю жизнь, а теперь их не хотят признавать гражданами Латвии.
– Что характерно, – заметил Караев, – если бы подобное происходило в Азербайджане, сейчас бы вопль стоял на всю Россию, а прибалтам все сходит с рук. Как только они ни гнобят русских – все молчат, словно в рот воды набрали. Когда их долбаную телевышку захватил спецназ, вся российская интеллигенция на уши встала, а сейчас такое ощущение, что она стоит раком.
Маша кашлянула.
– Извини.
– Ничего, мой папа тоже любитель крепких выражений. Нашему поколению, наверное, никогда не понять ваше, я часто спорю с родителями. Как можно жалеть о Советском союзе? Ведь вы жили при коммунистическом строе – железный занавес, отсутствие демократических свобод…
– Мы не жалеем, – мрачно произнес Караев, – мы испытываем ностальгию. Это была прекрасная страна, и ее создавали отнюдь не коммунисты. Советский союз возник не на пустом месте. Была великая Российская империя. Большевики лишь поменяли название. А что сделала эта шпана – пользуясь отсутствием батьки, собралась, быстренько подмахнула бумаги и объявила себя свободными; ели-то от пуза они давно, но хотелось, чтобы об этом весь мир узнал. И ведь какая странная закономерность наблюдается: во всех республиках правят бал оголтелые, в прошлом коммунистические бонзы. Люди, клявшиеся в верности коммунистическим принципам, теперь поборники демократического образа жизни, они теперь президенты, бывшие секретари компартий, стукачи, надзиратели, комитетчики. Оказалось, что в душе они все были демократы и диссиденты, просто время было такое…
– Извините, что перебиваю, – сказала Маша, – но я кончила.
Караев развел руками, потом полез в карман, достал несколько купюр и протянул девушке:
– Спасибо за работу, только лучше говорить – я закончила.
– Почему? – спросила Маша, убирая деньги в сумку.
– Без комментариев.
– Не считайте меня ребенком, я понимаю, что вы имеете в виду, только каждый думает в меру своей испорченности.
– Как ты разговариваешь с работодателем?
– А зачем вы ставите меня в неловкое положение?
– Ну, хорошо, – Караев поднял руки, – я был не прав. Пойдем лучше выпьем.
Маша отказалась:
– Спасибо, мне нужно идти.
– Ну, как знаешь.
– До свидания.
– До свидания.
Девушка ушла.
Караев некоторое время постоял перед закрытой дверью, потом погрозил кому-то пальцем и вслух произнес: «И никаких шашней с домработницей».
Утро следующего дня началось с тяжелого пробуждения и тревожных мыслей по поводу собственного поведения с домработницей. Медленно восстановив в памяти события вчерашнего дня и не найдя в них ничего предосудительного, Караев облегченно вздохнул и отправился в ванную комнату.
Через час он в костюме и галстуке сидел перед письменным столом и пил чай из маленького грушевидного стаканчика. На краю стола в рамке стояла фотография молодой женщины в простеньком ситцевом халате. Караев допил чай и, глядя на фотографию, сказал вслух: «Ну, что же, сынок, пора на работу». После этих слов раздался телефонный звонок. Караев подождал, пока включится автоответчик, и услышал женский голос: «Алло, Ислам, это я, Лена, если ты дома, возьми трубку, пожалуйста».
Караев взял трубку и произнес:
– Тебе же русским языком сказали: «Оставьте сообщение – и вам обязательно перезвонят».
– Может быть, для начала поздороваешься, – спросила Лена, – а уж потом будешь ворчать?
– Ну здравствуй.
– Здравствуй, Ислам, ну, как ты поживаешь?
– Спасибо, хорошо. А ты как поживаешь?
– Я соскучилась.
– А-а.
– Что означает твое а-а?
– Вопрос снимается.
– Почему? – не унималась женщина.
– Ни почему.
– Когда мы встретимся? – спросила Лена.
– Ну, как-нибудь встретимся, – пообещал Караев.
– Мы расстаемся?
– Что значит расстаемся? Если быть точным, мы расстались пятнадцать лет назад.
– Тебя это, я вижу, радует.
