Такие сумасшедшие деньги! Я бы на вашем месте постыдился брать такие деньги за подобное шарлатанство. Не лучше ли раздать их бедным?»
Все расхохотались, и Эйнштейн тоже.
– А я думаю, этот человек, написавший тебе письмо, тысячу раз прав, – насмешливо сказал Фрейд. – Твою теорию относительности ни пощупать, ни, тем более, увидеть нельзя. А вот покажи ему то, что вытворяет господин Мессинг, – он же с ума сойдет. Он падет ниц, как древний египтянин пред великим жрецом бога Ра.
– Я могу вам сказать, господин Эйнштейн, – глядя на молодого ученого, произнес Вольф, – что в двадцать первом году ваша научная деятельность будет отмечена очень высокой международной наградой….
– В двадцать первом? – весело переспросил Эйнштейн. – М-м-м… очень долго ждать. Вы не могли бы, юноша, устроить это дельце побыстрее? – и Эйнштейн засмеялся.
– Он намекает тебе, что ты получишь Нобелевскую премию, – ехидно произнес Фрейд. – Только могу тебя заверить, что ни черта ты не получишь.
– Это почему же? – обиделся Эйнштейн.
– Потому что в двадцать первом Нобелевскую премию получу я, – сказал Фрейд, и оба разом захохотали.
Вольф вежливо улыбнулся и сказал:
– Я говорю вам правду, господин Эйнштейн.
– Я готов пасть ниц перед господином Мессингом, – улыбнулся Эйнштейн. – И я согласен: моя теория относительности чистой воды шарлатанство в сравнении с вашими гипнозами и телепатиями. Натуральное колдовство! Знаете, что я думаю, дорогой Вольф? Просто необходимо создать лабораторию… да-да, специальную лабораторию по изучению ваших необычайных способностей. Чтобы там работали самые разные специалисты: врачи, гипнотизеры, парапсихологи… и даже маги, колдуны и прочее, прочее… Вас надо изучать, господин Мессинг. Вы сами-то знаете, кто вы? Откуда у вас это? Как это в вас работает?
– Нет… – покачал головой Вольф.
– Это мучает вас?
– Часто – да…
– Оставьте молодого человека в покое, – потребовал Фрейд.
– Не мешайте, Зигмунд, – нервно махнул рукой Эйнштейн. – Я все-таки немножко ученый… молодой и глупый, но тем не менее.
– Дорогой Вольф, вы не поможете мне отомстить Эйнштейну за его выходку на вашем представлении? – не отставал Фрейд. – Когда он отобрал у меня золотые часы и заставил вынуть всем на обозрение несвежий носовой платок.
Все опять засмеялись, и Вольф ответил:
– Я готов помочь вам.
– Хорошо, – ехидно улыбнулся Фрейд. – Я сейчас загадаю желание, а вы его исполните. – Фрейд замолчал, закрыв глаза, потом сказал после паузы: – Всё. Загадал.
Вольф внимательно посмотрел на него, широко улыбнулся и проговорил:
– Право, не знаю, удобно ли это?
– С другим человеком это, возможно, и было бы неудобно, но с моим другом Альбертом – вполне. Он же доказал, что все в мире относительно. Так что прочь сомнения, Вольф, и действуйте. Действуйте! – ответил Фрейд, сидя в кресле с закрытыми глазами.
– Господин Эйнштейн, вы не скажете, где у вас можно взять пинцет? – спросил Вольф, поднимаясь из кресла.
– Пинцет? – встревожился Эйнштейн. – Зачем вам пинцет?
– Для того, чтобы исполнить желание господина Фрейда.
При этих словах Фрейд зловеще усмехнулся.
– Извольте, пинцет лежит на письменном столе. Кажется, в стакане для карандашей, – ответил Эйнштейн.
Вольф подошел к столу, нашел в стакане с карандашами пинцет и вернулся с ним к Эйнштейну.
– Прошу прощения, господин Эйнштейн, но придется потерпеть. Будет немножко больно.
– Больно? – вновь встрепенулся Эйнштейн. – Я очень плохо переношу боль. А при виде крови могу упасть в обморок, так что…
– Успокойся, Альберт, крови не будет, – понизив голос, проговорил Фрейд. – А жаль…
– Что вы там задумали? – с некоторой тревогой спросил Эйнштейн. – Вы ведете себя, как типичный маньяк-садист.
– Мне лучше знать, как ведет себя маньяк-садист, – вновь зловеще осклабился Фрейд. – Я врач, психиатр. А вы… жалкая пародия на великого ученого.
– Ну и черт с вами, – пробормотал Эйнштейн и закрыл глаза. – Делайте что хотите. Сопротивляться маньякам вдвойне опасно…
Вольф наклонился к Эйнштейну и пинцетом ловко выдернул у него волосок из левого уса.
