..
Голос Петра Васильевича звучал так нежно и грустно, когда он ответил:
— И все-таки должны… Ради этой самой женщины должны… Разве это расправа… Эх, дорогой юноша, труднее бывают вещи, и все-таки… правильнее не платить за скверное скверным…
Старший офицер еще говорил, рассказывая в третьем лице нечто похожее на прежнее свое положение, и Сойкин наконец согласился…
— Спасибо… Не надо ли чего?.. Лимонад от меня требуйте…
Через минуту Петр Васильевич стучался в двери каюты Байдарова.
— Войдите!..
Байдаров сидел у шифоньерки и писал письмо.
Он обернулся и, увидав старшего офицера, встал.
Его лицо дышало злобой, страданием и решимостью.
— Что прикажете? — резко спросил он старшего офицера.
Петр Васильевич, смущенный, словно виноватый, передал совет капитана списаться в Батавии с корвета и прибавил, что Сойкин хочет извиниться перед Николаем Николаевичем при всех товарищах в кают-компании.
Оба они не глядели друг на друга.
— Я и без приказания капитана спишусь с корвета. А извинения Сойкина не желаю! — ответил Байдаров. И, помолчав, прибавил: — Это, верно, ваша идея моего удовлетворения?
— И моя, Николай Николаич.
— Я так и думал. Вы ведь недаром необыкновенно христиански терпимы. Об этом весь Кронштадт знает! — прибавил Байдаров и засмеялся.
Петр Васильевич выскочил из каюты, ужаленный в самое сердце.
В тот же вечер капитан приказал снять часового, и Сойкин находился под домашним арестом. К нему заходили многие офицеры.
Зашли к арестованному Петр Васильевич и Афанасий Петрович.
Старший офицер сообщил, что Байдаров извинением не удовлетворился.
— И черт с ним! — вставил старший штурман.
— Байдаров, конечно, вызовет вас на дуэль в Батавии, Степан Ильич.
— А вы откажетесь, Степан Ильич? — заметил Афанасий Петрович.
— Разумеется, должен отказаться! — говорил старший офицер.
Молодой человек взволнованно сказал:
— Я не откажусь… Я не позорный трус!
— Вас не выпустят в Батавии из каюты. И сидите…
Оба стали убеждать молодого человека.
Сойкин колебался.
VIII
Все на корвете спали, кроме вахтенного офицера и вахтенных.
Ветер был свежий. “Отважный” нес марсели в два рифа, зарифленные грот, фок и кливера.
Петр Васильевич спал в своей каюте полураздетый, чтобы в минуту выбежать наверх, если ветер засвежеет…
В одной из кают в кают-компании сидел Байдаров и осматривал два корабельные одноствольные заряженные пистолета, которые он только что принес тихонько из палубы. Заряжены они были для стрельбы в цель после полудня, но стрельба была отменена.
При мысли об оскорблении он вздрагивал, и злоба видимо охватила его.
И он написал следующую записку:
“Оскорбление должно быть смыто кровью. Предлагаю через час драться на матросских пистолетах в моей каюте (она больше вашей). Секундантов не нужно. Выстрел после счета “три” того, на кого выпадет жребий. Если несогласны, убью вас, как собаку”.
Байдаров разбудил дремавшего дежурного вестового и велел ему разбудить Сойкина и отдать записку.
Сойкин сладко спал, когда вестовой его разбудил.
Полусонный стал читать он записку у свечи, зажженной вестовым, и сон вдруг пропал. Сердце упало. Он почувствовал холод, пробежавший, словно струйка, по спине, и ноги стали свинцовыми. Глаза впились в клочок бумажки, и буквы, казалось, увеличивались в гигантские буквы и подвигались на него… Тоска охватила его, и губы шептали: “зачем?..”
Иллюминатор то опускался, то поднимался, вода слегка гудела, обливая иллюминатор и рассыпаясь алмазными брызгами на серебристом лунном свете… Переборки каюты поскрипывали.
Прошла минута.
— Будет ответ, ваше благородие? Лейтенант беспременно требуют.
Сойкин очнулся.
В голове его мелькнула мысль: “Отказаться!..”
Глаза снова читали: “убью, как собаку!”
И Сойкин черкнул на записке: “согласен”, сунул ее в руку вестового, точно хотел скорей избавиться от этого клочка, принесшего смерть, быстро оделся, закрыл на ключ двери и стал торопливым, нервным почерком писать письма. Одно матери, другое той женщине, из-за которой главным образом дал оплеуху. Письма начинались: “я буду убит”… Он был уверен, что живет последний час, и рыдания душили его…
***
Склянки пробили шесть ударов — три часа утра.