– Нет, меня это не радует, я просто констатирую, определяю положение вещей. Знаешь такое сочинение, называется «О природе вещей»? Автор – философ по фамилии Лукреций. В школе не проходили? А в институте? Не надо было лекции пропускать. Я не издеваюсь, я совершенно серьезно говорю.
– Как Маша убирается?
– Чисто. Слушай, а ты по симпатичней никого не могла найти?
– Я это сделала намеренно. А ты полагал, что приведу тебе провинциальную красотку, чтобы она тебя окрутила и вытянула из тебя твои денежки? Нет, мой милый, с Машей я могу быть за тебя спокойна, я знаю твой вкус. На нее ты не позаришься.
– А если она меня соблазнит? Как знать, человек слаб… Ну ладно, мне пора на работу. Я, можно сказать, в дверях стою. Что за манера у тебя звонить с утра пораньше?
– Ну сейчас же не раннее утро, – сказала Лена, – уже одиннадцать, между прочим.
– Ну, правильно, – подтвердил Караев, – одиннадцать. Москва только проснулась. Ты, Елена, на стройке не работала?
– Ты бы еще спросил, не работала ли я в трамвайном депо, – возмутилась Воронина, – конечно, не работала. Я, между прочим, выросла в семье министра.
– Не работала, поэтому ты не знаешь, что раньше отсчет времени начинался с открытия винных магазинов, а открывались они, как ты уже, наверное, в силу своей проницательности догадалась, в одиннадцать утра. Это сейчас водку можно купить в любое время, а в те времена в неурочный час – только у таксистов, ферштейн?
– Иди ты к черту, – вдруг обиделась Воронина и бросила трубку.
Хлеб насущный
За прилавками друг против друга стояли два молодых азербайджанца и лениво переговаривались. Перед ними на лотках были выставлены горки экзотических фруктов и овощей. Вдоль рядов медленно шла молодая женщина. Заприметив ее, один торговец заметил: «Хорошая штучка, а, племянник?»
– Неплохая, – согласился племянник, – ты будешь клеить или я?
– К кому подойдет, тот и будет, – ответил дядя.
После этого они замолчали, принялись выжидать, как два суслика в засаде.
«Жертва» приблизилась к прилавку племянника.
– Почем апельсины? – спросила женщина, взяв оранжевый плод в руки.
– Шейсат рублей, – приветливо ответил торговец, добавил: – но тебе бесплатно дам.
– Что это ты вдруг расщедрился? – удивилась женщина.
– Давай вечером встретимся, – предложил торговец, – туда-сюда, погуляем.
– С какой это стати? – она подбросила и поймала апельсин, и у торговца вдруг возникло чувство тревоги.
– Красивый ты, – торопливо сказал он, следя за апельсином, – мне нравишься.
– У нас в России, парень, красивых девок много, если с каждой будешь встречаться, в убыток торговать станешь.
Женщина положила апельсин на место, повернулась и ушла.
– Соскользнула, – с сожалением сказал племянник.
Ала Обращение к мужчине (просторечн., азерб.).
, – возмутился дядя, – да ты ее спугнул, с человеком сначала поговорить надо, потом уже пригласить.
– Ала, ты своим делом занимайся, – огрызнулся племянник, – а то спугнул я ее! Нет, стихи я ей читать должен. Вот смотри, еще один идет, посмотрим, что ты сделаешь.
К прилавку приближалась еще одна молодая женщина. Дядя окликнул ее издали:
– Ко мне подходи, пожалуйста, дорогая, выбирай что хочешь.
Женщина послушно подошла и спросила:
– Почем у вас киви?
– Гиви? Гиви сто двасат рубли.
– Ой-ой-ой, что же так дорого?
– Почему дорого? – искренне удивился торговец, – пока привезешь – тому дай, этому дай, такой цена получается.
– Ага, ты еще скажи, пока вырастишь, – иронически заметила женщина.
– Нет, нет, зачем вырастишь, врать не буду, – добродушно признался торговец, – Занзибар вырастил, у нас тоже можно вырастил, климат позволяет, но никто не сажает. За сто рублей возьми, а если хочешь, бесплатно возьми, я такой чаловек.
