Но вот он откупорил последний флакончик и однажды, к ужасу своему, обнаружил, что там всего-навсего две капли. Поэтому он решил никого больше не лечить.
За это время Макарио состарился и сказал себе, что имеет право провести на покое немногие годы жизни, еще оставшиеся ему. Две последние капли лекарства он предназначил только для членов семьи, особенно для возлюбленной своей жены, которую за последние пять лет приходилось лечить уже дважды. Потерять ее представлялось ему страшным несчастьем.
Случилось, что как раз в эту пору заболел восьмилетний сын вице-короля дона Жуана Марквеса де Казафуэрте, самого высокопоставленного человека во всей Новой Испании.
Вице-король слышал о Макарио, но титул, образование, высокое общественное положение обязывали его считать Макарио шарлатаном, тем более что именно так называл этого человека некий настоящий доктор, получивший ученое звание в университете.
Однако мать ребенка, когда под угрозой оказалась жизнь ее сына, настаивала так упорно, что в конце концов за Макарио послали.
Вице-король, который не верил в чудеса, совершенные Макарио, обратился к нему, точно к любому другому индейцу-простолюдину:
– Удастся тебе вернуть здоровье нашему наследнику – четверть моего состояния твоя. Далее, я выдам тебе по всей форме составленный диплом, который даст тебе право повсюду в Новой Испании заниматься медициной в соответствии со всеми правами и привилегиями, которыми наделен ученый врач. Наконец, ты получишь специальную охранную грамоту с моей печатью. Она будет тебе защитой от конфискации имущества, от произвола полиции или солдат, так же как и от всякой необоснованной судебной акции. Ну не королевская ли это награда?
Макарио кивнул, но не сказал ничего.
– Однако выслушай, что еще я, вице-король, хочу добавить. Если ты не сумеешь вылечить моего сына, я предам тебя суду святейшей инквизиции с обвинением в чародействе и союзе с дьяволом, и ты на площади будешь посажен на кол и перед всем народом заживо сожжен.
Вице-король замолчал, чтобы проверить впечатление, которое его угроза произвела на Макарио. Тот побледнел, но опять не проронил ни слова.
– Хорошо ли ты понял все, что я сказал тебе?
– Да, ваше высочество, – ответил Макарио, слегка содрогнувшись, и неловко поклонился.
– Ну, а теперь я сам проведу тебя к моему больному сыну.
Они вошли в покои принца.
Мальчик раскинулся на легкой кроватке благородного дерева.
Когда Макарио остался один на один с мальчиком, он увидел своего тощего партнера: тот стоял у изголовья постели.
Оба они, Макарио и Костлявый, не перекинулись друг с другом ни единым словом с тех пор, как вместе угощались жареным индюком. Макарио никогда не обращался за одолжением к своему куму, никогда ни одного человека, которого хотел взять Костлявый, не попросил оставить в живых. Даже двух внучат уступил он безропотно своему бывшему гостю.
– Уступи мне мальчишку, – взмолился Макарио, – уступи ради нашей старой дружбы! Никогда я не просил у тебя об одолжении, ни о малейшем одолжении за половину индюка, которую ты с таким удовольствием ел, когда так нуждался в пропитании. Ты все давал мне по доброй воле. Уступи мне мальчишку! Ради моей дорогой, верной, преданной, горячо любимой жены. Ты ведь знаешь или можешь по крайней мере представить, что для христиан означает, если кого-нибудь в их роду при всем народе сжигают живьем на колу. Пожалуйста, уступи мне мальчишку! Я и не дотронусь до богатств, что сулят мне за его исцеление. Я был бедняком, когда ты меня нашел в лесу, и был на свой лад счастлив. И я с превеликой радостью опять стану таким же бедняком, каким был тогда, и охотно опять буду рубить дрова, как в те времена, когда в первый раз встретился с тобою. Но заклинаю тебя всем на свете, уступи мне этого мальчишку!
Костлявый долго-долго смотрел на Макарио черными, бездонными глазницами. Словно он прислушивался к тому, что у людей зовется голосом сердца. Вероятно, ему было приказано забрать мальчика с собой. Его жестикуляция ясно выражала и сострадание к другу, попавшему в беду, и невозможность примирить чувство и долг.
