Артем Боровик
Спрятанная война



Спрятанная война
Артем Боровик


Твое имя и подвиги были забыты
Прежде, чем высохли твои кости,
А ложь, убившая тебя, погребена
Под еще более тяжкой ложью.

Джордж Оруэлл «Памяти Каталонии»

Вместо предисловия

Каждый из сотен тысяч прошедших через эту войну стал частью Афганистана, частью его земли, которая так никогда и не смогла поглотить всей пролитой на ней крови. А Афганистан стал частью каждого воевавшего там.
Впрочем, «Афганистан» – это не страна и уже больше года как не война. «Афганистан» – это скорее молитва, обращенная не столько к Богу, сколько к самому себе. Шепчи молитву эту перед сном ровно столько раз, сколько людей погибло там. Выплевывай это слово, выбрасывай его быстрее автомата. И если повезет, быть может, где-то на пятнадцатой тысяче ты поймешь, услышишь его изначальный тайный смысл.
Идиоты называли Афганистан «школой мужества». Идиоты были мудрецами: сами они предпочитали в эту школу не ходить. Они полагали, что это «интернациональный долг», «битва с наймитами империализма на южных рубежах Отчизны», «решительный отпор агрессии со стороны региональной реакции» и все такое пятое-десятое… – словом, они убеждали себя и заодно страну в том, что Афганистан «обращает несознательных юнцов в стойких борцов за нашу коммунистическую веру».
Но Афганистан был никчемным университетом для юного атеиста Именно там ты начинал верить в абстрактное существование Добра и Зла, хотя через пару месяцев и обнаруживал, что в итоге их противоборства Добро отнюдь не всегда выходит победителем. Чаще наоборот. Зло было везде и всем сразу: «духом», потом «мятежником», чуть позже «повстанцем», пока не превратилось в «вооруженную оппозицию» Иногда оно выступало в образе ротного, «прапора», «дедушки», которому осталось всего два месяца до дембеля. Но где пряталось Добро, знало лишь оно одно И постепенно ты начинал ценить просто-напросто доброту – так оно верней. Добро – доброволец – интернационалист – Афганистан – смерть За добро не жди добра – уже это точно.
В апреле 87-го и я познакомился со снайпером, у которого тыльная сторона грязного подворотничка была исписана словами из псалма – 90: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое. Бог мой и уповаю на Него…»
Война давала столько поводов, чтобы стать циником. Или убежденным мистиком. Каждый месяц – а на боевых – каждый, бывало, день – она заставляла тебя мучиться в поисках ответа на извечный вопрос: «Господи, почему его, а не меня?! И когда же – меня? Через минуту или через пятьдесят лет?»
Сегодня солдат возносил молитву тому, кого на следующий же день проклинал.
И наоборот.
Помню, лет пять тому назад – кажется, в Кандагаре – паренек, только что прибывший туда после учебки, во время обстрела шептал быстро-быстро: «Мамочка, возьми меня в себя обратно! Мамочка, возьми меня в себя обратно!..» А другой, оставшись без рук и глаз, отправил из госпиталя письмо отцу «На черта ты, старый хрен, сделал это девятнадцать лет назад?!»
В одном из наших монастырей и познакомился с болезненного вида человеком, который в конце разговора переспросил: «Вы были в Афганистане? Когда? Хм. И мне довелось…» Что за историю поведал мне он! Как-то раз пошел он в камыши по нужде, а в это время начался обстрел.
Парень поклялся, что, если ему будет спасена жизнь, он уйдет в монастырь. В тот самый момент ребят из его отделения, стоявших на блоке неподалеку, накрыло прямым попаданием из миномета.
Он рассказал и больше не проронил ни слова. Я по привычке продолжал атаковать его длинной очередью вопросов. Он стиснул зубы, повернулся резко, на армейский манер, и ушел.
Вот тогда-то я и понял, что в этой войне вообще ни черта не смыслю.
В 86-м под Баграмом я почти сутки провел с заместителем командира роты по политчасти Сашей Бородиным.
Дело было числа пятнадцатого июня.
Поразила печать смерти на его лице: бывает и такое. Когда видишь ее – мурашки по загривку. Гибельность в тот день витала в воздухе.