Сойкин бросился на колени перед образом, вскочил и с последним ударом колокола вошел в каюту Байдарова.
— Протокол подпишите! — чуть слышно проговорил тот.
В неподвижном тяжелом взгляде Байдарова Сойкин читал смерть. Он отвел глаза и покорно подписал что-то, не читая.
— Выбирайте…
“Узелок — смерть”, — подумал Сойкин и вытащил узелок.
— Вам выбирать место и считать до трех… Одному у двери, другому у иллюминатора.
— У дверей…
С этими словами Байдаров подал два пистолета.
— Берите!
Сойкин взял правый.
— Взведите!
Курок щелкнул.
— На место!
Байдаров говорил повелительно и шепотом. Эта слабо освещенная одной свечой каюта в четыре шага длины казалась клеткой убийства. И сам Байдаров — убийцей…
“За что же меня убивать?” — хотелось сказать Сойкину, и броситься вон, и звать на помощь.
Но вместо этого он стал у двери.
— Наведите пистолет!
Сойкин навел свой пистолет в угол каюты.
Байдаров навел на грудь Сойкина.
— Стреляйте в меня… Я все равно буду в вас стрелять.
Сойкин молчал.
— Считайте!
Вздрагивающим голосом, медленно, оттягивая темп, считал Сойкин:
— Раз… два… три…
Раздались два выстрела.
Сойкин жалобно вскрикнул и медленно склонился, схватывая рукою грудь, и упал в раскрывшиеся двери.
Петр Васильевич выбежал из каюты, подбежал к раненому и поднял его голову на грудь.
— Дуэль… Убит!.. — коснеющим языком проговорил Сойкин, и глаза его потускнели…
Сбежавшиеся офицеры стояли потрясенные.
Старший офицер бережно опустил покойника, поцеловал его в губы и смотрел ему в лицо.
Впервые — в приложении к журналу “Нива”, 1901, № 9, с подзаголовком: “Из далекого прошлого”. Включено в сборник “На “Чайке” и другие морские рассказы”, М., 1902.
1 2 3
Голос Петра Васильевича звучал так нежно и грустно, когда он ответил:
— И все-таки должны… Ради этой самой женщины должны… Разве это расправа… Эх, дорогой юноша, труднее бывают вещи, и все-таки… правильнее не платить за скверное скверным…
Старший офицер еще говорил, рассказывая в третьем лице нечто похожее на прежнее свое положение, и Сойкин наконец согласился…
— Спасибо… Не надо ли чего?.. Лимонад от меня требуйте…
Через минуту Петр Васильевич стучался в двери каюты Байдарова.
— Войдите!..
Байдаров сидел у шифоньерки и писал письмо.
Он обернулся и, увидав старшего офицера, встал.
Его лицо дышало злобой, страданием и решимостью.
— Что прикажете? — резко спросил он старшего офицера.
Петр Васильевич, смущенный, словно виноватый, передал совет капитана списаться в Батавии с корвета и прибавил, что Сойкин хочет извиниться перед Николаем Николаевичем при всех товарищах в кают-компании.
Оба они не глядели друг на друга.
— Я и без приказания капитана спишусь с корвета. А извинения Сойкина не желаю! — ответил Байдаров. И, помолчав, прибавил: — Это, верно, ваша идея моего удовлетворения?
— И моя, Николай Николаич.
— Я так и думал. Вы ведь недаром необыкновенно христиански терпимы. Об этом весь Кронштадт знает! — прибавил Байдаров и засмеялся.
Петр Васильевич выскочил из каюты, ужаленный в самое сердце.
В тот же вечер капитан приказал снять часового, и Сойкин находился под домашним арестом. К нему заходили многие офицеры.
Зашли к арестованному Петр Васильевич и Афанасий Петрович.
Старший офицер сообщил, что Байдаров извинением не удовлетворился.
— И черт с ним! — вставил старший штурман.
— Байдаров, конечно, вызовет вас на дуэль в Батавии, Степан Ильич.
— А вы откажетесь, Степан Ильич? — заметил Афанасий Петрович.
— Разумеется, должен отказаться! — говорил старший офицер.
Молодой человек взволнованно сказал:
— Я не откажусь… Я не позорный трус!
— Вас не выпустят в Батавии из каюты. И сидите…
Оба стали убеждать молодого человека.