– Ой! – вскрикнул Эйнштейн, хватаясь за усы. – Больно же, черт вас подери!
– Прошу прощения, это не все… – сказал Вольф. – Я должен сделать это еще два раза.
– Нет-нет, достаточно одного! – запротестовал Эйнштейн, закрывая ладонями усы. – Я полагаю, одного волоса из моих усов достаточно, чтобы удовлетворить чувство мести самого злобного маньяка… коим вы и являетесь, господин Фрейд…
– Что ж, если вам так жалко двух волосиков из ваших усов, придется уступить, – вздохнул Фрейд. – Я бы на вашем месте на голове волосы берег – смотрите, совсем лысый.
– Я очень лысый, потому что очень умный. Это мне так мешает жить, вы даже не представляете, как мне это мешает жить… – сокрушенно вздохнул Эйнштейн и спросил, глядя на Фрейда: – А вам, я вижу, хорошо и легко живется?
– О да! – важно кивнул Фрейд. – Я лысеть не собираюсь…
И тут все начали хохотать, показывая пальцами друг на друга. А Эйнштейн смеялся заливистее всех и даже в порыве озорства показал Фрейду язык, хлопая себя ладонями по коленям.
…Когда они прощались, Альберт Эйнштейн обнял Вольфа за плечи и проговорил:
– Дорогой юноша, вас ждет необыкновенная жизнь… и необыкновенное будущее. Я не обладаю вашими удивительными талантами, но могу с уверенностью предсказать это… – Эйнштейн похлопал Мессинга по плечу. – И если вдруг вам будет плохо, приходите ко мне. Чем смогу – помогу… Кстати, насчет такой лаборатории я постараюсь что-нибудь придумать. Не уверен, что скоро получится – для этого нужны деньги, – но буду стараться… и сразу вас извещу..
Польша, 1939 год, немецкая оккупация
Двое немецких автоматчиков вернулись в зал ожидания, высокого черноволосого мужчины с ними не было.
Унтер посмотрел на паспорт, потом на черноглазую темноволосую женщину, усмехнулся и спросил:
– Юде? – и еще произнес пару фраз на немецком.
Женщина не отвечала, с ужасом глядя на него. Унтер спрятал паспорт в карман кителя и сделал знак рукой. Автоматчики подошли к женщине, один взял ее под руку и повел к двери. Женщина не сопротивлялась, только один раз оглянулась на людей страшными черными глазами.
Они вышли, хлопнула дверь. Унтер остановился перед пожилым человеком в старом пальто и поношенной кепке, с улыбкой сказал:
– Аусвайс.
Цельмейстер и Кобак напряженно прислушивались к тому, что делалось в зале ожидания. Мессинг сидел, прислонившись спиной к стене и закрыв глаза. Неожиданно снова прогремела автоматная очередь. Мессинг вздрогнул и открыл глаза, спросил:
– Опять стреляли? Или мне померещилось?
– Стреляли, стреляли, успокойтесь, Вольф Григорьевич… – горько усмехнулся Цельмейстер. – Интересно, сколько нам еще придется здесь сидеть?
– А вы хотите выйти подышать свежим воздухом? – поинтересовался Лева Кобак.
– Я-то могу выйти, Лева, – парировал Цельмейстер. – Я на еврея совсем не похож, а вот вы… и документов спрашивать не надо, ваш нос – это нос Моисея, идущего по пустыне.
– Прекратите, – резко оборвал их Мессинг. – Нашли время шутить…
– А когда же шутить, Вольф, солнце мое? Когда в нас стрелять будут?
– Послушайте, Питер, никогда не думал, что после стольких лет совместной жизни вы начнете мне надоедать, – пробурчал Мессинг.
– Совместной? – спросил Цельмейстер. – Что вы имеете в виду?
– Перестаньте паясничать. Если не прекратите, можете убираться ко всем чертям, – уже зло проговорил Мессинг. – Концертов и выступлений больше не будет… стало быть, и необходимость друг в друге отпала.
– Благодарю тебя. Господи, наконец-то я стану свободным человеком, – пробормотал Цельмейстер. – Ни секунды больше не задержусь в этой проклятой, сумасшедшей Европе… В Америку, только в Америку!
За стенами взревели мотоциклы, послышались громкие голоса, говорившие по-немецки, смех. Потом рев мотоциклов сделался громче, а затем стал быстро затихать.
– Кажется, они уехали… – пробормотал Цельмейстер.
– Тише, – прошептал Лева Кобак. – Сюда кто-то идет.