– Прямо-таки бесплатно, и все на этом? – лукаво спросила женщина.
Торговец заулыбался, – если захочешь, вечером встретимся, немножко туда-сюда, погуляем.
– Ах вот оно что, – на губах женщины появилась странная улыбка, нельзя было понять, оскорблена она или обрадована. Взяла в руки киви, понюхала. – Значит, ты хочешь, чтобы я с тобой встретилась за сто рублей. Что-то ты, друг, дешево меня оценил. Только зачем вечера ждать – прямо сейчас и пойдем, у меня здесь квартира недалеко. За сто я согласна, только зеленью.
– Какой зелень, – недоуменно спросил продавец, – петрушка, кинза? Бери сколько хочешь.
– Доллары, какая петрушка, что, дорогой, расхотелось?
Улыбка сползла с лица торговца:
– Уйти не могу, – виновато сказал он, – извини, хозяин ругать будет.
– Ну, как знаешь, – произнесла женщина, повернулась и ушла.
– Ну что, дядя, не получилось? – торжествующе заметил торговец, – а то я, я.
Дядя развел руками и, сокрушаясь, сказал:
– А, эти люди совсем испортились, без денег ничего делать не хочет.
Вдруг кто-то раздраженно спросил:
– Вы сюда приехали девочек снимать или деньги зарабатывать?
Оба торговца быстро повернули головы и увидели Караева.
– Конечно, деньги зарабатывать, – быстро сказали торговцы.
– А почему к женщинам пристаете?
– А просто так, пошутили.
– Еще раз увижу – в другом месте шутить будете, понятно?
– Извини, да, начальник, – виновато сказали торговцы.
Раздражение Ислама быстро исчезло, и теперь он едва сдерживал улыбку. Через два ряда он увидел еще одного торговца, разговаривающего с рыжеволосой женщиной и, не торопясь, направился в их сторону.
Когда-то на этом месте был стихийный рынок. Караев взял в аренду этот кусок земли у муниципалитета с обязательством благоустроить его. Установил большой современный ангар, купил фирменные прилавки, провел свет и пустил сюда торговцев, большей частью своих земляков. Бизнес это был довольно хлопотный, нервный, а в последнее время еще и опасный, учитывая прогрессирующую в обществе неприязнь к кавказцам. Москвичи в новейшей истории были известны своей нелюбовью к пришлым людям, даже к представителям своей веры и национальности – вспомнить хотя бы лимитчиков.
В руках у женщины Караев с удивлением заметил диктофон. Словоохотливый торговец при появлении Караева замолчал и поздоровался.
– Салам алейкум, Ислам муэллим.
– Алейкум ас салам, – ответил Караев, – что здесь происходит?
Она интервью берет, йолдаш Товарищ (азерб.).
директор, – радостно сообщил торговец.
Женщина медленно обернулась и смерила Караева взглядом. Ей было, по-видимому, далеко за тридцать, а может, и все сорок. Караев никогда не мог определить возраст по внешности, особенно у женщин. Но в ее случае возраст не имел значения – она была красива.
– Вы директор рынка? – спросила женщина.
– Да.
– Я корреспондент газеты «Свободный Азербайджан», беру интервью у этого молодого человека, если вы не возражаете.
– Нисколько, – сказал Караев, – и, обращаясь к торговцу по-азербайджански, заметил: – Следи за своей речью.
Он повернулся, чтобы уйти, но услышал голос женщины:
– Простите, а вам я могу задать несколько вопросов?
Караев остановился.
– Я пишу статью о положении азербайджанцев в России, – пояснила женщина.
– Честно говоря, сейчас я занят, – сказал Караев, – но мы можем встретиться вечером, если хотите, и я постараюсь ответить на ваши вопросы.
– Странное дело, – насмешливо заметила женщина, – все мужчины на этом рынке предлагают мне встретиться вечером, что бы это значило?
– В моем случае это означает только то, что я сейчас занят, но моя врожденная вежливость не позволяет просто отказать женщине, не предложив чего-либо взамен.
– Благодарю, вы очень любезны, но вечером я не смогу.
