Томас Барнет Сван
Багрянка



Томас Барнет Сван
Багрянка

Глава 1
ДАФНА

Амазонки не испытывают любви к городам. Названный в честь острова, столицей которого он является, город Эгина невелик – с единственным имеющим фронтон мегароном, вереницей лавочек, где окрестные земледельцы продают плоды своих трудов, гостиницей, кабаком и горсткой каменных домишек, разбросанных среди олив. Но стены здесь достаточно высоки, чтобы отгородиться от холмов Артемиды, а горожане, ни дать ни взять, из тех, что заслуживают, чтобы их держали, как быков, в Авгиевых конюшнях: куртизанки с нагими грудями, пропахшие миррой и нардом, изнеженные лавочники с надушенными курчавыми шевелюрами, моряки в набедренниках, которые выбираются с кораблей в гавань, ища любовных утех. Однако даже Амазонки, даже Медведицы Артемиды должны приобретать себе орудия и оружие. Нынче мы явились в город обменивать губки на топоры. Нас было двое: я и Локсо, обеим по восемнадцать, и мы, как обычно, с вызовом встречали взгляды любопытных. Еще никто и никогда не нападал на нас на улице; всем было прекрасно видно, что у нас при себе не только губки, но и кинжалы. Женщины шушукались, что икры у нас на вид тверды, как у мужчин, а мужчины сетовали, что мы стрижем волосы и скрываем груди хитонами из медвежьих шкур.
Молодой моряк, набедренник которого скрепляла пряжка в виде дельфина, шепнул на ушко приятелю:
– В былые дни из таких получались хорошие драчуны для критской арены. Что мальчики, что девочки, быкам-то все едино.
– Да, – улыбнулся приятель. – Если бык победил, какая разница?
Локсо напряглась рядом. Кривой шрам, оставленный клыком дикого вепря, запылал над ее глазами, точно красный угорь. Я успокаивающе положила руку ей на плечо; ибо, хоть мне и был понятен ее гнев, мы не должны были нарываться на драку в этих стенах. Весь город нас терпеть не мог – женщины за то, что мы одеваемся, как мужчины, мужчины – за то, что соперничаем с ними в играх и войне.
Однако все разрешилось само собой – зеваки нашли для себя новое развлечение. Впереди высыпала на улицу орава мирмидонцев, людей-муравьев. Их было пятеро, один совсем ребенок, лет одиннадцати, прочие близки нам с Локсо по возрасту; невелики для мужчин, светловолосы, с гладкими руками и ногами, в набедренниках цвета зерна. Кожа бронзовая, точно лезвие меча. Короткие янтарные крылышки, негодные для полета, болтаются за плечами, а надо лбами, точно пшеничные усики, колышутся сяжки, говорят, они помогают им ориентироваться во тьме. Мирмидонцев вполне можно счесть славными, пока не узнаешь об их обычаях, о том, что они живут в норах под землей и едят грибы, вместо того, чтобы добывать мясо на охоте. Хуже того, они – трусы, понятия не имеющие о том, как натягивают лук, и удирающие, стоит только коснуться кинжала.
Когда-то мирмидонцы были могущественны. И норы их, как говорят, соперничали со знаменитым критским Лабиринтом. Но семь лет назад они затеяли пир на берегу моря, чтобы почтить своего божественного покровителя, – Зевса, который, как они верили, сотворил их племя из муравьев, во времена, когда Эгина обезлюдела и нуждалась в новых обитателях. В самый разгар праздничных игр со стороны залива нагрянули пираты, целые оравы, грозные чернобородые воители; они захватили царицу с большинством подданных. Лишь мальчишкам, которые играли в лесу, удалось спастись и убежать. Затем мальчики вернулись в норы и стали жить там, как могли, без родителей и сестер. Они обжигали в подземных печах глиняные фигурки и ходили в город, меняя их на орудия и одежду. Они были трусливы, и к тому же неловки, и горожане находили их не менее потешными, чем акробатов или мимов. А мне они были всего-навсего противны: из-за их робости и нечистоплотности.
Гусь, лопоча, зигзагом пересек перед ними дорогу. Маленькая девочка стала кидаться в них комками навоза. Продавец рыбы запустил в них угрем. Они только ускорили шаг и уперли в землю робкие испуганные взгляды. Один, судя по всему, предводитель, споткнулся и уронил поднос с фигурками: повозки, лодочки и медведи с длинными рылами. Он не остановился, чтобы подобрать осколки, и меня захлестнуло презрение. Даже отступать можно с достоинством, а это было паническое бегство.