Действительно, за стенами послышались шаги, потом узкая дверца отворилась, в кромешной тьме образовалась полоска света, и в ней стал виден железнодорожник:
– Выходите… Скоро поезд…
Они вышли из своего убежища, прошли через комнату с кассиршей и оказались в зале ожидания. Цельмейстер достал несколько крупных купюр, протянул железнодорожнику:
– Возьмите, пожалуйста. Не могу передать, как мы благодарны вам…
– Благодарю, вельможных! пан. – Железнодорожник спрятал деньги в карман форменного кителя. – Я же пана Мессинга сразу узнал…
– Вы его видели?
– А как же! В позапрошлом году был в Варшаве… на его представлении был… каждый его фокус помню… Волшебник, да и только! – Железнодорожник довольно улыбался. – Неземной человек!
– Как вы сказали? – вытаращил на него глаза Цельмейстер. – Неземной человек?
– А как же? Самый что ни на есть… разве простой смертный такое делать сможет? Никогда.
Цельмейстер покосился на Мессинга и ничего не сказал.
Они вышли из здания станции и сразу увидели лежащих на земле у стены мужчину и женщину.
– Пресвятая Дева Мария! – охнул железнодорожник, быстро пошел куда-то в сторону и исчез, свернув за угол дома.
– Хуже зверей… – тихо проговорил Цельмейстер, глядя на убитых людей, потом глянул на Вольфа Мессинга: – Теперь вы понимаете, что в Варшаву ехать нельзя?
– Куда нам еще можно ехать? – спросил Мессинг.
– Да куда угодно. Я смогу договориться с нужными людьми, и нас переправят через Буг в Советский Союз. Сейчас это единственное место, где мы будем в безопасности. Поймите, Вольф, я говорю совершенно серьезно… Вас ищут. Вы, надеюсь, не забыли, что за вашу расчудесную голову Гитлер обещал сто тысяч марок? Да вас первый встречный опознает!
– Я должен найти мать и братьев, – упрямо повторил Мессинг.
– Вы уверены, что найдете их в Варшаве?
– Я уверен, что они живы. Значит, я должен их найти.
И в это время в туманной морозной дали послышался долгий гудок паровоза, предупреждавшего о своем прибытии.
Из здания станции стали выходить люди, толпились на перроне. Многие оглядывались на мертвых мужчину и женщину, торопливо крестились.
Показался маслянисто-черный паровоз, пускавший клубы белого пара. И вновь он тонко, пронзительно загудел…
Вена, 1914 год
Гостиничный номер состоял из нескольких комнат – большой гостиной, двух спален и кабинета с громадным камином. Две горничные и дежурный администратор внесли в гостиную большие букеты цветов и сложили их прямо на столе. Потом горничные расставили букеты по вазам и графинам, доставая их из большого застекленного буфета. Еще на столе стояли бокалы и бутылки шампанского. Некоторые бутылки были уже пусты.
– Черт возьми, сколько можно приносить цветы? – спросил доктор Абель.
– Там еще много, – ответил дежурный.
– Ты стал знаменит, как Карузо или Шаляпин! – усмехнулся Абель и сказал администратору: – Хватит, хватит! Остальные заберите себе!
– Но, repp Абель, нам их тоже некуда девать, – улыбнулся тот.
– Дарите всем дамам, которые проживают в отеле! И достаточно, дайте нам побыть одним! Не беспокойте нас! – Доктор Абель буквально силой вытолкал из гостиной дежурного и горничных и захлопнул за ними тяжелую дубовую дверь.
Вольф, уставший, но счастливый, сидел в кресле, держа в руке бокал с шампанским.
Абель налил себе шампанского, поднял бокал:
– Что-то вы, дружище, не пьете шампанское. Или не рады ошеломительному успеху?
– Я не люблю спиртное… – слабо улыбнулся Вольф. – И без него голова болит.
– Спиртное, голубчик, пьют не для того, чтобы болела голова, – назидательно произнес доктор Абель. – Спиртное пьют, чтобы испытать чувство радости! Чувство эйфории! Пьют, чтобы стряхать с души горести и тяготы каждодневной жизни! А голова болит – это уж, милейший, потом! Это называется похмелье! Впрочем, немцам это чувство незнакомо. И евреям тоже… Вот поляки или русские – это да! Они ужасно страдают от похмелья.
– Почему же такое разделение?
– Да потому, что у немцев и евреев срабатывает чувство самосохранения. А поляки и русские… у них этого чувства нет, бесстрашные народы – хлещут без всякой меры! Я бывал в Петербурге и Москве: Боже мой, как там пьют! Ведрами!
– И шампанское? – улыбнулся Вольф.
– Все что угодно! – Доктор осушил бокал с шампанским, почмокал губами от удовольствия. – Однако вкусно очень!