Он глядел на Макарио с глубоким состраданием и сочувствием. Наконец покачал головой, медленно, будто человек в великой печали.
Он раскрыл свои бестелесные челюсти, и голос его прозвучал, точно стук узловатой дубинки по доске:
– Мне очень прискорбно, кум, но на сей раз я не сумею выручить тебя из беды. Поверь, редко мне приходилось огорчаться сильнее сегодняшнего. Я не могу иначе, я должен забрать мальчика.
Тут Макарио решительным движением схватил кроватку и одним взмахом повернул ее так, что его партнер оказался в ногах ребенка.
Но Костлявый, воспарив в воздухе, с молниеносной быстротой вновь возник у изголовья мальчика.
Еще раз Макарио повернул кроватку, чтобы поставить Костлявого в ногах, и опять тот в мгновение ока очутился у изголовья.
В неистовом азарте Макарио вертел, как колесо, постель больного, но всякий раз, останавливаясь перевести дыхание, видел бывшего сотрапезника в изголовье принца. И Макарио продолжал безумную игру, обманом надеясь отбить добычу.
Это беспрестанное вращение кровати, отторгнувшее у вечности не более двух секунд, вконец измотало старика. Инстинктивно схватился он за маленький потайной карман и обнаружил, что стеклянный флакончик с двумя последними каплями драгоценного лекарства вдребезги разбился во время неистовой игры. Значение этой утраты мгновенно дошло до него. Потрясенный, он чувствовал, как в нем гаснет последняя искра воли к жизни и надвигается пустота.
Он растерянно оглядел королевские покои, ему мерещилось, будто он пробуждается от кошмарного сна, который длился нескончаемо долго, может быть, целые столетия. И он осознал, что пришел его час и бессмысленно противиться судьбе. Глаза его блуждали по всей комнате и вдруг остановились на лице мальчика. И он увидел, что ребенок уже мертв.
Как дерево, подрубленное под корень, повалился он в изнеможении на пол. И распростертый бессильно, услышал голос того, с кем когда-то вместе пировал. Но на диво мягко звучал теперь этот голос:
– Еще раз, кум, благодарю тебя за половину индюка, что ты мне так великодушно даровал. На целую сотню лет тягостной работы восстановились тогда мои иссякнувшие силы. Твой индюк был действительно экстраординарный, если ты понимаешь это слово. Но знай, кум, в нынешнем твоем положении тебе не спастись от лютой казни на площади перед всем народом. У меня есть один только способ избавить тебя от этого. И я сумею защитить тебя от надругательств и бесчестья. Сделаю это ради нашей старой дружбы и еще потому, что ты всегда держал себя благородно, никогда прежде не пытался меня обмануть или перехитрить. Поистине ты жил, как достойный человек. Будь же счастлив, кум!
Жена Макарио очень встревожилась: ее муж вечером не возвратился домой. Наутро она созвала всех жителей деревни, чтобы они помогли ей разыскать Макарио. Она боялась, что с ним в лесу случилось что-то неладное и он не может без посторонней помощи добраться до дому.
После многочасовых поисков они, наконец, нашли его в лесной чаще, очень далеко от деревни, в такой глухомани, куда доныне никто не отваживался проникать в одиночку.
Он сидел на земле, удобно прислонившись к стволу могучего дуплистого дерева. Он был мертв. Широкая, блаженная улыбка застыла на его лице. Перед ним на земле были расстелены банановые листья, которые служили ему скатертью, и на них лежали тщательно обглоданные косточки половины индюка.
Напротив, примерно на расстоянии в три фута, были совершенно так же расстелены банановые листья, на них виднелись очень чистые косточки второй половины индюка, сложенные так аккуратно, как это мог бы сделать лишь тот, кто вкушал свою трапезу с большим аппетитом и отменным удовольствием.
Как только жена Макарио заметила обглоданные косточки индюка, разделенного пополам, из ее печальных глаз полились горючие слезы и она сказала:
– Хотелось бы мне узнать, ах, как мне хотелось бы узнать, кто это был у него в гостях… Наверно, какой-то хороший, благородный и очень приятный гость, иначе Макарио не умер бы таким счастливым, таким бесконечно счастливым.