– А-а, так вы бакинка, то-то я и смотрю, – обрадовался Караев.
– Что вы хотите этим сказать? – настороженно спросила женщина.
– У вас бакинский акцент.
– У вас, между прочим, тоже.
– Своего я не замечаю. Знаете, как-то раз на заправке я обматерил одного увальня, это было здесь, в Москве. Так ко мне подскочил один парень из очереди и спросил: «Брат, ты из Баку?» Я поинтересовался, как он это определил, он сказал, что только в Баку могут так виртуозно ругаться матом, потому что мы в русские слова вкладываем, вернее, вкладывали еще и местный колорит, и собственную экспрессию.
– Но я ведь матом не ругаюсь, – заметила женщина, – я не умею.
– Могу научить, – предложил Караев.
– Спасибо, не надо, – отказалась женщина.
– Ну, ладно, – сказал Караев, – раз вы вечером улетаете, можете задать мне свои вопросы прямо сейчас, только не здесь, пройдемте в мой офис, это недалеко.
Интервью
Офис располагался в соседнем доме. Две комнаты на первом этаже. Прошли через большую смежную, где за компьютерами сидели несколько человек, и оказались в кабинете, окна которого выходили на детскую площадку. Караев снял пальто и помог раздеться журналистке.
– Прошу вас, садитесь. Чай, кофе?
– Чай, – женщина села на один из стульев возле письменного стола. На стенах висели несколько фантасмагорических рисунков в духе иллюстраций к сочинениям «фэнтэзи», среди них выделялись репродукции «Девичьей башни» и портрет Алиева. Вошла девушка, держа в руках поднос, на котором были маленький чайник, грушевидные стаканы, небольшая хрустальная ваза с конфетами, блюдечко с нарезанным лимоном. Поставила на стол и стала разливать чай.
– Я не представился, – сказал Караев, – меня зовут Ислам Караев.
– Джафарова Севинч, – в свою очередь произнесла женщина, – спасибо, что уделили мне время.
– Не стоит благодарности, собственно говоря, вам трудно отказать.
Севинч удивленно взглянула.
– В манере разговора, в жестах – непонимание отказа, качество, присущее людям, обладающим властью. Так директор не понимает, почему рабочий отказывается от сверхурочной работы.
– Но я не обладаю властью. Я журналистка.
– Это генетическое, видимо.
Севинч улыбнулась.
– Если вы не против, давайте приступим к интервью, не возражаете, если я включу диктофон? Спасибо.
Она взяла паузу, собираясь с мыслями, затем спросила:
У вас на стене висит портрет нашего президента. Я не могу прийти в себя от удивления: уехать из Азербайджана за три тысячи километров, чтобы встретить поклонника Алиева! Или, может быть, вы член партии «ЕАП»? Проправительственная партия в Азербайджане.
– Ни то ни другое, это что-то вроде Ленинграда. – Увидев недоумение, пояснил – город давно уже называется Санкт-Петербургом, но люди определенного поколения упорно продолжают его называть Ленинградом, потому что речь идет о памяти, о граде Китеже. Портрет Алиева на стене неразрывен с моим детством, юностью. Это для меня виртуальная реальность. Видите ли, после сорока начинаешь придавать значение таким мелочам. Я бы и портрет Брежнева повесил, но тогда меня неправильно поймут, сочтут коммунистом.
1 2 3 4 5 6 7
Караев поездил по России, Украине, Белоруссии, затем вспомнил студенческие годы и подался в Москву. Пытался устроиться по специальности, но государственные предприятия находились в состоянии коллапса, а частные пищевые производства только проходили пирожково-чебуречную стадию. Многие его однокурсники работали в системе Агропрома. Пользуясь связями, стал заниматься посредничеством, купил торговую палатку на окраине города, затем взял в аренду продовольственный рынок.