Раздался стук в дверь, потом она медленно отворилась, и в гостиную уверенно вошел франтоватый молодой человек в клетчатом темно-сером костюме и ярко-красном галстуке. Однако дверь за ним не закрылась – в гостиную вошли еще двое плечистых молодых людей в темных костюмах и остановились на пороге.
– Простите, господа, за внезапное вторжение. Могу ли я поговорить с господином Вольфом Мессингом? – Молодой человек, не дожидаясь ответа, шагнул ближе к Вольфу, сидевшему в кресле, чуть поклонился. – Прежде всего хочу вас еще раз от всего сердца поздравить с таким выдающимся успехом! Ваши способности феноменальны!
– Послушайте, милейший, – остановил его доктор Абель. – Господин Мессинг никого не принимает! Разве администратор не сообщил вам об этом? И вообще, как вы прошли сюда?
– Прошу прощения, с кем я разговариваю? – с той же радушной улыбкой спросил молодой человек.
– Прежде я вас должен спросить, с кем я разговариваю, – нахмурился Абель.
– Генрих Мария Канарис, коммивояжер. А это… – он указал на мрачных молодых людей у дверей, – мои работники.
– Так вот, герр Канарис, потрудитесь сию же минуту покинуть номер… вместе со своими… гм-гм. работниками.
– Ну зачем же так грубить, господин Абель? – продолжал улыбаться Генрих Канарис. – Я пришел поговорить о важном деле…
Если уж вы знаете мое имя, то отвечу вам как можно вежливее. Господина Мессинга не интересуют ваши дела. И потрудитесь выйти. Иначе я вызову полицию.
– Не надо полицию, доктор, – произнес Вольф и отпил глоток шампанского. – Я слушаю вас, господин Канарис. Что у вас за дело?
Доктор Абель красноречиво развел руками и отошел в сторону. Канарис обернулся к своим людям и сделал едва заметный знак рукой. Оба молодых человека молча повернулись и вышли из номера, закрыв за собой дверь.
– Я хотел бы поговорить наедине, господин Мессинг, если не возражаете, – сказал Канарис.
– Возражаю. От этого человека у меня нет секретов, – ответил Вольф, снова отпил глоток шампанского и поморщился. – Говорите, пожалуйста…
– Ну, что ж… – подумав, проговорил Канарис. – Прежде всего хочу еще раз поздравить вас. Ваши феноменальные способности вызвали у меня не только чувство безмерного восхищения, но вместе с тем невольно заставили задуматься… Вы так точно настраиваетесь на телепатическую волну любого человека, входите с ним в мысленный контакт, читаете его желания… – Канарис замолчал, внимательно глядя на Вольфа.
– Я слушаю вас. Что дальше? – поторопил Мессинг.
Доктор Абель между тем подошел к столу и налил себе еще шампанского. Он отпил глоток, насмешливо разглядывая молодого человека по имени Генрих Канарис.
– Но тут есть определенное взаимное стремление друг к другу. Ваш объект загадал желание и теперь ждет, когда вы настроитесь на него и прочитаете то, что он загадал. А если сделать это против воли объекта? Если вы видите человека и хотите узнать, о чем он думает, чего хочет в ближайшие, Допустим, час-полтора?
– А объект этого не знает, – неожиданно продолжил Вольф. – Допустим, скачки… и я настраиваюсь на одного, другого… третьего жокея… и таким образом я могу выяснить, кто из них хочет ехать на победу, а кто не готов к этому… или сговорился с кем-нибудь и будет придерживать свою лошадь… А я, зная все это, смогу сделать верную ставку и сорвать куш. Об этом вы собирались рассказать мне, господин Канарис? По крайней мере такие мысли были у вас, когда вы шли сюда.
Генрих Канарис даже попятился, со страхом глядя на Вольфа Мессинга, и забормотал, смешавшись:
– Я… мне, право, не по себе… еще я хотел рассказать вам про рулетку., и про карты… А вы действительно страшный человек, господин Мессинг: читать чужие мысли – это большой грех!
– Еще больший грех иметь такие плохие, а сказать точнее, преступные мысли, – вставил доктор Абель. – Только что вы, господин Канарис, пытались втянуть господина Мессинга в преступные действия, и я могу заявить об этом в полицию.
– Да-да, конечно… можете… – Генрих Канарис пришел в себя, отступил на шаг к двери. – А то, что вы выступаете со своими психологическими опытами, которые могут нанести психическую травму зрителю, а лицензии на подобные выступления у вас нет, – об этом вы тоже заявите в полицию? Или это вы предоставите сделать мне?
– Какую травму? Что за чушь взбрела вам в голову? Я – врач! Широкого профиля!