Локсо наблюдала за ними, и смех, похожий на стон, поднимался из ее груди.
– Дафна, – предложила она, – а давай пугнем их нашими кинжалами!
Я готова была это сделать, но колебалась.
– А, может, лучше пойти за ними и узнать, где они живут? Охота нас разогреет. – День был прохладный, серый мотылек осени уже помахивал крылышками. – А затем возьмем кого-нибудь в помощь и разграбим их нору?
Говорят, что мирмидонцы, подобно диковинным муравьям Аравии, хранят клад золота и изумрудов, электрона и ляпис-лазури. Но не столько важны сокровища, сколько упоение преследования и боя.
Локсо ухмыльнулась.
– Ты, как всегда, права. У тебя разум волка.
Мирмидонцы спустились по сбегающей со склона торговой улице, миновали открытые ворота и вступили во внешний пояс города, почти пустой, где в пору осады теснятся крестьяне и их перепуганные стада. У вторых и последних ворот стражники пропустили их, но прикинулись, будто намерены кольнуть копьями их пятки. Самый младший из мирмидонцев взвизгнул и подпрыгнул, чтобы избежать укола; его куцые крылышки зажужжали. Поэтому неприлично громко смеющимся стражникам было не до нас, когда мы прошли мимо. И мы последовали за потомками муравьев прочь из ненавистного города. Позади нас громоздились на фоне неба грубые, поросшие мхом, циклопические стены Эгины. У ворот припали к земле гранитные львы, того и гляди, зарычат. Дым из очага мегарона тянулся вверх, смешиваясь с жиденькими дымками из жилищ. Весь город, люди и животные, гомонили и стучали, точно это была одна-единственная, но огромная и неповоротливая, зловредная зверюга.
– Шум, грязь и слишком много народу, – пробормотала Локсо. – Хоть бы Артемида послала на них землетрясение, без этих стен они вымрут в несколько недель.
– Чума бы их извела скорее.
Люди-муравьи оглянулись: осторожно, с украдкой, опасаясь погони. Такие уж у них повадки, не иначе, как печать глубоких темных нор, в которых они ютятся. Мы сделали вид, будто направляемся к Коралловой бухте. А сами, как только вышли за пределы видимости, вернулись от бухты кружным путем и отыскали их след. В городе они неуклюжи, но здесь, как оказалось, ступали легко. Правда, там и сям на песке остались отпечатки ног, да кое-где была сломана жимолость, покрывающая косогор.
Впереди поднимались каменные россыпи, за которыми, точно позвоночник, поднимался Зевесов хребет, пересекающий треугольный остров. Обходя валуны, огромные и округлые, точно торговые корабли, мы пересекли террасы с виноградниками и приблизились к крестьянам, трудившимся в давильне. Под назойливый и пронзительный визг флейты, они топтали виноград в больших плетеных корзинах, установленных на массивных треножниках с желобами. Один из давильщиков нахально взглянул на нас, гордясь своей наготой и ожидая, вне сомнений, знаков восхищения. Мне стало тошно от его вида, хотя, надо признать, он был гибок и крепок, а солнце окрасило его кожу в цвет хлеба. Я вперилась в него взглядом и коснулась кинжала. Он опустил глаза и затоптался проворней.
Когда винодельня осталась позади, впереди зазвенели голоса мирмидонцев, чистые и певучие, точно колокольчики, которые пастухи вешают на шею овцам. Похоже, приближаясь к своему обиталищу, они становились уверенней. Внезапно их разговор оборвался. Мы стояли на пригорке в дубовой роще. Внизу, словно бесперые шлемы циклопов, находились бесчисленные каменные груды. Я знала, что под одной из них скрыт проход в подземную обитель мирмидонцев. Но следы людей-муравьев обрывались у края холма. С помощью слабеньких крылышек, на которых, казалось, летать было почти нельзя, в лучшем случае держаться в воздухе несколько мгновений, они, похоже, умудрились оторваться от погони.
– Они не могли уйти далеко, – заметила я. – Разделимся и обследуем здесь все. Если что-то обнаружишь, дай знак.
Я люблю моих подруг, и Локсо, и остальных. Но все-таки предпочитаю охотиться наедине с Артемидой. Этот лесок, как и все леса на острове, принадлежал этой богине, Повелительнице Дикой Природы. Спускаясь с холма, я ощущала ее присутствие среди деревьев. Игра света казалась отсветами солнца на ее сандалиях; дуновение ветерка – звоном тетивы ее могучего лука. Я никогда не видела ее. Ей наскучили смертные, даже амазонки. Но порой я мечтала о том, как умру в ее объятиях.