– Ничего не поделаешь, – наконец сказал Караев, – голод не тетка. Жизнь навязывает нам свои суровые условия существования. В нашем городишке, на юге Азербайджана, в советские времена находился крупнейший в стране консервный комбинат. Я работал на нем начальником лаборатории. Вообще-то я институт в Москве закончил. С большим трудом выправил себе назначение на малую родину, а должен был ехать на Кубань. Десять лет я проработал на комбинате. Потом началась перестройка. Союз развалился, комбинат стал. Это надо было видеть. В воздухе царило ощущение катастрофы: склады переполнены, все дороги на подступах к комбинату забиты многокилометровыми очередями, грузовики, трактора с прицепами, в кузовах помидоры, под палящим солнцем, и запах гниения на всю округу. На этом предприятии работала половина нашего города. Впрочем, что говорить – то же самое происходило во многих городах, во всех республиках бывшего Союза, только в различных вариантах.
– Мои родители тоже часто жалеют о распаде Союза, – сказала Маша, – особенно мама: у нее сестра живет в Риге, тетка моя, безвыездно живет, боится, потому что если она приедет маму навестить – ее обратно могут не впустить. Она прожила там всю жизнь, а теперь их не хотят признавать гражданами Латвии.
– Что характерно, – заметил Караев, – если бы подобное происходило в Азербайджане, сейчас бы вопль стоял на всю Россию, а прибалтам все сходит с рук. Как только они ни гнобят русских – все молчат, словно в рот воды набрали. Когда их долбаную телевышку захватил спецназ, вся российская интеллигенция на уши встала, а сейчас такое ощущение, что она стоит раком.
Маша кашлянула.
– Извини.
– Ничего, мой папа тоже любитель крепких выражений. Нашему поколению, наверное, никогда не понять ваше, я часто спорю с родителями. Как можно жалеть о Советском союзе? Ведь вы жили при коммунистическом строе – железный занавес, отсутствие демократических свобод…
– Мы не жалеем, – мрачно произнес Караев, – мы испытываем ностальгию. Это была прекрасная страна, и ее создавали отнюдь не коммунисты. Советский союз возник не на пустом месте. Была великая Российская империя. Большевики лишь поменяли название. А что сделала эта шпана – пользуясь отсутствием батьки, собралась, быстренько подмахнула бумаги и объявила себя свободными; ели-то от пуза они давно, но хотелось, чтобы об этом весь мир узнал. И ведь какая странная закономерность наблюдается: во всех республиках правят бал оголтелые, в прошлом коммунистические бонзы. Люди, клявшиеся в верности коммунистическим принципам, теперь поборники демократического образа жизни, они теперь президенты, бывшие секретари компартий, стукачи, надзиратели, комитетчики. Оказалось, что в душе они все были демократы и диссиденты, просто время было такое…
– Извините, что перебиваю, – сказала Маша, – но я кончила.
Караев развел руками, потом полез в карман, достал несколько купюр и протянул девушке:
– Спасибо за работу, только лучше говорить – я закончила.
– Почему? – спросила Маша, убирая деньги в сумку.
– Без комментариев.
– Не считайте меня ребенком, я понимаю, что вы имеете в виду, только каждый думает в меру своей испорченности.
– Как ты разговариваешь с работодателем?
– А зачем вы ставите меня в неловкое положение?
– Ну, хорошо, – Караев поднял руки, – я был не прав. Пойдем лучше выпьем.
Маша отказалась:
– Спасибо, мне нужно идти.
– Ну, как знаешь.
– До свидания.
– До свидания.
Девушка ушла.
Караев некоторое время постоял перед закрытой дверью, потом погрозил кому-то пальцем и вслух произнес: «И никаких шашней с домработницей».
Утро следующего дня началось с тяжелого пробуждения и тревожных мыслей по поводу собственного поведения с домработницей. Медленно восстановив в памяти события вчерашнего дня и не найдя в них ничего предосудительного, Караев облегченно вздохнул и отправился в ванную комнату.
Через час он в костюме и галстуке сидел перед письменным столом и пил чай из маленького грушевидного стаканчика. На краю стола в рамке стояла фотография молодой женщины в простеньком ситцевом халате. Караев допил чай и, глядя на фотографию, сказал вслух: «Ну, что же, сынок, пора на работу». После этих слов раздался телефонный звонок. Караев подождал, пока включится автоответчик, и услышал женский голос: «Алло, Ислам, это я, Лена, если ты дома, возьми трубку, пожалуйста».