…А через неделю с гаком, 24 июня, его невеста – по другую сторону границы, в Крыму, в поселке Щепкине – собралась на школьный выпускной бал. Белой материи в магазинах не нашли и, сшив себе платьице из черной, отправилась танцевать. Когда Тамара Петровна, мать замполита, узнала про черный цвет, задохнулась, беспомощно зашарила глазами, ноги ее обмякли. Она еще крикнула исступленно в телефонную трубку: «Почему же черный – сними черный! Ради Христа, сними черный!»
Но было поздно: кто-то (кто?) уж очень хотел, чтобы девочка в свои семнадцать стала невенчанной вдовой.
24 июня, в тот самый час, когда в щелкинской средней школе начались танцы, заместителя командира роты Бородина тяжело ранило, а в 10.30 следующего дня он скончался.
«Черный тюльпан» доставил труп в Крым в холодном цинке.
Случайно случился случай? Стечение обстоятельств? Не знаю. Знаю другое: иногда то, в чем ты боялся молча признаться, чтобы не утратить остатки уважения к самому себе, оказывалось там, в Афганистане, всеобщей, но тщательно скрываемой манией.
Как-то раз в нужнике я стал невольным свидетелем страстной, неистовой молитвы дюжего сержанта-спецназовца. Я скорее мог поверить в самое невероятное чудо (например, что мы выиграем войну), но только не в то, что видел своими глазами. Парень был олицетворением несокрушимой мощи спецназа – надежды наших надежд, генштабовского идола-божества. Не помню, о чем конкретно он просил. Помню, что сортир был единственным безопасным местом в той части, куда не мог проникнуть вездесущий глаз замполита, который, скорее всего, тоже молился втихаря, но не там и не в то время. Да и просил замполит, должно быть, о другом. О чем? Я готов был проторчать в той части на пару недель дольше, еще одну ночь пролежать в засаде – лишь бы узнать ответ на заинтриговавший меня вопрос. Но в тех местах тогда ничего не происходило, и я уехал в Кундуз: здоровая жажда происшествий оказалась посильней нездорового любопытства.
Меня всегда интересовала не столько видимая сторона жизни, сколько ее затемненная, если угодно – мистическая сторона.
Говорят, если хочешь понять явление, войди в него через черный ход. Но где искать начало нитки, образующей клубок тайн под названием «война в Афганистане»?
Сказать, что это была ошибка, – значит ничего не сказать: как известно, найти ошибку значительно легче, чем истину.
«Франц Фердинанд жив! Первая мировая война была ошибкой».
«Брежнев был не прав! Война в Афганистане была ошибкой».
Эти фразы стоят друг друга.
Но люди, тщась объяснить себе что-то, часто довольствуются бессмысленной фразой, видимостью.
Даже если завтра общественности предоставят все секретные документы, связанные с решением войны в Афганистане, это вряд ли прольет свет на истину, но, возможно, еще больше запутает клубок.
Конечно, было бы любопытно ознакомиться с секретными телеграммами, которые слали из Кабула в Москву в 79-м году представители МИД. КГБ и Минобороны – Пузанов, Иванов и Горелов.
Было бы интересно узнать, что сообщил руководству начальник Главпура Епишев, посетивший Афганистан вскоре после Гератского восстания и встретившийся там как с Тараки, так и с Амином. Или какие впечатления вывез из Кабула Главком сухопутных войск Павловский? Или почему застрелился в конце декабря 79-го заместитель Щелокова генерал Попутин, незадолго до самоубийства ездивший в Афганистан? Какого рода переговоры велись между Бабраком Кармалем и советским руководством весной и летом 79-го? Что привело Чурбанова в Афганистан вскоре после начала девятилетней войны? Какие дары преподносили советским официальным лицам те афганцы, которые получили высокие государственные посты у себя в стране сразу же после ввода 40-й армии? Почему, наконец, было дано указание убить Амина?
Но все это легкие вопросы. Есть и посложней. Однако дело даже не в них.
Сегодня исследователи дают самые разные объяснения тому, что произошло 27 декабря 79-го года.