«Милая Дафна, – скажет она, – названная в честь девушки, которая стала деревом, чтобы избежать поцелуя Аполлона, ты тоже явилась ко мне нетронутой».
Лес был сухим. Потрескивал подлесок, я двигалась быстро, чтобы согреться, и каменные дубы прикасались ко мне. Осенью не увидишь ни гроздьев белых цветов, ни кроваво-красных ягод, но густо-зеленые листья, кончики которых загибаются и походят на колючки, приятно покалывают кожу. Я вырвала с горстку листьев, сильно исколовшись, слизнула кровь и рассмеялась. Раны, нанесенные лесом, чудесны.
Но где же мирмидонцы? Я обогнула ближайшую груду и пнула у основания. Твердая земля, никаких признаков входа. Я почувствовала себя Гераклом, которому велено совершить тринадцатый подвиг. Сотня каменных груд, подобных кротовьим норам. Под какой же из них спрятано жилище мирмидонцев? Обогнув вторую груду, я наткнулась на маленький холмик, возможно, в фут высотой – обитель Желтых Муравьев, как я сразу поняла, и подумала: они знают. Они с мирмидонцами друзья. Большие спрятались, а маленькие помогают им скрываться. Рассердившись, я наступила на муравейник. Крохотные желтые создания выбежали из своей сокрушенной твердыни. Я топтала их обеими сандалиями, представляя себе, что наношу удары неуловимым и грязным мирмидонишкам. Затем схватила палку, чтобы завершить разрушение.
Но палка вылетела у меня из рук. Лицом к лицу ко мне стоял один из мирмидонцев.
– Их нельзя обижать, – сказал он. Глаза у него были, как малахиты, омытые морем. Сердитые и совершенно бесстрашные. От него исходил манящий запах: смесь ароматических корней и дикого тимьяна. Руки были в грязи, но почему-то он не казался грязнулей.
– А что такого? – огрызнулась я. – Подумаешь, муравьи.
– Они помогают земледельцу, разрыхляя землю. Они уничтожают термитов, которые подтачивают колонны больших мегаронов. Они усердно работают и никому не мешают. Ты можешь сказать столько же о себе?
Слова его укоряли меня, но глаза делались все мягче. Как будто он вот-вот рассмеется. «Гнев, – подумала я, – это не самое любимое его настроение». В нем было что-то игривое, как у медвежонка. Я вспомнила медвежонка, которого нашла год назад в переплетении виноградных лоз. Он смело глядел на меня через лозы, жуя три грозди винограда, а затем облизал лапы и побежал в лес. И длинная лоза волочилась за ним.
– Они меня чуть не покусали, – неуверенно возразила я.
– Лишь после того, как ты наступила на них.
– Это вышло нечаянно.
– Нет, неправда. Ты рассердилась и хотела на них наступить.
– Ты следил за мной?
– Не совсем. Они позвали на помощь.
Мне никогда и в голову не приходило, что хоть кто-то, пусть даже Артемида, может беспокоиться о муравьях. Об оленях и медведях, быть может. Но о муравьях… Я оторопела. И еще испытывала досаду, из-за того, что позволила ему считать себя правым, а меня нет. Надо взять его в плен. Я сжала кулаки.
– Не надо, – сказал он. – Не то я прижму тебя к земле, и тогда муравьи закусают тебя. Они далеко не прочь посчитаться. Они разозлились не меньше тебя. А твои сандалии пригодились бы им на крышу для нового дома.
Я разжала кулаки, хотя и не думала отказываться от своих намерений.
– Посмотри, – сказал он, поворачиваясь ко мне спиной и опускаясь на колени рядом с муравьями. – Они начали восстанавливать дом. Они построят его так, чтобы самый крутой склон смотрел на юго-восток. Тогда они поймают побольше утреннего солнца и согреют свое жилище. Так у них принято.
Я неловко встала на колени с ним рядом, чтобы – лучше видеть. Муравьи живо и целеустремленно приступили к делу, неся песок, прутики и работая очень дружно. Они начали мне почти что нравиться. Все вместе они трудились усердно, точно амазонки, и я знала, что они служат своей царице, хотя она, конечно, сейчас глубоко внизу со своими детьми и приближенными.
