Корабли поведут его матросы. Нет такой страны, куда они не могли бы доплыть. Оба корабля ждут вас в порту города Феста. Когда вы придете туда, на них погрузят запасы продовольствия.
В руках у меня была лишь ивовая корзина, с которой мы вместе с Икаром и Теей ходили на пикник. В нее я положил свою зеленую тунику, флягу с пивом, несколько медовых лепешек, тростниковое перо и листы папируса (дело в том, что к этому времени я уже начал работу над летописью). На плече я нес мотыгу. Сады будут существовать всегда. Мы с друзьями встретились в городе кентавров. Пандия привела медведиц Артемиды, которые так и не вернулись к разграбленным бревнам и погибшим ягодным кустам. Она прославилась своим героизмом, и, несмотря на юный возраст, ее стали считать кем-то вроде амазонки. Идя навстречу мне по подъемному мосту во главе процессии, состоявшей из медведиц, Пандия гордо улыбалась, обнажая зубы. Самой старшей медведице можно было дать не больше двенадцати. Они вели за руки своих дочерей и внучек, которые вполне могли бы сойти за их сестер.
– Икар, наверное, гордился бы мной, – сказала Пандия.
– Да, не меньше, чем я.
Затем подошли дети кентавров. Некоторые были еще совсем маленькими и неуклюже тыкались в разные стороны. За ними шли их матери. К спинам они привязали то немногое, что уцелело: светильник, ивовую клетку для сверчка (пустую) и одеяло, чтобы согреваться на море в холодные ночи. На краю леса в крытых носилках нас поджидали дриады. Носилки были сделаны из их деревьев. Они будут защищать их, давая жизненные силы, а добравшись до Блаженных островов, дриады найдут себе новые деревья. Паниски предложили им свою помощь. Это были уже не те проказливые козлоногие мальчишки, что раньше. Они подняли носилки на свои волосатые плечи и понесли их через лес, не пытаясь при этом пугать своих пассажирок или обгонять друг друга. Я возглавил шествие.
– Эвностий, – позвала меня Зоэ из своих носилок. – Пожалуйста, иди рядом со мной.
Неужели это та самая соблазнительница, которая танцевала танец Питона и несколькими глотками опустошала бурдюк с пивом? Она больше не волновала меня, но наполняла мое сердце глубокой нежностью и болью. Зоэ взяла меня за руку:
– Ты не тот Эвностий, которого я раньше любила. Ты, как бы это сказать?.. Вырос.
– Стал больше ростом, но не поумнел.
– У того, кто по-настоящему умен, хватает скромности, чтобы не признаваться в этом вслух. Если бы я не состарилась, пока ты взрослел, я любила бы тебя сильнее всех остальных любовников.
Деревья дриад, лишенные большинства своих ветвей, из которых сделали носилки, сбросили листья, будто к ним неожиданно пришла осень. Вороны, налетевшие на деревню медведиц, как лесной пожар, окончательно опустошили бревна и ягодник, а норы панисков достались водяным крысам, которые при помощи прутьев и грязи старательно закрывали широкие входы, уменьшая их до собственных размеров.
Знаете ли вы, что лес был когда-то богом, юным, как солнце, встающее утром из моря? Он правил землей, а когда пришла Великая Мать, добровольно ушел к подножию холмов, чтобы в течение многих веков предаваться воспоминаниям. Если это правда, то сейчас, я думаю, он утомился от них.
Наши корабли стояли на якоре – двухмачтовые, сделанные из крепкого кипарисового дерева, с нарисованными на корпусах алыми лунами. Вымпелы, имевшие форму дельфинов, красовались на их изогнутых носах. Сегодня на борт будут подняты последние пифосы Пифосы – древнегреческий яйцевидный сосуд для хранения зерна, воды, вина и т. д. высотой до 2 м.