1 2 3 4 5 6 7 8
Все расхохотались, и Эйнштейн тоже.
– А я думаю, этот человек, написавший тебе письмо, тысячу раз прав, – насмешливо сказал Фрейд. – Твою теорию относительности ни пощупать, ни, тем более, увидеть нельзя. А вот покажи ему то, что вытворяет господин Мессинг, – он же с ума сойдет. Он падет ниц, как древний египтянин пред великим жрецом бога Ра.
– Я могу вам сказать, господин Эйнштейн, – глядя на молодого ученого, произнес Вольф, – что в двадцать первом году ваша научная деятельность будет отмечена очень высокой международной наградой….
– В двадцать первом? – весело переспросил Эйнштейн. – М-м-м… очень долго ждать. Вы не могли бы, юноша, устроить это дельце побыстрее? – и Эйнштейн засмеялся.
– Он намекает тебе, что ты получишь Нобелевскую премию, – ехидно произнес Фрейд. – Только могу тебя заверить, что ни черта ты не получишь.
– Это почему же? – обиделся Эйнштейн.
– Потому что в двадцать первом Нобелевскую премию получу я, – сказал Фрейд, и оба разом захохотали.
Вольф вежливо улыбнулся и сказал:
– Я говорю вам правду, господин Эйнштейн.
– Я готов пасть ниц перед господином Мессингом, – улыбнулся Эйнштейн. – И я согласен: моя теория относительности чистой воды шарлатанство в сравнении с вашими гипнозами и телепатиями. Натуральное колдовство! Знаете, что я думаю, дорогой Вольф? Просто необходимо создать лабораторию… да-да, специальную лабораторию по изучению ваших необычайных способностей. Чтобы там работали самые разные специалисты: врачи, гипнотизеры, парапсихологи… и даже маги, колдуны и прочее, прочее… Вас надо изучать, господин Мессинг. Вы сами-то знаете, кто вы? Откуда у вас это? Как это в вас работает?
– Нет… – покачал головой Вольф.
– Это мучает вас?
– Часто – да…
– Оставьте молодого человека в покое, – потребовал Фрейд.
– Не мешайте, Зигмунд, – нервно махнул рукой Эйнштейн. – Я все-таки немножко ученый… молодой и глупый, но тем не менее.
– Дорогой Вольф, вы не поможете мне отомстить Эйнштейну за его выходку на вашем представлении? – не отставал Фрейд. – Когда он отобрал у меня золотые часы и заставил вынуть всем на обозрение несвежий носовой платок.
Все опять засмеялись, и Вольф ответил:
– Я готов помочь вам.
– Хорошо, – ехидно улыбнулся Фрейд. – Я сейчас загадаю желание, а вы его исполните. – Фрейд замолчал, закрыв глаза, потом сказал после паузы: – Всё. Загадал.
Вольф внимательно посмотрел на него, широко улыбнулся и проговорил:
– Право, не знаю, удобно ли это?
– С другим человеком это, возможно, и было бы неудобно, но с моим другом Альбертом – вполне. Он же доказал, что все в мире относительно. Так что прочь сомнения, Вольф, и действуйте. Действуйте! – ответил Фрейд, сидя в кресле с закрытыми глазами.
– Господин Эйнштейн, вы не скажете, где у вас можно взять пинцет? – спросил Вольф, поднимаясь из кресла.
– Пинцет? – встревожился Эйнштейн. – Зачем вам пинцет?
– Для того, чтобы исполнить желание господина Фрейда.
При этих словах Фрейд зловеще усмехнулся.
– Извольте, пинцет лежит на письменном столе. Кажется, в стакане для карандашей, – ответил Эйнштейн.
Вольф подошел к столу, нашел в стакане с карандашами пинцет и вернулся с ним к Эйнштейну.
– Прошу прощения, господин Эйнштейн, но придется потерпеть. Будет немножко больно.
– Больно? – вновь встрепенулся Эйнштейн. – Я очень плохо переношу боль. А при виде крови могу упасть в обморок, так что…
– Успокойся, Альберт, крови не будет, – понизив голос, проговорил Фрейд. – А жаль…
– Что вы там задумали? – с некоторой тревогой спросил Эйнштейн. – Вы ведете себя, как типичный маньяк-садист.
– Мне лучше знать, как ведет себя маньяк-садист, – вновь зловеще осклабился Фрейд. – Я врач, психиатр. А вы… жалкая пародия на великого ученого.
– Ну и черт с вами, – пробормотал Эйнштейн и закрыл глаза. – Делайте что хотите. Сопротивляться маньякам вдвойне опасно…
Вольф наклонился к Эйнштейну и пинцетом ловко выдернул у него волосок из левого уса.