1 2 3
За это время Макарио состарился и сказал себе, что имеет право провести на покое немногие годы жизни, еще оставшиеся ему. Две последние капли лекарства он предназначил только для членов семьи, особенно для возлюбленной своей жены, которую за последние пять лет приходилось лечить уже дважды. Потерять ее представлялось ему страшным несчастьем.
Случилось, что как раз в эту пору заболел восьмилетний сын вице-короля дона Жуана Марквеса де Казафуэрте, самого высокопоставленного человека во всей Новой Испании.
Вице-король слышал о Макарио, но титул, образование, высокое общественное положение обязывали его считать Макарио шарлатаном, тем более что именно так называл этого человека некий настоящий доктор, получивший ученое звание в университете.
Однако мать ребенка, когда под угрозой оказалась жизнь ее сына, настаивала так упорно, что в конце концов за Макарио послали.
Вице-король, который не верил в чудеса, совершенные Макарио, обратился к нему, точно к любому другому индейцу-простолюдину:
– Удастся тебе вернуть здоровье нашему наследнику – четверть моего состояния твоя. Далее, я выдам тебе по всей форме составленный диплом, который даст тебе право повсюду в Новой Испании заниматься медициной в соответствии со всеми правами и привилегиями, которыми наделен ученый врач. Наконец, ты получишь специальную охранную грамоту с моей печатью. Она будет тебе защитой от конфискации имущества, от произвола полиции или солдат, так же как и от всякой необоснованной судебной акции. Ну не королевская ли это награда?
Макарио кивнул, но не сказал ничего.
– Однако выслушай, что еще я, вице-король, хочу добавить. Если ты не сумеешь вылечить моего сына, я предам тебя суду святейшей инквизиции с обвинением в чародействе и союзе с дьяволом, и ты на площади будешь посажен на кол и перед всем народом заживо сожжен.
Вице-король замолчал, чтобы проверить впечатление, которое его угроза произвела на Макарио. Тот побледнел, но опять не проронил ни слова.
– Хорошо ли ты понял все, что я сказал тебе?
– Да, ваше высочество, – ответил Макарио, слегка содрогнувшись, и неловко поклонился.
– Ну, а теперь я сам проведу тебя к моему больному сыну.
Они вошли в покои принца.
Мальчик раскинулся на легкой кроватке благородного дерева.
Когда Макарио остался один на один с мальчиком, он увидел своего тощего партнера: тот стоял у изголовья постели.
Оба они, Макарио и Костлявый, не перекинулись друг с другом ни единым словом с тех пор, как вместе угощались жареным индюком. Макарио никогда не обращался за одолжением к своему куму, никогда ни одного человека, которого хотел взять Костлявый, не попросил оставить в живых. Даже двух внучат уступил он безропотно своему бывшему гостю.
– Уступи мне мальчишку, – взмолился Макарио, – уступи ради нашей старой дружбы! Никогда я не просил у тебя об одолжении, ни о малейшем одолжении за половину индюка, которую ты с таким удовольствием ел, когда так нуждался в пропитании. Ты все давал мне по доброй воле. Уступи мне мальчишку! Ради моей дорогой, верной, преданной, горячо любимой жены. Ты ведь знаешь или можешь по крайней мере представить, что для христиан означает, если кого-нибудь в их роду при всем народе сжигают живьем на колу. Пожалуйста, уступи мне мальчишку! Я и не дотронусь до богатств, что сулят мне за его исцеление. Я был бедняком, когда ты меня нашел в лесу, и был на свой лад счастлив. И я с превеликой радостью опять стану таким же бедняком, каким был тогда, и охотно опять буду рубить дрова, как в те времена, когда в первый раз встретился с тобою. Но заклинаю тебя всем на свете, уступи мне этого мальчишку!
Костлявый долго-долго смотрел на Макарио черными, бездонными глазницами. Словно он прислушивался к тому, что у людей зовется голосом сердца. Вероятно, ему было приказано забрать мальчика с собой. Его жестикуляция ясно выражала и сострадание к другу, попавшему в беду, и невозможность примирить чувство и долг.