с оливковым маслом, бочонки с водой и вином, сыры, специально выпеченный хлеб с твердой корочкой, изюм, финики и сушеные фиги. Все это привезено по приказу Эака на повозках, запряженных мулами. А завтра, если боги пошлют попутный ветер, мы отплывем к Блаженным островам и начнется долгое путешествие, полное опасностей: чудовищ с собачьими головами и зубами, длинными, как кинжалы, волн высотой с трехэтажный дворец. Но критские корабли плавают, как дельфины, ныряя с гребня волн вниз и вновь взлетая вверх. Они обогнули огромный континент Ливию и, я думаю, сумеют добраться до наших Блаженных островов.
Вечером, сойдя на землю и заглянув к Пандии, рисующей на носу корабля крупные буквы И-К-А-Р, я в последний раз отправился в пещеру – давно заброшенное святилище Великой Матери, которое назвал для себя Обитель голубых обезьян. Мое повествование, старательно записанное на папирусе, подходило к концу. Я скрепил все листы вместе, сделав свиток наподобие знаменитой египетской Книги мертвых. Этот свиток я помещу в медный сундучок и оставлю его людям будущего. Думаю, в тех мифах, которые появятся после нашего отплытия, мы предстанем перед ними в не слишком хорошем свете. Кентавры превратятся в варваров – врагов людей и их прекрасных городов, и с грохотом понесутся по полям сражений, а минотавр – бык, который ходит, как человек, – что скажут о нем? Хвост его раздвоится, рога станут ветвистыми, как у оленя, а мрак его темной пещеры будет страшить детей и юных дев. Слово «зверь» превратится в синоним «животного», а слово «зверство» будут употреблять лишь в рассказах о дикарях и убийцах.
Люди будущего, войдите в эту пещеру, возьмите мой свиток и прочтите, что мы не были богами, но не были и демонами; не были невинными, но не были и грешниками. Души наши были такими же, как ваши, только порой добрее; нам были знакомы и честь, и жертвенность, и любовь. Подумайте, может, звериная сущность не так уж далека от человеческой. Прочтите, поймите нас и простите за то, что когда-то мы победили вас, а автора не обвиняйте в том, что горечь его собственных утрат омрачила это повествование.
На сем я, Эвностий, минотавр, заканчиваю свой рассказ о том, как ушли звери.
Эвностий,
Минотавр.
Только я закончил писать своим размашистым почерком имя, как почувствовал, что чья-то рука коснулась моего плеча.
– Дорогой Эвностий, – сказала она, – я не прошу разрешения прочесть то, что ты написал. Если все соответствует действительности, то я в твоем повествовании выгляжу не очень привлекательной.
Пучок света, проникший в пещеру через вход, осветил ее алую, стянутую поясом юбку и золотых змей, обвивавшихся вокруг ее запястий.
От ее близости я потерял дар речи, будто выпил глоток волчьего яда. Наконец я проговорил:
– Как дела в Кноссе? Ахейцы не вернулись?
– Нет еще. Когда-нибудь, я думаю, они покорят нас. Но не скоро. А сейчас мы должны отвоевать для себя еще немного времени.
– А как Икар?
– Он настоящий герой. Все девушки Кносса влюблены в него.
– А он в них?
– Ни в одну.
– Ты пришла попрощаться. Как ты добра ко мне, Тея.
– Попрощаться? Мой бедный, глупый минотавр, я пришла, чтобы уплыть вместе с тобой, и вовсе не из-за своей доброты.
– Но море коварно, – воскликнул я, – разве ты не знаешь, какие опасности поджидают мореплавателей за Геркулесовыми Столпами? Чудовища с собачьими головами, водовороты, сталкивающиеся скалы. Чудовища с собачьими головами, водовороты, сталкивающиеся скалы – чудовище с собачьими головами – Сцилла, у которой было шесть собачьих голов на шести шеях, зубы в три ряда и двенадцать ног, жила в пещере у узкого пролива, по другую сторону которого жила Харибда – ужасный водоворот; сталкивающиеся скалы (Симплегады) – по представлению древних греков, находились у входа в Черное море. Между ними с помощью богини Афины проплыли аргонавты, и скалы застыли так, что между ними остался узкий проход.