Одни полагают, что Брежнев и его коллеги, решив послать войска в Афганистан, хотели убить сразу двух зайцев: уничтожить вооруженную оппозицию и убрать Амина, чтобы привести к власти группировку во главе с Бабраком Кармалем. Международный отдел ЦК КПСС, МИД и КГБ связывали с именем этого человека надежды на объединение НДПА, распавшейся на две фракции – Хальк и Парчам. Вывод же войск, как мыслилось, был бы осуществлен потом в обмен на прекращение зарубежной финансовой и военной помощи повстанцам.
Другие считают главной причиной войны то, что Брежнев, который целовался взасос и обнимался с Тараки во время краткой остановки последнего в Москве на пути из Гаваны в Кабул, не смог простить Амину, сместившему всего через несколько дней после этого Тараки с поста президента и, более того, отдавшему приказ о его убийстве, такой откровенной наглости. Амин, рассказывала его вдова, был отравлен нашим агентом-поваром, а потом убит при штурме его дворца советскими специальными подразделениями.
Бабрак Кармаль, прибывший в Кабул на нашей броне, объявил себя новым правителем Афганистана, а Амина – агентом ЦРУ. Дело дошло до того, что он затребовал у американского правительства секретные документы, подтверждавшие это. Советская пресса активно поддержала такую версию.
Многие данные свидетельствуют о том, что тогдашнее руководство КГБ действительно было обеспокоено деятельностью Амина. Его левацким креном во внутренней политике (террор против духовенства, интеллигенции и партийных кадров), а также его участившимися контактами с представителями США и Пакистана. Амин несколько раз просил Брежнева о встрече в любом месте и в любое время, однако ответом было лишь молчание Москвы. Есть основания полагать, что именно этим было вызвано его шараханье то в сторону Пакистана, то в сторону Америки. Нашу зоологическую шпиономанию подхлестнул тот факт, что в юные годы Амин обучался в нью-йоркском Колумбийском университете.
Встретившись недавно с Бабраком Кармалем, я спросил его:
– Вы действительно верили в то, что Амин – агент ЦРУ?
– Я могу судить, – ответил Кармаль, – лишь по результатам его деятельности. Если бы американцы потратили сто миллиардов на дестабилизацию обстановки в Афганистане, они не смогли бы нанести ДРА столько вреда, сколько нанес стране Амин.
– Если исходить из подобной логики, – возразил я, – Брежнев, доведший СССР до ручки, был агентом сразу всех западных разведок.
В ответ Кармаль вспомнил очередную цитату В.И.Ленина, а потом, хитро улыбнувшись, спросил:
– Скажите, а в СССР еще не запретили упоминать имя Ленина?
И сам себе ответил громким смехом.
Однако объяснять девятилетнюю трагедию тем, что Леонид Ильич обиделся на строптивого Амина, – значит не объяснять ничего.
Академик Арбатов, хорошо знавший Брежнева и часто общавшийся с ним вплоть до последних дней жизни бывшего лидера, говорил мне, что к концу семидесятых годов Брежнев был не только не в состоянии принимать самостоятельные политические решения, но даже не мог вести осмысленную беседу более двенадцати-тринадцати минут: его внимание и интеллектуальные способности увядали на глазах.
– Когда они принимали решение, – сказал Арбатов, – то не посоветовались ни со специалистами, ни со своими внешнеполитическими советниками. Лично я узнал о вводе войск по радио из сообщения «Голоса Америки». И тут же сказал об этом Добрынину. Мыс ним лежали тогда в больнице…
– Насколько мне известно, – сообщил мне другой приближенный к Брежневу человек, – Политбюро, собравшись 13 декабря, даже не голосовало по этому вопросу. Брежнев доложил о решении вводить войска, а Устинов тут же перешел к военной стороне дела.
Тем не менее версия о личной ответственности Брежнева получила широкое распространение. Одни утверждали, что таким образом Брежнев хотел оставить о себе память в истории России как о лидере, расширившим зону влияния Советского Союза на Востоке. Другие доказывали, что Брежневу импонировало стремление Петра пробиться к теплым морям. По их мнению, следующим на очереди был Пакистан или Иран.
Но один наш высокопоставленный мидовский функционер вполне логично доказывал мне, что во всем виноваты военные. Что именно они запугали Брежнева скорой высадкой американского десанта в «нашем южном подбрюшье».