Караев взял трубку и произнес:
– Тебе же русским языком сказали: «Оставьте сообщение – и вам обязательно перезвонят».
– Может быть, для начала поздороваешься, – спросила Лена, – а уж потом будешь ворчать?
– Ну здравствуй.
– Здравствуй, Ислам, ну, как ты поживаешь?
– Спасибо, хорошо. А ты как поживаешь?
– Я соскучилась.
– А-а.
– Что означает твое а-а?
– Вопрос снимается.
– Почему? – не унималась женщина.
– Ни почему.
– Когда мы встретимся? – спросила Лена.
– Ну, как-нибудь встретимся, – пообещал Караев.
– Мы расстаемся?
– Что значит расстаемся? Если быть точным, мы расстались пятнадцать лет назад.
– Тебя это, я вижу, радует.
– Нет, меня это не радует, я просто констатирую, определяю положение вещей. Знаешь такое сочинение, называется «О природе вещей»? Автор – философ по фамилии Лукреций. В школе не проходили? А в институте? Не надо было лекции пропускать. Я не издеваюсь, я совершенно серьезно говорю.
– Как Маша убирается?
– Чисто. Слушай, а ты по симпатичней никого не могла найти?
– Я это сделала намеренно. А ты полагал, что приведу тебе провинциальную красотку, чтобы она тебя окрутила и вытянула из тебя твои денежки? Нет, мой милый, с Машей я могу быть за тебя спокойна, я знаю твой вкус. На нее ты не позаришься.
– А если она меня соблазнит? Как знать, человек слаб… Ну ладно, мне пора на работу. Я, можно сказать, в дверях стою. Что за манера у тебя звонить с утра пораньше?
– Ну сейчас же не раннее утро, – сказала Лена, – уже одиннадцать, между прочим.
– Ну, правильно, – подтвердил Караев, – одиннадцать. Москва только проснулась. Ты, Елена, на стройке не работала?
– Ты бы еще спросил, не работала ли я в трамвайном депо, – возмутилась Воронина, – конечно, не работала. Я, между прочим, выросла в семье министра.
– Не работала, поэтому ты не знаешь, что раньше отсчет времени начинался с открытия винных магазинов, а открывались они, как ты уже, наверное, в силу своей проницательности догадалась, в одиннадцать утра. Это сейчас водку можно купить в любое время, а в те времена в неурочный час – только у таксистов, ферштейн?
– Иди ты к черту, – вдруг обиделась Воронина и бросила трубку.
Хлеб насущный
За прилавками друг против друга стояли два молодых азербайджанца и лениво переговаривались. Перед ними на лотках были выставлены горки экзотических фруктов и овощей. Вдоль рядов медленно шла молодая женщина. Заприметив ее, один торговец заметил: «Хорошая штучка, а, племянник?»
– Неплохая, – согласился племянник, – ты будешь клеить или я?
– К кому подойдет, тот и будет, – ответил дядя.
После этого они замолчали, принялись выжидать, как два суслика в засаде.
«Жертва» приблизилась к прилавку племянника.
– Почем апельсины? – спросила женщина, взяв оранжевый плод в руки.
– Шейсат рублей, – приветливо ответил торговец, добавил: – но тебе бесплатно дам.
– Что это ты вдруг расщедрился? – удивилась женщина.
– Давай вечером встретимся, – предложил торговец, – туда-сюда, погуляем.
– С какой это стати? – она подбросила и поймала апельсин, и у торговца вдруг возникло чувство тревоги.
– Красивый ты, – торопливо сказал он, следя за апельсином, – мне нравишься.
– У нас в России, парень, красивых девок много, если с каждой будешь встречаться, в убыток торговать станешь.
Женщина положила апельсин на место, повернулась и ушла.
– Соскользнула, – с сожалением сказал племянник.
Ала Обращение к мужчине (просторечн., азерб.).
, – возмутился дядя, – да ты ее спугнул, с человеком сначала поговорить надо, потом уже пригласить.
– Ала, ты своим делом занимайся, – огрызнулся племянник, – а то спугнул я ее! Нет, стихи я ей читать должен. Вот смотри, еще один идет, посмотрим, что ты сделаешь.