– Ой! – вскрикнул Эйнштейн, хватаясь за усы. – Больно же, черт вас подери!
– Прошу прощения, это не все… – сказал Вольф. – Я должен сделать это еще два раза.
– Нет-нет, достаточно одного! – запротестовал Эйнштейн, закрывая ладонями усы. – Я полагаю, одного волоса из моих усов достаточно, чтобы удовлетворить чувство мести самого злобного маньяка… коим вы и являетесь, господин Фрейд…
– Что ж, если вам так жалко двух волосиков из ваших усов, придется уступить, – вздохнул Фрейд. – Я бы на вашем месте на голове волосы берег – смотрите, совсем лысый.
– Я очень лысый, потому что очень умный. Это мне так мешает жить, вы даже не представляете, как мне это мешает жить… – сокрушенно вздохнул Эйнштейн и спросил, глядя на Фрейда: – А вам, я вижу, хорошо и легко живется?
– О да! – важно кивнул Фрейд. – Я лысеть не собираюсь…
И тут все начали хохотать, показывая пальцами друг на друга. А Эйнштейн смеялся заливистее всех и даже в порыве озорства показал Фрейду язык, хлопая себя ладонями по коленям.
…Когда они прощались, Альберт Эйнштейн обнял Вольфа за плечи и проговорил:
– Дорогой юноша, вас ждет необыкновенная жизнь… и необыкновенное будущее. Я не обладаю вашими удивительными талантами, но могу с уверенностью предсказать это… – Эйнштейн похлопал Мессинга по плечу. – И если вдруг вам будет плохо, приходите ко мне. Чем смогу – помогу… Кстати, насчет такой лаборатории я постараюсь что-нибудь придумать. Не уверен, что скоро получится – для этого нужны деньги, – но буду стараться… и сразу вас извещу..
Польша, 1939 год, немецкая оккупация
Двое немецких автоматчиков вернулись в зал ожидания, высокого черноволосого мужчины с ними не было.
Унтер посмотрел на паспорт, потом на черноглазую темноволосую женщину, усмехнулся и спросил:
– Юде? – и еще произнес пару фраз на немецком.
Женщина не отвечала, с ужасом глядя на него. Унтер спрятал паспорт в карман кителя и сделал знак рукой. Автоматчики подошли к женщине, один взял ее под руку и повел к двери. Женщина не сопротивлялась, только один раз оглянулась на людей страшными черными глазами.
Они вышли, хлопнула дверь. Унтер остановился перед пожилым человеком в старом пальто и поношенной кепке, с улыбкой сказал:
– Аусвайс.
Цельмейстер и Кобак напряженно прислушивались к тому, что делалось в зале ожидания. Мессинг сидел, прислонившись спиной к стене и закрыв глаза. Неожиданно снова прогремела автоматная очередь. Мессинг вздрогнул и открыл глаза, спросил:
– Опять стреляли? Или мне померещилось?
– Стреляли, стреляли, успокойтесь, Вольф Григорьевич… – горько усмехнулся Цельмейстер. – Интересно, сколько нам еще придется здесь сидеть?
– А вы хотите выйти подышать свежим воздухом? – поинтересовался Лева Кобак.
– Я-то могу выйти, Лева, – парировал Цельмейстер. – Я на еврея совсем не похож, а вот вы… и документов спрашивать не надо, ваш нос – это нос Моисея, идущего по пустыне.
– Прекратите, – резко оборвал их Мессинг. – Нашли время шутить…
– А когда же шутить, Вольф, солнце мое? Когда в нас стрелять будут?
– Послушайте, Питер, никогда не думал, что после стольких лет совместной жизни вы начнете мне надоедать, – пробурчал Мессинг.
– Совместной? – спросил Цельмейстер. – Что вы имеете в виду?
– Перестаньте паясничать. Если не прекратите, можете убираться ко всем чертям, – уже зло проговорил Мессинг. – Концертов и выступлений больше не будет… стало быть, и необходимость друг в друге отпала.
– Благодарю тебя. Господи, наконец-то я стану свободным человеком, – пробормотал Цельмейстер. – Ни секунды больше не задержусь в этой проклятой, сумасшедшей Европе… В Америку, только в Америку!
За стенами взревели мотоциклы, послышались громкие голоса, говорившие по-немецки, смех. Потом рев мотоциклов сделался громче, а затем стал быстро затихать.
– Кажется, они уехали… – пробормотал Цельмейстер.
– Тише, – прошептал Лева Кобак. – Сюда кто-то идет.