Сойкин колебался.
VIII
Все на корвете спали, кроме вахтенного офицера и вахтенных.
Ветер был свежий. “Отважный” нес марсели в два рифа, зарифленные грот, фок и кливера.
Петр Васильевич спал в своей каюте полураздетый, чтобы в минуту выбежать наверх, если ветер засвежеет…
В одной из кают в кают-компании сидел Байдаров и осматривал два корабельные одноствольные заряженные пистолета, которые он только что принес тихонько из палубы. Заряжены они были для стрельбы в цель после полудня, но стрельба была отменена.
При мысли об оскорблении он вздрагивал, и злоба видимо охватила его.
И он написал следующую записку:
“Оскорбление должно быть смыто кровью. Предлагаю через час драться на матросских пистолетах в моей каюте (она больше вашей). Секундантов не нужно. Выстрел после счета “три” того, на кого выпадет жребий. Если несогласны, убью вас, как собаку”.
Байдаров разбудил дремавшего дежурного вестового и велел ему разбудить Сойкина и отдать записку.
Сойкин сладко спал, когда вестовой его разбудил.
Полусонный стал читать он записку у свечи, зажженной вестовым, и сон вдруг пропал. Сердце упало. Он почувствовал холод, пробежавший, словно струйка, по спине, и ноги стали свинцовыми. Глаза впились в клочок бумажки, и буквы, казалось, увеличивались в гигантские буквы и подвигались на него… Тоска охватила его, и губы шептали: “зачем?..”
Иллюминатор то опускался, то поднимался, вода слегка гудела, обливая иллюминатор и рассыпаясь алмазными брызгами на серебристом лунном свете… Переборки каюты поскрипывали.
Прошла минута.
— Будет ответ, ваше благородие? Лейтенант беспременно требуют.
Сойкин очнулся.
В голове его мелькнула мысль: “Отказаться!..”
Глаза снова читали: “убью, как собаку!”
И Сойкин черкнул на записке: “согласен”, сунул ее в руку вестового, точно хотел скорей избавиться от этого клочка, принесшего смерть, быстро оделся, закрыл на ключ двери и стал торопливым, нервным почерком писать письма. Одно матери, другое той женщине, из-за которой главным образом дал оплеуху. Письма начинались: “я буду убит”… Он был уверен, что живет последний час, и рыдания душили его…
***
Склянки пробили шесть ударов — три часа утра.
Сойкин бросился на колени перед образом, вскочил и с последним ударом колокола вошел в каюту Байдарова.
— Протокол подпишите! — чуть слышно проговорил тот.
В неподвижном тяжелом взгляде Байдарова Сойкин читал смерть. Он отвел глаза и покорно подписал что-то, не читая.
— Выбирайте…
“Узелок — смерть”, — подумал Сойкин и вытащил узелок.
— Вам выбирать место и считать до трех… Одному у двери, другому у иллюминатора.
— У дверей…
С этими словами Байдаров подал два пистолета.
— Берите!
Сойкин взял правый.
— Взведите!
Курок щелкнул.
— На место!
Байдаров говорил повелительно и шепотом. Эта слабо освещенная одной свечой каюта в четыре шага длины казалась клеткой убийства. И сам Байдаров — убийцей…
“За что же меня убивать?” — хотелось сказать Сойкину, и броситься вон, и звать на помощь.
Но вместо этого он стал у двери.
— Наведите пистолет!
Сойкин навел свой пистолет в угол каюты.
Байдаров навел на грудь Сойкина.
— Стреляйте в меня… Я все равно буду в вас стрелять.
Сойкин молчал.
— Считайте!
Вздрагивающим голосом, медленно, оттягивая темп, считал Сойкин:
— Раз… два… три…
Раздались два выстрела.
Сойкин жалобно вскрикнул и медленно склонился, схватывая рукою грудь, и упал в раскрывшиеся двери.
Петр Васильевич выбежал из каюты, подбежал к раненому и поднял его голову на грудь.
— Дуэль… Убит!.. — коснеющим языком проговорил Сойкин, и глаза его потускнели…
Сбежавшиеся офицеры стояли потрясенные.
Старший офицер бережно опустил покойника, поцеловал его в губы и смотрел ему в лицо.
Впервые — в приложении к журналу “Нива”, 1901, № 9, с подзаголовком: “Из далекого прошлого”. Включено в сборник “На “Чайке” и другие морские рассказы”, М., 1902.
1 2 3