К прилавку приближалась еще одна молодая женщина. Дядя окликнул ее издали:
– Ко мне подходи, пожалуйста, дорогая, выбирай что хочешь.
Женщина послушно подошла и спросила:
– Почем у вас киви?
– Гиви? Гиви сто двасат рубли.
– Ой-ой-ой, что же так дорого?
– Почему дорого? – искренне удивился торговец, – пока привезешь – тому дай, этому дай, такой цена получается.
– Ага, ты еще скажи, пока вырастишь, – иронически заметила женщина.
– Нет, нет, зачем вырастишь, врать не буду, – добродушно признался торговец, – Занзибар вырастил, у нас тоже можно вырастил, климат позволяет, но никто не сажает. За сто рублей возьми, а если хочешь, бесплатно возьми, я такой чаловек.
– Прямо-таки бесплатно, и все на этом? – лукаво спросила женщина.
Торговец заулыбался, – если захочешь, вечером встретимся, немножко туда-сюда, погуляем.
– Ах вот оно что, – на губах женщины появилась странная улыбка, нельзя было понять, оскорблена она или обрадована. Взяла в руки киви, понюхала. – Значит, ты хочешь, чтобы я с тобой встретилась за сто рублей. Что-то ты, друг, дешево меня оценил. Только зачем вечера ждать – прямо сейчас и пойдем, у меня здесь квартира недалеко. За сто я согласна, только зеленью.
– Какой зелень, – недоуменно спросил продавец, – петрушка, кинза? Бери сколько хочешь.
– Доллары, какая петрушка, что, дорогой, расхотелось?
Улыбка сползла с лица торговца:
– Уйти не могу, – виновато сказал он, – извини, хозяин ругать будет.
– Ну, как знаешь, – произнесла женщина, повернулась и ушла.
– Ну что, дядя, не получилось? – торжествующе заметил торговец, – а то я, я.
Дядя развел руками и, сокрушаясь, сказал:
– А, эти люди совсем испортились, без денег ничего делать не хочет.
Вдруг кто-то раздраженно спросил:
– Вы сюда приехали девочек снимать или деньги зарабатывать?
Оба торговца быстро повернули головы и увидели Караева.
– Конечно, деньги зарабатывать, – быстро сказали торговцы.
– А почему к женщинам пристаете?
– А просто так, пошутили.
– Еще раз увижу – в другом месте шутить будете, понятно?
– Извини, да, начальник, – виновато сказали торговцы.
Раздражение Ислама быстро исчезло, и теперь он едва сдерживал улыбку. Через два ряда он увидел еще одного торговца, разговаривающего с рыжеволосой женщиной и, не торопясь, направился в их сторону.
Когда-то на этом месте был стихийный рынок. Караев взял в аренду этот кусок земли у муниципалитета с обязательством благоустроить его. Установил большой современный ангар, купил фирменные прилавки, провел свет и пустил сюда торговцев, большей частью своих земляков. Бизнес это был довольно хлопотный, нервный, а в последнее время еще и опасный, учитывая прогрессирующую в обществе неприязнь к кавказцам. Москвичи в новейшей истории были известны своей нелюбовью к пришлым людям, даже к представителям своей веры и национальности – вспомнить хотя бы лимитчиков.
В руках у женщины Караев с удивлением заметил диктофон. Словоохотливый торговец при появлении Караева замолчал и поздоровался.
– Салам алейкум, Ислам муэллим.
– Алейкум ас салам, – ответил Караев, – что здесь происходит?
Она интервью берет, йолдаш Товарищ (азерб.).
директор, – радостно сообщил торговец.
Женщина медленно обернулась и смерила Караева взглядом. Ей было, по-видимому, далеко за тридцать, а может, и все сорок. Караев никогда не мог определить возраст по внешности, особенно у женщин. Но в ее случае возраст не имел значения – она была красива.
– Вы директор рынка? – спросила женщина.
– Да.
– Я корреспондент газеты «Свободный Азербайджан», беру интервью у этого молодого человека, если вы не возражаете.
– Нисколько, – сказал Караев, – и, обращаясь к торговцу по-азербайджански, заметил: – Следи за своей речью.