Он глядел на Макарио с глубоким состраданием и сочувствием. Наконец покачал головой, медленно, будто человек в великой печали.
Он раскрыл свои бестелесные челюсти, и голос его прозвучал, точно стук узловатой дубинки по доске:
– Мне очень прискорбно, кум, но на сей раз я не сумею выручить тебя из беды. Поверь, редко мне приходилось огорчаться сильнее сегодняшнего. Я не могу иначе, я должен забрать мальчика.
Тут Макарио решительным движением схватил кроватку и одним взмахом повернул ее так, что его партнер оказался в ногах ребенка.
Но Костлявый, воспарив в воздухе, с молниеносной быстротой вновь возник у изголовья мальчика.
Еще раз Макарио повернул кроватку, чтобы поставить Костлявого в ногах, и опять тот в мгновение ока очутился у изголовья.
В неистовом азарте Макарио вертел, как колесо, постель больного, но всякий раз, останавливаясь перевести дыхание, видел бывшего сотрапезника в изголовье принца. И Макарио продолжал безумную игру, обманом надеясь отбить добычу.
Это беспрестанное вращение кровати, отторгнувшее у вечности не более двух секунд, вконец измотало старика. Инстинктивно схватился он за маленький потайной карман и обнаружил, что стеклянный флакончик с двумя последними каплями драгоценного лекарства вдребезги разбился во время неистовой игры. Значение этой утраты мгновенно дошло до него. Потрясенный, он чувствовал, как в нем гаснет последняя искра воли к жизни и надвигается пустота.
Он растерянно оглядел королевские покои, ему мерещилось, будто он пробуждается от кошмарного сна, который длился нескончаемо долго, может быть, целые столетия. И он осознал, что пришел его час и бессмысленно противиться судьбе. Глаза его блуждали по всей комнате и вдруг остановились на лице мальчика. И он увидел, что ребенок уже мертв.
Как дерево, подрубленное под корень, повалился он в изнеможении на пол. И распростертый бессильно, услышал голос того, с кем когда-то вместе пировал. Но на диво мягко звучал теперь этот голос:
– Еще раз, кум, благодарю тебя за половину индюка, что ты мне так великодушно даровал. На целую сотню лет тягостной работы восстановились тогда мои иссякнувшие силы. Твой индюк был действительно экстраординарный, если ты понимаешь это слово. Но знай, кум, в нынешнем твоем положении тебе не спастись от лютой казни на площади перед всем народом. У меня есть один только способ избавить тебя от этого. И я сумею защитить тебя от надругательств и бесчестья. Сделаю это ради нашей старой дружбы и еще потому, что ты всегда держал себя благородно, никогда прежде не пытался меня обмануть или перехитрить. Поистине ты жил, как достойный человек. Будь же счастлив, кум!
Жена Макарио очень встревожилась: ее муж вечером не возвратился домой. Наутро она созвала всех жителей деревни, чтобы они помогли ей разыскать Макарио. Она боялась, что с ним в лесу случилось что-то неладное и он не может без посторонней помощи добраться до дому.
После многочасовых поисков они, наконец, нашли его в лесной чаще, очень далеко от деревни, в такой глухомани, куда доныне никто не отваживался проникать в одиночку.
Он сидел на земле, удобно прислонившись к стволу могучего дуплистого дерева. Он был мертв. Широкая, блаженная улыбка застыла на его лице. Перед ним на земле были расстелены банановые листья, которые служили ему скатертью, и на них лежали тщательно обглоданные косточки половины индюка.
Напротив, примерно на расстоянии в три фута, были совершенно так же расстелены банановые листья, на них виднелись очень чистые косточки второй половины индюка, сложенные так аккуратно, как это мог бы сделать лишь тот, кто вкушал свою трапезу с большим аппетитом и отменным удовольствием.
Как только жена Макарио заметила обглоданные косточки индюка, разделенного пополам, из ее печальных глаз полились горючие слезы и она сказала:
– Хотелось бы мне узнать, ах, как мне хотелось бы узнать, кто это был у него в гостях… Наверно, какой-то хороший, благородный и очень приятный гость, иначе Макарио не умер бы таким счастливым, таким бесконечно счастливым.
1 2 3