Действительно, за стенами послышались шаги, потом узкая дверца отворилась, в кромешной тьме образовалась полоска света, и в ней стал виден железнодорожник:
– Выходите… Скоро поезд…
Они вышли из своего убежища, прошли через комнату с кассиршей и оказались в зале ожидания. Цельмейстер достал несколько крупных купюр, протянул железнодорожнику:
– Возьмите, пожалуйста. Не могу передать, как мы благодарны вам…
– Благодарю, вельможных! пан. – Железнодорожник спрятал деньги в карман форменного кителя. – Я же пана Мессинга сразу узнал…
– Вы его видели?
– А как же! В позапрошлом году был в Варшаве… на его представлении был… каждый его фокус помню… Волшебник, да и только! – Железнодорожник довольно улыбался. – Неземной человек!
– Как вы сказали? – вытаращил на него глаза Цельмейстер. – Неземной человек?
– А как же? Самый что ни на есть… разве простой смертный такое делать сможет? Никогда.
Цельмейстер покосился на Мессинга и ничего не сказал.
Они вышли из здания станции и сразу увидели лежащих на земле у стены мужчину и женщину.
– Пресвятая Дева Мария! – охнул железнодорожник, быстро пошел куда-то в сторону и исчез, свернув за угол дома.
– Хуже зверей… – тихо проговорил Цельмейстер, глядя на убитых людей, потом глянул на Вольфа Мессинга: – Теперь вы понимаете, что в Варшаву ехать нельзя?
– Куда нам еще можно ехать? – спросил Мессинг.
– Да куда угодно. Я смогу договориться с нужными людьми, и нас переправят через Буг в Советский Союз. Сейчас это единственное место, где мы будем в безопасности. Поймите, Вольф, я говорю совершенно серьезно… Вас ищут. Вы, надеюсь, не забыли, что за вашу расчудесную голову Гитлер обещал сто тысяч марок? Да вас первый встречный опознает!
– Я должен найти мать и братьев, – упрямо повторил Мессинг.
– Вы уверены, что найдете их в Варшаве?
– Я уверен, что они живы. Значит, я должен их найти.
И в это время в туманной морозной дали послышался долгий гудок паровоза, предупреждавшего о своем прибытии.
Из здания станции стали выходить люди, толпились на перроне. Многие оглядывались на мертвых мужчину и женщину, торопливо крестились.
Показался маслянисто-черный паровоз, пускавший клубы белого пара. И вновь он тонко, пронзительно загудел…
Вена, 1914 год
Гостиничный номер состоял из нескольких комнат – большой гостиной, двух спален и кабинета с громадным камином. Две горничные и дежурный администратор внесли в гостиную большие букеты цветов и сложили их прямо на столе. Потом горничные расставили букеты по вазам и графинам, доставая их из большого застекленного буфета. Еще на столе стояли бокалы и бутылки шампанского. Некоторые бутылки были уже пусты.
– Черт возьми, сколько можно приносить цветы? – спросил доктор Абель.
– Там еще много, – ответил дежурный.
– Ты стал знаменит, как Карузо или Шаляпин! – усмехнулся Абель и сказал администратору: – Хватит, хватит! Остальные заберите себе!
– Но, repp Абель, нам их тоже некуда девать, – улыбнулся тот.
– Дарите всем дамам, которые проживают в отеле! И достаточно, дайте нам побыть одним! Не беспокойте нас! – Доктор Абель буквально силой вытолкал из гостиной дежурного и горничных и захлопнул за ними тяжелую дубовую дверь.
Вольф, уставший, но счастливый, сидел в кресле, держа в руке бокал с шампанским.
Абель налил себе шампанского, поднял бокал:
– Что-то вы, дружище, не пьете шампанское. Или не рады ошеломительному успеху?
– Я не люблю спиртное… – слабо улыбнулся Вольф. – И без него голова болит.
– Спиртное, голубчик, пьют не для того, чтобы болела голова, – назидательно произнес доктор Абель. – Спиртное пьют, чтобы испытать чувство радости! Чувство эйфории! Пьют, чтобы стряхать с души горести и тяготы каждодневной жизни! А голова болит – это уж, милейший, потом! Это называется похмелье! Впрочем, немцам это чувство незнакомо. И евреям тоже… Вот поляки или русские – это да! Они ужасно страдают от похмелья.
– Почему же такое разделение?
– Да потому, что у немцев и евреев срабатывает чувство самосохранения. А поляки и русские… у них этого чувства нет, бесстрашные народы – хлещут без всякой меры! Я бывал в Петербурге и Москве: Боже мой, как там пьют! Ведрами!
– И шампанское? – улыбнулся Вольф.
– Все что угодно! – Доктор осушил бокал с шампанским, почмокал губами от удовольствия. – Однако вкусно очень!