Он повернулся, чтобы уйти, но услышал голос женщины:
– Простите, а вам я могу задать несколько вопросов?
Караев остановился.
– Я пишу статью о положении азербайджанцев в России, – пояснила женщина.
– Честно говоря, сейчас я занят, – сказал Караев, – но мы можем встретиться вечером, если хотите, и я постараюсь ответить на ваши вопросы.
– Странное дело, – насмешливо заметила женщина, – все мужчины на этом рынке предлагают мне встретиться вечером, что бы это значило?
– В моем случае это означает только то, что я сейчас занят, но моя врожденная вежливость не позволяет просто отказать женщине, не предложив чего-либо взамен.
– Благодарю, вы очень любезны, но вечером я не смогу.
– А-а, так вы бакинка, то-то я и смотрю, – обрадовался Караев.
– Что вы хотите этим сказать? – настороженно спросила женщина.
– У вас бакинский акцент.
– У вас, между прочим, тоже.
– Своего я не замечаю. Знаете, как-то раз на заправке я обматерил одного увальня, это было здесь, в Москве. Так ко мне подскочил один парень из очереди и спросил: «Брат, ты из Баку?» Я поинтересовался, как он это определил, он сказал, что только в Баку могут так виртуозно ругаться матом, потому что мы в русские слова вкладываем, вернее, вкладывали еще и местный колорит, и собственную экспрессию.
– Но я ведь матом не ругаюсь, – заметила женщина, – я не умею.
– Могу научить, – предложил Караев.
– Спасибо, не надо, – отказалась женщина.
– Ну, ладно, – сказал Караев, – раз вы вечером улетаете, можете задать мне свои вопросы прямо сейчас, только не здесь, пройдемте в мой офис, это недалеко.
Интервью
Офис располагался в соседнем доме. Две комнаты на первом этаже. Прошли через большую смежную, где за компьютерами сидели несколько человек, и оказались в кабинете, окна которого выходили на детскую площадку. Караев снял пальто и помог раздеться журналистке.
– Прошу вас, садитесь. Чай, кофе?
– Чай, – женщина села на один из стульев возле письменного стола. На стенах висели несколько фантасмагорических рисунков в духе иллюстраций к сочинениям «фэнтэзи», среди них выделялись репродукции «Девичьей башни» и портрет Алиева. Вошла девушка, держа в руках поднос, на котором были маленький чайник, грушевидные стаканы, небольшая хрустальная ваза с конфетами, блюдечко с нарезанным лимоном. Поставила на стол и стала разливать чай.
– Я не представился, – сказал Караев, – меня зовут Ислам Караев.
– Джафарова Севинч, – в свою очередь произнесла женщина, – спасибо, что уделили мне время.
– Не стоит благодарности, собственно говоря, вам трудно отказать.
Севинч удивленно взглянула.
– В манере разговора, в жестах – непонимание отказа, качество, присущее людям, обладающим властью. Так директор не понимает, почему рабочий отказывается от сверхурочной работы.
– Но я не обладаю властью. Я журналистка.
– Это генетическое, видимо.
Севинч улыбнулась.
– Если вы не против, давайте приступим к интервью, не возражаете, если я включу диктофон? Спасибо.
Она взяла паузу, собираясь с мыслями, затем спросила:
У вас на стене висит портрет нашего президента. Я не могу прийти в себя от удивления: уехать из Азербайджана за три тысячи километров, чтобы встретить поклонника Алиева! Или, может быть, вы член партии «ЕАП»? Проправительственная партия в Азербайджане.
– Ни то ни другое, это что-то вроде Ленинграда. – Увидев недоумение, пояснил – город давно уже называется Санкт-Петербургом, но люди определенного поколения упорно продолжают его называть Ленинградом, потому что речь идет о памяти, о граде Китеже. Портрет Алиева на стене неразрывен с моим детством, юностью. Это для меня виртуальная реальность. Видите ли, после сорока начинаешь придавать значение таким мелочам. Я бы и портрет Брежнева повесил, но тогда меня неправильно поймут, сочтут коммунистом.
1 2 3 4 5 6 7