– Я сама выбирала корабли для вас. Это самое лучшее, что имеется в отцовском флоте, во всяком случае из того, что осталось от него.
– И ты бросишь своего отца?
– Я всегда любила его. Но я слишком поздно полюбила мать. Теперь ее народ позвал меня.
Я взял ее руку и с почтением поднес к губам:
– Я твой друг до конца своих дней!
– Друг? Я поеду с тобой только как жена или любовница. Как еще можно нам обрести друг друга, если не через плоть? Душа должна видеть глазами и ощущать пальцами тело, иначе она слепа и бесчувственна.
– Ты говоришь, что тела наши встретятся. Но ты красива, а я – зверь.
– Да, зверь, как и моя мать, и намного благороднее, чем любой из людей, которых я когда-либо знала! Ты не догадываешься, почему я пыталась облечь тебя в одежды? Потому, что ты вызывал у меня чувства, которым не было места в моем аккуратном садике с крокусами.
Она сняла с пальца перстень-печатку, который я подарил ей в лесу, и, с нежностью взглянув на него, решительно положила рядом со свитком.
– Это моя самая любимая вещь. Я оставляю ее богине в память о моих друзьях – голубых обезьянах. Обретя своего минотавра, я могу расстаться с кольцом.
С суровой простотой она опустилась передо мной на колени:
– Любовь была восхождением для меня, Эвностий. Теперь я поднялась так высоко, что могу преклонить пред тобой колени.
– Нет, нет, – умолял я. – Поднимись!
Я поднял ее с земли, взял на руки, и она поцеловала меня так нежно и пылко, будто была одной их тех дриад, что познавали секреты любви три сотни лет. Я держал ее на руках, испытывая бесконечную нежность, без всякого стеснения или стыда, и чувствовал, что любовь не бушующее пламя, как ее называют поэты, а огонь очага, действительно обжигающий, но только ради того, чтобы обогреть и осветить его холодные глубины.
– Если бы, – воскликнул я, – Икар тоже пришел!
И, конечно, он пришел. Вместе с Пердиксом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
В руках у меня была лишь ивовая корзина, с которой мы вместе с Икаром и Теей ходили на пикник. В нее я положил свою зеленую тунику, флягу с пивом, несколько медовых лепешек, тростниковое перо и листы папируса (дело в том, что к этому времени я уже начал работу над летописью). На плече я нес мотыгу. Сады будут существовать всегда. Мы с друзьями встретились в городе кентавров. Пандия привела медведиц Артемиды, которые так и не вернулись к разграбленным бревнам и погибшим ягодным кустам. Она прославилась своим героизмом, и, несмотря на юный возраст, ее стали считать кем-то вроде амазонки. Идя навстречу мне по подъемному мосту во главе процессии, состоявшей из медведиц, Пандия гордо улыбалась, обнажая зубы. Самой старшей медведице можно было дать не больше двенадцати. Они вели за руки своих дочерей и внучек, которые вполне могли бы сойти за их сестер.
– Икар, наверное, гордился бы мной, – сказала Пандия.
– Да, не меньше, чем я.
Затем подошли дети кентавров. Некоторые были еще совсем маленькими и неуклюже тыкались в разные стороны. За ними шли их матери. К спинам они привязали то немногое, что уцелело: светильник, ивовую клетку для сверчка (пустую) и одеяло, чтобы согреваться на море в холодные ночи. На краю леса в крытых носилках нас поджидали дриады. Носилки были сделаны из их деревьев. Они будут защищать их, давая жизненные силы, а добравшись до Блаженных островов, дриады найдут себе новые деревья. Паниски предложили им свою помощь. Это были уже не те проказливые козлоногие мальчишки, что раньше. Они подняли носилки на свои волосатые плечи и понесли их через лес, не пытаясь при этом пугать своих пассажирок или обгонять друг друга. Я возглавил шествие.
– Эвностий, – позвала меня Зоэ из своих носилок. – Пожалуйста, иди рядом со мной.