– Иначе, – говорил он, – зачем было вводить в Афганистан части ПВО? Повсганцы-то ведь авиацией не располагали. Генштаб боялся американского вторжения как реакции Белого дома на потерю Ирана. Да и вообще к середине семидесятых наши вояки достигли паритета с Америкой, и им во главе с Устиновым не терпелось опробовать где-нибудь свою мощь. Под рукой оказался Афганистан.
Однако такую версию категорически отверг генерал армии В.И.Варенников – в ту пору начальник Главного оперативного управления (ГОУ), первый заместитель начальника Генерального штаба, а ныне заместитель министра обороны СССР и Главком сухопутных войск.
– Генштаб, – сказал он мне, – выступал против идеи ввода наших войск в Афганистан до тех пор, пока это не приняло форму решения. Генштаб предложил такой альтернативный вариант: советским частям встать гарнизонами и в боевые действия не ввязываться… Сейчас ясно, что линия, которую предлагал тогда Генеральный штаб, была в принципе верной. И нам надо было отстаивать ее до конца, хотя это и таило в себе тяжелые последствия для защитников такой линии… К сожалению, в свое время мы поддались напору со стороны Бабрака Кармаля и позволили вовлечь себя в затянувшуюся войну.
Подобная точка зрения генерала армии (после публикации в Огоньке") вызвала бешенство Бабрака Кармаля.
– Со всей ответственностью, – говорил он, затягиваясь «Кентом», а я слышал свист в его легких, – заявляю, что до начала 1980 года я ни по закону, ни на практике не был ни руководителем Афганистана, ни тем человеком, который пригласил в мою страну советские войска… Надо сказать, что действия советских войск в Афганистане, особенно на начальном этапе, не могли не вызвать недовольства народа.
Здесь можно упомянуть и о наступательной тактике ведения боевых действий, и о проверке новых видов оружия, и о провокационных бомбардировках, происходивших вопреки моей воле, воле афганцев и ряда советских офицеров. Это общеизвестно, что я неоднократно хотел подать в отставку…
Если хотите знать мою точку зрения, то надо было думать в самом начале. Если ввод войск – ошибка, то она проистекает из непонимания Афганистана, плохого знания этой страны и характера афганцев.
Но кто же тогда пригласил советские войска в Афганистан – Кармаль, который этого не признает и который не был уполномочен приглашать? Или Амин, который был убит через несколько часов после ввода войск?
Многие военные и мидовцы говорили мне, что сценарий, по которому развивались события в Афганистане, был разработан в КГБ.
– Понимаешь, – заметил один из них, – время от времени спецслужбы должны доказывать политическому руководству страны оправданность и необходимость своего существования, а также тех безумных финансовых затрат, которые идут на обеспечение их деятельности. Поэтому периодически они создают заговоры, а потом сами же их успешно раскрывают и нейтрализуют.
Человек, близко знавший Ю.В.Андропова, сказал мне, что сперва бывший председатель КГБ не поддержал идею ввода войск, но потом все-таки победил рефлекс, выработанный у него еще четверть века назад в Венгрии, где он был послом и куда бросили войска в 56-м. Андропов, как и многие его сверстники в Кремле, временами смотрел на Афганистан как на вторую Испанию, с событиями в которой ассоциировались в его сознании молодость и «победоносное шествие социализма» в СССР. Почему бы не повторить?
Кремлевские старцы и впрямь слепо любили коммунизм и идею мировой революции, но с годами эта любовь приобрела извращенный характер.
Однако мне приходилось встречать троцкистов, которые утверждали, что Россия вторглась в Афганистан для того, чтобы подавить афганскую революцию. Подобные заявления находили сочувствие среди иных халькистов, недовольных тем, что Москва привела к власти парчамиста Кармаля.
Почему, спрашивали они, вы делали все, чтобы защитить частную собственность и передать власть среднему сословию, а не революционному беднячеству?
А бывший государственный секретарь США Александр Хейг сказал мне, что Москва вторглась в Афганистан потому, что была обеспокоена укреплением пояса исламского фундаментализма на своих южных рубежах.
– Советский Союз, – заметил он, – и Афганистан разделяет лишь тонкая линия Амударьи. И потому любое мощное исламское движение на ваших южных рубежах неизбежно отразится на советских мусульманских республиках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20