– Сколько времени у них уйдет… – начала я. И обнаружила, что говорю в пустоту. Он исчез так же внезапно, как появился, бесшумно и незаметно. Теперь меня охватила ярость. Я хотела задать ему вопрос, а он, обманщик, покинул амазонку, скорчившуюся, словно лягушка. Если бы я не успела привязаться к муравьям, я опять наступила бы на муравейник, чтобы позвать мирмидонца обратно. Но теперь только и оставалось, что искать его след. Втоптанная в землю былинка, слабое благоухание тимьяна: он ушел осторожно, но отнюдь не растворился в воздухе. Ведомая приметами, я прошла, возможно, сотню шагов до груды, на вид ничем не отличавшейся от других, разве что на вершине у нее рос донник с тремя листьями. Один из камней, у самого основания, полускрытый побегами жимолости, показался мне незакрепленным. Приподняв побеги, я увидела, что камень выдавил в земле ямку. Его явно передвигали. Сердце у меня вспорхнуло, точно вспугнутая перепелка. Я нашла дверь. Теперь он мне ответит!
Я передвинулась к другой груде и испустила низкий и звучный рык медведицы. Локсо появилась из-за деревьев бесшумно, словно дриада.
– Я нашла их логово, – прошептала я глухо, опасаясь, что мирмидонцы уловят мои слова своими чувствительнейшими сяжками. – Нам нужно сходить за подмогой. Горго, я думаю, согласится возглавить нас.

Глава 2
МНОГОЯРУСНЫЙ ДОМ

Была ночь, когда мы добрались до лагеря. Заостренные вязовые бревна, куда выше, чем смог бы прыгнуть волк, окружали частоколом плетеные хижины; тростник устилал крыши, а дверные проемы занавешивались шкурами. Каменные стены приковали бы нас к месту, и мы, в конце концов, изнежились бы и стали жить в городе.
Горго вышла нам навстречу.
– Дафна, – сказала она с улыбкой, пылко обхватив мое плечо сильными пальцами. От нее, как всегда, пахло кожей и мехом. – У тебя глаза блестят, как у лани. Тебе есть, что сказать мне.
Я рассказала ей о норе людей-муравьев. Она рассмеялась.
– И я еще называю тебя ланью? Скорее уж, ты волчица. Я правильно поступила, сделав тебя своей сестрой.
Меня младенцем бросили на бесплодном холме близ города, никому не нужную девочку, тощую и в лихорадке. Горго услыхала мои вопли и принесла меня в лагерь.
Нас было двадцать амазонок. Некоторые бежали из города от мужей. Некоторых, как и меня, бросили отцы и отыскала Горго. Возраст наш был от одиннадцати до сорока девяти, нас объединяла страстная ненависть к мужчинам, погубителям женщин, и неуклонное желание превзойти их в привычных для них играх и в войне. Мы приносили обет целомудрия в святилище Артемиды: «Ни супруг, ни возлюбленный, ни отец, ни брат; лес навеки; непорочность камня». Ни одна амазонка не доживала, да и не желала дожить, до пятидесяти лет. Слишком сурова была жизнь в лесу.
– Медведицы Артемиды! – один-единственный возглас Горго поднял весь лагерь. Амазонки беспокойно задвигались за стенами. Раздраженные необходимостью стряпать и подметать, разводить костры и чинить одежду, они откликнулись на ее призыв, как если бы она позвала в бой. Впрочем, в сущности, она это и сделала.
– Дафна нашла для нас потеху, – сказала Горго. – Она отыскала мирмидонскую нору. – Горго, как и все мы, была облачена в тяжелый хитон из медвежьей шкуры с кожаной подкладкой. На руках вместо позолоченных браслетов, которые, подобно кандалам, охватывают запястья городских женщин, она носила костяные наручни. В левой – держала щит из медвежьей шкуры, натянутой на деревянную основу. И еще, как и все мы, стригла волосы так коротко, что они лишь едва покрывали голову, подобно густой щетине: ибо женщина в бою уязвима в полном соответствии с длиной своих кос. Но только она одна, прежде чем мы покидали лагерь, закрепляла медвежьи челюсти на обеих своих руках, дабы оставить отметины, знаки нашего племени, на плоти врага. Я взирала на нее с гордостью и любовью, но отчасти и со страхом. Горго, моя властительница; Горго, которая звала меня сестрой, «малышкой, отнятой у волков».
Вой одобрения пронесся по лагерю. С тех пор, как два года назад мы изгнали с острова кентавров, нам не доводилось вступать в настоящий бой. Конечно, мирмидонцы были трусы, и мы основательно превосходили их числом, но мы надеялись на этот раз выбить из них трусость и дать возможность проявить себя воинами. Из всех людских занятий, как мы верили, только война – истинное дело чести. Только воин чего-то стоил в наших глазах: великая Ипполита опозорила себя не тогда, когда Тесей победил ее в бою, а когда она пошла к нему в жены.
1 2 3 4 5