Неужели это та самая соблазнительница, которая танцевала танец Питона и несколькими глотками опустошала бурдюк с пивом? Она больше не волновала меня, но наполняла мое сердце глубокой нежностью и болью. Зоэ взяла меня за руку:
– Ты не тот Эвностий, которого я раньше любила. Ты, как бы это сказать?.. Вырос.
– Стал больше ростом, но не поумнел.
– У того, кто по-настоящему умен, хватает скромности, чтобы не признаваться в этом вслух. Если бы я не состарилась, пока ты взрослел, я любила бы тебя сильнее всех остальных любовников.
Деревья дриад, лишенные большинства своих ветвей, из которых сделали носилки, сбросили листья, будто к ним неожиданно пришла осень. Вороны, налетевшие на деревню медведиц, как лесной пожар, окончательно опустошили бревна и ягодник, а норы панисков достались водяным крысам, которые при помощи прутьев и грязи старательно закрывали широкие входы, уменьшая их до собственных размеров.
Знаете ли вы, что лес был когда-то богом, юным, как солнце, встающее утром из моря? Он правил землей, а когда пришла Великая Мать, добровольно ушел к подножию холмов, чтобы в течение многих веков предаваться воспоминаниям. Если это правда, то сейчас, я думаю, он утомился от них.
Наши корабли стояли на якоре – двухмачтовые, сделанные из крепкого кипарисового дерева, с нарисованными на корпусах алыми лунами. Вымпелы, имевшие форму дельфинов, красовались на их изогнутых носах. Сегодня на борт будут подняты последние пифосы Пифосы – древнегреческий яйцевидный сосуд для хранения зерна, воды, вина и т. д. высотой до 2 м.
с оливковым маслом, бочонки с водой и вином, сыры, специально выпеченный хлеб с твердой корочкой, изюм, финики и сушеные фиги. Все это привезено по приказу Эака на повозках, запряженных мулами. А завтра, если боги пошлют попутный ветер, мы отплывем к Блаженным островам и начнется долгое путешествие, полное опасностей: чудовищ с собачьими головами и зубами, длинными, как кинжалы, волн высотой с трехэтажный дворец. Но критские корабли плавают, как дельфины, ныряя с гребня волн вниз и вновь взлетая вверх. Они обогнули огромный континент Ливию и, я думаю, сумеют добраться до наших Блаженных островов.
Вечером, сойдя на землю и заглянув к Пандии, рисующей на носу корабля крупные буквы И-К-А-Р, я в последний раз отправился в пещеру – давно заброшенное святилище Великой Матери, которое назвал для себя Обитель голубых обезьян. Мое повествование, старательно записанное на папирусе, подходило к концу. Я скрепил все листы вместе, сделав свиток наподобие знаменитой египетской Книги мертвых. Этот свиток я помещу в медный сундучок и оставлю его людям будущего. Думаю, в тех мифах, которые появятся после нашего отплытия, мы предстанем перед ними в не слишком хорошем свете. Кентавры превратятся в варваров – врагов людей и их прекрасных городов, и с грохотом понесутся по полям сражений, а минотавр – бык, который ходит, как человек, – что скажут о нем? Хвост его раздвоится, рога станут ветвистыми, как у оленя, а мрак его темной пещеры будет страшить детей и юных дев. Слово «зверь» превратится в синоним «животного», а слово «зверство» будут употреблять лишь в рассказах о дикарях и убийцах.
Люди будущего, войдите в эту пещеру, возьмите мой свиток и прочтите, что мы не были богами, но не были и демонами; не были невинными, но не были и грешниками. Души наши были такими же, как ваши, только порой добрее; нам были знакомы и честь, и жертвенность, и любовь. Подумайте, может, звериная сущность не так уж далека от человеческой. Прочтите, поймите нас и простите за то, что когда-то мы победили вас, а автора не обвиняйте в том, что горечь его собственных утрат омрачила это повествование.
На сем я, Эвностий, минотавр, заканчиваю свой рассказ о том, как ушли звери.