Раздался стук в дверь, потом она медленно отворилась, и в гостиную уверенно вошел франтоватый молодой человек в клетчатом темно-сером костюме и ярко-красном галстуке. Однако дверь за ним не закрылась – в гостиную вошли еще двое плечистых молодых людей в темных костюмах и остановились на пороге.
– Простите, господа, за внезапное вторжение. Могу ли я поговорить с господином Вольфом Мессингом? – Молодой человек, не дожидаясь ответа, шагнул ближе к Вольфу, сидевшему в кресле, чуть поклонился. – Прежде всего хочу вас еще раз от всего сердца поздравить с таким выдающимся успехом! Ваши способности феноменальны!
– Послушайте, милейший, – остановил его доктор Абель. – Господин Мессинг никого не принимает! Разве администратор не сообщил вам об этом? И вообще, как вы прошли сюда?
– Прошу прощения, с кем я разговариваю? – с той же радушной улыбкой спросил молодой человек.
– Прежде я вас должен спросить, с кем я разговариваю, – нахмурился Абель.
– Генрих Мария Канарис, коммивояжер. А это… – он указал на мрачных молодых людей у дверей, – мои работники.
– Так вот, герр Канарис, потрудитесь сию же минуту покинуть номер… вместе со своими… гм-гм. работниками.
– Ну зачем же так грубить, господин Абель? – продолжал улыбаться Генрих Канарис. – Я пришел поговорить о важном деле…
Если уж вы знаете мое имя, то отвечу вам как можно вежливее. Господина Мессинга не интересуют ваши дела. И потрудитесь выйти. Иначе я вызову полицию.
– Не надо полицию, доктор, – произнес Вольф и отпил глоток шампанского. – Я слушаю вас, господин Канарис. Что у вас за дело?
Доктор Абель красноречиво развел руками и отошел в сторону. Канарис обернулся к своим людям и сделал едва заметный знак рукой. Оба молодых человека молча повернулись и вышли из номера, закрыв за собой дверь.
– Я хотел бы поговорить наедине, господин Мессинг, если не возражаете, – сказал Канарис.
– Возражаю. От этого человека у меня нет секретов, – ответил Вольф, снова отпил глоток шампанского и поморщился. – Говорите, пожалуйста…
– Ну, что ж… – подумав, проговорил Канарис. – Прежде всего хочу еще раз поздравить вас. Ваши феноменальные способности вызвали у меня не только чувство безмерного восхищения, но вместе с тем невольно заставили задуматься… Вы так точно настраиваетесь на телепатическую волну любого человека, входите с ним в мысленный контакт, читаете его желания… – Канарис замолчал, внимательно глядя на Вольфа.
– Я слушаю вас. Что дальше? – поторопил Мессинг.
Доктор Абель между тем подошел к столу и налил себе еще шампанского. Он отпил глоток, насмешливо разглядывая молодого человека по имени Генрих Канарис.
– Но тут есть определенное взаимное стремление друг к другу. Ваш объект загадал желание и теперь ждет, когда вы настроитесь на него и прочитаете то, что он загадал. А если сделать это против воли объекта? Если вы видите человека и хотите узнать, о чем он думает, чего хочет в ближайшие, Допустим, час-полтора?
– А объект этого не знает, – неожиданно продолжил Вольф. – Допустим, скачки… и я настраиваюсь на одного, другого… третьего жокея… и таким образом я могу выяснить, кто из них хочет ехать на победу, а кто не готов к этому… или сговорился с кем-нибудь и будет придерживать свою лошадь… А я, зная все это, смогу сделать верную ставку и сорвать куш. Об этом вы собирались рассказать мне, господин Канарис? По крайней мере такие мысли были у вас, когда вы шли сюда.
Генрих Канарис даже попятился, со страхом глядя на Вольфа Мессинга, и забормотал, смешавшись:
– Я… мне, право, не по себе… еще я хотел рассказать вам про рулетку., и про карты… А вы действительно страшный человек, господин Мессинг: читать чужие мысли – это большой грех!
– Еще больший грех иметь такие плохие, а сказать точнее, преступные мысли, – вставил доктор Абель. – Только что вы, господин Канарис, пытались втянуть господина Мессинга в преступные действия, и я могу заявить об этом в полицию.
– Да-да, конечно… можете… – Генрих Канарис пришел в себя, отступил на шаг к двери. – А то, что вы выступаете со своими психологическими опытами, которые могут нанести психическую травму зрителю, а лицензии на подобные выступления у вас нет, – об этом вы тоже заявите в полицию? Или это вы предоставите сделать мне?
– Какую травму? Что за чушь взбрела вам в голову? Я – врач! Широкого профиля!
1 2 3 4 5 6 7 8