Эвностий,
Минотавр.
Только я закончил писать своим размашистым почерком имя, как почувствовал, что чья-то рука коснулась моего плеча.
– Дорогой Эвностий, – сказала она, – я не прошу разрешения прочесть то, что ты написал. Если все соответствует действительности, то я в твоем повествовании выгляжу не очень привлекательной.
Пучок света, проникший в пещеру через вход, осветил ее алую, стянутую поясом юбку и золотых змей, обвивавшихся вокруг ее запястий.
От ее близости я потерял дар речи, будто выпил глоток волчьего яда. Наконец я проговорил:
– Как дела в Кноссе? Ахейцы не вернулись?
– Нет еще. Когда-нибудь, я думаю, они покорят нас. Но не скоро. А сейчас мы должны отвоевать для себя еще немного времени.
– А как Икар?
– Он настоящий герой. Все девушки Кносса влюблены в него.
– А он в них?
– Ни в одну.
– Ты пришла попрощаться. Как ты добра ко мне, Тея.
– Попрощаться? Мой бедный, глупый минотавр, я пришла, чтобы уплыть вместе с тобой, и вовсе не из-за своей доброты.
– Но море коварно, – воскликнул я, – разве ты не знаешь, какие опасности поджидают мореплавателей за Геркулесовыми Столпами? Чудовища с собачьими головами, водовороты, сталкивающиеся скалы. Чудовища с собачьими головами, водовороты, сталкивающиеся скалы – чудовище с собачьими головами – Сцилла, у которой было шесть собачьих голов на шести шеях, зубы в три ряда и двенадцать ног, жила в пещере у узкого пролива, по другую сторону которого жила Харибда – ужасный водоворот; сталкивающиеся скалы (Симплегады) – по представлению древних греков, находились у входа в Черное море. Между ними с помощью богини Афины проплыли аргонавты, и скалы застыли так, что между ними остался узкий проход.
– Я сама выбирала корабли для вас. Это самое лучшее, что имеется в отцовском флоте, во всяком случае из того, что осталось от него.
– И ты бросишь своего отца?
– Я всегда любила его. Но я слишком поздно полюбила мать. Теперь ее народ позвал меня.
Я взял ее руку и с почтением поднес к губам:
– Я твой друг до конца своих дней!
– Друг? Я поеду с тобой только как жена или любовница. Как еще можно нам обрести друг друга, если не через плоть? Душа должна видеть глазами и ощущать пальцами тело, иначе она слепа и бесчувственна.
– Ты говоришь, что тела наши встретятся. Но ты красива, а я – зверь.
– Да, зверь, как и моя мать, и намного благороднее, чем любой из людей, которых я когда-либо знала! Ты не догадываешься, почему я пыталась облечь тебя в одежды? Потому, что ты вызывал у меня чувства, которым не было места в моем аккуратном садике с крокусами.
Она сняла с пальца перстень-печатку, который я подарил ей в лесу, и, с нежностью взглянув на него, решительно положила рядом со свитком.
– Это моя самая любимая вещь. Я оставляю ее богине в память о моих друзьях – голубых обезьянах. Обретя своего минотавра, я могу расстаться с кольцом.
С суровой простотой она опустилась передо мной на колени:
– Любовь была восхождением для меня, Эвностий. Теперь я поднялась так высоко, что могу преклонить пред тобой колени.
– Нет, нет, – умолял я. – Поднимись!
Я поднял ее с земли, взял на руки, и она поцеловала меня так нежно и пылко, будто была одной их тех дриад, что познавали секреты любви три сотни лет. Я держал ее на руках, испытывая бесконечную нежность, без всякого стеснения или стыда, и чувствовал, что любовь не бушующее пламя, как ее называют поэты, а огонь очага, действительно обжигающий, но только ради того, чтобы обогреть и осветить его холодные глубины.
– Если бы, – воскликнул я, – Икар тоже пришел!
И, конечно, он пришел. Вместе с Пердиксом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16